Паритет

Свет вспыхнул во мраке. Первое, что увидел Когсвелл, был странный беспорядок – вернее не увидел даже, это было сродни ощущению: всё вокруг не так, не то, поломано, искажено. Но что конкретно, заметить он не успел. Свет стал ярче, словно кто-то резко выкрутил диммеры до упора. Когсвелл зажмурился. Внутри у него всё вздрогнуло. Голова закружилась – Когсвелл согнулся, но удержался на ногах.

Свет рвался сквозь веки. Глаза слезились, но в какой-то момент Когсвелл разглядел картину – засвеченную фотографию, на которой неясно проступали перевёрнутые столы и качающаяся на проводе люминесцентная лампа.

Прямо над ухом что-то со свистом пронзило воздух. Глаз уловил блестящее… Какого?.. Сзади – звук металла, ударившегося о стену.

Нож! В меня метнули нож!

Когсвелл бросился в сторону. Твердая поверхность пришлась в плечо. Инстинкт требовал перекатиться, быстро найти укрытие. Но тут же – удар ногой в грудь, выбивший остатки кислорода из лёгких. Когсвелл свернулся, прижав ноги к животу. Следующий удар пришёлся ему в локоть… и ещё один. Когсвелл наугад выбросил вперёд руки и правой ухватил занесённую ногу. Он дёрнул её на себя, прижал к груди, и, чувствуя, как противник теряет равновесие, перевернулся. Противник с шумом повалился на пол. Когсвелл перекатился ближе к его лицу, ближе к горлу. Его ударили в челюсть, но удар прошёл по касательной, обжёг щёку. А дальше – какой-то хаос. Чужие руки сдавили его шею, нащупывая кадык, а он наносил удары – вслепую, попадая в грудь, в лоб, в лицо. Всё происходило в молчании – лишь тяжёлое хриплое дыхание, гомон крови в ушах и глухие звуки ударов, в какой-то момент ставшие до омерзения хлюпающими.

Перед глазами у Когсвелла плыло, лёгкие жгло. Он уже начал отключаться, когда пальцы на горле ослабли. Тело под ним обмякло.

Когсвелл жадно вдохнул. Прямо под собой он разглядел лицо. Губы разбиты, из носа пузырясь, вытекала кровь. Глаза закрыты. Широкие скулы, густые брови вразлёт. Рыжие волосы. Короткая, армейского образца, стрижка… Человек был одет в голубую длинную рубаху и голубые штаны из того же материала. Когсвелл с удивлением обнаружил, что и сам одет так же. Что это? Униформа?

Вытерев дрожащей рукой вспотевший лоб, Когсвелл смог, наконец, оглядеться. Комната напоминала широкий больничный бокс: белые стены и потолок, холодный свет люминесцентных ламп. Вокруг валялись несколько медицинских столиков на колёсах – сплошь изломанные, точно их прожевали и выплюнули. В стенах чёрными звёздочками зияли выбоины. Одна из ламп болталась на проводе, словно висельная петля; она то загоралась, то потухала – от неё сразу заболело в висках. Перед Когсвеллом лежал на боку массивный металлический стол, поразительно напоминая баррикаду. За ним слабо трепетала изрезанная плёнка, видимо отделявшая когда-то одну часть комнаты от другой. Амбразура вентиляции под потолком шипела, нагнетая холодный воздух.

Электроники вокруг было много – какие-то невысокие белые тумбы стояли вдоль стен. Они казались Когсвеллу смутно знакомыми. Но теперь он мог понять лишь одно: все сломаны – лампочки на скошенных приборных панелях не горели, кое-где на металлических боках виднелись крупные вмятины; один аппарат был разбит напрочь, из чёрных дыр торчали мотки проводов.

Все аппараты не работали, кроме одного… В самом центре комнаты находилось нечто похожее на постамент грифельного цвета. По кромке его тускло блестела серебристая трубка. Время от времени раздавался тихий электрический щелчок – внутри трубки вспыхивали фиолетовые точки. Под потолком над постаментом висел какой-то металлический колпак. Вся эта конструкция вызывала у Когсвелла странную смесь чувств, будто она была близка ему и одновременно пугала.

Внимание Когсвелла привлёк пол. Тут и там виднелись пятна – пятна крови; целые лужицы чёрной засохшей крови, кое-где размазанные.

Под рукой у Когсвелла оказался металлический обломок – ножка стола, покрытая с одного края буроватой коркой и… Что это? Прилипшие волосы?

Окон в помещении не было. В дальнем конце, за порванной плёнкой виднелась дверь с массивным штурвалом, напоминающая сейфовую дверь банковского хранилища.

Незнакомец застонал.

Не теряя времени Когсвелл рывком перевернул бесчувственное тело на живот – от усилий у него вновь перехватило дыханье и захотелось кашлять. Он завёл руки незнакомца за спину. Пошарил по шлёвкам чужих штанов – ремня не оказалось. Зато в его собственных – вот он, из плотного материала бледно-голубого цвета. Когсвелл сделал двойную петлю и всунул в неё безвольные ладони незнакомца. Ещё одна петля, стянул концы пояса – вот так, парень! Если этот засранец подумает шевелиться, узел затянется сильнее.

Когсвелл выпрямился. На какой-то миг его замутило. Желудок сжался – до жути неприятное ощущение: смесь голода и накатывающей рвоты.

Когсвелл схватил незнакомца за плечи, перевернул навзничь и потащил к ближайшей стене. Под подошвами ботинок захрустел пластик от разбитых стульев.

Когда Когсвелл привалил бесчувственное тело между двумя «тумбами», в висках у него стучало. Пытаясь восстановить силы, он опёрся об одну из «тумб».

Эти лампочки… нет, не все должны гореть. Те, мелкие – генераторы поля (какого, чёрт возьми, поля?). Должна гореть зелёная, круглая как большущая таблетка. Или эта, красная, когда всё летит к дьяволу. Но не горят обе. Все не горят…

Аппарат в центре комнаты щёлкнул – громко, будто кто-то опробовал хлыст. Когсвелл сжался. Свет в трубке вспыхнул серебром. Слабо запахло озоном – горький привкус жжёного пера.

«Девятнадцать минут», – подумал Когсвелл.

И тут же опомнился – девятнадцать минут? Но мысль разорвалась, рассыпалась, уходя под обшивку разума. Девятнадцать минут… Это имело значение. Большое значение, но оно сползло как кожа с обгоревшего пальца, оставив одну бессмысленную цифру, минутную стрелку, застывшую на циферблате.

Сильная боль спицей прошила затылок. Его вновь замутило, он едва удержал то, что осталось в желудке – если там хоть что-то и было.

И почувствовал на себе взгляд.

Незнакомец выплюнул кровавый сгусток. Его распухшие губы сложились в издевательскую улыбку. Глаза – орехово-карие – глядели с какой-то расчетливой ясностью. От этого взгляда Когсвеллу стало не по себе. Захотелось отодвинуться. Но Когсвелл сделал уверенный шаг вперёд и ударил ногой в район солнечного сплетения.

Незнакомец сложился пополам, как швейцарский нож.

Вот так, парень! Когсвелл чувствовал, его учили этому: чтобы выбить информацию ты должен внушать страх.

Постамент в центре комнаты вновь громко щёлкнул. Вентиляция загудела сильнее, вытягивая озоновую гарь.

Отдышавшись, незнакомец поднял голову, едва не стукнувшись затылком о стену. Улыбка уже не казалась надменной. Нижняя губа отвисла, обнажая крупные и, видимо, крепкие зубы. Взгляд – затравленный. Рубаха на груди покрыта засохшей кровью.

Нет, понял Когсвелл, этого лица он раньше не видел. Или всё-таки?.. Нечто знакомое угадывалось, но тут же терялось – какие-то еле уловимые черты, которые при более пристальном взгляде рассыпались... Да ещё эта кровь, разбитый нос с широкой красной дугой, точно след от очков; алая борозда на щеке…

– Кто ты? – спросил Когсвелл. Звук вышел из глотки сипло.

Человек моргнул… И засмеялся – диким беззвучным смехом похожим на приступ. Его скрючило. Смех перешёл в выворачивающий кашель. И тут всё прекратилось – резко, как и началось – и смех, и кашель, и судорожная мимика.

– Не знаешь… А, Макси?

Это «Макси» обожгло Когсвелла.

Незнакомец подался вперёд и неожиданно громко спросил:

– А ты – кто?

Когсвелл поднял с пола железную ножку стола со следами крови. Но тут нахлынула слабость. В глазах потемнело. Стараясь не подавать вида, он демонстративно взвесил оружие в руках:

– Отвечай, кто ты?!

– Голоден… А, Макси?.. В этом всё дело... Не тот вопрос… задаёшь…

Когсвелл оцепенел. Вопрос действительно был не тот. Понимание пришло, как гудок в тумане – тревожный звук, непонятный ещё, но отрезвляюще жуткий. В этой комнате не хватало главного. Не хватало того, что может объяснить всё – весь этот хаос, этого ублюдка, которого здесь не должно быть (это он чувствовал ясно) и то, почему он сам в таком виде – шатающийся от голода, защищающий свою жизнь, дуреющий от непонимания, еле живой, в конце-то концов…

– Где… ­– начал он, и слово пришло без усилий. – Где Дэшнер?

Улыбка расплылась на разбитом лице.

– Там, в углу! Я тоже не заметил… сразу… Ослабь уже верёвку, а?

Но Когсвелл не слушал. Он как загипнотизированный поплёлся в сторону, указанную незнакомцем. Внимание его прилипло к аппарату в центре комнаты. Он видел, как в опоясывающей трубке играют искры; слышал, как аппарат – эта трубка или черный монолитный постамент – издаёт шуршанье, будто по стеклу моросит мелкий дождик.

– Эй, Макси! – крикнул незнакомец. ­– Она пугает, правда? Магическая машина! Истинный Вавилон!

Это правда – машина пугала. Эдакая непонятная штука прямиком из ада, или других миров. Штука, бросающая тень на всю комнату, если не на весь мир. И тот парень знает его страх. Откуда? Как он может знать? Он что, залез ему в голову?

Когсвелл уже заметил в углу комнаты ноги, будто висящие в воздухе. Худые ноги в иссиня-чёрных джинсах.

И тут вся картина открылась разом. Стул был опрокинут, однако человек всё ещё сидел в нём, как приклеенный. Синий медицинский халат. Белая рубашка. Лицо пустыми глазницами глядящее в потолок.

Рвота толчком подошла к горлу.

Узкое лицо – как маска туго обтянутая серой кожей.

Вот он, понял Когсвелл, – Дэшнер!

Воспоминания вспыхнули, словно кто-то порвал книгу его памяти и швырнул ворох цветной бумаги в лицо. Вот он, Дэшнер, – то молчаливый, как несгораемый шкаф, то прорывающийся потоком слов (запах: от него пахнет туалетной водой «Челленджер Марс») – о постоянстве материи, о времени, о Дуге Чашечкина, мешая всё с волнениями в Венесуэле и корпоративными войнами в Европе. Тараторящий об этом своём Паритете, уравновешивающим мировые силы – эдаком бите чётности в виртуальной программе мироздания, что выправляет все ошибки человечества.

«Мы губили озоновый слой и разводили смертельные вирусы. Мы потеряли пятнадцать атомных бомб и пытались синтезировать тёмную материю. Мы тысячу раз могли уничтожить нашу маленькую планетку по одной только глупости, но ничего не произошло! Мир – это программа. Искусственная реальность, стремящаяся к самовосстановлению, со своим агентом, стирающим критическую массу! Мир – это программа, сохраняющая паритет всех элементов, определяющих наличие жизни… жизни человека… Человечества! Другого объяснения нет!»

И он же бледный, как собственная тень. Юлиан Дэшнер – человек без прошлого, возникший из недр Токийского университета, когда опустошенная вирусом Азия начала всасывать лучшие умы мира. Мелькнувший продолжением темы Леви о реакциях материи под воздействием Дуги Чашечкина, об ускоренном движении временных потоков, и прочей ерунде, в которой Когсвелл понимал мало, но стопка научных журналов в казарме были прочитаны от скуки. Юлиан Дэшнер, по официальной информации проводящий дни и ночи в Филиппинском институте атомной физики, а по факту – лежащий тут, в вымершем городке у моря, в самом центре пустой Европы. С серой, как у мумии, кожей, торчащими жёлтыми зубами. Высохший настолько, что даже разложением от него не пахнет…

А вот он сам – Макс Йорни Когсвелл – вымуштрованный солдат, не бывавший в бою; специалист по электронике тридцати пяти лет от роду, золотые руки армейского курса. Слишком глупый, чтобы вникать во всю эту молекулярную физику. И слишком умный, чтобы ни лезть не в своё дело. Слишком терпеливый, чтобы выдержать пять месяцев заточения, пять месяцев установки и монтирования по чертежам Дэшнера – идеальный исполнитель всевышней воли. Пять месяцев отрыва от дома…

Аппарат в центре комнаты щёлкнул, будто над ухом взвели курок. Картинки замелькали быстрее. Маленький дом. Запах женских волос. Еле слышный аромат лимонного дерева со сморщенным зелёным плодом. Пустая улица. «Армия больше не нуждается в ваших услугах, сэр!» Лицо сына – отчего-то размытое. Горечь надежд. «В Сингапуре можно купить работу, и она начнёт давать прибыль всего через полтора года!..» У сына избыточный вес – концентраты государственного пайка делают из него толстяка. Его имя ­– Алекс; ему одиннадцать, и если всё выгорит, он поступит в школу уже через пару лет, а учёбу можно будет оплатить до менеджера среднего звена, там, в Сингапуре… Деньги будут!» Жена тоже полнеет от концентратов. Её голубые, как Ригель, глаза… Марта. Марта Когсвелл. И тут же другое лицо – разбитое, испуганное – желторотый сопляк! Зелёный мундир, оторванные пуговицы, хлещущая из носа кровь… Всё скомкалось. Пять месяцев странных, мало понятных ему машин. Пять месяцев Дэшнера. Провода и микросхемы. «Путешествие по дуге!» Контрольные запуски. Треск электричества: паррррритет!.. Щелчки. Вкус настоящей еды. Щиплющий язык ананасовый сок. Скупая улыбка Дэшнера: «Всё для вашего комфорта». И снова – далёкий как звёзды запах её волос… «Макси» – нежное, тихое… Макси – только Марта звала его так! Она и никто больше!

Когсвелл зажмурился. На лбу выступил пот.

Он открыл глаза и вновь увидел перламутрово-белые стены, синий медицинский халат и серое лицо трупа.

«Вот значит как, – подумал он. – Значит всё? Кончено?»

Он вновь огляделся. Теперь это место было знакомо ему. Он, дьявол побери, создал его по чертежам Дэшнера. И даже штуку в центре комнаты – Капсула, Капсула внутри Петли Чашечкина – он и её собрал сам, ни черта не понимая, как пазл. И всю эту «чистую комнату» и много чего ещё. Но как всё могло измениться так за жалкие двадцать минут?

– Эй, Макси! Она пугает, правда?! – донеслось до него.

Когсвелл рванул через всю комнату и тут же оказался перед сжавшимся, испуганным телом. По-сонному медленно веки незнакомца сомкнулись, лицо исказилось, и сам он стал отклоняться, выставляя вперёд плечо, стараясь отодвинуться от удара… Удара, успел подумать Когсвелл, какого ещё удара? Но тут рука его сама собой совершила резкое рубящее движение. Ножка стола пришлась незнакомцу в предплечье. Ещё один взмах, удар – в набухшую мышцами шею. Глухое, булькающее всхлипывание – тело безвольно завалилось на бок. Рука с ножкой вновь поднялась вверх, как стрелка часов в полдень; начала движение вниз… Внезапно вместо этого, окровавленного лица, Когсвеллу представилось другое – с выпученными глазами и россыпью прыщей на лбу; уже расквашенный нос, вздёрнутая рука, пытающаяся защититься. «Рядовой Когсвелл, ­– рык старшего офицера. – Отставить!» Ножка вычертила дугу и врезалась в покореженный бок железной тумбы. Кисть онемела.

Когсвелл упал на одно колено. В глазах потемнело. Он почувствовал, что вот-вот отключится.

Ты голоден… А, Макси?.. В этом дело...

«А ведь он прав, – подумал Когсвелл. ­– Гипогликемия…»

Он поднялся, зашагал к двери – ноги отказывались гнуться.

Трубка Чашечкина вновь щёлкнула. Семнадцать минут, машинально отметил Когсвелл, и тут же подумал: глупо – Капсула уже сработала, забросив его в будущее на двадцать минут; запуск позади, не впереди.

Он упёрся в массивную дверь. Штурвал провернулся легко, одной рукой. Лестница – деревянные ступеньки, ведущие вниз резные перила. Электрический свет вычертил меблировку первого этажа: мягкие диванчики, японские стульчики под древесину, стеклянный столик, большой, словно растёкшийся по стене телевизор китайской сборки.

Но тут всё поплыло. Когсвелл ощутил себя на кухне, одной рукой выгребающим из-под кухонного стола коробки. Картонные края трепыхались, как собачьи уши – пустая коробка, пустая коробка… Ему уже чудилось, что это продолжается вечность, но тут рука нащупала мягкое. Он выудил пакет военного концентрата, вцепился в него зубами. Затем достал ещё один, и ещё… Сладкая жидкость текла по подбородку.

Только тут Когсвелл почувствовал, как молотится сердце. Он сел, упёрся спиной в кухонный шкаф. Шумно дыша, вытер липкие губы. И лишь сейчас понял, что всё ещё держит в руке стальную ножку. Он бережно положил её рядом.

Голова начала проясняться. Когсвелл оглядел пустые коробки – военная маркировка, и за пару таких можно пойти под трибунал. Пустые коробки – а ведь он их раньше не открывал… Военные концентраты нужны после эксперимента, восполнить баланс углеводов. Да и зачем? Они с Дэшнером питались натуральной пищей – мясом, соками, фруктами; ими забита часть подвала – роскошь недоступная для большинства жителей опустевшей Европы.

Он встал, сунул пустые пакеты в японский утилизатор. Открыл кран и долго, с жадностью пил. Под брызгами саднило разбитые костяшки.

Деньги. Бонус испытателя ­– обещанные полмиллиона – должны перейти на счёт сразу. Но так ли это? Связаться с банком невозможно – он сам ставил глушилки; на совесть ставил, не отключить.

Дэшнер тот ещё параноик. Если он действительно был Дэшнером. В одном из журналов в его казарме ­была статейка, о том, что Дэшнер это и есть Владимир Леви, нобелевский лауреат превративший Петлю Чашечкина в потенциальный источник энергии. Владимир Леви, симулировавший свою гибель во время теракта в Монако в самый разгар корпоративных войн. Юлиан Дэшнер – человек с мутным прошлым. Юлиан Дэшнер – бледные шрамы на шее; приступы многословия, похожие на религиозный экстаз, кожа идущая красными пятнами, этот его Паритет, на который он разве что не молился, хватаясь потом за сердце и глотая таблетки… Как говорил тот журнальчик: Юлиан Дэшнер, свихнувшийся от масштаба своих открытий…

Когсвеллу стало жарко, будто за шиворот вылили горячую воду.

Свихнувшийся....

Почему он только сейчас об этом подумал?

Нет, кажется и раньше была какая-то тревога, смутная, как забытый сон – что-то мелькало, но тухло, как лампочка, выкрученная из патрона. Он, конечно, был рад: такие деньги – верх удачи для солдата, на котором поставили крест. Ради этого стоило терпеть бредни Дэшнера. Но сам эксперимент?.. Деньги? К тому моменту их уже было в достатке – по пять-то сотен в день... Они и на мышах-то пробовали только два раза! И вот Макс Йорни Когсвелл как идиот взял и согласился! Нет, он не мог это сделать так, без сомнений – только потому, что Дэшнер заверил: «Паритет в случае чего всё исправит!» Такого просто не могло быть. Но так и произошло! Он полез в Капсулу спокойно, как в шкафчик за пеной для бритья.

Если только…

Если только его не пичкали чем-то все это время... Наркотики… Психотропы…

Когсвелл распахнул дверь холодильной камеры, весящей на стене молочно-белым пузырём. Замороженные куски мяса, в нижнем отсеке – овощи. Запотевшее пиво – солодовое, натуральное, дорогое как искусственное сердце – в ячейках. Их будущий торжественный ужин. Еда… Овощи и мясо они ели каждый день. А еду готовил Дэшнер. Подозрительный Дэшнер, не доверяющий автоматам. Натуральная пища и соки, в которые можно незаметно добавить всё что угодно. «Всё для вашего комфорта»… Перед экспериментом у него и вовсе была жёсткая диета – он пилтолько соки…

Когсвелл с силой захлопнул дверцы.

Дэшнер мёртв. Он был параноиком – это факт, но с тем, над чем он работал, опасаться были причины. Новый источник энергии. Его труд мог перевернуть с ног на голову всю планету, а значит, недовольных должна быть масса. А его убийца? Одиночка? Или часть группы? Киллер конкурентов? Промышленный шпионаж? Камикадзе, оставшийся от корпоративных армии? Или просто безумец, одержимый манией крушить и убивать?

Если один – как умудрился всё провернуть? Полный разгром, выведенная из строя аппаратура, мертвый Дэшнер… За двадцать-то минут.

Когсвелл сглотнул – а ведь засранец хорошо подготовился. Нашёл это место – лабораторию, замаскированную под пустой дом в пустом городе. И изучил его, Когсвелла… Макси… По спине пробежал холодок. Он вновь вспомнил то ощущение – липкое, почти мистическое – будто этот парень проник ему прямо в мозг. Очень хорошо изучил. И пытался манипулировать.

Когсвелл вспомнил искажённое лицо, стальную ножку с силой приходящую в мускулистое плечо… И тут же – другое лицо, лицо новобранца, хлещущая из носа кровь – засевшее в мозгу как скрепка, что ни один наркотик не вытравит; разбитое лицо, стоившее карьеры.

Он что, знал, что оно всплывёт, заставит отвести удар? Но как такое возможно? Он что, читает мысли? Может, он вообще не человек, а нечто иное – мутант, пришелец из других миров?

Но если бы не отвёл удар? Зачем этот риск?

Для того чтобы он, Когсвелл, ушёл! Ушёл и оставил одного… Ещё одно воспоминание: там, в Капсуле, не придя в себя полностью, он ощутил: над левым ухом просвистел…

Чтобы остаться наедине с ножом!

Когсвелл стал распахивать дверцы шкафов, но чутьё подсказывало: Дэшнер тот ещё параноик – нож в доме один.

Кухонного ножа не было.

Когсвелл поднял с пола окровавленную ножку стола. И новая мысль: может, у засранца там целый арсенал спрятан, не с голыми же руками он явился?

Когсвелл вышел в холл.

Дверь на улицу. Симуляция под дерево, а на деле – бронированная сталь с ДНК-замком; и его оказывается можно обойти.

Денег, что есть, хватит и на Сингапур, и на учёбу сына… Марта. Запах её волос, блеск голубых глаз. Зелёные листья лимонного дерева – единственное растение, что они спасли. Алекс с пухлыми щёками и высоким умным лбом. Там, за дверью, сентябрь с пыльным ветром и каменеющими деревьями, на которых лишь изредка вырастает один-два листка – все, что можно выжать из отравленной корпоративными войнами почвы. Пустые улицы уходят к пустому пляжу и шуму волн, выносящих на берег мусор и дохлую рыбу. Там, за дверью – свобода. Там, за дверью ­– далеко-далеко – его семья…

Внутри что-то больно и горько сжалось.

Вдруг этот парень не один? Вдруг снаружи ещё кто-то есть? И он ведь хотел убить его, Когсвелла, – а такие раны сукровицей не зарастают.

Когсвелл поднялся по лестнице. Дверь распахнулась легко, плавно – всё тот же холодный свет люминесцентных ламп, всё та же пленка, изрезанная на ленты, всё тот же хрустящий под ногами пластик.

Незнакомец не шевелился. Глаза – закрыты; воздух сипло выходил из полуоткрытого рта. На шее фиолетово-жёлтой полосой виднелся кровоподтёк. Когсвелл пнул незнакомца в бедро – реакции не было.

Кажется, нож прилетел в стену там, где труп Дэшнера.

Проходя мимо Капсулы, Когсвелл ощутил, как волосы зашевелились на голове, будто под действием статического электричества.

Нож торчал в мешанине проводов, в верхушке одного из генераторов поля. Когсвелл осторожно потянул за пластмассовую ручку. Широкое затупленное к концу лезвие – так и есть, нож кухонный.

Он вернулся к незнакомцу, чувствуя себя охотником, попирающим убитого льва – окровавленная дубинка в одной руке, широкий нож в другой. Ощущение превосходства заставило хищно улыбнуться.

Человек стал приходить в себя. Он открыл глаза и, моргая, уставился на Когсвелла.

– Ммм…

– Сколько вас?

– Нас? – Незнакомец будто пережёвывал фразы. – Я… И ты... Двое…

Когсвелл поднёс лезвие ножа к самому его носу:

– И как проверить?

– Зачем? Ты же видишь – всё кончено. Если бы ты мог понять… Почему не ушёл? Дверь для тебя открыта, а там – свобода… Твоя жена… И сын…. Денег, что есть, хватит и на Сингапур, и на учёбу сына… Но нет, надо довести дело до конца! Такие раны сукровицей не зарастают!.. Думаешь: есть ещё кто-то? Поджидает… Да ладно! Ты просто привык доводить дело до конца. Особенно, когда кто-то плюнул в твоё самолюбие. Как тот салага. А он всего-то был умнее тебя, да с чувством юмора у него не ахти… И его разбитая рожа снится не потому, что стоила карьеры. До сих пор жалеешь, что не забил его до смерти. Не довёл всё до конца!..

Когсвелл со всей силы ударил его ногой под рёбра. Будто ответом на его ярость Капсула оглушительно щёлкнула. В комнате повис низкий гул.

Незнакомец повалился на бок, но тут же сел ровно. Он заерзал, восстанавливая дыхание – плечи то сгибались, то распрямлялись.

– Да-а-а, – протянул он. – Хорошо-о-о... С каждым разом всё лучше… Макси…

Во взгляде незнакомца мелькнула холодная уверенность, и Когсвелл понял: этот избитый, связанный человек не слабее его, вооружённого, стоящего во весь рост – он знает больше, чем может знать простой смертный.

– Ты убил Дэшнера!

– Нет! Всё было так. Может, это ты, а?..

– Откуда ты взялся?!

– Я был тут!

– Кто тебя послал?!

– Как же ты не понимаешь! – Незнакомец вновь заёрзал. – Да посмотри вокруг!

– Ты всё уничтожил…

– Да нет! Всё было так – всё уже было сломано! Все генераторы поля, все узлы электроснабжения Капсулы. Но сама Капсула – она работает! Она не должна работать, ей просто не на чем работать, но она работает! Может, это и есть её главная цель – работать на силе, которую производит. Может, об этом говорил Леви, или кто там ещё, – вечный двигатель, машина в себе… А может это то, о чём говорил Дэшнер, его чёртов Паритет. Может, эта штука прорвала брешь в мироздании, и теперь заделывает дыру… Рвет и заделывает!

– Ты знал Дэшнера! Ты знал, как всё устроено!

– Конечно. Ведь я собрал... По чертежам…

– Что?

– Я, Макс Йорни Когсвелл, собрал всю эту дрянь!

Когсвелл отступил на шаг.

– Что ты несёшь? Я – Когсвелл. Макс Йорни Когсвелл.

– С чего ты взял? Ты лишь помнишь, что было с Когсвеллом… Что было со мной!

– Что ты несёшь?! Зубы мне заговариваешь!

– Погляди: штука работает! – Плечи незнакомца вновь задвигались. Он подобрал под себя ноги. – Я – это ты! Она работает, но как-то... Что-то случилось, и она не переносит в будущее. Она копирует. Может, для неё это и есть перенос в будущее? Каждые двадцать минут она копирует меня… копирует нас!

«Бред какой-то», – подумал Когсвелл. Но… это лицо ­– это его лицо! Да, с оплывшим глазом и разбитыми губами, но его. Он не мог его узнать… Не потому ли, что это невозможно? Узнать самого себя, понимая, что у тебя нет никакого двойника или брата-близнеца… Восприятие сильнее реальности. Это ведь не зеркало; глядя в зеркало, ожидаешь увидеть себя, а глядя на другого человека, ожидаешь видеть чужое… Да и само зеркало – уже обман, мы привыкаем именно к нему, но изображение в нём перевёрнуто, уже слегка искажёно. А свою речь и вовсе трудно узнать… Так или иначе, это было его лицо. И сейчас оно будто приблизилось, увеличилось, и Когсвелл отступил ещё на пару шагов, точно расстояние могло всё поправить.

– Но, – сказал он глухо. Однако после одинокого «но» в голову ничего не шло. Пол под ногами стал неверным, словно палуба корабля.

«Вот значит как, – подумал он, наконец. – Но ведь я – это я, и…»

– Я – Когсвелл. Я – настоящий!

– Я тоже! ­– выпалил человек. – Я тоже! Мы оба – настоящие. Мы оба. Возможно, мы равны до отпечатков пальцев, до последнего гена, до последнего атома. До мельчайших деталей памяти и разума. Возможно, мы идентичны во всём, целиком и полностью – единственное стопроцентно одинаковое во всей Вселенной!

– Но… Почему тогда ты?..

Нож, пролетевший над самым ухом…

Однако понимание уже медленно вползало в разум. Листья лимонного дерева. Деньги, идущие на счёт. Далёкий Сингапур, пронзающий небо стеклянными башнями. Запах её волос… Если они равны… Но если они оба равны – до отпечатков пальцев, до ДНК – он имеет столько же прав. Всё это принадлежит и тому, другому! И ещё: крепкие объятья сына, его пухлые руки, умный взгляд. Горячий поцелуй Марты, её улыбка от которой на щеках возникают ямочки… Это тоже было с ним! Это тоже – его!

Когсвелл понял, что пялится себе под ноги. Он поднял взгляд, и успел заметить – тот, другой, вскочил, распрямившись как пружина. Голова его с силой ударила Когсвелла в грудь. Когсвелл повалился на пол. Нож и дубинка вылетели из рук. Воздух с шумом вырвался из глотки. На какой-то момент он увидел белый как кость потолок, но тут же покрасневшее лицо с заплывшим глазом заслонило всё. Чужие руки упёрлись Когсвеллу в бицепсы.

«Ну, конечно, – мелькнула мысль. – Он и этот узел знает …»

Когсвелл сжал ладони в бесполезные кулаки, напряг все мышцы, но положение не изменилось. Побитое лицо – его лицо ­– маячило перед глазами. Оно было так близко, что он чувствовал несвежий запах его дыхания.

Тут до Когсвелла дошло: тот тоже не может пошевелиться – иначе чаша весов сместится.

«Вот оно, равенство, – подумал он. – Абсолютное. К чёрту всю подготовку и «золотые руки курса», если противник во всём такой же, как ты сам».

Они, не моргая, смотрели друг другу в глаза, но и там, в чёрном мраморе зрачков отражались их напряжённые лица.

Тут Когсвелл заметил: взгляд того, другого, скользнул влево – на долю секунды. Где-то там – нож!

И лицо, и давящий вес исчезли. Когсвелл быстро перекатился в сторону. Руки его что-то коснулось, он машинально схватил это, вскочил на ноги. И тут же ощутил: лезвие ножа махнуло мимо его груди. А сам он наотмашь ударил зажатым в руке предметом, почувствовав по отдачи в кисти – куда-то попал. Нож снова вычертил дугу, на сей раз нелепо, будто тот, другой, пытался отмахнуться. Когсвелл вновь ударил. И тут увидел лицо. Глаза были выпучены, рот по-рыбьи раскрыт. Ото лба до подбородка тянулась пунктирная линия красных бусин. Лицо покачнулось, как воздушный шар. Тело перед Когсвеллом сначала медленно, затем резко повалилось на пол.

Когсвелл поднял к глазам зажатый в руке предмет – ножка стола; к концу прилипли влажные от крови рыжие волосы.

«В темечко… – подумал Когсвелл. – Я убил Макса Йорни Когсвелла… Я убил себя».

Его замутило. Он с отвращением отбросил ножку и, вытерев губы похолодевшей ладонью. Весь хаос комнаты язвительной кинулся в глаза. Убрать всё, понял он, убрать – до последней мелочи, весь этот кошмар… А главное – это… И он снова уперся глазами в мёртвое тело. Под разбитой головой натекала красная лужа. Нож валялся рядом с пустой ладонью. Убрать… Собственное мёртвое тело.

Когсвелл ногой отпихнул нож. Какое-то время он мешкал. Всё походило на бесконечный бессмысленный сон.

Когсвелл схватил труп за плечи, потянул на себя – голова ткнулась ему в грудь, измазав рубаху кровью.

На лестнице шагать спиной вперёд было неудобно. Пару раз он чуть не промахнулся мимо ступени, рискуя свернуть себе шею. Даже стараясь не смотреть, он видел мокрый от крови рыжий затылок. Каблуки мертвеца глухо стучали по ступенькам. От тяжести ныла поясница.

Свет в подвале вспыхнул автоматически. Тени бросились по сторонам. Слабо гудели системы очистки воздуха и воды. Остальные аппараты молчали, как тролли, застигнутые дневным светом.

Из промышленного утилизатора торчала застывшая лента, напоминая чёрный язык. Когсвелл свалил на неё труп. От рубахи мертвеца щелкнув, отскочила пуговица.

Еле шагая, он добрёл до стены, упёрся лбом в её холодную поверхность и с силой нажал на красную кнопку с золотым иероглифом. Утилизатор ожил. Скрип, металлический гул. Горько запахло нагреваемыми деструкторами. Послышался тонкий вибрирующий вой – аппарат принялся расщеплять материю на атомы, бросая высвободившуюся энергию в генераторы очистки воды и воздуха.

Когсвелл так и стоял, уткнувшись лбом в стену, пока вой не перешёл в холостой тонкий писк. Вновь надавил на кнопку – сделалось до звенящего тихо.

Пересилив себя, он обернулся – лента пуста, заслонка перекрывала жерло утилизатора, будто серебристое веко.

Никого. Ничего.

Когсвелл пошёл к лестнице. Под ногами что-то хрустнуло.

Пуговицы.

Весь пол был усеян пуговицами – керамическими, похожими на гладкие обломки зубов.

«Сколько их уже было?» – внезапно подумал он.

Эта штука работает, но как давно? Скольких она успела создать? А ведь Дэшнер-то превратился в мумию – не за один же день...

Один Когсвелл за двадцать минут. Три – за час. Семьдесят два – в день. Почти пятьсот в неделю!.. А в месяц? А в год?.. А скольким удалось уйти? Сколько убралось из дома, чувствуя, что только один он настоящий? Сколько добралось до Марты? Он ведь и сам думал – уйти… Да и сейчас может, пока не появился новый… другой.

Но это значит – их уже будет двое. Как минимум. Двое претендующих на всё что есть. Даже на Марту. А если и второй уйдёт – будет и третий; кто его остановит? А там и четвёртый, и пятый, и сотый… И сколько их вообще может быть? Сколько может произвести эта штука, по трое за час? Сколько она может работать – год, десять лет, вечность? И сколько нужно Когсвеллов заполнить пустую Европу, перелиться за океан, задушить и без того перенаселённую Азию? А затопить весь мир? Сколько нужно времени, чтобы Земля переполнилась им, чтобы ногу негде было поставить, и жрать было нечего; чтобы маленькому голубому шарику пришёл конец от того, что его, Макса Йорни Когсвелла, слишком много? А ведь это похуже атомных бомб и вьетнамских вирусов – это уже навсегда, наверняка – гибель от Макси Когсвелла! И где твой бог, Дэшнер, где твой Паритет, о котором ты так захлёбывался? Когда он спустится с небес, исправит ошибку, поставившую человечество на грань такой замечательной гибели? Когда он явится, приведёт мир в порядок и равновесие? А нет его – только я здесь!

Всё пронеслось в голове шрапнелью отчаянных мыслей. Он взлетел по лестнице к стальной двери со штурвальным замком, ворвался в комнату. И замер. От Капсулы лился изумрудно-зёлёный свет. Контрастируя с ним, белизной сверкала опоясывающая трубка Чашечкина. Аппарат трещал без остановки. Вентиляция гудела. Весящая на проводе лампа качалась, как обезумевший маятник.

Когсвелл скользнул взглядом на тумбы генератора поля – они и так уже сломаны, что можно ещё сломать, саму Капсулу?

Он попытался приблизиться, но волосы на голове встали дыбом. Когсвелл почувствовал – ещё шаг, и между ним и Капсулой метнётся искра и выжжет его как мешок с трухой. Стараясь не отрывать подошв от пола, попятился к двери.

В самой Капсуле что-то сгустилось, воздух задрожал как в летнем зное. И тут между постаментом и колпаком возникла рваная дыра, ведущая в непроглядную черноту. Воздух хлынул туда, жарко прокатившись по волосам. Когсвелл, оцепенев, смотрел, как дыра становится выпуклой и яркой, словно перевернутая в негатив лампа. Древний точно хорда инстинкт заставил его сжаться, броситься под укрытие массивного опрокинутого стола.

«Поздно, – обречённо подумал он. ­– Поздно».

Рядом на полу Когсвелл увидел нож. Прижав пластиковую рукоятку к груди, выглянул.

Чёрное пятно внутри Капсулы выпячивалось то в одну, то в другую сторону подобно гигантской амёбе. Гул становился сильнее, яростнее, от него закладывало уши, и перекрывало горло – не вдохнуть.

Но тут ветер хлынул обратно – ледяной. Амёба в Капсуле резко вытянулась. Раздался громкий треск, хлопок – всё стихло.

В Капсуле на постаменте стоял, пьяно покачиваясь, человек.

Голубая рубаха, голубые штаны, короткие рыжие волосы, сжатые от яркого света веки.

Вот сейчас, – понял Когсвелл. Он вспомнил своё состояние там, тогда – дезориентация, беспомощность. Сейчас, в краткий миг превосходства перед вечностью безумного равенства.

Он встал – в волосах ещё трещало статическое электричество.

«А вот и я!» – подумал он и, размахнувшись, с силой метнул нож.

***

Весна давно сменила зиму и осень. Панцирь льда растаял, утёк по асфальту и тротуарным плитам к морю, унося выпавшие со снегом химикаты. Каменеющие клёны и обугленные дубы неожиданно разродились в этом году множеством листьев.

Ещё через год из пожелтевшей земли полезла первая за долгое время настоящая зелёная трава.

Ещё через пару лет, весной, в город вернулись птицы. А вслед за ними в Европу потянулись и люди, уставшие от Азиатской тесноты, обманутые обещаниями хорошей жизни и неокупившимися вложениями. Первые частные компании получили ордера на восстановления почв – трудоёмкий процесс в котором планета и без того помогала себе сама. Но эту новость сложно было заметить в более животрепещущих: новый вид гриппа вспыхнул в Камбодже, усилив отток европейцев в исконные земли; у берегов Аляски пропала подводная лодка с кобальтовой бомбой на борту; фондовый рынок трясло в предчувствии возврата национальных волют Европы…

Морские волны по-прежнему лениво накатывали на берег, но мусора выносили всё меньше. Океан восстанавливал себя сам – медленно, как делал это всегда, если человек ему не мешал. У берегов Гренландии редкие жители замечали фонтаны китового дыхания. А у маленького прибрежного городка – ещё полупустого из-за страха перед отравленной водой – появились крупные жирные чайки, и кто-то угадывал в их клювах живую рыбу, впрочем, не обращая внимания, что чайки вот уже много лет задирали головы и хлопали крыльями каждые двадцать минут, будто напуганные чем-то, к чему так и не смогли привыкнуть.

Мир стремился к равновесию по одному лишь ему известному закону, но раз за разом налетал на новые потрясения. А человек жил в нём с беспечностью и тревогой насущных дней. Годы сменялись годами.

***

Свет вспыхнул во мраке. Первое, что увидел Когсвелл, был странный беспорядок – вернее не увидел даже, это было сродни ощущению: всё вокруг не так, не то, поломано, искажено. Но что конкретно, заметить он не успел. Свет стал ярче, словно кто-то резко выкрутил диммеры до упора. Когсвелл зажмурился. Внутри у него всё вздрогнуло. Голова закружилась – Когсвелл согнулся, но удержался на ногах...