Санаторий

«…ищите, и найдете…»

(Мф 7:7–11)

Моё имя — Вендел. И сейчас я лежу в холодной глубокой луже, рассматривая хмурое серое небо; пытаясь понять, что именно произошло со мной за последние несколько минут. Крупные ледяные капли опускаются на моё лицо, слепя глаза и склеивая ресницы. Дождь не даёт мне насладиться бескрайностью блеклого неба. Промокшая насквозь одежда и вода, затекающая в уши — тоже. Кажется, мне все-таки стоит прийти в себя.

Моё имя имеет немецкие корни и, если не ошибаюсь, означает человека «ищущего». Родители не выбирали его для меня, руководствуясь тем, какой смысл заключён в этих шести буквах (тайным знакам в нашей семье внимание уделяю только я). Им просто понравилось то, как оно звучит… Тогда, когда меня зовут. А делают это крайне редко…

Что ж. Во всяком случае, можно сделать закономерный вывод, что память все ещё при мне. Итак, продолжим?

До того, как я оказался в этой луже, мне было девятнадцать лет, в кармане потертых брюк лежал студенческий билет (который сейчас, наверное, насквозь промок), в голове были мысли о несправедливости мира, а в сердце — тревога, подкрепляемая предположениями о будущем. Я верил, что человек без боли и трудностей — труп, ушедший глубоко под землю. Я был уверен в том, что люди, чьи лица искажены страданием — дышат глубже, говорят громче и смотрят дальше. Я знал, что они живут по-настоящему. И так я думаю сейчас. Чувствую. Доказывает ли это, что я все ещё существую?

Возможно… Да, кажется, в этом я абсолютно уверен. Тревожит только одно-единственное обстоятельство. Я не знаю, где я нахожусь сейчас. Точнее, где находится та лужа, в которой мне посчастливилось оказаться. Обычно люди, пытаясь что-то вспомнить или понять, прокручивают в голове все, что с ними произошло за некоторое время до события, которое привело их мысли в беспорядок. Мне очень повезло. Я человек. А потому, владею некоторыми «тайнами мироздания». И именно сейчас, видимо, пришло время накопленные знания наконец-то применить…

Это был понедельник. Я долго не хотел выходить из здания моего университета на холодную улицу. Ведь там начинался дождь, а я его очень люблю… Когда теплее градусов на десять, когда на ногах обувь с толстой подошвой, когда под этот самый дождь вообще выходить нет надобности.

Тогда у меня не было выбора. Потому, помявшись пару минут у входа, впитав в себя тепло тысячи батарей, я все же толкнул плечом тяжёлую дверь и шагнул в суровые объятья осеннего воздуха.

Рабочая смена начиналась у меня в восемь вечера, до этого времени было бы неплохо чем-нибудь подкрепиться и вздремнуть хотя бы пару часов. За последние несколько месяцев суточный сон составлял каких-то жалких два-три часа. Это начинало сказываться на восприятии окружающего мира: каждый звук улавливался мной острее, чем обычно; я слышал каждый из них друг от друга отдельно, вычленяя из общей шумной массы. В этом была определенная прелесть: сбои в организме воспринимались мной как суперспособность. Однако, я прекрасно понимал: если так продолжится и дальше, — я сойду с ума. А у меня ведь работа, университет, цели в жизни…

Зонт снова открылся неудачно. Державшаяся на одном честном слове спица все-таки лопнула. Стиснув зубы, я кое-как сложил зонт обратно и бросил в рюкзак. Засунув руки в карманы брюк, я сделал шаг из-под навеса и двинулся вдоль по улице в сторону дома, омываемый дождевой свежестью.

В центре города такая погода сносна. Нет размытых дорог, тонн густой грязи. Кеды шлепали по скользким мощеным тротуарам. Дул, кажется, северный ветер. Он забивался мне за воротник, пуская по телу неприятную дрожь. Зимний мороз совершенно другой, от него немеют все органы, и ты перестаёшь чувствовать что-либо вообще. Осенняя прохлада — противная и скользкая. Она напоминает операцию с местным наркозом: обезболивающее вводится «для порядка». Ты понимаешь, что тебе все ещё больно, но продолжаешь это терпеть, внушая себе обратное.

Уютные кофейни с большими панорамными окнами, увешанные золотистыми фонариками, манили своим теплом. Но я проходил мимо, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать обескураживающие запахи свежей выпечки; пальцы сжимали в кармане полупустой кошелёк.

Желудок противно заурчал. На барабанные перепонки давил шум проезжающих мимо машин, давила музыка, доносящаяся из уличных громкоговорителей (обрывки фраз встречных пешеходов в счет я даже уже не беру). Потому, пройдя ещё пару метров, я свернул в сторону полупустого переулка, небогатого на гастрономические заведения.

В этом городе я живу уже более десяти лет и, благодаря приверженности к пешим прогулкам, обошёл его вдоль и поперёк; знаю каждый закоулок. Возможно, из-за сильного дождя эта местность показалась мне совершенно незнакомой. Боясь потерять время на то, чтобы разобраться, куда мне следует идти дальше, я хотел было повернуть обратно, однако одно обстоятельство сумело этому помешать.

Мое внимание привлёк сидящий на корточках у дороги мальчик лет пяти-шести. Его одежда была сильно поношена. Даже не так… Она представляла собой отборное тряпье. Лицо чумазое, волосы порядком отросли. Типичный бродяга. В нашем городе, к сожалению, такие встречались довольно часто. Однако, в сильную непогоду подобные ему ютились в подвалах старых домов, а этот, не обращая никакого внимания на промозглый дождь, находился на улице, с интересом разглядывая разбитый асфальт.

Подойдя к нему ближе, я спросил, что он здесь делает. Он нехотя отвлёкся от своего увлекательного занятия и посмотрел на меня.

— Я жду, когда в этой ямке наберётся большая лужа, — был его ответ.

— Но зачем?

— Там, — он указал покрасневшим от холода пальцем на маленькое водное зеркало, в котором отражалось хмурое небо, — моя мама.

Я с сожалением поджал губы. Не трудно было догадаться, что к чему.

— Что с ней случилось? — зачем-то задал вопрос я. Этого делать не следовало, но голова соображала на тот момент плохо.

Он грустно улыбнулся мне и ответил, что его мама на той неделе ушла в другой мир, в который попасть можно довольно-таки несложно. Нужно просто дождаться сильного дождя и прыгнуть в любую, понравившуюся тебе лужу… Однако для того, чтобы все уж точно получилось, надо вырасти большим-большим. Так ему сказала сестра, а потом ушла искать им что-то на ужин.

— Но я ведь уже большой-большой, правда? — глаза мальчика лучились бескрайним одухотворением.

— Если честно, мне кажется, — сказал я, шмыгнув носом, — тебе следует ещё немного подрасти.

Он обречённо вздохнул, с сожалением посмотрев на бурлящее от ниспадающих на него капель водное зеркало. На моей душе стало ещё гаже.

— Пойдём со мной, — бросил я ему, развернулся и двинулся в сторону шумной улицы. К моему удивлению, он быстро встал и молча последовал за мной.

Зайдя с мальчишкой в первый попавшийся киоск с уличной едой, я, на последние деньги, взял два стаканчика горячего чая и два объёмных сэндвича с индейкой. Одну порцию отдал своему спутнику, вторую должен был съесть сам. В ближайшее время приёмов пищи не предвиделось, а мне как-то надо было поддерживать в себе жизнь, ведь того требовала изматывающая работа.

Сидя на высоком деревянном стуле, мальчик с превеликим аппетитом поедал свой сэндвич, щедро запивая его ароматной жидкостью. Мне кусок в горло не лез. Наверное, потому, что я слишком много думал.

Тогда я размышлял о том, что было бы здорово, если бы в этом городе существовала какая-то потаенная дверь, зайдя в которую, можно было бы попасть в совершенный мир, наполненный счастьем и радостью. В нем нельзя было бы остаться насовсем, но можно было находиться какое-то время для того, чтобы отдохнуть от своих житейских забот и испытать то, что в реальной жизни сделать невозможно. Такой, знаете ли, своеобразный санаторий, в котором люди бы набирались энергии и сил, для того, чтобы иметь возможность бороться дальше.

Телефон в кармане противно зажужжал, оповещая о предельно низком уровне заряда. Так я посмотрел на время и увидел, что моя смена начиналась уже скоро и, если поспать уже не удастся, то переодеться и оставить лишние вещи дома мне нужно обязательно.

Я отдал свою порцию мальчику и, взяв с него обещание не выходить на улицу до того, как там перестанет лить, вышел из киоска.

Отойдя от него на приличное расстояние, я услышал за спиной дверной хлопок, осознав, что бродяжка слушать меня не стал. Что ж, заставлять его делать что-то я был не в силах.

Погруженный в свои мысли, я не заметил, как ноги снова привели меня в то самое место, где я встретил своего нового знакомого. Машины здесь, по-видимому, проезжали крайне редко, потому я, воспользовавшись возможностью, свободно шёл прямо посередине дороги. Из мыслей меня вырвал резкий сигнал подъезжающего ко мне со спины автомобиля. Я обернулся и, ослепленный ярким светом жёлтых фар, на инстинктах сделал шаг в сторону, не глядя вниз.

В следующую секунду в кеды просочилась ледяная жидкость. Я полностью пришёл в себя. В тот момент, мне так казалось. Потому все, что произошло дальше, нельзя назвать сном или помутнением рассудка. У лужи, в которую ступила моя нога, не было дна. И как бы смешно или жутко это не звучало, я стал в ней тонуть.

Не было возможности за что-то ухватиться; я успел сделать последний глоток воздуха перед тем, как с головой уйти под воду. А дальше меня на некоторое время охватила кромешная тьма. Казалось, будто моё тело магнитом тянет куда-то вниз, я не мог этому противостоять, не мог пошевелиться. А потом произошло то, что обычно бывает, когда просыпаешься от ночного кошмара: меня будто бы выбросило на поверхность. Я открыл глаза и…

Так я оказался здесь. Не знаю, что именно подразумевается под последним словом. С этим мне стоит разобраться скорее. Ведь я все ещё думаю о работе, на которую опаздывать катастрофически нельзя.

Пробую подняться. Осматриваюсь. Понимаю, что нахожусь в том же странном переулке. Однако, здесь много людей. Компания юных девушек в цветастых платьях, с ярким макияжем и причудливыми прическами столпились у сухорукой, сморщенной, как сладкий изюм, старушки-цветочницы. Они наперебой между собой о чем-то щебечут, заливисто смеясь; беспардонно белыми пальчиками тычут в сторону разноперых букетов. Старуха, игнорируя чужое поведение, умело орудуя ножницами, срезает с белоснежных роз острые шипы и улыбается чему-то своему, сладкому и светлому. Мимо них не спеша проходит мужчина в сером костюме-тройке, с такой же серой широкополой шляпой на голове. Его туфли приятно скрипят по мокрому асфальту, и мне бесконечно сильно нравится этот звук. Под мышкой у него газета, полностью мокрая, потрепанная. Этот факт его, видимо, не смущает совершенно. На минуту остановившись возле резного мусорного ведра, он осторожно вынимает газету из-под мышки и, добродушно усмехнувшись, кое-как скомкав бумагу одной рукой, с легкостью выбрасывает ту в мусорку. Засунув руки в карманы, уходит прочь, не переставая насвистывать себе еле слышно какой-то зажигательный мотивчик. С другой стороны дороги до меня доносится яркий собачий лай, я пытаюсь определить источник звука и сразу нахожу его - щенок золотистого ретривера, игриво тявкая, со всех лап гонится за девочкой-подростком, в приподнятой руке которой находится аккуратной зонтик-трость.

Дождь, оказывается, кончился. А я совсем этого не заметил.

— Мама, мама, смотри, — лепечет чей-то звонкий детский голос. — Мальчик вынырнул из лужи! Я тоже так хочу!

Оглядываюсь на голос. Вижу того самого мальчугана, которому я только что покупал обед. На нем новенькая тёплая курточка, аккуратные штанишки… Он одет прилично и выглядит ухоженным! Мальчик трясёт за руку высокую темноволосую женщину в красном пальто, пытаясь привлечь её внимание ко мне.

Она наконец-то смотрит на меня, пару секунд с любопытством оглядывая, а потом, одарив меня загадочной, многозначительной улыбкой, слабо потянув сына за руку, идёт прочь, цокая каблуками.

Дождь, кажется, перестал. Я — кажется, чокнулся. Или нашёл тот мир, о котором недавно думал. Мир, который так долго искал. Если так, время терять не стоит. Нужно сполна насладиться отдыхом.

Или же — попытаться проснуться.