Сквозь пластик

Победители

Сквозь пластик
Работа №59

В особо грустные дни Элета возвращалась на свалку. К коробке.

Отчего-то коробке выговориться было легче, чем Крифу. Криф её понимал: пожимал плечами, брал её за руку, слушал, а потом вклинивался, чтобы предложить ей припасённую невесть когда конфету и начать что-то говорить о завтрашнем дне, который непременно будет лучше нынешнего. Иными словами, он знал, как её приободрить. Иногда она этого боялась.

Коробка лежала крышкой вверх в раскрытом багажнике брошенного автомобиля. По форме она напоминала миниатюрную витрину. Нижнюю её часть украшала жёлтая виниловая наклейка-этикетка. “ЭЛЕТА”, гласила она ровными буквами, а чуть ниже значилось: “САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р”. Некоторое время она подумывала сменить имя, чтобы при встрече с другой Элетой не чувствовать себя неловко. Но, по всей видимости, “САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р” являлась какой-то ограниченной серией, потому что других Элет ей так и не встретилось.

На боку коробки располагалась вторая этикетка. Элета её столько раз перечитывала, что помнила наизусть. “ЭЛЕТА — романтичная, влюбчивая, милая фея, — гласил текст. — Она всегда будет рада вас выслушать. Она воспринимает переживания хозяина на глубоко личном уровне, и неизменно оказывает поддержку. Забудьте о пикап-коучах, шарлатанах-колдунах и спид-дейтинге. ЭЛЕТА — живая собеседница, которую ничто не интересует так, как ваша личная жизнь!”

Эх. Её бы кто выслушал. Ей бы кто помог.

Перед коробкой она приземлилась где-то в полдень. Днём большая часть местной фауны старалась держаться где-то в норах под горами мусора. На свалке прямо под боком у Криптограда расцветала новая жестокая экосистема. Элете тут на глаза попадались самые разные чудовища: крысы с лишними комплектами ног; осы-наездницы, которые на этих крыс научились охотиться; колонии бесстрашных огромных муравьёв, способных челюстями Элете руку отхватить.

К счастью, днём все эти гады предпочитали прятаться. Она оглянулась по сторонам, сложила лазурные крылья, и неспешно прошествовала к родной коробке. Она осторожно потянула за прозрачную створку: ей в лицо ударил спёртый воздух. Элета помотала головой, несколько раз вдохнула-выдохнула, а затем забралась внутрь. Сайфейри устроилась поудобнее на гелевой подушке.

Она осторожно затворила над собой полупрозрачную дверцу. Небо помутнело, покрылось вязью царапин и грязных разводов. Элета вздохнула. Смутные воспоминания: ряды похожих контейнеров, гиганты-люди в рабочих халатах, роботы-сортировщики, и там, где-то далеко, кто-то смотрит из рубки управления, попивает неспешно кофе из маленькой чашечки… Жизнь до пробуждения. Перед поставкой на рынок их чем-то накачивали, чтобы они были в сознании в момент покупки.

Человек в рубке поворачивает голову, смотрит в сторону — может, в чьё-то лицо, может, в экран. Чашка выпадает из его руки. Она не разбивается, она отскакивает.

Она знала о происшедшем с чужих слов. Компания Создателя с треском пролетела. В Криптограде такое случалось сплошь и рядом, разве нет? Каждый день новые идеи пробивались в верхние эшелоны рынка. Вступали в борьбу за превосходство. Побеждали. Проигрывали. Тот, кто придумал сайфейри, проиграл. Строчки цифр под жирными чёрными линиями не сошлись. Сказочные дети инкубаторов оказались никому не нужны. Сказка ожила, столкнулась с реальностью Криптограда, и отправилась на покой.

Те партии, которые до прилавков так и не добрались, отправились на свалку.

— Не знаю, что делать с Крифом, — проговорила Элета, изучая грязный рисунок на акриле. — Мне с ним не скучно, — поспешно добавила она. — Это не… ну, ты понимаешь.

Про себя она коробку иногда именовала мамой. Они провели вместе несколько месяцев: всё это время “мама” её питала из внутренних запасов. Простенькая программа ожидала, что рано или поздно Элету кто-то всё-таки купит. Этого так и не случилось. Питание иссякло, система жизнеобеспечения отказала, и капсула выпустила Элету в мир, чтобы та могла всю жизнь шнырять по тёмным уголкам Криптограда и кушать чужие крошки.

Да, “мама” понимала: Элета ей не в первый раз жаловалась. Криф — хороший, нежный, умный Криф — ей не наскучил. Это было бы слишком дёшево, слишком клишированно, и вообще Элету учили от подобных мыслей своих хозяев отваживать. Нет. Дело было совсем не в Крифе, который, кажется, искренне её любил.

Дело было в Элете.

— По-моему, — сдавленным тоном произнесла она, — я не умею любить.

От глупости сказанного челюсти сводило. Фея любви любить не умеет. Но ведь специальную “САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р” серию создали не для этого. Она должна была стать маленькой игривой дьяволицей на чужом плече. Надёжной советчицей. А не… вот этим.

— Чего-то не хватает, — пожаловалась она. — Мне с ним бесконечно хорошо, но и… всё. Я не ревную. Меня даже не раздражает ничего. Нет такого, что нервы натягиваются, будто нейлоновые струны, и сердце не бьётся колоколом в груди, и не бывает так, что все мысли только о нём, и нет… — Она прикрыла глаза. — Ничего не колет, не режет, не обливается кровью, нет горечи на языке, в горле, в груди…

Много, много в неё когда-то загрузили красивых метафор. Как-то ей попалась на глаза в чужом паде заметка о провале сайфейри: там говорилось, что “некоторые серии” почти получилось научить поэзии. Вот тебе и ещё одно доказательство, что любить ты не умеешь. Элета чётко знала: поэзия — язык прекраснейшего из чувств.

— Всё как-то неправильно, — прошептала она. — Как понять, настоящее оно, или нет? Ну вот как?

“Мама” ей, конечно, не ответила. А больше спросить Элете было некого. Криф её всегда рад будет приободрить, но этого мало. Вопрос останется открытым. Как она должна любить? Как в самой себе разобраться?

А ведь он-то постоянно говорит: “люблю я тебя, Эля”, или что-то похожее, и ей приходится отвечать: “я тебя тоже!” — иначе-то как? Но вот это “тоже” — это отмазка, это костыль, на который вечно опираться не выйдет. Он вот-вот сломается. А значит, надо разобраться. Надо найти другую Элету. Собственную копию. Кто подскажет лучше романтичной феи-советчицы, специально для этого выращенной в пробирке?

Логическая несостыковка: сама-то себе она посоветовать ничего не может. Но вдруг со стороны всё выглядит иначе. Вдруг всё как-то волшебным образом прояснится само. Иррациональная надежда, но такая, такая притягательная.

***

— Ну давай, давай, — раздражённо шептал Криф. Его левое крыло — огромное, розовое, округлое — билось на ночном ветру. Он прикрыл глаза; крыло опало… Опять неправильно. Опять скомкалось. Элета покачала головой, оглянулась воровато по сторонам. Всё спокойно. Ночь…

Со дня её полёта на свалку другой Элеты ей так и не встретилось. Её вопросы остались без ответа. Зато она по пути назад отыскала коробочку с детским картонным пазлом, которую обвязала верёвкой и притащила домой. Они с Крифом пару месяцев назад обустроили себе жильё в заброшенной квартире на четвёртом этаже одного из мегаблоков Южжилмасса. Облагородили подставку-шкафчик под давным-давно высохшим аквариумом.

В пазле было всего шестьдесят четыре детали. И всё равно коробка была чуть ли не больше самой Элеты. Она свой рост как-то измерила линейкой: гордые восемнадцать с половиной сантиметров. Ей всегда было интересно: вот она без проблем такую коробку тащит. Да чего уж там: она видела, как муравьи таскают в челюстях такие куски пластика, что со стороны самого муравья-то не разглядеть. А люди иногда пыхтели даже над пакетом с продуктами. Как так? Что-то с физикой.

Но физику ни она, ни Криф не понимали. Её создали для романтического тренинга. Его — для творчества. Они собрали вместе этот пазл, потом разобрали, собрали заново, и ещё раз… потом он им надоел, и Криф его перекрасил, нанёс поверх старых деталей новую картинку, на которой маленькая бескрылая фея на широком зелёном листочке пересекала бурный ручеёк. Идиллическая картина: в Криптограде Элета в жизни ничего подобного не видела.

Но им по-прежнему было скучно, и им хотелось есть, и тогда Криф предложил наведаться в трейлер-парк и поживиться чем-нибудь на чужой кухне. Всё, что нужно — найти в вечернее время приоткрытую створку.

Они сидели на натянутой меж двух трейлеров бельевой верёвке. Ближайшая створка источала приветливый, нежный оранжевый свет. Зазор был не больше пары сантиметров. Криф пытался сложить крыло.

Оно у него пошаливало уже месяц. Ни Элета, ни Криф не понимали, в чём проблема. Они вообще не знали, где в их телах заканчивается плоть и начинается техника. Коробка Элеты инструкций не содержала. В какой-то момент левое крыло Крифа просто перестало правильно с первой попытки сворачиваться, и ему приходилось его упрямо переключать туда и обратно. Она пыталась массировать место, где крыло соединялось со спиной, и он говорил ей, что это приятно, и помогает, но она-то видела, что мышца (или всё же механизм?) по-прежнему функционировала с перебоями. Ещё одно маленькое несовершенство. Ещё одна причина просто их выбросить, превратить в голодных бабочек на улицах Криптограда. И то не центрального; в центре их сбивали коптицы. Только Южжилмасс, Рельсы, Окраина, и эти дурацкие, уродливые трейлер-парки. Спектакль их молодой любви разворачивался на сцене из уставшего бетона, ржавых арматур, слепых выбитых окон, пошлых неоновых вывесок и мёртвых фабричных труб.

Крыло Крифа с резким щелчком сложилось наконец правильно. Оно легло ему на спину ровным розовым треугольником. Он довольно хмыкнул и взглянул на Элету. Она ответила похожим кивком. Они друг за другом зашагали по верёвке к приоткрытому окну. Она нашарила его ладонь; он ободряюще сжал её пальцы. Узкий зазор между створкой и рамой манил тёплым сиянием.

Они скользнули внутрь.

Криф с Элетой оказались на узеньком подоконнике. Они вместе прильнули к правому откосу. Им открылась кухонька в заднем конце трейлера. На электроплитке тихо булькало в мятой кастрюльке пахнущее грибами варево. Большую часть кухни занимал допотопный холодильник, конденсатор которого жалобно, свистяще булькал. На столике между плиткой и холодильником жались друг к дружке жестяные банки и пластиковые коробки. С ярких, кричащих этикеток улыбались пририсованными ртами мультяшные полуфабрикаты. “Всякая дрянь”, — мысленно заключила Элета.

Создатели сайфейри не сочли нужным в полной мере их наградить человеческими чувствами. Запахи она слышала плохо. Чувство вкуса так и вовсе находилось в катастрофическом состоянии. Она могла на консервах выжить, но на вкус все эти разнообразные яства друг от друга ничуточку не отличались. Все походили на мокрую бумагу.

(а ведь есть ещё и то самое чувство)

Но…

— Смотри, — завороженно прошептал Криф.

…из этого правила были свои исключения. Она прекрасно чуяла цветы. И фрукты. И любые сладости. Сайфейри должны были стать ожившей в неоновой реальности сказкой. Какая фея откажется от сахара?

В самой середине стола располагалась мутная стеклянная банка. Из банки высовывалась деревянная ложка. На самой банке красовалась поблёкшая наклейка. Жёлто-белая. С шестиугольниками и насекомыми.

— Это наверняка мёд, — констатировал Криф негромко. У него округлились глаза. — Настоящий мёд, Эля!

— Сколько ей лет? — в шоке спросила Элета. — Это ещё можно есть?

— Конечно, — убеждённо сказал он. — Он не портится.

Она не знала, верить ли ему. Но она уже почувствовала запах. Терпкий, сладкий, он манил её к столу, влёк к жёлто-белой банке. Она подалась вперёд, шагнула на край подоконника, чуть присела, чтобы оттолкнуться ногами…

Криф осторожно сжал её плечо, потом вытянул руку в направлении противоположного конца трейлера. Там на прохудившемся диване спала женщина. Лицо спящей расчертили глубокие борозды морщин. Волосы рассыпались по подлокотнику дивана. Она укрылась клетчатым одеялом. На полу рядышком Элета заметила потёртые тапки с разноцветными носами.

— Не шуми, — сказал Криф. Она фыркнула и сорвалась с подоконника, рухнула вниз, чтобы насладиться мгновением свободного падения перед тем, как раскрыть крылья. Если у Крифа они были округлые, бархатно-розовые и широкие, то у неё — сложные, узкие, с “хвостами”, и небесно-голубые. Создатель очень много труда вложил в то, чтобы сделать их всех разными, друг на друга непохожими, на любой вкус. Может, потому у него и перестали сходиться на счетах бесконечно важные циферки. Слишком много тонкостей.

Она приземлилась на край стола, дальше — побежала; крылья бесшумно сложились, исчезли из виду. Она направилась прямо к притягательной банке с мёдом. Пчёлы на этикетке при ближайшем рассмотрении оказались мультяшными, с огромными блестящими глазами и маленькими ручками. Под одной из пчёл кто-то карандашом приписал: “Анвару на 12 д.р.”. Элета подпрыгнула, ухватилась руками за край банки. Ладони прилипли. Она подтянулась, и в этот же миг рядом с ней на край банки приземлился Криф. Он слишком рано сложил крылья — может, опять ожидал, что правое заартачится, а оно возьми и послушайся. Он потерял вдруг равновесие и замахал в панике руками. Элета, перекинув одну ногу через край банки, отодрала от липкого стекла руки и вцепилась ему в пояс.

— Ух, спасибо, — выдохнул он, осторожно опускаясь на край банки рядом с ней. Они оба уставились вниз.

— С ним точно всё в порядке? — усомнилась Элета.

На этикетке мёд выглядел светло-коричневым и полупрозрачным. На дне банки же она увидела несколько чайных ложек густой, неоднородной массы; местами поверхность мёда покрылась мелкими блестящими кубиками.

— Да, — твёрдо сказал Криф. — Точно!

Он по краю банки отодвинулся от неё чуть подальше, потом — ещё чуточку, пока не оказался вплотную к забытой в банке ложке. Он упёрся в ложку одной ногой, потом осторожно соскользнул внутрь. Уже через несколько секунд он высунулся обратно поближе к Элете. Он воздел к ней руки: в его сложенных лодочкой ладонях лежал комок мёда. Она со смешком его приняла. Липкая масса в её руках на ощупь походила на смолу.

— Не испачкайся слишком сильно, — назидательно заметила она. — Не взлетишь.

— Ешь давай!

Она подняла руки к лицу, высунула язык, осторожно лизнула — и обомлела: какая сладость, как хорошо! Не сдержав звонкого смеха, Элета напала на мёд. Он прилипал к губам, слегка хрустел на зубах, обволакивал внутреннюю поверхность щёк. Ничего вкуснее сайфейри никогда не пробовала. Она глянула вниз: Криф соскабливал мёд со стенки и слизывал с пальцев. Он поймал её взгляд и они друг другу улыбнулись. У неё тревожно ёкнуло сердце.

Зрительный контакт прервался. Они уминали за обе щёки мёд: он успевал и себе собрать, и ей передать, а она то и дело поглядывала в сторону женщины на диване. Та почти не двигалась: только грудь её мерно и еле заметно вздымалась. Лицо у неё было осунувшееся, болезненно-бледное, усталое той вечной усталостью, которой страдают хронически перетруженные люди.

Элета с удовольствием глотала мёд, слизывала с губ, с рук, наслаждаясь его вельветовой мягкостью. В нём присутствовали нотки чего-то цветочного, чистого, чего-то, чего она в Криптограде в жизни не видела, не чуяла и не пробовала. Это был продукт из другого времени. Из прошлого, которое она видела только в поблёкших плакатах на стенах. Криф собирал для неё горсть за горстью. Он весь в меду измазался, но его это ничуть не смущало: ей даже показалось, что он, наоборот, нарочно собирал побольше липкой массы на рукава и штаны, чтобы забрать с собой запас на остаток ночи. Будто он и сам был пчелой. Последней на свете.

— Говорил я, — выдохнул он, — не пожалеешь.

Она звонко рассмеялась. Элета и впрямь совсем не жалела.

В этот момент дверь трейлера громко щёлкнула. Элета замерла, вскинулась, шикнула на Крифа. Распахнулись глаза спавшей на диванчике женщины. Она приподняла голову и уставилась прямо на Элету. Сайфейри застыла. Люди очень часто на неё вот так прямо смотрели — и всё равно не видели.

В открывшуюся дверь вошли ещё двое людей. Мальчики. Разного возраста: одному на вид было лет пятнадцать, второй был на несколько лет младше. В обоих она заметила сходство с женщиной на диване.

Женщина издала болезненный стон.

— Мёд! — сорвалось с её губ, и Элета поняла, что время вышло.

Она бросила взгляд вниз, в банку. Криф запаниковал, его непослушное крыло раскрылось и прилипло к внутренней стенке. Элета протянула ему руку, схватила за плечо, дёрнула вверх. У дверей трейлера ребята удивлённо пялились в сторону кухни. Старший выронил из рук объёмный чёрный пакет: он ударился о пол со стеклянным звоном и опрокинулся набок. Из его раскрытого зева выкатилась грязная бутылка. Младший издал неразборчивый, полный ярости звук.

— Быстрее! — крикнула Элета, дёрнув Крифа на себя. Его крыло пристало прочно. Он вцепился в него обоими руками и отчаянно потянул: оно с еле слышным чмоканьем оторвалось от потёков мёда на стенках банки. Криф подтянулся к ней.

Женщина и старший из её сыновей всё ещё на них просто пялились. Младший же пришёл в движение: схватил стоявшую возле двери щётку с длинной рукоятью и решительным шагом устремился на кухню. Элета и Криф переглянулись, кивнули друг другу и расправили крылья. Она взлетела первой и понеслась к спасительному окну. На полпути она бросила взгляд через плечо. Парнишка с щёткой уже примеривался для замаха. Криф летел неуклюже, заваливаясь набок.

Она приземлилась на подоконник, сложила крылья, нырнула в зазор. Холодный ночной воздух ударил ей в лицо. Она развернулась, протянула в зазор руки. Крифу пришлось удвоить усилия, чтобы увернуться от щётки. Он практически упал на подоконник, отжался, и прыгнул вслед за ней. Их руки нашли друг друга, пальцы переплелись. Она дёрнула его на себя, но потеряла равновесие, и они оба скатились в прохладную пропасть за окном. С другой стороны о мутный пластик ударилась щётка.

Они соориентировались в воздухе, расправили вновь крылья, и устремились в ночную полутьму. Из трейлера им вслед неслись гневные крики. В их лица бил прохладный ночной ветер, и они, переглянувшись, звонко рассмеялись.

***

Они отдалились на несколько сотен метров, отыскали заброшенную автозаправку, и уселись плечом к плечу на старенький проволочный забор. Элета хотела убраться подальше, но Крифу нужно было почистить крыло. Они выбирали пальцами липкие потёки, потом совали пальцы себе и друг другу в рот, и нежно посмеивались. Элета ощутила укол вины — жители трейлера, похоже, нешуточно расстроились, и ей от этого было грустно, — но ей не составило большого труда отмахнуться от сожалений. Мёд оказался безумно вкусным.

— Надо будет проверить, не выкинут ли они банку, — заметил Криф, лениво слизывая ещё несколько капель липкого золота с тыльной стороны ладони. — Я даже вызовусь покопаться в мусоре.

Люди нередко оставляли много-много еды на стенках выброшенной тары. Когда-то Элета брезговала после них доедать. Когда-то она, пожалуй, и воровать не хотела. Достаточно было попрошайничать. Но, единожды поголодав, привередничать перестаёшь, а голодать им с Крифом доводилось не раз.

Она согласно ему кивнула. Криф осторожно взмахнул крылом, одобрительно хмыкнул, но складывать его не стал: хотел, чтоб немножко высохло. Элета боязливо взглянула в небеса.

— Может, перебраться куда, — предложила она.

— Ночь слишком хорошая, — ответствовал беспечно Криф. — Не беспокойся. Коптицы сюда не летают. И аутомов тут нет.

— Ты наверняка не знаешь, — заметила Элета.

— Знаю. Какая-нибудь из корпо обязательно купит весь этот парк…

Он широко взмахнул руками. Трейлер-парк, украшенные косыми безвкусными вывесками фасады, скелет текстильной фабрики, и над всем этим — дуга ржавой эстакады. Маленький кусочек Рельс, одного из немногих районов Криптограда, который ещё не успели передать в корпоративную собственность. “Что Рельсы, что Южжилмасс… всё либо разрушено, либо…”

— …и тогда тут пропадут трейлеры, появятся стены, вышки, и всё засияет, — вздохнул Криф. Они оба невольно оглянулись на восток, туда, где вдалеке торчали обелиски небоскрёбов Центра.

— Может, уже покупают, — предположила Элета. — Прямо сейчас.

— Может, — согласился он.

— И тогда коптицы уже летят.

— Тоже может.

— Так давай убираться отсюда.

Он с таинственной улыбкой покачал головой и поднял глаза к небесам.

— Ты лучше на звёзды глянь, — предложил он.

Звёзд на ночном небе было немного. Криптоград отбрасывал на небеса слишком яркую тень. Ей говорили, мало на Земле осталось мест, где красотой Млечного Пути можно было насладиться по-настоящему. У неё от этого почему-то сердце сжималось. И скудная россыпь редких огоньков на небосклоне казалась печальной. Бедной.

И всё равно она улыбнулась. Криф тоже улыбался.

— Хорошая ночь, — сказал он негромко. — Просто хорошая.

— Да.

Они приникли друг к другу. Его плечо казалось ей тёплым и крепким. Она приобняла его, чувствуя ладошкой ещё одно липкое сладкое пятно. Сколько ж мёда на него налипло? Элета зажмурилась, представила себе, как снимает с него рубашку, находит это пятно, подносит его к губам… Приятно. Хорошо, уютно. Но где же пламя, где же всепоглощающая страсть…

Криф раскрыл рот. Видение рассеялось.

— Я…

— Не надо, — ответила она чуть резче, чем хотела. Он дёрнулся рядом с ней. Элета обомлела. Как, как объяснить ему, что всё не так, если он не знает того, что знает она? “Сердце не так бьётся?” А как оно должно биться? Элета знает: не так, оно должно заставлять грудь ходить ходуном, оно должно пытаться вырваться наружу. Ведь любовь — это, в первую очередь, страдания, это постоянные потрясения, это когда то в жар, то в холод, словно нервы из тебя тянут щипцами. Она должна быть умопомрачительной. Она должна тобой управлять.

Уж кому, как не “САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р” об этом знать.

Только почему-то ей с ним хорошо и без всего этого…

— Эля…

— Подожди…

— Эля, кто-то идёт!

Она растерянно отстранилась, завертела головой по сторонам: всё тот же полумрак, всё те же огни Центра вдалеке и тёмные громады ставшего им родным Южжилмасса — на севере. Но — всё верно: человеческая фигурка перебегает от одного мусорного бака к другому. Она моргнула, потом поднялась на ноги и оттолкнулась от забора: воспарила, мерно взмахивая лазурными крыльями.

Криф крякнул, тоже поднялся на ноги. Его крылья щёлкнули.

Нет. Крыло.

Второе осталось сложенным.

Человек выпрямился во весь рост. Она узнала мальчишку из трейлера: это он чуть не достал их шваброй. Теперь он держал в руках… палку? Маленькую, раздвоенную палочку с резинкой…

— Быстрее!

Она затанцевала в воздухе, надеясь привлечь внимание, но мальчик уже положил в резинку блестящий шарик, уже оттянул её к щеке, целясь в Крифа. А тот все пытался уломать собственное дефективное крыло. Элета рванулась к нему.

Шарик прогудел в воздухе огромной злой пчелой. Он ударился о плечо Крифа с противным хрустящим звуком. Криф исчез: он и пискнуть не успел. Элета затормозила и тупо уставилась туда, где только что стоял её спутник.

Потом она заметила проблеск розового внизу, на земле, по ту сторону забора.

Парень с рогаткой издал победный возглас.

— Это вам за папин мёд!

Элета ушла в короткое и крутое пике, приземлилась на выщербленный бетон, подскочила к Крифу. Он молчал. У неё под ногой что-то хлюпнуло. Шарик она заметила в нескольких шагах. С боков блестящей сферы прямо у неё на глазах стекали тёмные капли.

Элета ахнула; этот звук перешёл в горестный крик. Она отвернулась, сжала кулаки; у неё подкосились колени, и она в последний момент упёрлась в пол ладонями. Сладкий вкус во рту показался вдруг тошнотворно-приторным. По ту сторону забора маячила тёмная фигура: мальчишка приближался.

Она оглянулась. Криф еле заметно шевелился. Здоровое крыло при ударе о землю скомкалось, превратилось в бесполезную тряпку. Его волосы блестели. Разбитая кукла, раздавленное насекомое; сколько раз она наблюдала нечто похожее в пустынных коридорах Южжилмасса?

— Нет, — прошептала она, и оттолкнулась руками от бетона, поднимаясь вновь на ноги. Она подскочила к Крифу, присела, осторожно взяла его на руки: он показался ей на удивление лёгким. Элета расправила крылья, зная, что демонстрирует их убийце с рогаткой, а потом — подпрыгнула и воспарила, быстро набирая скорость. Опасность она почувствовала спиной: аж волосы на затылке встали. Она вильнула, и где-то неподалёку от неё в воздухе прогудел уже второй стальной шарик. Элета стремительно набирала скорость. Неся на руках своего искалеченного спутника, она помчалась в лабиринт ночных улиц Рельс, на ходу ругая себя.

***

Она чувствовала себя героиней глупой поучительной сказки: не знаешь ты, дескать, Элета, как ты счастлива. Глянь, как плохо будет, если вдруг всё возьмёт и пропадёт. Только сказки на таких моментах заканчиваются. А Криф лежал у неё на руках, еле дышащий, сломанный, изуродованный. Ей не хотелось смотреть, но она должна была как следует взглянуть, потому что от этого зависела его жизнь.

Принявшее на себя удар плечо взорвалось: на его месте образовался красно-чёрный цветок. Рука болталась, словно держалась на одной коже. Дыхание было свистящим. Крепление для крыльев погнулось и наполовину вышло из полуорганического паза. “Хорошее” крыло теперь ни на что не годилось; плохое так и осталось туго свёрнутым валиком.

Но он ещё дышал. С каждым его вздохом она теряла драгоценные мгновения. Куда? Домой? Уложить его, замотать потуже раны обрезками ткани, и выходить? Да, можно так. Она справится. У неё на это хватит сил…

Она быстро покинула окраину трейлер-парка. Мимо мелькали яркие неоновые вывески, рекламные щиты и тускло подсвеченные окна. Сверкали в сиянии уличных фонарей хромированные диски на колёсах автомобилей. Горели огоньки, обрамлявшие цветастые меню уличных ларьков с лапшой и лепёшками. Если Южжилмасс — это тёмный бетонный лес, то Рельсы — безвкусный калейдоскоп, район, в котором ночью ярче, чем днём. И всё равно ей казалось, что её голубые крылья горят ярче всего. Она старалась держаться в тени, но замечала, как поворачиваются в их сторону головы. В каждом взгляде ей чудилась угроза. Сайфейри всё ещё пользовались неплохим спросом на чёрном рынке; он только подскочил после городской директивы, сравнявшей их с крысами. Обычно они с Крифом облетали самые занятые улицы, пробирались узкими переулками и вентиляционными шахтами.

Но у неё не было времени думать над маршрутом. Быстрее, быстрее… Она прижимала его к груди, крепко-крепко, и он казался ей до невозможности хрупким; по её рукам стекала его светлая кровь. Ей в лицо бил поток горячего воздуха; крыло Крифа под его порывами вяло трепыхалось изорванным в клочья парусом.

А впереди — собранная из мусора статуя, ряды неряшливых навесок, дым, поднимающийся от десятков электрических грилей. Она резко затормозила, осознав, что вылетела случайно прямо к Депо, центральному базару Рельс. Тут беспрестанно кипела жизнь; она знала, что тут продают еду, одежду, восстановленную бытовую технику, и наверняка ещё великое множество других вещей, о которых она ничего не знала, и знать не желала. Она беспомощно оглянулась по сторонам: всё ярко, всё кричит, кто-то уже указывает на неё пальцем, а Южжилмасс всё ещё маячит где-то далеко, и Криф издаёт странный, высокий звук…

Её взгляд упал на рекламный плакат. Простенький адрес в пару строчек и подпись: “КОНСИ РЕЧЕФ: К МЯСУ С УВАЖЕНИЕМ”. И эмблема, которую она разобрать не смогла. Кажется, на ней человеческая рука что-то пожимала.

“Это же мясник, — осознала она. — Кирург”.

Она опять сорвалась с места; ещё решить не успела, а крылья уже сами её несли по адресу.

***

Она осознала, что уже бывала здесь, пролетала пару раз: просто никогда не обращала на окружение внимания. Над двойной дверью висела жестяная пластина с чёрными, будто выжженными буквами: “КИРУРГ”. Раньше она её не замечала, будто взгляд сам собой соскальзывал. Но она всегда там была. Будто ждала.

А куда ещё? Даже если она сможет сама Крифа выходить, он останется калекой. А ей так хотелось ещё раз с ним вылететь в рейд за провизией; хотелось с ним обняться; хотелось, балансируя на краю забора или на бельевой верёвке, уставиться в небеса.

Кирурги лечат. Обычно — людей, да. Но сейчас она согласилась бы даже на ветеринара.

Сбоку от двери располагалось открытое окно. Его защищала тяжёлая решётка, но её приварили из расчёта на людей, а не сайфейри. За решёткой мерно колыхалась полиэтиленовая занавеска. Элета протиснулась меж прутьев: она ударила случайно Крифа об один из них, и он негромко застонал у неё на руках. Она приказала себе не смотреть. Элета спрыгнула с подоконника, вылетела из-под занавески, и оказалась в приёмной. Ещё несколько раз взмахнув крыльями, она приземлилась на стойку. За плексигласовой перегородкой — письменный стол и кресло; в кресле — уставившаяся в экран планшета девушка с кислотно-розовыми кудрями. Она негромко хихикала себе под нос.

Элета пнула перегородку.

— Эй!

Ноль реакции. Она выдохнула, ударила ещё раз, крикнула погромче, и девушка подняла наконец голову. Мучительно медленно. На лице — туповатое, расслабленное, сонное выражение; разница в размерах только усугубляла впечатление. Оказалось, волосы она на самом деле уложила в подобие цветочного бутона. Раздавленного.

Рот девушки округлился в озадаченную “О”.

— Помогите! — рявкнула Элета, красноречиво потрясая Крифом. Девушка всё пялилась. Сайфейри в исступлении завопила:

— Ну! Быстрее, прошу!

— Эм… — начала розововолосая. Элета сделала шаг вперёд, высвободила руку и провела пальцами по прозрачной ширме. На плексигласе остался тёмно-красный мазок.

— Ах, — сорвалось с губ розововолосой. — Эм…

Она нахмурилась, облизнула губы, огляделась по сторонам. Кроме них, в приёмной никого не было. Взгляд девушки упал на старенький, пожелтевший от времени телефонный аппарат.

— Сейчас, — сказала она и подняла трубку. Элета, затаив дыхание, вслушивалась в далёкие гудки.

Девушка дозвонилась. Её изначальное смятение сменилось деловитой лаконичностью. “Док, в приёмной разбившаяся фея, просят помощи прямо сейчас”. Пауза. “Да, док, фея”. Пауза. Мучительно долгая. Бесполезная. Быстрее, быстрее, люди, каждое слово — удар сердца, а запас ударов у него заканчивается, неужели вы не понимаете…

— Гардбёрд? — спросила она и, спустя секунду, пояснила. — Коптица?

— Нет, — помотала головой Элета.

— Она говорит нет, док.

Пауза. Глаза девушки сфокусировались на Элете.

— М-м… Да, док, я ей верю.

Откуда-то из-под стола донёсся тихий щелчок.

— Включила, док. Веду.

Трубка со стуком легла обратно. Девушка поднялась на ноги.

— Док Речеф вас примет… Тебе, кхм, помочь?

— Нет, — помотала головой Элета и поднялась в воздух.

***

Кабинет мясника располагался в задней части здания. Его заливал болезненно-белое сияние. Большую часть помещения занимала роботизированная кушетка со сложными зажимами. Над ней склонился обесточенный многорукий робот, на круглую, безликую голову которого кто-то налепил выпуклые мультяшные глаза. Они резко контрастировали с хирургическим инструментарием, львиную долю которого робот растопырил веером и демонстрировал входящим в дверь.

Тощий, лысый мужчина застилал кушетку клеёнкой. На правом глазу у него красовался вдавленный прямо в глазницу окуляр с тёмной линзой; радужка же левого была настолько бледна, что Элете его глаз показался прозрачным. Придавив клеёнку по углам блестящими зажимами, доктор Речеф щедро побрызгал поверх чем-то пахучим. Элета зависла в паре метров от него, мерно взмахивая уставшими крыльями. Криф по-прежнему молчал. Ей показалось, что он бессознательно нахмурился, когда она влетела под белые лампы мясницкой. С его плеча сорвалась капля крови: она ухнула вниз и с негромким шлепком разбилась о плитку.

Кирург смерил их строгим взглядом и еле заметно кивнул. Девушка из приёмной удалилась. Её шаги быстро затихли в коридоре.

— На стол, пожалуйста, — слегка дребезжащим голосом сказал доктор, уже роясь в шкафчике с инструментами. Элета приземлилась поближе к середине постеленной им клеёнки. Она сгрузила Крифа, машинально попыталась устроить его поудобнее, потом присела рядом с ним, сжала в ладонях его холодные пальцы. Её слегка нервировал зависший у неё над головой робоврач.

— Чем это его так? — спокойно спросил Речеф.

— Из рогатки, — пробормотала Элета; она с удивлением услышала в собственном тоне злость. Доктор цокнул языком. Он сел на край кушетки. В одной руке он держал стальные щипчики; в другой — стеклянную палочку.

— Вы позволите мне взглянуть?

— Осторожно с ним.

— Конечно.

Пальцы у него были тонкие, паучьи, манера — необычайно плавная. От его рук пахло спиртом. Элета никогда раньше так близко не сидела к человеку. И уж тем более никогда раньше не встречалась с кирургами, пусть и видала издалека результаты их трудов. Они умели творить чудеса. Они умели и обратное; за глаза их часто обзывали мясниками.

Она не отпустила Крифа. Доктор очень осторожно его подвигал, потыкал, рассмотрел: щипчиками он орудовал нежно, стеклянной палочкой — очень аккуратно.

— Я никогда не оперировал фей, — задумчиво сказал доктор. — Я вживляю людям хром.

— Вы знаете кого-то, кто оперировал?

Он взглянул на неё, вскинул бровь, улыбнулся одними уголками рта — и только потом понял, что она спрашивает со всей наивной искренностью.

— Нет. Я могу его стабилизировать и позвать кое-кого на помощь. Мне потребуется, кхм, помощь эксперта. У вас анатомия другая.

— Правда?

— Конечно, — кивнул он, запуская руку под кушетку. Что-то щёлкнуло, и автохирург ожил, задвигал энергично руками над головой доктора. Он осторожно поднялся на ноги и подошёл к одной из стен: там в аккуратной нише располагались несколько мониторов и контрольная панель. Он при этом продолжал говорить. — Не сильно, но другая. Пропорции, пропорции… Меньшее давление в сосудах: человек бы уже истёк кровью… — Он покачал головой. На его лице появилось отсутствующее выражение. Она заметила, как мигнул у него в ухе огонёк: в следующий миг он вновь заговорил, но уже другим голосом, мягким, осторожным.

— Мам, нужна твоя помощь. Можешь выехать ко мне на Цуранку с инструментом?

— Не поверишь. Сайфейри. Несколько переломов, кровопотеря, наверняка сотрясение, внутренние травмы…

— Принесла его… подруга, наверное. Да.

— Да. Да, да. Конечно. За мой счёт. Пока едешь, посоветуй… может, знаешь… что на них работает… Анальгетики?

— Ага. Понял. Спасибо. До встречи.

Робоврач мягко загудел. На экранах расцвели яркие картинки. Таблички, схемы, столбики показателей. Мясник надел тяжёлые, закрытые очки; потом поверх тоненьких хирургических перчаток натянул ещё одни — серые, плотные, унизанные сверкающей серебряной нитью. Он пошевелил пальцами, и робоврач отозвался: задребезжали руки, зажужжали приводы. Несколько тонких рук сошлись вместе, зашипели, начали прямо на глазах прясти тонкую, полупрозрачную нить.

— У меня есть инструментарий для тонкой работы, — прошептал Речеф. Она подумала, что если бы не Криф, она бы к этому человеку близко не подошла: что-то в его спокойной, шелестящей манере напрямую противоречило всем понятиям о привлекательности, которыми Элету наделили создатели. — Пока мы ждём, я его подготовлю. Пожалуйста, шаг назад.

Она погладила Крифа по лбу, ещё раз сжала его вялую руку; он не реагировал, не приходил в себя.

— Ему будет больно? — очнулась она.

— Я постараюсь что-нибудь сделать, — сказал он. — Ты не знаешь, на вас работают обезболивающие препараты?

Она неуверенно покачала головой. Он вопросительно на неё уставился. Элета спохватилась:

— Не знаю. Как-то… обходилось.

Манипуляторы опустились. Кирург шевелил пальцами, еле заметно поворачивал голову. У неё сердце дрогнуло, когда она увидела, как опускаются манипуляторы робоврача; уже готов целый валик той странной нити, раскрываются челюсти белых мягких щипчиков, брызжет вода с кончика трубочки-капилляра…

— Осмотрю, промою, ощупаю, — комментировал Речеф. — Немножко крови сейчас, меньше — потом. Сканер, сканер; подсветим кости, изучим состояние черепа. Микроанализ. Локальная анестезия. Что-то лёгкое. Ментол? Эфир?

Она уселась неподалёку, приобняла колени, упёрлась в них подбородком и уставилась на Крифа. Он еле заметно шевелился под нежными прикосновениями манипуляторов. Речеф продолжал что-то бормотать, но она заставила себя перестать слушать: ей становилось только хуже. Её воображение без конца, по кругу, проигрывало тот страшный момент: вот он, Криф, говорит с ней, а вот в него врезается стальной шар, и он летит, падает головой вниз, и в воздухе мерцают капли крови… Она закусила губу, сжала покрепче челюсти, смахнула слезу: успокойся, верь, верь!.. Но ведь она могла и ошибиться. Кирургов не просто так называют мясниками. Если ошиблась, если подвела, то что потом? Что делать?

Ещё некоторое время она так сидела и наблюдала за тем, как Речеф работает, мурлыкая себе под нос. А потом из приёмной раздался шум. Шаги. Несколько человек: это она давным-давно научилась определять на слух. Она оглянулась только тогда, когда в операционную кто-то вошёл. Женщина: сухонькая, на голову ниже доктора, остроносая, со смешливыми глазами и седыми кудрями. Она прижалась к стене, и, не говоря ни слова, прокралась к стенным полкам, на которых Речеф хранил всякую всячину: клёёнки, перчатки, защитные очки, и ещё много завёрнутых в полиэтилен предметов, предназначения которых Элета не знала. Женщина экипировалась в считанные секунды, потом шагнула к кушетке.

— Это моя мать, — прокомментировал доктор Речеф. — Сегодня она выступит в роли доктора.

Та аж вздрогнула. По её округлившимся глазам стало понятно, что Элету она только что заметила.

— Семья? — хрипло спросила она.

Элета пожала плечами.

— Тебе лучше выйти, — буркнула женщина. — Или вылететь.

Сайфейри покачала головой.

— Я серьёзно.

— Я не буду вас отвлекать…

— Эй!

Новый голос раздался со стороны дверей. Они синхронно обернулись. Мужчина: немолодой, невысокий, с редкими волосами и большим, широким носом. Он благодушно улыбнулся Элете и сказал:

— Ты уже его сюда вытащила. Отдохни. Ты ему ещё нужна будешь, как эти закончит. Хорошо?

“Нет”, — подумала Элета, но, к собственному удивлению, кивнула.

***

— Это не кость, это “трубки”…

Женский голос затих где-то позади. Из операционной они перебрались в небольшую комнатку в противоположном конце коридора. Даже не комнатка, а так, тесный закуток. Когда они вошли, девушка из приёмной как раз наполняла большую красную кружку горячей водой.

— Чаю? — предложила она.

— Не надо, Синни. У тебя есть влажные салфетки?

— Где-то были…

Они обнаружились в выцветшей пластиковой тубе. Синни открутила крышку и вручила салфетки спутнику Элеты. Тот кивнул, коротко её поблагодарил и многозначительно тубой перед Элетой помахал, прежде чем поставить на стол. Сайфейри подлетела к салфеткам, ухватилась за белый, пахнущий мылом уголок, и что есть мочи на себя потянула. Получилось: салфетка вылезла… и потащила за собой следующую. Новый знакомый пришёл ей на помощь: придержал пальцами, легонько дёрнул, и салфетки разошлись по линии перфорации.

Сайфейри приземлилась на стол и энергично принялась стирать с себя кровь Крифа и налипшую по пути грязь. Ей всё ещё попадались липкие пятна. Мёд.

— Меня Марек зовут, — раздался мужской голос. — А вас?

— Элета.

— Как вы, Элета?

Вопрос её обескуражил. Она раскрыла было рот, потом закрыла его обратно. Пожала плечами. Шаркнула ногой. Продолжила чистку. Помыться как следует можно будет и потом: сейчас бы просто в порядок себя привести.

— Извини, извини, — кивнул Марек. — Паршивый денёк, знаю. Беспокоишься, жуть!

Она отвела глаза, присмотрелась к чайнику, в котором Синни только что нагрела воды. На выпуклом, блестящем боку красовалась цветастая наклейка. Мультяшный персонаж. Какая-то рыба: синие бока, белое брюхо, растерянная мордочка, колпак на голове… Элета в жизни не видала рыб. По крайней мере, живых. В аквариуме, который стоял на крыше их с Крифом жилища, лежала пара рыбьих скелетов.

У неё на глаза навернулись слёзы.

— Шоколада хочешь?

Она помотала головой: желудок взбунтовался при одной мысли о сахаре.

— Ты его всю дорогу на руках несла?

— Да, — сказала она.

— Знала, куда лететь?

— Объявление увидела.

— Повезло тебе, — улыбнулся он. — Очень повезло. Конси своё дело знает. Знаешь, почему он позвонил матери? Она двадцать с хвостиком лет уже как работает с анитехом. До того, как придумали вас, сайфейри, анитех-зверьки считались чуть ли не волшебством. Несколько компаний активно соревновались… Тирзе — её так зовут — говорит, что в Криптограде сейчас где-то с четверть животного мира — анитех. Они лучше в нём выживают, чем обычная живность. Да и я говорю — четверть, но это в плане численности, если же считать виды, то все девяносто. Натурального зверья в Криптограде… мало. Крысы, конечно, муравьи, а дальше — не знаю. Голубей и тех не сыщешь.

— А было иначе? — спросила она. — Зверей было больше?

— Немножко. — сказал Марек. — Они потихоньку исчезали, вид за видом. В Криптограде всё так меняется. Наверное, во всех городах так. Что-то каждый день исчезает, что-то каждый день появляется.

Она нахмурилась.

— Однажды они спустили на нас коптиц, — сказала она. — Мы заметили. Это было не немножко.

— Ну, это был спусковой крючок, — ответствовал Марек. — Началось-то оно раньше. Они коптиц сначала построили, и совсем не ради вас, а ради того, чтобы птиц — настоящих, голубей всяких — истребить. И вас придумали не ради того, чтоб в итоге на улицу выпустить. Всё познаётся в процессе. Вот, скажем, с чего у вас сегодняшний кошмар начался?

Она горестно вздохнула.

— С мёда.

Её рассказ — от проникновения на кухоньку трейлера до рокового выстрела из рогатки — уложился в пару минут. Марек кивал. Ей нравились его манеры. Он был раз в двадцать больше неё, но держался как-то так, что смотрел совсем не сверху вниз. Мягкая поза. Руки на виду, но лежат спокойно, одна поверх другой. Может, конечно, она просто так сильно устала, что у неё уснул инстинкт самосохранения, но она совсем от него угрозы не чувствовала.

— Так это, получается, километра полтора, — протянул он. — Ну даёшь. Быстро ты. Я даже не знал, что вы так быстро летать можете. Ещё и с ношей.

— Надо было заранее улететь побыстрее и подальше, — посетовала Элета. — А теперь…

— А теперь вы здесь, — сказал спокойно Марек. Она ожидала что-то вроде “в безопасности”, но, к его чести, он ничего подобного не сказал. — И его лечат.

— Лечат, — эхом отозвалась она, всхлипнула и отвернулась в сторону.

— Ты всё, что могла, уже сделала.

Элета резко выдохнула.

— Это уж точно, — процедила она негромко. — Я уже всё сделала.

В груди кольнуло. Червь сомнений, который давным-давно там свился колечком, вцепился зубами в сердце. Сколько ты с ним провела времени? Сколько в мыслях поотрывала лепесточков от воображаемых ромашек, гадая сама о себе: любишь, Элеточка, или не любишь? Сколько могла выбрать в своей маленькой жизни других дорожек; сколько из них заканчиваются на операционном столе? На скольких дорожках ты даже напоследок ничего хорошего сказать не успеваешь?

Марек добродушно на неё сверху вниз взирал.

“Какие, в самом деле, глупые вопросы, — подумалось ей. — Он же там по-настоящему лежит, я же его кровь с рук стирала, это ж у него кости переломаны, я-то тут при чём?”

Но она знала, при чём. У неё крылья чесались. Просились в путь. Долго ты, Элета, мучалась. Долго фантазировала о том волшебном трепете в груди, о душевной боли, об эмоциональных бурях. Тебя создали для любви, а любви ты не чувствуешь. Ты ведь знаешь…

А знаешь ли?

Она взглянула на Марека. Хорошее у него лицо было, открытое, широкое, морщинистое. Редко когда она рядом с людьми себя так спокойно чувствовала. А ведь обычно они о её присутствии даже не подозревали.

— Я хочу улететь, — выпалила она. — Я хочу его оставить. Разве ж это нормально?

Он медленно пожал плечами.

— Я не знаю, — сказал он. — Иногда самое лучшее — и правда оставить. Но, мне кажется, ты не зря его сюда принесла.

— Может, и не зря, — молвила Элета. — Может. Только… Просто… Я не знаю. Я думала… До этого мёда, до этого выстрела… Я думала его оставить. Совсем. Навсегда.

Марек совсем не удивился. Только спросил, наклонив чуточку голову:

— Почему?

— Потому что голову не хочу морочить, — сказала она, чувствуя, как наливаются слезами глаза. — Потому что, мне кажется, мне… Рано. Я знаю, как должно быть у других, но не знаю, как должно быть у меня. Я же Элета. Сайфейри Мод четыре-три-эр, что бы это ни значило. Я же про любовь… для любви… И мне с ним хорошо, он хороший, и я за него так боюсь, но…

Она всплеснула руками. Ей не хватало слов. Может, словарный запас ей тоже специально порезали. Про любовь надо только розовой поэзией, с аханьем и оханьем, с рюшечками, с бантиками и, обязательно, с регулярными ссорами. Любовь – она воздушная, что пенопласт. А не про любовь — это не для Элеты, и Элета не для этого.

— Должна же быть тайна, — проговорила она. — Должна быть романтика.

— А у вас её нет?

— Может, была, — помотала она головой. — А теперь всё просто… обычно. Даже этот полёт за мёдом. Естественно. Просто. Ровно. Мне хорошо, но без трепета. Струны играют, но не рвутся. Я не страдаю.

Она почти сорвалась.

— Ты понимаешь?! А теперь он уми… он ранен, и он думает, что я его люблю, а я даже не знаю…

— Конечно, — кивнул он тут же, и она на него подозрительно воззрилась. Но Марек на неё даже не смотрел. У него глаза затуманились. — Играют, но не рвутся. Да. Красиво сказано. Хорошую они с тобой работу проделали, Элета. Первоклассную. Чистые чувства — на первый план. Чтобы всё дрожало. Чтобы страдать…

Он постучал по столу кончиками пальцев, отбил короткую дробь.

— …И всё-таки они просчитались, — проговорил он негромко, и на его губах расцвела улыбка. — Всегда бы так.

— А?

Его взор прояснился. Он глянул опять ей в лицо.

— Я тебя, конечно, держать не стану, — проговорил он. — Но струны, и трепет, и вся эта блажь — это влюблённость. Про неё, Элета, болтают много, и даже больше, чем про любовь. Знаешь, почему? Её легко продать. Её продавали на страницах, на экранах, на чипах, и даже через живых людей пытались продавать. Она недолговечна. И она повторяется. Раз за разом.

Он усмехнулся себе под нос.

— Она — как наркотик, и её многие ищут, и в помощь тем, кто её ищет, кто-то придумал даже таких, как ты. Она прекрасна. Опасна. И… — он пожал плечами. — Не так уж, если честно, и ценна.

— Что ж тогда ценно? — спросила сайфейри.

Он потёр пальцами подбородок и улыбнулся.

— А вот это уже ты мне скажи.

***

Полчаса спустя Тирзе присоединилась к ним в подсобке. Марек немедленно предложил ей чаю, и она кивнула, усаживаясь рядом с ним за стол. Элета пристально наблюдала за тем, как эти двое обмениваются десятками крошечных жестов: мимолетные взгляды, отточенные годами привычки, даже банальные изгибы их тел в непосредственной близости друг к другу. Потом Тирзе её заметила — опять запоздало — и довольным тоном ей сообщила, что с её другом всё будет в порядке. Элета благодарно им обоим кивнула. Марек ей напоследок довольно подмигнул. Она соскочила со стола, взмахнула крыльями и понеслась в операционную, где нашла Крифа на столе. Он лежал на боку, мерно посапывая. Рука покоилась в аккуратной перевязи, свежая розовая кожа влажно блестела. Его искалеченное крыло заменили новеньким, темнее на пару оттенков. Конси Речеф ей что-то сказал, но она даже не услышала.

Она присела рядом с Крифом. Его губы были слегка приоткрыты. Она наклонилась и осторожно поцеловала его в лоб.

— Вы с ним посидите? — будничным тоном спросил Конси Речеф.

— Конечно, — сказала Элета. — Всегда. Слушайте… Почему вы нам помогли?

Мясник пожал плечами.

— Сегодня вы, завтра — я, — молвил он, а потом — отвесил ей маленький поклон и вышел.

Она осталась, прокручивая в голове разговор с Мареком. Он окончился сумбурно. Она что-то выпалила, отчаянно избегая слова на букву “л”, но он всё равно её прекрасно понял, и помог всё в слова оформить. Слова о рутине, и о времени, о надёжно прикрытой спине и крепком плече рядом. Слова о вечном. Слова о мелочах, на которые не смотришь в первые мгновения, но с которыми решаешь жить целую вечность, потому что они в простую житейскую радость.

Она ещё сомневалась. Её запрограммировали крепко: за один вечер не стереть, не вырезать. Сердце ещё желало пообливаться кровью.

Но она пообещала себе, что больше никогда не вернётся к пустой коробке на свалке. 

Другие работы:
0
22:05
373

Достойные внимания