Бичевание

Кабинет, казалось, пропитался запахами сигарет и кофе. То и другое Аркадий терпеть не мог, и лишь злобно смотрел на сослуживцев, когда те гремели жестяными банками и чиркали зажигалками.

В жару все это достигало вселенского уровня омерзения. А духота не отступала даже ночью.

– Участковый пункт, – Аркадий поднял трубку, но ничего не услышал в ответ, – уши бы тебе оборвать, недоносок!

Шестой звонок за день. Хотелось поймать весельчака и отвесить пару кирзовых пенделей, да таких, чтобы на жопе, как в дневнике, остались напоминания о дурном поведении.

Участковый уткнулся влажным лицом в ладони. От кожи пахло табаком. Все вокруг пахло табаком. Казалось, накроши ножом стол – и выйдет неплохая махорка, настолько все вокруг пропиталось дымом.

Суббота.

Был соблазн уйти пораньше, но оставить вместо себя некого. Аркадию нужно было сдать патрульным молодого бича, а те, как назло, будто сквозь землю провалились, хоть в дежурную часть опять звони. Еще одна заноза в пятке! Сидит этот бич, таращится по сторонам, замирает, словно под «хмурым», а потом лопочет что-то…

Телефон зазвонил снова – и опять тишина в ответ.

– Воды хочешь? – устало спросил у сидельца Аркадий, повесив трубку.

Бич поднял косматую голову, посмотрел на него пристально, и отказался.

– А я все равно налью.

Он набрал в пластиковую бутылку теплой воды из графина и поставил на подлокотник стула, на котором сидел жулик. Может, для бродяги западло пить из ментовских рук, но в такую жару гордость следует держать поближе к тени. Да и не похож бич на вора или стремящегося. Сам пришел, сам сдался, взяв на себя кражу велосипедов. Плевать всем было на велосипеды, даже хозяевам, но бродяга упорничал, вот его и оформили.

– Когда за мной придут? – тихо спросил он.

Аркадий оторвался от мерцающего экрана телевизора.

– Да уже должны были. С полчаса назад.

Бич встал, заходил от стены к стене, припадая на правую ногу и держась рукой за ребра.

– Плохо. А без них нельзя?

– Нет.

Аркадий мог бы отвезти и сам, но такие дела лучше доверять патрульным. Особенно в лютую жару.

Бродяга застонал, сел на корточки возле стены. Потом вскочил, опять принялся расчерчивать диагоналями кабинет.

Новый звонок был короткий, Аркадий даже не успел снять трубку.

– А если интересное расскажу? – бич нервно уселся на стул.

– Ты меня выдрочить решил? Сиди на жопе ровно. Без тебя тошно.

Тот будто не услышал.

– Кароче, бродяги покупают у слесарей из домоуправления дубликаты ключей от подвалов. Ключи у квартальных хранят, и берут на время, если перегаситься нужно в холод или дождь…

Аркадий вздохнул устало. От жары трещала голова, а к неизбывной табачной вони начал примешиваться запах разгоряченного немытого тела и сальных шмоток. Да и звонки доконали так, что хоть в голос кричи.

– Знаю. И ключи от выхода на крыши сдают подросткам за водку и деньги. Ваши в подвалах костры не жгут, не мусорят и не шумят, так что всем до лампочки, кто и как крутится в наше время.

Бич отошел к окну. Уперся лбом в горячее стекло, и какое-то время стоял неподвижно, прислушиваясь.

– Начальник, выпусти. Раз меня патрульные твои не забирают! Христом богом молю. Я вернусь утром, но сейчас выпусти!

Аркадий подошел к жулику и встряхнул его.

– Сдурел? Может, на плечах тебя еще потаскать, как лошадка? Раз уж сел – сиди. Будет тебе казенный харч.

Телефон. Снова глухо.

– Да вашу ж мать!

Аркадий принялся листать журнал, разыскивая номер телефонной службы. Давно пора накатать запрос, чтобы этим гребаным шутникам как следует дымоходы прочистили!

– Начальник.

Бич смотрел на него воспаленными глазами.

– Не будет ни харчей, ни меня, если не выпустишь.

– Это еще почему? – удивился Аркадий.

– Вот! – бродяга задрал рубашку, показав грязное тело. На животе бугрился плохо затянувшийся шрам.

– Елки-палки… это что за язва такая? Медиков, может, позвать?

Бомж покачал головой.

– Если увезут отсюда – зови.

Он застонал, будто на плечи ему давила непомерная тяжесть, присел на корточки.

Аркадий пожал плечами и вернулся к столу. Уставился в телевизор, пытаясь забыть уродливый рубец на теле заключенного, и не реагируя на очередную трель старого телефона.

Город дрожал, поджариваясь, зной окутывал все живое, накалял асфальт и стекла.

Сейчас бы к реке, на море, да хотя бы просто домой, где шумит старый БК, а не исходить потом в душном пункте…

Бомж снова застонал, жалобно попросил.

– Брат, отпусти, а то сам пожалеешь. Тяжко мне, сейчас такое начнется…

Аркадий фыркнул, ухватил его за грудки, уже не думая о том, что бродяга может и в морду плюнуть, как часто пытались сделать и делали туберкулезники.

– Закрой рот!

И толкнул бродягу. Тот упал кулем, не в силах справиться с равновесием.

– Я его чую… – простонал бич.

– Чего-чего?

Бомж уселся, глядя на него как побитая собака.

– Чую. Идет.

Над головой щелкнуло в трубах. Так трещало, когда в начале октября подавали горячую воду в батареи.

Бродяга истошно закричал и кинулся к выходу. Но запнулся, шумно упал, разбив нос и губы.

Аркадий взял дубинку и со всего маху долбанул его голени.

– А ну-ка! Сидеть! Кому говорю! Я тебя кирзой…

Тычками и руганью отогнал заключенного к туалету и захлопнул решетчатую дверь. Но тот, как безумный, все полз и полз к двери. Уже не стонал, а орал в голос.

– Расскажу… все расскажу… только выпусти! Хоть на стул возле себя посади, но подальше отсюда!

Он косился в сторону вмонтированного в пол унитаза. Трубы, как и требовалось по технике безопасности, тянулись под самым потолком. У задержанных и тех, кто ждал конвой, отбирали шнурки и ремни, чтобы не могли вздернуться, поэтому было совершенно непонятно, чего хотел этот безумец.

– Перестань орать, если из дежурки не звонили, значит, все хорошо, и патрульные скоро приедут, – попытался успокоить его ложью Аркадий.

– Да не дождемся мы никого!

В трубах снова застонало, загудело. В тон к шуму зазвонил трижды проклятый телефон. Услышав тишину, Аркадий проревел в трубку:

– Лучше сам об стенку башку разбей, выродок! Иначе, когда попадешься…

По ту сторону послышался булькающий звук – и снова все затихло.

– Он почти здесь.

– Да кто? Кто он-то, блядь? Кем ты меня пугаешь, олух?

– Наш боженька, – пролепетал бич.

Аркадий опешил. Откинулся на спинку стула и посмотрел на заключенного другими глазами. Ясно. Псих. Потому и в камеру просился, потому и бузит.

– Тебе не к нам, а в церкву бы, – из Аркадия еще не выветрился дух коммуниста, поэтому к религиозным делам он интереса не имел.

– Наша церква всегда с нами, – бич приложил руку к ране на брюхе. – Видал бы ты, что и я, по-другому заговорил.

– И что ты такого видел? – устало проговорил Аркадий.

– Как прекращается снег и дождь, когда бомжи друг другу морды бьют. Как у всех перестают ноги гнить, как выходит глист и вша осыпается с головы, когда мы одного из наших в землю зарываем заживо, – лицо заключенного изменилось. Он побледнел, покрылся потом. – Как голодный становится сытым и в промерзшие подвалы строек приходит летняя жара, когда боженька доволен. Ты сейчас на своей шкуре чувствуешь его милости, если я от труб не отойду.

Стены, как жерло печи, раскалились безумно. Аркадий сидел липкий и мокрый, даже дышалось тяжко.

– Ты с такими бреднями в дурку угодишь, дружище.

– Хоть куда, но выпусти! – бич снова бросился на решетку. – Мой черед пришел бога кормить, а я убег! Будет с меня спрос вдвойне! А он идет, ползет, тянется…

Трубы снова задрожали, затрещали, будто лопаясь. Одна соскочила с крепления и повисла над головой заключенного, обдав того холодной ржавой жижей.

– Да что такое! – Аркадий взял телефон и принялся набирать номер дежурного. Но, сколько ни крутил циферблат, с той стороны раздавались пустые гудки.

– Поздно уж. Идет боженька наш. Он меня пометил. Как и всех, кто перед ним кланяется. Нас таких много! Ради него лбы расшибаем друг другу, морды бьем, когда потребует…

Аркадий вдруг вспомнил, что частенько видал избитых бродяг, и всякий раз те либо отказывались говорить, кто побои нанес, либо ссылались на шировых и босяков.

– А когда время настает – он берет тех, кого пометил. Так и живем его милостями.

Вмонтированный в пол унитаз булькнул, выдавливая бурую мерзость на поверхность. По камере пополз удушливый смрад.

– Что ни день – то ведром с помоями! – Аркадий встал, направился к двери. – Пойду в пекарню на углу. Может, у них телефон рабочий.

Он сразу и не подумал, что телефон может барахлить только у него. Оттого и разговоров не слышно, потому и дозвониться никому не мог! А главное, хотелось зацепить побольше чистого воздуха, потому что здесь дышать было попросту невозможно.

– Дверь! – заревел нечеловеческим голосом бич. – Дверь открой, нелюдь!

Аркадий был так зол, что ушел, не оборачиваясь. Заключенный рвал глотку, верещал, все больше впадая в безумие.

В коридоре было прохладно и даже чуть сыро. Лишь трубы продолжали гудеть и щелкать, словно сквозь их нутро проталкивался ком мусора.

Жара на улице стояла такая, что воздух застревал в глотке. Аркадий остановился напротив своего кабинета и глянул в окно.

В помещении было черным-черно.

Он прильнул лицом к горячему стеклу, не находя в себе сил даже заорать.

Там, извиваясь кольцами, шевелилось уродливая чешуйчатая шкура. И с каждым ударом сердца она расправлялась, жирела. Шкура заканчивалась громадной башкой, но не змеиной. Там было отвратительное телячье рыло. Пасть, клыкастая и слюнявая, трепала, как куклу, несчастного бича. Тот уже и вопить перестал, только елозил обглоданными конечностями по полу.

После, когда Аркадий пришел в себя, он не смог объяснить, что произошло. На все вопросы он отмалчивался, принимая, как удары, упреки сослуживцев.

– Ладно, – сказал старший, – полы ототрешь, потом напишем в рапорте, что ты этого дурня повел сам, не дождавшись патрульных, а он сдернул. Но, сука, в другой раз, проверяй двери, когда уходишь!

В камере не осталось ни следа от змея. Ни человеческих останков, ни крови. Только бурая жижа, набежавшая из сломанной трубы в туалете.

Аркадий шел домой и всю дорогу думал о том, что не сможет нормально жить, зная, какое чудище ползает по трубам города. Дома он потянулся к крану и замер, побоявшись открыть воду.

Вдруг услышит тот самый булькающий звук, а потом из унитаза полезет боженька всех бездомных?

Страх придушил его. Загнал в комнату, и накатывал всяких раз, едва Аркадий подходил к крану или унитазу. Дошло до того, что он ходил по большим делам за гаражи, а воду покупал в бутылках. И все чаще – не воду.

***

Снег бесшумно ложился поверх грязи. Три дня ее замешивали ногами горожане, раскатывали колесами автомобили. Теперь она застыла горбами, схваченная холодом и хрустящая под подметками истоптанных ботов.

Аркадий стоял в темноте, ощущая себя едва живым.

Перестав жрать водку и бояться каждого стука в трубах, он ушел на улицу. С работы уволился, квартиру сдал приезжим, а из прошлой жизни взял с собой только нож-выкидуху и мешок со страхами.

Он искал так долго, что чувствовал себя той самой грязью. Его также измяло, изуродовало и обезобразило, а теперь засыпало снегом. И, самое худшее, все это не имело смысла так долго, что он почти потерял всякую надежду.

Долгая дорога протащила его по подвалам, заброшенным заводам и стройками. Наградила болячками, синяками и неизбывной болью. Но ни разу, ни в одной компании Аркадий не слышал про боженьку. Видел битые морды, гниющие ноги и руки, ел тухлятину и пил грязную воду. К зиме, перекантовавшись в первые заморозки на парнике, устроенном рядом с трубами парового отопления возле завода, совсем отчаялся.

Отчаяние тащило его через снегопад. Боль поселилась в теле, и Аркадий не мог сказать, что конкретно болело – он стал воспалением.

Ветер крепчал, узорные ломти снежинок оборачивались колючей крупой.

Утирая слезы, бывший участковый сошел по ступенькам к подвалу. Ключей раздобыть не удалось, но на последнем биваке какой-то бродяга рассказывал про это место – мол, дверь без замка, но внутри холодно.

Здесь и вправду вряд ли можно было согреться. Пар вился изо рта, от стен тянуло холодом. Ветер наметал крупу и свистел в щелях.

– Не могу… – простонал Аркадий, привалившись к стене.

Он не верил, что люди могут так жить. В пустом и огромном мире, не имея ничего, кроме боли и голода. У него был якорь – квартира и скромная сумма, набежавшая с ренты, а бродяги барахтались в беспросветной мути, не имея никаких надежд. Немудрено, что среди этих бедолаг родился не могучий бог и суровый бог, а нечто мерзкое, гадкое, как и все, что их окружало, но несущее уродливое благо.

Аркадий готов был просить кого угодно, лишь бы пережить этот вечер. А потом… потом – все. Потом домой. Наконец-то! Иначе только смерть.

В темноте зашевелилось что-то огромное, будто дремавшее доселе.

– Благословляю голодом.

К животу прикоснулось нечто горячее и липкое, втянуло в себя плоть вместе с одеждой, прикусило, перемешивая кровь со своей слюной, и наполняя тело нового подданного теплом и негой.

– Мерзлой плотью. Горячей кровью. Сытным мясом и плесневелыми корками.

Извиваясь, змеиное тело опутывало его кольцами, а телячья голова, мерцавшая в темноте желтыми глазами, обсасывала плоть участкового. Там, где были язвы и раны, осталась чистая кожа. Буда все, что было больного в Аркадии, скопилось в одном, ужасном и пульсирующем жаром шраме.

– Носи меня с собой, сын. Пока не позову.