Маргарита Блинова

Цена твоего дня

Автор:
Марк Марченко
Цена твоего дня
Работа №308. Дисквалификация в связи с неполным голосованием.
  • Опубликовано на Дзен

Я возвращался домой из Памукалле на корабле, который шел из Измира в Афины, пересекая колыбель античной цивилизации — Эгейское море,чтобы потом сесть на другой корабль в Патрасе и уже оттуда плыть в Венецию. Море было спокойным, путь — не таким уж и долгим, и я сидел у бара, борясь с желанием заказать третий виски. Путешествие по этому маршруту я проделывал уже во второй раз, и мне не составляло труда предсказать, как же плохо мне станет после еще одной порции выпивки, если качка хоть сколь-нибудь усилится. Мне, впрочем, было все равно.

Вскоре я разговорился с подсевшим ко мне пожилым джентльменом в сером блейзере и светлых брюках, с застывшим во взгляде выражением презрительного равнодушия с легкой примесью безумия. Он не выказал особого интереса к моей персоне, но рассказал, что тоже едет в Италию — оказалось, что он жил в Ровенне.

— Вот это совпадение! — сказал я. — Представляете, а я живу недалеко от Венеции. Не люблю самолеты.

Он только кивнул и попросил официанта принести еще один эспрессо и круассан с шоколадом.

— Шоколад вызывает кратковременный всплеск выработки дофамина, знаете, — прокомментировал он. — Гормон счастья. Помогает, правда, всего минут на двадцать.

Я почтительно улыбнулся, дождавшись, когда ему принесут его эспрессо и круассан.

— А откуда вы возвращаетесь, если не секрет?

— Не секрет, — сказал он, откусывая от круассана. Несколько капель шоколада упали на тарелку, заботливо устланную салфетками. — Из Памукалле. Я езжу туда регулярно, раз или два в год, в течение вот уже сорока лет.

Я буквально застыл от удивления. Потом, подыскивая рациональное объяснение услышанному (мы ведь всегда так делаем — как будто это облегчает нам жизнь), переспросил.

— Из Денизли, наверное? По работе?

— Нет, — сказал он, делая глоток кофе. — Я езжу именно в Памукалле.

Я сказал, что, вероятно, купание в местных геотермальных источниках благотворно влияет на его самочувствие, раз он так часто посещает это место.

— Источники тут ни при чем, — сказал он, доедая круассан и облизывая большой и безымянный пальцы правой руки, на которых оставался шоколад. — Я пытаюсь разыскать там одного человека, который во времена моей молодости имел обыкновение там торговать некими вещами, которые… впрочем, это долгая история.

Он смерил меня взглядом, пытаясь понять, достоин ли я ее выслушать.

— Расскажите.

Он медленно кивнул.

Я почувствовал, как у меня пересохло в горле и начала кружиться голова. Возможно, все дело было в мерной качке, которая понемногу до меня добиралась. Я попросил официанта принести мне стакан колы со льдом в надежде, что она хотя бы немного отсрочит приступ морской болезни и позволит мне выслушать рассказ до конца.

***

Пожилого джентльмена, с которым я познакомился, звали Эдриан. Его отец был английским моряком, мать — из западной Фландрии. После войны у его отца, ветерана в высоком чине, дела пошли в гору, и Эдриан рос в атмосфере ленивой вседозволенности. Отец его, тем не менее, присматривал за тем, чтобы Эдриан получил не только хорошее образование, но и правильное воспитание, а потому, как только тот окончил курс по английской словестности в Кембридже, устроил его в газету “Субботний вестник”, которой сам же и владел. Веря в то, что ничто так не закаляет дух и не расширяет горизонты просвещенности, как путешествия, он отправил сына в длительную этнографическую экспедицию в Грецию и Малую Азию. Эдриан должен был плыть на корабле из Сицилии, посетить Крит и Мальту, провести несколько месяцев в материковой Греции, а затем отправиться в Турцию с тем, чтобы пересечь страну с юга на север и прибыть в итоге в Стамбул. Два раза в месяц он должен был высылать в газету отчетный материал о своем путешествии. Так как характер данного мероприятия был отчасти воспитательным, отец Эдриана, дабы привить своего сыну ответственность, бережливость и трудолюбие, следил за тем, чтобы его бюджет был ограничен, а работа выполнялась в срок: строго нормированное количество денег Эдриан получал в почтовых отделениях лишь после получения отцом телеграммы, которая подтверждала отправку очередного материала. Ожидалось, что путешествие продлится около полугода, и, отправив из Стамбула последний материал, он получит остаток бюджетных денег и возьмет на них билет на самолет обратно в Лондон.

Все шло по плану, пока он не прибыл в Денизли — большой город, от которого рукой подать до минеральных источников Памукалле и руин древнего Иераполиса. Эдриан поселился в захолустной гостинице в самом Памукалле, который тогда состоял лишь из двух улиц, перекрестка, да небольшого рынка под открытым небом. В Денизли он поехал на один день, чтобы отправить оттуда очередную порцию материала, телеграфировать отцу и получить деньги. Ему не повезло: по пути он заплутал и попался в руки грабителям. Под дулом пистолета ему пришлось отдать не только незначительную сумму наличных, но и все, что у него было — верхнюю одежду и все содержимое его сумки, в том числе манускрипт с материалом и все документы.

В местном полицейском участке ему вручили расписку, по которой он мог телеграфировать домой, и которая отчасти могла сойти ему за утерянный паспорт. Отец его, однако, не получив подтверждения об отправке материала, деньги высылать отказался, посчитав, что его сын все прокутил и теперь пытался его обмануть. Уже ночью, разбитый, уставший и голодный, Эдриан вернулся в свой крошечный гостиничный номер. На подготовку последнего материала у него ушло ровно две недели, и чтобы написать его еще раз, понадобилась бы еще неделя, в течение которой ему было нечем оплачивать проживание в гостинице, не на что купить еды и писчую бумагу. К мрачным мыслям о безысходности собственного положения добавилась обида на отца, но он во что бы то ни стало решил не сдаваться и подготовить материал еще раз. На следущий день он собрал свою одежду, оставшись только в футболке и брюках, и, в надежде выручить за ее продажу хоть какую-то сумму, отправился на рынок.

Так он встретил Зеда. Тот сидел за небольшим столиком под навесом от солнца и пил чай из стеклянной пиалы. На столике стоял сверкавший золотистым блеском чайник и лежала газета, которую он время от времени брал в руки и лениво просматривал. Он был худощав, неопределенного возраста, одет в строгий темный костюм; его роскошные усы были закруглены вверх, а на каждой руке красным и синим блестело по несколько камней в перстнях.

— Присаживайся, — пригласил его Зед.

Они познакомились, разговорились. Эдриан поведал ему о своем несчастье.

— Даже в Денизли за несколько рубашек, брюки и пару обуви, пусть и хорошей, ты не выручишь достаточно денег, чтобы доделать свою работу и добраться до Измира или Бурсы. Да итурист, который ходит по рынку, продавая одежду, привлечет много нежелательного внимания.

— Что же мне тогда делать? — Эдриан был в отчаянии.

— Я могу тебе помочь, — сказал Зед. — Только мне не нужны твои вещи. Я готов купить кое-что другое.

— Что?

— Твой день, — сказал Зед.

Эдриан не сразу нашелся, как на это отреагировать.

— То есть как это — мой день?

— Все очень просто, — сказал Зед. — Мы заключаем сделку. Ты продаешь мне один из прожитых тобой дней. Я плачу за них деньги.

Эдриан не сводил взгляда с Зеда, ожидая, что тот поставит на стол пиалу с чаем, улыбнется, и они вместе посмеются столь неожиданной шутке. Восток — дело тонкое! скажет он, и поведает ему, где действительно можно выручить деньги на материалы для работы и оплаты гостиницы.

Но Зед не шутил. Он поставил пиалу с чаем на стол, и слегка наклонился к Эдриану.

— Что скажешь?

— Зед, простите, боюсь, я не уловил суть вашего предложения, — сказал он. — Вы мне говорите, что готовы купить мой день. Прожитый. Это как?

— Понимаю, — улыбнулся Зед, — тебе впервые предлагают совершить подобный обмен. Не виню за неверие. Но ты должен помнить, — он неотрывно смотрел Эдриану в глаза, — я заберу самый лучший из твоих дней. Иначе зачем мне все это?

Эдриан посчитал, что наткнулся на местного сумасшедшего, от которого в другое время предпочел бы держаться на расстоянии. Но он был в отчаянии, и ему нужны были деньги. Что случится плохого, если этот эксцентричный тип одолжит ему немного денег? Он даже вернет их — ему не нужно чужое, ему не нужны деньги, за которые он “продал” день своей жизни. Да и как можно продать то, что ты уже прожил?

— Хорошо, — ответил Эдриан. — Возможно, я соглашусь на эту сделку. Не могли бы вы мне все же объяснить, что это значит — продать день? Ведь вы говорите о чем-то, что уже произошло, правильно?

— Так и есть, — кивнул Зед, сделав глоток чая. Эдриан заметил, что два кусочка сахара, с которыми здесь подавали чай, так и остались лежать на блюдце для пиалы. — Ты продаешь мне день. Я выбираю самый лучший и забираю его себе. Проще простого.

— Но что изменится для меня? Я ведь его уже прожил? Какая мне разница, заберете вы его у меня или нет?

— Да, теперь я вижу, в чем недопонимание, — сказал Зед. — Ты по-прежнему не веришь мне, — он придвинулся вперед, поставив пиалу и положив обе руки на стол. — Тот день, который я у тебя забираю, перестает для тебя существовать. Все, что ты делал в этот день, что узнал, кого встретил, все, что ты испытал — тебе было холодно, жарко, ты любил, ненавидел, радовался, скорбел, — ты всего этого лишишься, как только я заберу этот день.

— Получается, — сказал Эдриан, пытаясь сохранять серьезное лицо, — если в этот день я женился — предположим! На самом деле я холост, но просто, чтобы я понимал — то, получается, после того, как этого дня не станет, выйдет, что я и не женился вовсе?

— Почему же? Ведь я забираю день лично у тебя, а не у вселенной! Твоя свадьба — предположим — случается не только в твоей жизни. Она случается у твоей невесты, у всех, кто присутствовал на ней, у всех, кто о ней знает. И если я забрал бы именно день твоей свадьбы, то у тебя бы не осталось и следа воспоминаний о нем, будто его и не было. Но в жизни других людей этот день останется.

— Это непросто понять.

— Вот другой пример: день первого свидания. Ты помнишь, когда это произошло? Если я заберу этот день, то получится, что в твоей жизни не было первого свидания. И все твои воспоминания, эмоции, все, что ты испытывал — все это я заберу себе.

— Хорошо, предположим. А какой день вы заберете?

— Это я решу уже после заключения сделки. Но я заберу лучший из прожитых. Такой, который доставит мне больше всего счастья. За это я и плачу деньги.

— Сколько?

— Предположим, двести пятьдесят лир за один день. Сколько ты бы хотел продать?

— Можно продать несколько?

— Сколько пожелаешь, — сказал Зед.

Странная мысль мелькнула в голове Эдриана. Конечно, это все было глупостью. Но если бы он действительно лишился своего лучшего дня, что тогда? Ему вспомнился первый день в Кембридже: он, еще совсем юный, впервые прошел по мощеной дорожке в окружении яблоневых деревьев к зданию Тринити колледжа, где вместе с другими желторотыми студентами, вступавшими в новую, славную главу своей жизни, выслушал приветствие главы колледжа. Его переполняла гордость за себя, и в то же время трепет перед окружавшим его величием, а еще готовность быть не хуже других студентов, и осознание чести, которая ему выпала. Что будет, если лишить его этого дня, дня, к которому он постоянно возвращался в своих воспоминаниях, дня, без которого он не мог представить себя таким, каким он стал? Был ли это его лучший день? Может быть, лучшим был тот, когда отец забрал его из школы — не мать, не няня, а отец, сам. Эдриану было восемь или девять, и фигура отца была для него недостижимой — с таким трепетом он смотрел на всегда подтянутого, безупречно выбритого, серьезного и такого взрослого, отважного отца, у которого почти никогда не было времени на маленького Эдриана. Но один раз случилось небывалое: отец встретил его у дверей школы, на виду у других детей, пожал ему руку, и они вместе пошли по дороге к месту, где стоял его черный Форд Консул, и он разрешил ему сесть на переднее сидение, и они развернулись прямо перед школой, потом медленно покатили в сторону дома по объездной дороге. По пути они остановились у небольшого кафе, и отец купил два сэндвича с ветчиной и салатом, один себе и один ему, и они вместе их ели, пока Эдриан рассказывал ему о том, что Джордж по-прежнему читал по слогам, а вот он уже мог наизусть рассказать “Острова Греции” Байрона. Изменится ли что-то для Эдриана, если этот день перестанет существовать?

Он улыбнулся про себя. Глупости. Ему во что бы то ни стало нужны были деньги.

— Пожалуй, мне хватит пятисот лир, — сказал он. Потом, когда он получит деньги от отца, он передаст через кого-нибудь причитающуюся Зеду сумму.

— Значит, ты продаешь мне два дня, так?

— Да.

— Великолепно. Вот монетка — это денарий. Возьми ее. Она должна быть твоей сегодня, когда ты уснешь. Так я пойму, что ты согласен на сделку, и заберу твои дни, пока ты будешь спать. Наутро, — Зед улыбнулся, — ты сможешь получить свои деньги у хозяина гостиницы. Монетку оставь себе на память.

— То есть, — сказал Эдриан, принимая монету из рук Зеда — она выглядела старой, изображение креста на аверсе было покрыто патиной и едва считывалось, — мне нужно просто забрать монету с собой, а наутро ты заплатишь мне деньги?

— Да. Но не забывай: ночью я заберу два твоих дня. Если вечером ты передумаешь, избавься от монеты, только так, чтобы ее никто сегодня не нашел.

— Хорошо, я согласен. Я продаю вам два своих лучших дня.

Они пожали друг другу руки, и Эдриан положил денарий в нагрудный карман рубашки. Он вернулся в номер, но не мог найти себе занятия: потрепанный томик Олдингтона “Все люди — враги”, который он привез с собой из дома, был прочитал уже два раза, а в пути он не смог приобрести ни одной стоящей книги ни на английском, ни на французском. Бумаги для печатной машинки тоже не было, а обе его записные книжки у него отобрали вместе с остальными вещами, которые он всегда носил с собой. В номере было душно. У него начала кружиться голова. Он спрятал монету под приземистого вида тумбу и вышел из гостиницы, чтобы еще раз пройтись до Иераполиса.

Когда Эдриан вернулся, уже смеркалось. Он поднялся к себе, проверил комнату и, приподняв тумбу, нашарил рукой денарий, взял его, повертел в руках и положил в нагрудный карман. Затем спустился к хозяину гостиницы и спросил, не было ли у него клочка бумаги и ручки. Тот, зная о злоключениях Эдриана, шумно вздохнул и вырвал из книги для записей чистый лист.

— Карандаш, только верни.

— Да, конечно, благодарю, я буду здесь.

Эдриан присел за столик и начал заполнять лист бумаги мелким почерком. Временами он клал карандаш на стол, опускал голову, прижимал ладонь ко лбу и что-то мучительно вспоминал. Затем снова брался за письмо. Вскоре он перевернул лист бумаги и таким же образом заполнил его вторую сторону.

Уже поздно ночью он вернул карандаш, поднялся к себе, прямо в одежде упал на кровать и уснул.

Проснулся Эдриан от того, что солнечный свет бил ему в глаза сквозь окно. Он вскочил с постели, проверил карман — монета на месте. Потом улыбнулся, взъерошил волосы — ничего не изменилось. Умылся, наспех почистил зубы и спустился вниз к приемной стойке гостиницы.

Он, конечно, не ожидал, что ему повезет, и что этот безумец действительно оставит ему деньги. Но любопытство и нетерпение не давали ему покоя.

— Простите, доброе утро, мне никто ничего не оставлял?

— Оставляли, — подтвердил хозяин гостиницы, порылся у себя в ящичке стола и протянул Эдриану запечатанный конверт. — Джентльмент в костюме передал вам это рано утром. Он сообщил, что вы в курсе.

Эдриан едва ли мог сдержать улыбку. Удача. Принцип бумеранга. Все-таки мир, или судьба, единожды поступив несправедливо с честным человеком, возвращает свои долги. Он поднялся к себе и распечатал конверт — внутри нашлось пятьсот турецких лир. Тогда, в середине семидесятых, это равнялось примерно тридцати пяти долларам. Небольшие деньги, но он-то их получил вообще даром.

Как только Эдриан пересчитал деньги, он сел за небольшой столик, вытащил из кармана монетку и сложенный листок бумаги, исписанный его почерком. Расправил бумагу. Это был список. Он не был озаглавлен, но каждый пункт начинался со слов “день, когда…” Эдриан внимательно шел по списку, оживляя в памяти каждый из своих самых лучших и счастливых дней.

Он дошел до конца списка спустя пару минут, без труда вспомнив вседо мельчайших подробностей.

***

В этот момент — качка не усилилась, я допил колу со льдом и чувствовал себя не так уж и скверно — только я мог до конца осознать, что же на самом деле произошло.

— Каким же я был наивным! — сказал Эдриан. — Знаете, что случается, когда у вас забирают часть вашей личности, вместе с вашими днями?

Вопрос прозвучал, как риторический, и я только кивнул, готовый слушать дальше. Но Эдриан застыл, уставившись на меня. Молча. Я, почувствовав неловкость, улыбнулся. Сейчас мы слушали только шум моря и звон посуды, доносившийся с кухни. Я перевел глаза на стол, на котором все еще стояла крошечная белоснежная кружка для эспрессо, которую Эдриан вертел в руках, пока рассказывал свою историю. Его руки била крупная дрожь. Я снова взглянул на него — в его глазах блестели слезы.

Что я мог сказать? Как отреагивать? Если бы он знал…

Наконец Эдриан отвернулся, и продолжил.

— Этого никому не понять. Пока ты сам через это не пройдешь. Но тогда уже будет слишком поздно! Я написал отчет о путешествии, получил деньги от отца, вернулся в Стамбул, и даже оставил долг — так я тогда думал — долг! — этому Зеду у хозяина гостиницы, в которой останавливался. Я почувствовал, что со мной что-то не так, только когда вернулся в Лондон, домой, в привычную мне обстановку. Как это объявнить? Я видел все будто в первый раз, и у меня не было тому никакого рационального объснения. Когда я снова увидел отца, я смутился, потому что не знал, как мне отреагировать на его приветствие. Сгорая от неловкости, я протянул ему руку, а он лишь усмехнулся, хлопнул меня по плечу и оставил меня наедине с совершенно новым чувством… Через неделю я отправился играть в гольф со своим лучшим другом, и, когда мы с ним спорили, смогу ли я снова пройти поле за семнадцать ударов, я внезапно понял, что не понимаю, почему этот человек был моим другом. А еще позже, через несколько месяцев, я посмотрел на себя в зеркало, и ощутил на себе вгляд совершенно чужого человека. Я посмотрел на свои ладони: я не узнал их. Будто я вселился в кого-то, кто никогда не был мной, и неуклюже, нехотя, пытался научиться управлять разумом, который мне не принадлежал, и телом, которое никогда не было моим.

Знаешь, что произошло потом? Каких-то два дня! Мне становилось хуже. Я просто разучился получать удовольствие от жизни. Я как будто наблюдал за собой со стороны, и в минуты радости умом понимал, что мне нужно радоваться, но как испытывать сильные чувства, если ты — это не ты? Про меня начали говорить, что я погрузился в меланхолию — я редко улыбался, мне редко было грустно, я больше не понимал, что значит любить, ненавидеть, или вообще испытывать сильные желания. Пробовал пить, курить, прыгать с парашютом — бесполезно. Меня даже кокаин не берет — мое сознание просто расщепляется надвое, и в то время как одна его часть, мне неподконтрольная, испытывает эйфорию, моя часть сознания просто фиксирует этот факт и больше ничего не чувствует.

Тогда я решил вернуться в Памукалле, разыскать этого человека — или нечеловека, но кем он тогда был? У меня есть только догадки, страшные, нелепые, но как далеко можно зайти в нелепости, когда у тебя отобрали твою личность, и вместе с ней все надежды на счастье? Два дня…

Эдриан замолчал, опустив голову. Вряд ли ему стало легче от того, что он выговорился. Возможно, так он попытался вновь что-то почувствовать.

— И вы так и не нашли его, — закончил я за него.

— Сорок лет, — он снова повернулся ко мне. — Сорок лет, каждый год в возвращаюсь в Памукалле, чтобы спросить, какие дни он у меня забрал. Но Зеда больше нет.

Рассказ был окончен. Эдриан подозвал официанта и попросил еще один кофе.

И тут я решился.

— Зед есть, — сказал я ему. — Я встретил его ровно год назад, на том же самом месте, которое вы описывали, в Памукалле.

Эдриан застыл от удивления. Посмотрел на меня. И в тот же момент все понял.

Я запустил руку в карман куртки и положил на стол маленькую потертую монетку с едва различимым крестом на аверсе.

— Сколько? — только и смог прошептать он.

Я сглотнул. На меня навалилась тяжесть будущего, которого у меня уже никогда не будет.

— Двадцать три дня.

— Мне жаль, — это было последнее, что он сказал мне.

В Афинах я пересел на обратный корабль до Измира, и в ночь, когда на море поднялся сильный ветер и матросы не слышали друг друга даже на расстоянии вытянутой руки, я наблюдал, как какой-то человек, в котором будто бы проступали мои собственные черты, решительно перемахнул через борт и устремился вниз, в черную воду, поглотившую его в тот же миг.

КОНЕЦ

0
01:14
345
19:11
Написано чересчур громоздко, как по мне. Сюжет тоже не слишком заинтересовал, к сожалению pardon
Загрузка...
Ольга Силаева

Достойные внимания