Посылка

В наши дни вы запросто можете пролетать над городом и умудриться его не заметить. Всему виной - плотный ядовито-зелёный смог, сплошной пеленой покрывающий окрестности. Но стоит вам замедлить скорость биения крыльев и позволить своему отливающему бронзой туловищу опуститься сквозь эти массивные кучи, - тотчас же после непродолжительного падения вы увидите его! Точнее, не сам город, а только верхушки нагромоздившихся друг на друга несуразных зданий, будто это гигантские минеральные наросты. Их подножия утопали в нижнем, ещё более густом приземном слое испарений. Внизу под ними, скрытые от Поднебесья и провидения Великого Крыла, копошились многие тысячи маленьких существ, вечно чем-то озабоченных, спешащих по каким-то своим маленьким неотложным делам. Отупевшие, обуятые недоверием и завистью, но уже, кажется, смирившиеся со своей участью обречённых на проигрыш в нескончаемой борьбе за выживание, которая с недавних пор стала их Главным Законом. Жалкие, слабые создания, слишком маленькие для этого мира и совершенно не готовые к его вызовам. Их будущее было предопределено.

***

Неловкий, потёртого вида человек спешил. Он шёл, прихрамывая, по Нижней городской. Подойдя к старой лавке, спешивший свернул в короткий проулок и выбрался на соседнюю улицу, в нескольких местах перегороженную недоразобранными баррикадами. Перейдя дорогу, он остановился у большого, представительного вида здания с толстыми колоннами. Центральная лестница главного входа была близка к руинообразному состоянию, из её ступеней торчали чудом проросшие деревца. Входы для посетителей у зданий подобных этому обычно располагались сзади, и именно туда Иваныч (а именно так звали спешащего по курьерским делам человека) и направился.

Обогнув здание, курьер остановился перед тяжелой железной дверью. Она была заперта. Наскоро проверив лежащие в сумке необходимые документы, он оглядел дверь и увидел справа от неё, на высоте метра от земли развороченный с торчащими из него проводками звонок. Недолго думая, он позвонил в него, не ожидая, впрочем, что тот зазвонит. Но звонок сработал.

Лишь после третьего звонка за дверью лязгнула щеколда, и дверь отворилась. В появившийся проём просунулась отвратительная, размером с лошадиную, вытянутая морда, с гигантскими жвалами, как у саранчи.

– Чего тебе? – спросило двухметровое насекомое, одетое в серую форму, которую, как знал Иваныч, носили низшие чины среди крылатых, т.е. обслуживающие и рабочие кадры.

– Во-от. – Иваныч робко протянул охраннику документы, которые тот схватил и резким движением притянул к себе. – За по-посылкой. К господину Крылогузнову.

Бегло просмотрев документы, охранник вернул их курьеру и, презрительно гаркнув: «Проходи!», приоткрыл двери пошире. Курьер вошёл внутрь.

Он следовал за охранником по узкому неосвещённому коридору. В конце его они вышли на внутреннюю лестницу, заваленную всевозможным хламом: грязные железные бочки соседствовали со старыми разбитыми шкафами, из которых, словно потроха из рыб на картинах Брейгеля, были вывалены кипы бумаг. Окинув взглядом лестничное пространство, Иваныч подумал про себя: "Рожденный летать ползать не будет".

На третьем этаже они свернули в очередной коридор, в этот раз хорошо освещенный. Неожиданно Иваныч закашлялся. По всему помещению по полу стлалась дымка зеленоватого оттенка, огибавшая в беспорядке разбросанные шкафы, перевёрнутые столы и давным-давно засохшие цветы. И ко всему к этому на всём этаже стоял мерный, шумный стрёкот, какой был обыкновенен для насекомских контор. «Это что-то навроде нищеты или крупной грыжи на пояснице», – подумал Иваныч. – «одна из тех вещей, к которым никак не привыкнешь, но которые всегда при соприкосновении с ними порождают ощутимую тревогу».

Они прошли по коридору до большой двери с медной табличкой, на которой было выведено крупными буквами: «Крылогузнов, зав. отд. прод. обеспечения 9-го района».

Охранник с ленивой неспешностью развернулся, задев при этом своим большим брюшком валявшийся рядом сломанный кулер, и, указывая на дверь, процедил:

– Здесь.

Пока они шли по коридору, из соседних кабинетов высунулось несколько любопытствующих голов, теперь с брезгливым неодобрением рассматривающих Иваныча. Чувствуя на себе их презрительные взгляды и ощущая, как от здешней обстановки у него начинает болеть голова, он постучал по двери кабинета завотделом и быстро вошёл внутрь.

***

Внутри всё оказалось таким, каким Иваныч и ожидал увидеть. Ему уже доводилось бывать в кабинетах касты крылатых, и в этот раз всё было знакомым.

Вдоль стен и по потолку причудливо вились побеги неизвестных лианообразных растений; было невыносимо влажно, и зашедшему в кабинет могло показаться, что он попал в тропические джунгли. В глубине этого растительного буйства стоял большой стол, за которым восседало крупное насекомое в местами помятом, но чистом костюме. Это был самец, чьи крепкие жилистые лапы ловко перебирали разбросанные по столу бумажки.

Подойдя ближе, курьер, желая обратить на себя внимание, тихонько кашлянул. Насекомое резко подняло голову и, пристально вглядываясь в мнущегося на ковре Иваныча, быстро прошелестело:

– Курьер?– шесть сложных фасетчатых глаз буравили человека, в то время как другие два продолжали следить за перемещаемыми в лапах бумагами.

– Да-а, ваше высокородие! – пролепетал побелевший Иваныч. – За посылкой, нумер 45... – Крылогузнов повелительно поднял одну из лап и не дал ему закончить:

– Жди. – скрипя отодвигаемым стулом, он встал из-за стола и ушёл в соседнее с кабинетом помещение.

Иванычу становилось трудно дышать. Воздух, влажный и душный, тяжёлым грузом спирал его подистрепавшиеся за последние пару лет жизни в городе лёгкие. Чтобы как-то отвлечься от неприятных ощущений, он принялся рассматривать висевшие на стенах картины. Это были пейзажи немыслимых, фантастических ландшафтов из какого-то беспокойного, тревожного сна. Они навевали мысли о далёких джунлях, только чудовищно исковерканных сюрреалистическими видениями бредившего художника. Переводя взгляд с одной картины на другую, Иваныч почувствовал подступающую к горлу дурноту и тут же перевёл взгляд на растения. Кажется, эти овальные, с глубокими выемками синеватые листья у одного из растений он уже где-то видел. Точно. На одной из картин, где бурая скала, доверху поросшая точно такими же растениями, возвышалась над протекавшей у её подножия реки, рядом с которой расположились маленькие тёмные фигуры с крыльями.

Крылогузнов скоро вернулся и поставил на стол небольшую посылку. Положив одну из своих лап поверх неё, он произнёс:

– Поаккуратнее с ней. Этот какой-то малохольный вышел. – Он снова сел за стол и стал заполнять поданные ему документы на получение. Через минуту он вернул их посыльному, а тот убрал их в наплечный карман и ухватил посылку, привычным движением подсунув её себе под мышку.

– Эй, дубина, аккуратнее говорю. Не свою пустую голову понесёшь. - одарив посыльного напоследок презрительно-злобным взглядом, насекомоид махнул лапой в сторону двери и вернулся к работе.

Иваныч, низко поклонившись, поспешно вышел из кабинета.

Только на улице он смог вздохнуть полной грудью. Переведя дыхание, он убрал посылку в сумку. Его плечи выпрямились сами собой, спина разогнулась, и вот он уже поспешил на остановку ловить трамвай.

***

Трамвай пришлось ждать около часа. Обшарпанный и изрядно проржавелый, он пришёл, как обычно, переполненный. Но в этот раз никак нельзя было дать волю локтям и применить тактику "живого тарана" - необходимо было оберегать посылку. Пропустив всех вперед, Иваныч протиснулся на входе и встал почти у самых дверей. Ехать было три остановки, и это обнадёживало.

Заплатив за проезд, курьер не без труда развернулся к потрескавшемуся окну и принялся глядеть в него. За стеклом мелькали потёртые, неприглядные здания, большими старыми зубьями торчащие из растрескавшегося асфальта; прохожие, в основном люди, идя куда-то, то и дело петляли меж провалов и особенно крупных трещин; редкие автомобили-сборыши обгоняли трамвай, проносясь в угрожающей близости от его бортов.

Очень скоро смотреть в окно Иванычу наскучило, и он погрузился в свои мысли. Поначалу они были, как обычно, путаные и неопределённые, но вскоре в их хаотичном месиве стала вырисовываться одна-единственная.

Уже когда он увидал размер посылки и услышал, как Крылогузнов призывает его быть с ней поаккуратнее, он догадался, как ему «повезло». Последний рабочий день недели, а его угораздило нарваться на оплодотворителя. И Иваныч сам не заметил, как стал размышлять о том, как же у этих насекомых всё гадко и странно устроено: в определённое время, примерно раз в сезон, их самцы «несут» т.н. оплодотворителей – с виду нечто среднее между новорожденным кроликом и гигантской мокрицей, как правило в количестве пяти-шести штук. Эти «подарки» они отправляют своим самкам (обычно с помощью специально организованной на Земле для этого почтовой службы, в которой и работал Иваныч курьером), с которыми они знакомы и которые ждут от них такого жеста. Каждая самка может поместить в себя за сезон лишь одного такого оплодотворителя (она помещает его в специально открывающееся ко времени подбрюшное пространство), который, попав в организм, взаимодействует там со специальным внутренним органом и «оплодотворяет» его. Через неделю или около того самка откладывает несколько десятков яиц, из которых и вылупляются новые насекомые.

От этих неприятных, но таящих в себе некую загадочную притягательность размышлений Иваныча отвлёк неожиданно раздавшийся в передней части трамвая безудержный хохот. Кто-то впереди смеялся и никак не мог остановиться. «Похоже, очередной свихнувшийся. Повезло.» – вздохнул посыльный.

Жизнь была полна невзгод. Людям каждый день приходилось бороться с хроническим голодом, болезнями, злыми и не отягощенными какой бы то ни было моралью (не)людьми, наглыми насекомыми, своим бесправным положением, сложившемся с самого начала нового мироустройства. И зависть к сумасшедшим, потерявшим связь с невыносимой реальностью, и тем самым как бы освободившемся, была вполне понятна. Но таких «сдавшихся» граждан не любили, т.к. далеко не каждый мог уподобиться их примеру. И ожидаемо что совсем скоро хохот безумца потонул в всхлипах и криках боли от направленных на него ударов рук и ног. Он лежал на полу, очевидно, не втыкая в происходящее, когда тяжелые подошвы старых, измуздоханных ботинок с сокрушительной силой обрушивались на его податливое тело.

Увлёкшись этим почти ритуальным избиением, людская масса перетекла наперёд трамвая, освободив в задней части немного места. Трамвай притормозил, двери со скрежетом разъехались в стороны, и, узнав свою остановку, Иваныч поскорее выскочил наружу.

***

Когда до адреса, куда следовало доставить посылку, оставалось пара кварталов, Иваныч остановился. Он проходил по двору, который был ему смутно знаком. Ну да, конечно, вон в том трёхэтажном покосившемся доме, в доисторической развалине жил один его знакомый. Степан, задолжавший ему некоторую сумму. Денег нынче жутко не хватало. И, рассудив, что время ещё есть, да и до конца маршрута оставалось совсем ничего, он резко развернулся на месте и стремительным шагом вошел в подъезд старого здания.

В подъезде была привычная картина: кучи хлама и грязи, издававшие невыносимую вонь, валялись под ногами; лампочки были давно разбиты или выкручены; в тёмных углах, куда не проникал уличный свет, кто-то лежал, сопя и по временам взбрыкивая не то ногой, не то грязным обрубком. Как можно скорее Иваныч покрыл три пролёта лестницы и оказался у нужной ему двери. Звонка не было, поэтому пришлось стучать.

Дверь со скрипом отворилась, но на площадку никто не вышел. Выждав минуту, курьер, придерживая покосившуюся дверь рукой, медленно вошёл в квартиру Степана.

– Ванёк! А я уж чуть было не принял тебя за ихнего. Эх, отворотил бог от греха. Какими судьбами тут? Да ты проходи, проходи. – Степан, дородный желтолицый мужик, закрыв за Иванычем дверь, пожал ему руку, с улыбкой рассматривая старого знакомого.

– Да я это, мимо шёл. Ну и, дай, думаю, к старому товарищу заскочу, как-никак три года вместе отпахали, на производстве-то. – он чуть было не поклонился, из привычки, но вовремя удержался. – Да как жизнь, Степан?

– Мы то? Мы ничего, помаленьку. Да ты проходи, чего в дверях встал, как проверяющий. Вон, прямо, в комнату проходи. Я щас. – и, показав старому товарищу куда надо пройти, он скрылся в кухне. Тот, осмотревшись и прикинув обстановку, оставил посылку в тени, у дверей. «Меньше вопросов будет» – подумал он. После прошёл в комнату.

Вид у жилища был хуже некуда – грязное захламлённое гнездо, а не комната. Чудом обнаружив в хаосе какого-то свалочного беспорядка свободное кресло, Иваныч предварительно проверил его, и уже после сел и стал ожидать Степана. Тот появился спустя пару минут, всё ещё улыбаясь и тихонько намурлыкивая себе что-то под нос.

– Степан, дорогой, я это, в общем-то, спешу, да и тебя беспокоить не хотел, но помнишь ли ты, как пару месяцев тому назад я тебе 25 рубликов-то давал, не под расписку, а так, по-товарищески. Сегодня вот шёл мимо и дай-ка думаю зайду к Степану. Двор-то я твой сразу узнал. – Иваныч сидел и натужно лыбился, щеки его раскраснелись. Он и сам понимал, как глупо звучит сказанное, но поделать ничего не мог, не мастак говорить-то был.

– Иван, обижаешь. Мы про твой долг, само собой, помним. Как не помнить. Мы долги всегда отдаём. Только, видишь ли... – брови его слегка изогнулись, а улыбка как бы потускнела. – В последнее время все на этот, как он, чёрт его дери… Бартер перешли. – он ударил ладонью по ладони. – Да, чертов бартер. Ну, мен на мен, все дела. Хлеб на дрова, дрова на мыло, мыло на порошок. А при такой торговле, сам понимаешь, деньжат-то особо не наживёшь. Так что... – он виновато развел руками в стороны. – Рублей щас днём с огнем не сыщешь. Как и этого, человека. – и он хрипло заржал.

Иваныч молчал и слушал, улыбаясь как бы за компанию.

– Вот что, друг дорогой. – Степан вновь осклабил свой беззубый рот. – Обожди минутку. Я щас. – и он вышел из комнаты.

Вернувшись через минуту, он подал курьеру маленький грязный сверток.

– Вот. Предлагаю бартер. За мой долг – отменный порошочек. Ну, как смотришь?– испытующий взор хозяина сверлил Иваныча насквозь.

– Порошок-то мы любим, лечимся им. Да только, вот насчёт того, что отменный... – вновь натянутая улыбка. – Ну, сам знаешь, каждый второй так говорит, а на деле оно совершенно не так выходит.

– Э-э, да ты меня всё ж таки похоже обидеть хочешь. Но я не сержусь. То правда, что всякий на голубом глазу приукрашает достоинства своего продукта. Это дело обычное в торговле. Всегда было и есть. Но это ж Я тебе гарантирую. Да ты, послушай, сам проверь. Убедись, что не вру, и ещё спасибо мне скажешь.

– Да где же это…

– Да вон, в туалете можешь. Дверь справа от входной. – и, не сказав больше не слова, Степан вновь скрылся на кухне.

Держа в руках и разглядывая маленький свёрток, Иваныч сомневался. Но, вспоминая, что улыбка Степана по ходу разговора становилось всё менее искренней и всё более злобной, а голос всё более грубым, он решил, что не стоит усугублять ситуацию и расстраивать хозяина дома, и отправился в туалет на дегустацию.

***

Иваныч был маленьким, только что пробудившимся насекомым. Запертый в полупрозрачном белёсом яйце, среди тысяч других таких же яиц, он испытывал нетерпение. Какой-то внутренний порыв заставил его зашевелиться, начать сопротивляться тесноте вынужденного заточения, и очень скоро ему удалось некоторым усилием разломать надвое скорлупу яйца. Выбравшись из-под неё, он оказался в непроглядной тьме. Или он всё ещё не прозрел?

Вокруг него шевелились в своих яйцах и стрекотали сотни других насекомых, готовых к освобождению.

Иваныч решил пробираться сквозь темноту вперёд. Он двигался на ощупь, почти наугад, пытаясь хоть что-нибудь обнаружить своими подвижными антеннулами. Время от времени он натыкался на чужие яйца, скорлупки или других насекомых, которые, также как и он, рыскали вокруг в надежде найти выход.

Спустя время ему удалось взобраться на небольшое возвышение. Опустившись на землю всеми своими шестью лапами, он, не найдя других вариантов, пополз вверх по склону. Он слышал, как внизу, в этой гуще черноты с хрустом разламывались стенки яиц, общий стрёкот нарастал, заполняя собой мглу вокруг. В какой-то момент справа от себя Иваныч заметил маленькую светлеющую точку. Он пополз к ней. Иногда он ударялся головой и своими ещё не раскрывшимися крыльями обо что-то сверху. Светлое пятно всё росло и увеличивалось, пока не стало понятно, что это и есть выход. Выход из тьмы на свет.

Приблизившись к обнаруженной расщелине, Иваныч встал на задние лапки. Проём расщелины был в самый раз. Он обернулся и увидел, как сотни других насекомых ползли следом за ним, впотьмах нащупывая себе дорогу наружу. Он развернулся назад к расщелине и протиснулся сквозь скальный проём наружу.

Свет! Невиданной красоты местность раскинулась перед ним, всем своим бескрайним богатством формам источая неиссякаемую энергию жизни: непролазные заросли гигантских сочных растений росли вблизи скалы, на краю которой он очутился, покинув тьму своей колыбели; дальше, поодаль от зарослей располагалась открытая равнина с расположенным на ней грандиозным городом, напоминавшем огромный улей; а надо всем этим бездонное синее небо с двумя повисшими высоко над горизонтом яркими звездами. Стоит лишь расправить молодые крылья и начнётся полёт навстречу лихим потокам воздуха и бесконечному сиянию мира. Там, впереди, его ждала целая жизнь, в которой было место многому: великим взлётам и трудным победам, борьбе и героическим подвигам, возможности исполнить своё предназначение и внести свой вклад в Миссию, ради которой и появился Иваныч и подобные ему на свет – распространение власти Великого Крыла. Ну а пока расправь крылья, гордый воин непобедимого племени, и лети, лети, новые миры зовут тебя...

***

Он очнулся лежащим на грязном полу. В ноздри ударил невыносимый запах годами немытой уборной, и он поспешно поднялся. Придя в себя, он хотел было умыться, но кран был сорван, и пустить воду не было никакой возможности. Забив на это, он вышел из туалета.

В прихожей было темно – похоже, на улице уже смеркалось. Справа, с кухни лился тёплый яичный свет и шёл аромат приготовления богатого на вкусовые ощущения блюда. Поддавшись желанию, Иваныч проследовал на кухню.

Степан стоял у плиты и, задорно напевая вполголоса Варшавянку («Мрёт в наши дни с голодухи рабочий, Станем ли, братья, мы дольше молчать?»), что-то жарил на большой сковороде, время от времени подливая в неё жёлтое масло. Заметив вошедшего товарища, он обрадовался:

– А-а, оклемался. Ну как? Хорош порошок, а? А я что говорил. Бери всё что дал, и долг на ноль. – он облизнулся. – А мы тут, знаешь, ужин готовим. Это ты очень удачно зашёл, очень удачно. – и он весело засмеялся.

Иваныч улыбнулся, но ничего не сказал. Его внимание уже привлекло что-то большое и чёрное, лежащее на сковороде. Что это такое жарил Степан? Потом его взгляд упал на стол, и он увидел... Посылку, раскупоренную и пустую. Иваныч в ужасе отпрянул назад, налетел на стенку и, ошалев, слизнем по стене скатился на рядом стоящий стул.

– Ты... ты... да как ты... – потрясение от осознания случившегося спазмировало всё его тело, не позволяло выговорить ни слова.

– Иваныч, ты чего? Отойти никак не можешь?

– По-посылка. За-зачем ты-ты её взял?

– Посылка?– он с недоумением посмотрел на открытую коробку на столе. – Эта коробка? Дак я её у дверей увидел, видать, на днях приволок, а не помню. Открыл её, а там этот, зародыш ихний. А они вкусные, ммм, пальчики оближешь, когда пожаришь. Видно, уволок её где, а не помню, ей-богу, не помню. – он с озадаченным видом покачал головой. – Щас, погоди, дожарится, и сам попробуешь. Ещё добавки попросишь. – после он отвернулся к плите и перевернул поджаривавшуюся на сковороде черненькую тушку.

Иванычу стало худо. К горлу подступила неприятная волна, но он сдержался. Некоторое время он сидел в тупом оцепенении, не в силах принять обескураживающую реальность. Степан тем временем тихонько напевал новую песенку, в этот раз лирическую. Поджаренный оплодотворитель аппетитно шкварчал на сковороде.

Иваныч встал.

– Я это... Пойду. – он сделал неопределённый жест рукой, машинально взял пустую посылку и, положив её под мышку, пошёл на выход.

– Эй, Иван? Ты куда? А ужин? Не любитель что ли этих?

***

Иваныч плёлся по широкому, устланному дорогой ковровой дорожкой, светлому коридору ещё одной конторы. Над каждой коридорной дверью висела камера наблюдения. Подойдя к отделанной витражным стеклом шикарной двери верхнего этажа, курьер остановился. Адресат находился за ней.

Он задумчиво поглядел на посылку, затем перевёл взгляд на дверь. Медленно достал из бокового кармана крохотный оборвыш бумаги и карандаш. Призадумался. Слегка наклонив голову и что-то прикидывая, он стоял так где-то с минуту. Наконец его как будто осенило, он что-то быстро накорябал карандашом на листочке, затем убрал карандаш в карман, положил листочек в посылку, закрыл её и вновь поднял глаза на дверь. Ещё немного потоптавшись на месте, он что-то тихо прошептал – не то просьбу, не то проклятие, и повернул дорогую медную ручку.

Иваныч буквально ввалился из тяжелой двери, едва не споткнувшись о край лежащего на полу ковра. Пребывая в состоянии аффекта, вызванного ранее осложнившемся положением вещей и нависшим над ним смертельным дамокловым мечом, он театрально, явно переигрывая, прошествовал к центру кабинета. Из другого конца кабинета на него смотрела статного вида самка насекомого. Вид её горделивой осанки и уверенные телодвижения говорили о её высоком кастовом положении. «Эта стрекоза знает себе цену.» – сказал бы про неё курьер при других обстоятельствах. Разумеется, про себя.

– Прошу прощения за беспокойство, ваше прекраснородие! Имею честь доставить вам посылку, нумер 45...

– Хорошо, хорошо. - прошелестело насекомое, явно недовольное тем, что её отвлекли от дел. – Давай сюда. – она приняла посылку из дрожащих рук Иваныча, внимательно рассмотрела данные об отправителе, хмыкнула, и уже принялась её открывать, как вдруг он... непроизвольно хрюкнул.

– Что ты там за звук издал? - удивлённо вопросила статное насекомое. – Должна же я удостовериться в том счастье, которое мне привалило, или нет?– расхохотавшись, она при участии как минимум трёх лап разорвала упаковку посылки, открыла её и заглянула внутрь.

Посыльный стоял, не дыша, ощущая только, как его ноги начинают ходить ходуном.

Самка насекомого медленно засунула одну из лап внутрь посылки и достала оттуда на свет крохотную бумажку.

– Это что ещё за хрень?– прошипело насекомое.

Иваныч молчал. Он бы и рад был что-нибудь сказать, да не мог.

Крылатая дама обратила взор к бумажке, прочла про себя написанные на ней слова, затем подняла глаза на бедного курьера и вкрадчиво произнесла:

– «Я вас больше не люблю».

В кабинете воцарилось звенящее молчание.

– Что. Это. За херня?– уже громче, с нарастающим рокотом заговорила самка.

– Ваше прекраснородие, я, право, не знаю. Я всего лишь курьер. Моё дело малое...

– Да он издевается надо мной! – воскликнула она, обращаясь уже как бы ко всему кабинету. – Мне, Первейшей из священной кладки Денатея третьего, осмелиться отправить пустую посылку с какой-то нелепой запиской, зная, какие у меня сейчас идут дни. Какое неуважение! Нет! Какое, мать его, оскорбление! – рассвирепев, она бросила Иванычу:

– Он что-нибудь сказал? Это ничтожество велело что-нибудь передать? Да говори же, идиот!

– Никак нет`с. Решительно ничего.

– Ну, так у меня есть что ему сказать. Я ему это так не спущу. Он узнает, чего стоит его жалкая глупая жизнь. – после этих слов она, прихватив что-то со стола, резким движением распахнула расположенное позади неё окно и вывалилась в него, чудом не разбив стёкла своими большими крыльями. Через секунду она уже неслась в высоких воздушных потоках к своему «ухажёру».

А маленький человек стоял посреди кабинета и гадал, как же это его так угораздило. Его тонкие губы задрожали, глаза увлажнились, и он, прикрыв лицо своими маленькими ручками, тихонько заплакал.