Фамеры
– Пассатижи давай!
– Эти?
– Нет. С красными ручками которые. Ждать тебя замучаешься…
– Держи, пап.
– Ага. Далеко не уходи, а то не докричишься!
Из темной бездны гаражного погреба тянуло подгнившим морозцем – смесью влажной картохи и подземного инея. Весеннее солнце еще не нагрело бетонную коробку, и Толик зяб, переминаясь с ноги на ногу.
В гараже он бывать любил. Здесь всегда ощущалось не так, как дома. В их квартире на пятом этаже коробки-девятиэтажки отчим смотрел телик, курил или молчал – после очередной ссоры с матерью. А здесь он преображался и мог что-то рассказать или научить. Однажды он даже разрешил Толику проехаться за рулем – почти до поворота на асфальт. Мальчик потом неделю об этом болтал в школе, чувствуя непривычную мужскую гордость.
Дядя Витя был уже третьим по счету «заменителем отца». Папой Толик его стал звать недавно – и оба они чувствовали неловкость, когда мальчик так говорил.
Толя постоял еще немного над квадратной чернотой, где растворились смуглые руки с инструментом, и взглянул на распахнутые гаражные ворота: там, будто собака у будки, отдыхала их «девятка». За рулем – на привычном месте отчима – кто-то сидел. Кто-то небольшой, с красной головой (шапка, что ли?) и горящими черными глазами. Их антрацитовый блеск мальчик заметил, когда красноголовый резко повернулся в его сторону.
– Па-а! – хриплым шепотом позвал Толик и как-то боком засеменил к выходу. Дневной свет заставил его пару раз моргнуть. За рулем – никого. Мальчик осторожно приоткрыл водительскую дверь – тоже никого.
– То-оль! Ну где ты там? Сказал же – не уходи, блин. Постоять на одном место не можешь, что ль?..
(«Честно слово, там кто-то был! Честно слово!..»).
Снова из погреба высунулись смуглые руки, в которых, чуть подрагивая, плыл пластиковый ящик, полный картошки. Мальчишка подхватил добычу и приземлил ее недалеко от края.
Вылезший на свет тусклой лампы отчим уселся на старую табуретку – перекурить. Толик тоже пристроился рядом, искоса глядя на дядю Витю. Большой – под два метра, худой, с вытянутым усатым лицом и щенячьими глазами. Щенячьи черты мальчик уловил давно, и ему это почему-то грело сердце.
– Па, расскажи про фамеров…
– Да ну, Толь… – отчим сморщился и стал еще больше похож на молодого шнауцера. – Сто раз уже про это…
– Ну еще разок!..
– Ух-х-х, – струйка дыма в сторону. – Ладно. В последний раз, понял?
Мальчик точно знал, что не в последний, но его сердце всякий раз сладко замирало – будто и правда в последний.
– Ну вот… Я всю жизнь на машинах, ты же знаешь. В армии ЗИЛ сто тридцатый водил – с тентом, видал такие? Потом на автобусе работал. Одно время даже трамвай оседлал, – года два, наверное, в северном депо оттарабанил. И такси было, но это никому не советую: суеты много. А сейчас вон – на легковушку боюсь сесть. Из гаража лишь выкатываю…
Снова дым в сторону. Смуглый профиль на фоне серой бетонной стены – будто гравюра. И взгляд щенячьих глаз куда-то далеко – в туманное далеко.
– Началось еще в школе, наверное. Родители подарили мне мопед, – я тогда в десятый класс пошел. Думал, что умру от счастья, честно слово! Мопед и велосипед – это как перочинный ножик и охотничий тесак, – никакого сравнения. Мне тогда именно так казалось. Разгоняешь его педалями, а потом вот так сцепление отпускаешь, – дядя Витя медленно разгибает пальцы. – И кайф! Мотор рычит на три улицы, ты летишь вперед – дома мелькают, поле, речка… Как я любил это дело! Да и сейчас люблю. Руль – это мое, понимаешь? Мое!..
Отчим молчит, сигарета алеет в неярком свете электрической лампы; наружу, в день, на весеннее солнце совсем не хочется.
– А дальше? – робко напоминает о себе мальчик.
– Дальше?.. Да. Вот это самое… пошло-поехало. Короче, я упал. На ровном месте. И ладно сам бы переломался, так нет же – вёз одноклассницу, как назло. В те годы ведь как: если у тебя есть мопед, то ты чувствуешь себя хватом-ухватом… Поехали с Ленкой на озеро, – волосы каштановые, она их косынкой повязывала, – перышками на затылок. Красивая, ну просто жуть. Упали-то не особо сильно, – у меня два синяка, а у нее, блин, перелом руки в двух местах. Я тогда, конечно, еще ни сном ни духом. Какие там волки, какие там фамеры! С кем не бывает, то да сё. В общем, не понял ничего.
На этом самом мопеде я к ней, к Ленке-то, в больницу и гонял – цветы-фрукты возил. Она меня даже после армии обещала подождать. Но потом на нет сошло: разбежались мы с ней, – еще даже школу окончить не успели. Не сошлись характерами, – это она так сама говорила.
В конце концов я этот дурацкий мопед разбил. Просто в хлам. Решили с одним – из Лапаевки – соревнование устроить. Вот дурынды-то царя небесного! Ну и устроили. Я на перекрестке возле магазина поскользнулся – сам в траву, мопед об забор. Как жив остался, сам не знаю.
Ну а потом чё? Известное дело. Армия. Вот на ЗИЛке народ возил. Я до сих пор Господу Богу молюсь, что не потонули мы, а ведь сколько народу мог угробить – мама дорогая! В общем, учения по осени, значит, объявили. Командир роты – у него фамилия «Бойко» была – кричит нам: «Так, мол, и так! Приказано в пять утра… Селиванов – твоя машина в головах пойдет».
Набили мне солдатушек полный кузов, – аж тент чуть не рвется. И с утречка – вперед! Въезжаем на мост, это в Липецкой области было. А там поворот на него резкий такой – буквой «Г». И веришь, нет – у меня отказывают тормоза! Рву ручник – ни фига! Мать его женщина! Машину заносит, и всей бочиной – припечатываемся к перилам. А мостик там чё – игрушечный, и река-то небольшая. Короче, сношу я к чертям собачьим перила – и ЗИЛок мой того, туда нырять собрался. Ты представь – полный кузов людей! Грохнулись бы, утонули бы половина.
Я давай сигналить, ребятки попрыгали – кто успел. Рулем подправляю-подправляю, – удержал! Слава те, Господи!
И вот опять ведь, Толь, ни сном ни духом. Ну откуда у меня могла такая мысль образоваться – ну что нельзя, запрещено мне?
В общем, учения прошли, Бойко ко мне подходит: «Как да чё? А, Селиванов?». Ну поговорили с ним. А он – сам с Украины, косая сажень в плечах, как отец солдатам был. Я ему: «Иван Филимоныч! Вот боязнь у меня какая-то образовалась. Можно я пока в авторемонтной побуду? Временно?». Ну, разрешил. Видать, чего-то я уже тогда расчухал. И так там до самого дембеля и провозился.
А как с армии вернулся – ты что! Грудь колесом, все девчонки мои! Походил-походил, там – консервный завод, здесь – охранником. Не мое всё это. И тут Поляков – это сосед наш, Петр Семеныч, – говорит: «А чё б тебе, Вить, к нам на автобус не пойти? Народ на предприятие возить? А? На пассажирское у тебя разрешение есть? Нет – так раздобудем!».
Я и согласился. Человек ведь так устроен, что ему нужно не один раз на грабли наступить, прежде чем поймет…
Толя почти наизусть знал эту историю – как сказку на ночь, которую ему рассказывала мать, когда он был совсем маленький. Он знал все словечки и обороты, даже паузы, где отчим обязательно остановится, чтобы собраться с мыслями – и продолжить. Но ему хотелось слушать эту историю снова и снова. Что-то было в ней такое, что захватывало его, цепляло и не отпускало.
После эпизода про то, как автобус, «набитый людьми, как консервы со шпротами», лоб в лоб столкнулся с груженной «копейкой» – отчим обычно вздыхал и раскуривал новую сигарету.
– Отлежался я тогда в больнице: шею чуток повредил. У моих пассажиров – несколько вывихов, ушибов, а вот водила легковой – крепко влетел. Ребра, ногу сломал, руку вывернул, но жив остался. Его вроде как виновным признали, но мне от этого не полегчало, сам понимаешь. Ирешил я с рулем тогда завязать! Вообще не притрагиваться – как закодированный алкаш какой-нибудь.
И слово свое держал свято: работал сначала сварщиком, потом электромонтажником – до начала 1990-х. Вроде всё чередом идет, но я мимо этих чёртовых машин ходить спокойно не мог: через стекло нет-нет да погляжу – какой там руль, какая магнитола, рычаг коробки передач. Под капот хочется залезть – аж руки чешутся! Сны снились через ночь, что кручу баранку, педали жми, и дорога под колесами течет-течет, как реченька. Тосковал прям, Толь, сильно…
И вот такой случай вышел. Я… ну до того, как с твоей матерью познакомился, жена, короче, у меня была. Потом с ней развелись, детей с ней не получилось. Звали Катей. И вот она говорит: «Вить, знаю одну женщину – она тоску умеет снимать. По какой-то там книге гадает, звёзды считает – ну и прочая». В те годы-то чего только ни развелось – и Кашпировский стадионы собирал, и Чумак воду через телевизор заряжал. Мутотень вся эта.
Я в первый раз-то отказался, говорю: «Кать, ты за кого меня держишь?! К шарлатанке пойду – чтобы лишние деньги ей отдать, что ли?». А она-то видит, что я переживаю, места себе не нахожу – ну и давай мне чуть ли не каждый вечер мозги промывать: уж такая чудо-женщина, всем помогает!
Ну я плюнул: схожу! Чтобы только отстала от меня, баба-дура.
Дала мне адрес – многоэтажка, обычная квартира, все дела. Поднялся, палец в звонок – и открывает такая мадама, фу-ты ну-ты, вот как в фильмах: в черном пиджаке с поднятым воротом, цветастая юбка чуть ли не до пят, на голове – черт-те что – какие-то цветные спицы и шаль серая на плечах. Я чуть смеяться не начал прямо на пороге.
Ну стоим – она молчит, и я молчу. «Заходи, – говорит. – Если пришел. А друга твоего я не пущу! Пусть за порогом постоит!».
Я оглянулся по сторонам: какого, мол, друга-то? Ну думаю: точно с прибамбахом дамочка-то! Лишь бы не прирезала или по голове чем-нибудь не ударила… Зашел, куртку-ботинки снял – и шасть в комнатушку боковую, куда она мне показала.
А там!... Все стены в каких-то знаках-рисунках: демоны-недемоны, боги синекожие, фотки каких-то йогов, и посреди – стол непокрытый и два стула. Стол пустой – только две свечки стоят.
– Меня, – говорит, – Зинаидой Ивановной зовут. А вас?
– Виктором, – отвечаю. – А это дорого будет? По деньгам?
Она даже будто и не услышала про деньги-то.
– Садитесь, – говорит. – Сейчас приступим.
Сидим. Темно, только свечки горят и потрескивают. Она вынула колоду карт здоровых, я таких и не видал раньше. Кидала-кидала их на стол, шептала-шептала и потом плюнула – прям по-настоящему – на них и со стола вжих! Все карты – на пол!
Встала, вышла из комнаты и вернулась с какой-то глубокой тарелкой – вроде как из металла. Там плещется такая вода белёсая.
– Я, – говорит, – сейчас читать буду, а ты туда смотри. Если увидишь чего – то просигналь.
Ну, думаю, попал я на праздник дураков! Угораздило. Что значит «просигналь»? Я ведь ей ничего еще не объяснил, не сказал – а она вон уже свои ритуалы проделывает. Ладно, думаю, отсижусь, деньги отвалю – и домой поковыляю. Навру Кате, что помогла ее астрологиня – как рукой сняло.
… В общем, гляжу в эту воду белёсую. Гляжу-гляжу, эта Зинаида бубнит и бубнит. И как заснул я – сам не знаю. Да, как туман перед глазами. А потом вижу: поле, дорожка полевая – знакомая вроде. И кто-то катит на мопеде. Пригляделся – да это я с Ленкой! Только вот между нами вроде как кто-то третий примостился. Такой маленький – как ребенок. Ручки-ножки и на голове – что-то красное. Волосы или шапочка – не разберу.
Хлоп! Что случилось? А это я, оказывается, чуть в эту тарелку с головой не нырнул – заснул, наверное.
– Ну видел что-нибудь? – спрашивает эта, в черном пиджаке. А я киваю и прийти в себя никак не могу. Она свет включила, свечки задула. Села напротив меня на стул и смотрит.
– Ну? Чего молчишь-то, Виктор? Видел его?
– Кого? – спрашиваю.
– Кого-кого… Волка твоего, фамера. Он за тобой шастает уж не один годок, я их сразу опознаю. Он у тебя уже большенький, подрос. Они с годами больше становятся. Ты своего отрастил выше метра уже.
– Какого такого фамера? – мне почему-то та-ак жутко стало, мурашки с головы до пят бегают.
– А того, – отвечает, – которого ты сейчас видел. Они разные у всех, но приметы общие есть. Волос красных не заметил?..
Короче, наболтала она мне с три короба. Но главное я вроде уловил: эти фамеры – какие-то там «энергетические сущности». Они не у всех людей есть, а только у тех, у кого «на роду не своей смертью умереть написано». И долго она мне эту лапшу-то на уши вешала.
– Вот у тебя, значит, судьба от автомобиля погибнуть. В аварии или как – тут никто точно не скажет. А он, фамер-то, тебя об этом предупреждает – отводит тебя от этих машин. Нельзя тебе вообще за руль – и точка!
Я посидел-посидел и уходить уж собрался. И тут такая меня что-то тоска взяла, Толь! Вот не могу прям.
– Как же так, Зинаида Ивановна! – говорю я, а у самого голос дрожит. – Я ведь для автомобиля и рожден. Мое это! А они – не дают, получается? Да кто эту херню придумал? Такие правила дурацкие?
– Кто придумал – не нашего ума дела! Фамеры людей предупреждают всего несколько раз, а если человек – дурак, и не понимает, то начинают действовать всё жестче и жестче. У них такая «функция», понимаешь?
Я понаслушался этой дребедени, встал со стула, хотел денег ей дать, а та – отказывается. «Мне, – говорит, – нельзя. Иначе наши фамеры поссорятся!».
– Это что, – усмехаюсь. – У вас тоже есть свой фамер?
– А то как же! Я, знаешь, чем раньше занималась? Бухгалтером обычным работала – и меня абсолютно всё устраивало. Но из-за фамера бросила: чего только он мне не подкинул – и недостачи, и воровство, вплоть до уголовных обвинений дело дошло. И вот теперь – как видишь: гадалкой заделалась…
Я всю ночь не спал после этого. Возился-возился, а наутро (воскресенье было) снова к Зинаиде побежал.
Она мне открыла дверь хмурая, уже совсем в другой одежде – халатике замызганном.
– Вы чего, говорит, пришли? Я по воскресеньям не принимаю! – и дверь закрывает.
– Я только один вопрос. Один вопрос только!..
– Ну?
– Перехитрить их, краснобашковых которые, можно как-то? Или избавиться от них? Должен же быть способ!
– Дурак вы, – говорит. – Виктор Батькович. И ничего не поняли из вчерашнего нашего сеанса. Фамеры – это навсегда! Вон он, волк-то ваш, подбоченился и лыбится стоит. Сзади вас, да. Идите-ка вы домой. А у меня – выходной.
И всё. Конец всей истории… Пора нам, Толь, закругляться: погреб закроем, машину загоним – и домой.
Толик вздохнул и тоже приподнялся. Не любил он, когда истории на самом интересном месте прерываются.
Мальчик, конечно, знал, чем там должно завершиться: что отчим потом еще не раз пытался перехитрить фамеров – но выигрыш всегда был на их стороне. В трамваях, которые водил дядя Витя, пару раз случалось возгорание – однажды даже с полным вагоном пассажиров. Было и ДТП с мусоровозом, а потом – как вишенка на торте – случай с пенсионеркой, которой стальные колеса едва-едва не оттяпали обе ноги. Было судебное разбирательство, после чего отчим из депо уволился…
Толик помог закрыть тяжелую крышку погреба, а затем они вручную затолкали «девятку» в гараж.
Отчим уже целый год собирался продать автомобиль – «за ненадобностью», но всё откладывал. Мать Толика пилила его за это: деньги бы семье точно пригодились, а машина в гараже лишь простаивает и покрывается желто-коричневыми пятнами. Мальчик отлично понимал, почему дядя Витя тянет и откладывает: отчим часто заглядывал в гараж лишь с одной целью – послушать, как работает двигатель, посидеть на водительском кресле, попереключать рычаг коробки передач. Ездить на авто он давно себе запретил – раз и навсегда.
Потому что был еще один случай, о котором отчим вспоминать не любил. Но о нем Толику рассказывать и не нужно было: в тот момент он сам находился на заднем сиденье автомобиля.
***
Собственно говоря, если бы очередной отчим тогда не сбил девочку – у Толика была бы совсем другая жизнь. С Наташкой, своей женой, он точно бы не познакомился. Да и как это могло произойти? Она в Николаевск приехала всего на пару дней – в гости, проездом. Вряд ли бы она вообще когда-нибудь сюда еще раз вернулась.
– Помнишь, какие у тебя были глаза – когда ты меня смотрел в тот момент? Круглые, как монеты! Испугался ты до чертиков! – спрашивала его супруга, когда они лежали ночью под одним одеялом.
Ярику уже шел восьмой, а Мише только-только исполнилось четыре. Ипотеку Турухины до сих пор так и не выплатили, но лямку осталось тянуть недолго.
– Помню, конечно! – говорит в ответ Толик, и ноздри его чуть расширялись – ловили запах подгнившего морозца, – такой родной гаражный запах. («Где сейчас дядя Витя? Мать с ним развелась уж лет 15 назад. Он ведь потом сразу уехал из Николаевска…»).
– А как звали-то твоего отчима? Забываю все время? Да, Виктор, дядя Витя! Он меня поднял, держит на руках, а я вообще ног не чувствую! Мама из магазина выскочила – чуть глаза ему не выцарапала…
– Ага, – он в ответ подсмеивается, будто ему приятно вспоминать об этом, но Толику совсем не смешно. – Еще бы. Все перепугались…
– Зато если бы не сбили меня тогда – так и не узнала бы я, что есть такой на свете парнишка – Толик Турухин. Свет очей моих… – жена чмокает его в щеку…
После того случая они долго переписывались, потом Наташа несколько раз приезжала на лето в их городок – и как-то само собой всё сложилось. Расписались здесь же, в Николаевске.
(«Как будто кто-то руководил всем этим, – Толик вздрагивает от такой мысли, и ему вдруг нестерпимо хочется узнать, куда же подевался отчим. – Что с ним? Как он? Верит ли до сих пор в своих… фамеров?»).
***
Толик положил на это дело весь отпуск. С женой договорился, – и она укатила с сыновьями к своей матери в Питер. Он заранее навел все справки – и после недельных поисков и звонков оказался в городке Яранске Кировской области.
Именно там полгода назад жил и работал Виктор Селиванов. Дальше следы терялись, но Толик просто так не сдавался – не зря его тот же отчим в детстве называл «упертым».
Он начал поиски с местной администрации, затем навестил на своей «Калине» другие местные «присутственные места» (благо городок был небольшой) и наконец случайно наткнулся на хорошую зацепку – кассиршу столовой, куда Толик заехал пообедать.
– Это Виктор Владимирович, что ли? Селиванов который, да? У него же здесь женщина была – они не расписывались, но жили вместе. Адрес могу подсказать. А вы ему кто?..
Дом он нашел быстро – одноэтажный, кирпичный, на двух хозяев. Сожительницу отчима звали Галина Макаровна – худая, в очочках, почти старуха. Толик сначала даже решил, что это ее мать или знакомая, но нет – она и есть, Галина Петрова, как ему и сказали в столовой.
– Селиванов? Был такой. Да сплыл! – она явно не особо обрадовалась его визиту.
– А где он сейчас, не знаете? – по ее поджатым губам Толик почувствовал, что, скорее всего, приехал к ней зря.
– А вы-то кто ему? – Макаровна быстро поправила очки; говорили они на крыльце.
– Сын. Ну как бы… сын. Он отчимом был моим…
– Селиванов – он такой, – подтвердила Петрова. – Баб у него было как собак нерезаных. Тут отчим, там – муж, – приживала, а не человек. А последние года два он выпивать стал. Прям в запои уходить. С работы нормальной уволился… Зачем он вам, а?
– Надо очень, поговорить с ним…
– Ладно. Скажу. Он хоть и просил никому особо не докладываться. Но раз вы – сын… В городке он военном. Сейчас там всё забросили. Виктор туда вроде как сторожем подался – но охранять там абсолютно нечего. Просто сидит там, как дурак. И ничегошеньки не делает.
– Далеко отсюда? До вечера успею?
– Километров шестьдесят… Может, чаю попьете?
Но Толик покачал головой и попросил рассказать подробнее, как добираться…
Самым сложным оказался последний участок – там, где грунтовка переходила в накатанную земляную тропу. Если бы вчера здесь прошел хороший дождь, он ни за что бы не проехал. Фары его «Калины» высветили сломанные металлические ворота уже в вечерней темноте. Скорее всего, здесь раньше был пропускной пункт.
Он поставил машину на обочине, взял фонарь, немного воды и отправился дальше пешком. На территории всей бывшей военной части горел только один уличный фонарь – где-то далеко. Гость увидел три одинаковых трехэтажных постройки – видимо, бывшие казармы. Половина окон были разбиты, но двери везде еще целехоньки. На некоторых даже висели замки.
Толик обошел дома справа и услышал собачий лай. Он замер и выключил фонарик.
– Стой, кто там! У меня ружье с собой! И собаку натравлю сейчас, – голос дяди Вити изменился – стал хриплым, с дрожащими старческими призвуками.
– Дядь Витя! Пап... Это я, Толик.
Молчание. Пауза. А потом – крепкое рукопожатие.
– Ишь ты как вымахал, – оглядывал его дядя Витя в здешней сторожке – каким-то чудом досюда доходило электричество: можно было согреть чай и посмотреть небольшой телевизор. – Совсем мужиком стал.
– Так 15 лет прошло…
– Ага.
Толик тоже оглядывал отчима – и не узнавал. Вместо прежнего двухметрового усача – седой дед. С морщинами на лбу и синяками под щенячьими глазами.
– Чё? Постарел, да? – отчим улыбнулся, показав частые пробелы в передних зубах. – Ладно. Не молодеем мы, чё и говорить. Тебе Галька подсказала, где я бытие свое заканчиваю?..
Потом они пили чай, кое-что покрепче и долго говорили. Говорили о ерунде – жёнах, детях, кто где работал и какой по счету муж сейчас у матери Толика. Первым заснул отчим, а за ним – прямо в старом кресле – и его гость.
Через несколько часов Толика будто кто подтолкнул в бок, и он открыл глаза. Кромешная темнота, запах старой мебели и перегара, – он долго не мог сообразить, где находится.
Включив в сотовом фонарь, он обнаружил, что отчима в сторожке нет, – и выглянул наружу. Нашел его по странному скрипу: сторож сидел возле детских каруселей и подталкивал их рукой. В ответ небольшие скамеечки приходили в движение, и карусель, скрипя на разные лады, делала неполный круг.
Далеко на горизонте, в небе, наклёвывалась первая светлая полоска: рассвет.
– Вот, Толь, не поверишь… Кому другому не сказал бы, ни за что бы не сказал, но тебе – да, ты – поймешь. Ты, может, единственный в целом свете – поймешь. Вот, знаешь, почему я здесь? Почему я это место выбрал? Из-за них вот! – отчим кивнул на карусели.
Толик присел рядом на низкую скамейку с облупившейся краской.
– Я когда в первый раз сюда попал, сразу заприметил эту игрушку – наверно, военные сделали. Может, у них тут жены с детьми приезжали или даже жили. Черт знает. Но я как увидел – так понял: мне здесь самое место! Больше мне некуда деваться от них.
– От кого? – спросил гость, хотя можно было и не спрашивать.
– Да от фамеров. Помнишь про них? Я ведь в Яранске, знаешь, где последние месяцы работал? В парке. Там всякие аттракционы – и был один такой, – с машинками. Ну знаешь – автодром или как там он называется. Машинки такие бегают с крюками – от электричества работают. И дети катаются, и взрослые. Думал… Надеялся, что хоть там меня не достанут. Что хоть там эти сволочи меня не найдут! А я буду немного при машинах, ну хоть чуть-чуть, понимаешь?
Толик закивал и, чуть вытянув голову, снова посмотрел на светлую полосу на горизонте.
– Но ничего не вышло. Волки меня и там вынюхали. Пустяковый, казалось бы, случай: столкнулись две машинки на этом долбанном аттракционе. Моя работа простая: взять билеты, запустить ребенка со взрослым. И смотреть, как они катаются. Следить за безопасностью, так сказать. И сел папаша с малюсенькой девчонкой – годика два ей, не больше. Она у него на коленях была, как он ее держал – хрен знает. Может, и пьяный был. И бортами щёлкнулись – бац! И девчонка у него из рук выскользнула и головой об железный пол шмяк! Там пол-то металлом покрыт – по которому эти машинки бегают. И неудачно как-то она упала: ни стона, ни крику, а в сознание не приходит. Папаша орёт, народ скорую вызвал. В общем, катастрофа! Девчушка вроде как в больнице-то очнулась, но отец собрался на владельцев аттракциона в суд подавать, а я… Я уволился. Не обмануть никак этих сволочей. Никак не обхитрить…
– И ты решил… здесь?..
– Да, Толь. Тут уж я никому вреда не причиню. Вот выйду иногда ночью (мне нравится по ночам, днем как-то не то) – и давай ее крутить. Я старый, и она старая. Слышь, как скрипит? И вроде как легче мне – всё будто машина, какое-то движение, что-то есть – какой-то намёк, понимаешь?
– Да, пап. Понимаю, – сказал гость и, привстал, чтобы получше рассмотреть светлеющее небо. – Пойдем-ка лучше в сторожку, а? Холодно что-то…
Когда они вернулись, Толик стрельнул у отчима спички (у того всегда были – он ведь продолжал курить) и сказал, что хочет немного пройтись – встретить рассвет. Дядя Витя пожал плечами и лег на свой топчан – «досмотреть сны».
Гость выскользнул из сторожки и бегом припустил к машине. Когда он вернулся оттуда с канистрой бензина, первые желто-красные лучи уже изрешетили фиолетовое небо.
Толик боялся, что те двое исчезнут – но нет, они по-прежнему сидели на карусельных сиденьях и лыбились в его сторону. Один был большой – ростом почти с шестнадцатилетнего подростка, а другой напоминал ребенка-дошкольника; оба – с красно-коричневыми волосами.
– Вам ведь оттуда уже не слезть? Да? Это ведь его самая последняя машина – больше вам деться просто некуда. Пока солнце не взойдет – точно будете там сидеть. Как на привязи. Уж я-то знаю. Не спрашивайте, откуда…
Он быстро открыл канистру и принялся поливать старую карусель – не жалея бензина. Фамеры внимательно следили за ним и продолжали ухмыляться. Толик чиркнул спичкой – та потухла. Со второй у него всё срослось, он бросил ее на покореженное деревянное покрытие, полыхнуло синим, и карусель занялась. Затем гость схватился за поручень и крутанул изо всей силы. Всё кругом заскрипело, застонало, запело. Те двое, что сидели там, радостно зашевелились, захлопали в ладошки – как дети в цирке. И он услышал их пронзительные голоса, похожие на визг металла по стеклу:
– Крути сильнее, Толик! Давай сильнее, Толик! Сильнее! Сильнее! Поддай жару!..
И он крутил горящую карусель, еще раз и еще – пока мог дотянуться до поручней, не охваченных огнем. Солнце выползло уже на четверть; к самому горизонту притянулись легкие розовые облака.
Крутящийся факел быстро сбавил обороты, и огонь, вызванный Толиком, стал уменьшаться.
– Зря ты так с ними!.. – голос сзади; когда карусельный скрип затих, они услышали рассветные птичьи голоса, и шепот ветра, перебегающего от дерева к дереву. – Ведь они просто делали свою работу, выполняли свою «функцию» – только и всего.
– Знаешь чего, пап… Поехали-ка домой! Тебе тут точно делать нечего. И катать больше некого.
Отчим ничего не ответил, но Толик почувствовал, что тот согласился. Внутренне кивнул ему. А больше никакого ответа и не требовалось…
Уехали из военного городка буквально через час. Километров через десять сын сбросил скорость и остановил автомобиль.
– Сядешь за руль? – спросил он дядю Витю. Тот покачал головой и отвернулся к окну. – Ну давай, пап, – только до Яранска! Я буду с тобой – не бойся. Поедем очень медленно. Ну?!
Отчим долго смотрел в окно – на заросшее борщевиками заброшенное поле. А потом открыл дверь и вышел из авто. Толик перебрался на пассажирское сиденье и стал терпеливо ждать. Он знал, что повторно приглашать и уговаривать дядю Витю не нужно: руль его обязательно притянет, как железку магнит.
Если уж красноголовые его не отучили, то ничто в этой вселенной не помешает ему сейчас, прямо сейчас открыть дверь и спросить:
– Что, Толик, едем домой?
– Ага, па, давно пора! Только пристегнуться не забудь.
