Вознесение

Лин пребывал в том состоянии возбуждения, когда все попытки уснуть разбиваются о скалу мыслей, роящихся в голове, словно пчелы в потревоженном улье. У него никак не получалось отвлечься и забыться, пускай беспокойным, но все-таки сном. Из головы совершенно не выходила фраза, которая была виновницей этого переполоха: «Уже завтра наступит тот самый день! Твой день рождения!» - произнесенная Сафи, когда он заходил к ней, чтобы вручить свой прощальный подарок. Это было всего несколько часов назад, а ему казалось, что с того момента уже прошла вечность.

Крепко сжав металлический крестик, всегда висевший на груди, он задвигал губами произнося молитву: «Отец наш всевышний, спасибо, что вёл меня все эти годы и не давал сойти с верной тропы, направляя и поддерживая. Да светится имя твоё. Да не угаснет светоч благоверного огня в детях твоих. Аминь». Закончив, он улыбнулся, своей нежной и доброй улыбкой, которую сейчас никто не видел, но и предназначалась она не для людей.

Почувствовав облегчение, он вновь повернулся набок и попытался отключиться от всего, но оставившие его на несколько мгновений мысли набросились с новой силой, словно поджидали того момента, когда жертва вновь расслабится.

Вчера, в свой последний день на заводе он старался изо всех сил. Ведь на него смотрели остальные, кто остается здесь. И он должен был подать им хороший пример, того кто до последнего вкладывает всего себя в работу, а не пытается ее выполнять для вида. Ведь Всевышнему все известно. И там ты уже не сможешь увильнуть, ведь «вся правда в глазах прочтется и воздастся каждому по делам его».

И он справился. Он сделал что должно. Он весь день точил деталь за деталью, а когда солнце скрылось, подгонял их друг другу. Проверял, чтобы все работало, чтобы двигатель пел, ведь не для себя старался, для святых, что ходят по земле этой, вместе с нами грешными. И хоть ушел оттуда ближе к девяти, изможденный и обессиленный, но он закончил. И, пожалуй, это была его лучшая работа, которой он гордился без зазрения совести.

Он повернулся на другой бок, пытаясь устроиться поудобнее и вновь отключиться, но и эта попытка была обречена на провал. Перед его взором начали проноситься все, с кем он работал эти годы, и Лин даже немного удивился, когда почувствовал, как в глазах защипало, а по щеке скользнула слеза. Ведь он их больше не увидит.

Непоседу Жафа, с его вечно улыбчивым, сплошь покрытым веснушками лицом, которое всегда так забавно вытягивалось, когда его очередная шалость вскрывалась и на него обрушивался праведный гнев, спаси отче его душу. С закрытыми глазами он зашептал «Отец, я знаю, ты слышишь. Молю тебя за душу его. Этого несчастного, что вечно подтрунивает над другими, обрекая себя на мученичество после жизни. Я знаю, он не со зла такой, просто дух его беспокойный не дает ему смирения. Но внутри он добрый, всегда протягивающий руку помощи, кто бы не попросил. Ты все видишь, но я молю тебя. Прости ему все прегрешения его. Он образумится. Вот увидишь. Аминь».

Следом вспомнилась тихоня Дерен. Маленькая, трудолюбивая пчелка. После работы на заводе всегда спешившая к сестрам милосердия, отдать свой долг помощи ближним. Ухаживала за ними каждый день, до поздней ночи. И всегда вызывалась добровольцем, где бы не требовалась ее помощь. «Ангел во плоти, прости господи, такое сравнение. Молю тебя, прикоснись к ее челу, дай сил, ведь живет ради других, ни минуты на себя не тратит, все о людях заботится. Я старался ее поддерживать как мог, но теперь меня не будет, только на тебя уповать остается Боже, не оставь ее одну».

И, конечно же Хирн, третий из его подопечных, кого он воспитывал и обучал. Кого направлял и помогал. Хирн всегда напоминал ему себя молодого. Такой же смиренный и послушный, такой же упертый и требовательный к себе. С ним расставаться было тяжелее всего. Он последним подошел и заплакал, когда просил его благословить. «Боже дай ему сил и крепости духа, чтобы не усомнился он в тебе, как я когда-то. Чтобы верил и помогал верить другим. Чтобы прожил праведную жизнь. И не терял веру в тебя, чтобы не случилось. Аминь».

Попросив за всех, он надеялся, что сейчас стальная рука бессонницы ослабнет и он отправится в мир забытья. И вроде бы ему даже стало казаться, как он медленно погружается в сон, но в тот же момент, ощутив давление немного ниже живота, Лин выругался.

«Спать видимо не придется и пора бы с этим уже смириться» - подумал он, открывая глаза и поднимаясь с постели. До рассвета еще оставалось пара часов, может чуть больше. За окном светила луна, давая достаточно света в скромной обители, где последние пятнадцать лет обитал Лин. Эту квартирку ему выдал на совершеннолетие отец прихода. «Дабы трудился он на благо господа Бога и не беспокоился о крове насущном». Здесь было все, что ему было нужно – в одном углу крепко сбитая деревянная кровать, в другом - видавшая, пожалуй, еще молодых святых отцов, кухонька. Напротив входа располагалось два закутка - одним из них был чуланчик, который Лин использовал как гардероб, а второй представлял собой туалет и, по совместительству, душевую – все утекало в неизвестную дыру в полу. И куда она вела, он даже не подозревал. Назад не возвращалась и слава Богу.

Как раз туда и направился Лин, чтобы облегчить ночной позыв. Белая рубаха, доходившая до пят, покрывала все его измученное за рабочий день и бессонную ночь тело и бессовестно липла со всех сторон. Ночь была жаркой, но он не мог ее снять, ибо «вид нагого тела вызывает постыдные мысли, от коих надо бежать как от гиены огненной» - так их учили в семинарии, точнее вбивали розгами, когда кто-то нарушал все эти бесконечные заповеди.

Он вновь поймал себя на том, что злословит, и молитва тут же сорвалась с его уст:

«Прости меня отец всевышний, я слишком устал, чтобы думать разумно. Благодарю тебя за наставников, что ты ниспослал мне, за их терпение и нрав, ибо только с их старательностью и прилежностью из меня получился достойный сын твой. Благослови меня, ибо именно сегодня я должен быть чист пред тобой».

Губы сами прошептали слова покаяния и поцеловав крестик он наконец смог поднять подол и выпустить то, что так сдерживал, ворочаясь на своем жестком ложе.

Освободившись от сдерживающих его свободу терзаний, он открыл кран, висевший тут же над пропастью и умылся прохладной водой. Это придало ему бодрости, хотя он и чувствовал, что ненадолго.

Вернувшись в комнату, он приблизился к красному уголку. Время ещё было и Лин, как и всегда, хотел потратить его с пользой. Он зажег свечи и встав на колени зашептал, повторяя одни и те же слова, что твердил на этом месте каждое утро, с мольбой всматриваясь в лики тех, кто с немым укором взирал на него сверху. «Отче наш, я отдаю тебе всего себя, свою душу и свое тело, свои помыслы и свой разум. Все, что я делаю, я делаю с мыслями о тебе. Все, что я создаю, я создаю лишь ради тебя. Все, что я желаю, это быть с тобой и служить тебе вечно. Прими же меня и мой дар, ибо я открыт пред тобой и все намерения мои чисты. Молю тебя о благословении, ибо ты есть смысл моей жизни и моего существования. Аминь».

Лин вновь поклонился иконам и поднимаясь узрел перед внутренним взором Сифу. Его вечный соблазн. Его запретный плод. Ту, что в мыслях изводила его много ночей подряд. Из-за которой он чуть не сдался, чуть не поддался зову тела, чем нарушил бы запреты святые. Мысли повели его дальше. И взгляд его синих глаз упал на плеть, что лежала на небольшом столике перед иконами. Только она уберегла его от позора, от нашептываний лукавого. «Господи, прости меня. Ниспошли ей благодать всяческую, чтобы оставалась она самой прекрасной, до того самого дня, когда призовешь ты ее к себе. Молю тебя, пусть не знает она горя, и ничто не омрачит ее светлый лик. Ни на земле, ни на небесах. А я всего лишь человек, и как бы ни старался - я слаб и склонен к похоти и грязи. Но пусть не упадет мой грех на нее. Пусть всегда остается она тем светлым образом, что до сих пор храню я под сердцем. Убереги ее от дьявола. Аминь».

Ведь не дремлет нечистый, всегда прячется за углом, чтобы утянуть, украсть твою душу. Единственное ценное, что есть у каждого человека. Но Лин выдержал, он помог силе духа плетью, помог укрепить его и удержался от того, что так сильно его манило. Но, если плеть помогла сдержать непослушное тело, то мысли его поддержал тот, кто стал ему словно отцом, коего он никогда не знал - Гекр, их бывший бригадир на заводе. Сколько он маялся с Лином, когда тот только попал к нему по распределению из семинарии. Сколько лет назад это было?! Пятнадцать уже прошло, а оглянешься, словно только вчера случилось. Всю душу свою вложил в него, несмышленыша. Семь лет назад ушел.

«Теперь он с тобой, Всевышний. Каждый день работая, чувствовал на себе его взгляд, словно под присмотром находился. День ото дня все делал, чтобы гордился он. Гекр всегда был строг, но справедлив. Ты же милостив и хвала тебе за это! Аминь».

Вспомнил Лин и пастора Агира, у которого только в воскресенье был на службе. И с которым тоже успел уже попрощаться. Святой человек. Все отдал, чтобы помогать простым смертным понять Бога и наставлять их на путь истинный. Обменял свое бессмертие на жизнь грешную, среди нас, беспокойных. «В верных руках слово твое, Господи. Самоотречением своим подают они пример служению тебе. Будь вера каждого также сильна, настало бы царство божие на земле. Но порочны мы и грешны, ибо слабы духом и плотью и только святые не дают нам впасть смуту, да будет благословлен каждый шаг их на земле этой. И да обойдут их хвори и немочь. Уповаю на тебя, Господи, защити их от всего и придай сил вновь и вновь биться за каждую душу в этом мире. Аминь».

Помолившись, он поднялся и убрал постель, аккуратно сложив постельное белье в углу кровати. Оно было еще немного влажное ото сна. После чего Лин достал из-под нее старенький чемоданчик, открыл его и бережно уложил туда сложенные белые простыни и одеяло. Закончив здесь, он направился к холодильнику. Питаться сегодня не полагалось, но он и не планировал, просто хотел убедиться, что все оставляет чистым. Точно таким же как было, когда он въехал сюда много лет назад.

Открыв дверцу и обнаружив там яблоко и молоко, он достал их и аккуратно упаковал в отдельный пакет. Заметив на полке коробку из-под овсяной каши, он дотянулся и отправил ее к остальным продуктам. «Вроде бы все» - сказал он себе и завязал пакет, поставив его у входа, после чего открыл чулан и вытащил несколько серых ряс, которые тоже уложил в чемодан.

Взглянув в сторону окна, он на секунду полюбовался только начинающим светлеть небом, но через мгновение вздохнул и отвернулся, не желая давать грусти лишний повод наброситься на него. Пора было идти в душ, скоро рассвет, а ему надо еще успеть смыть с себя все нечистые мысли перед выходом. Ибо скоро нужно будет закрыть чемодан и покинуть это жилище.

Холодная струя воды резко обожгла измученное бессонницей тело. Обычно Лин не позволял себе так беспечно относится к живительной влаге, ведь «все, что дано человеку должно расходоваться бережно и лишь в нужды минуту». Но сегодня был особый день и ему хотелось хоть немного ощутить этого праздника, хотя бы и так. В эту секунду он старался ни о чем не думать, а только ощущать как вода струится по коже, унося вслед за собой все его мысли. Те, что мучали совсем недавно и те, что так никогда и не смогли найти путь к его сознанию. Те, что сбивают с пути истинного и те, что возвращают назад. Но главное ему хотелось, чтобы вода унесла его страхи и сомнения, что так внезапно напали на него несколько недель назад. Он не понимал их природу и очень бы хотел просто их выключить, но не получалось. Что бы он ни делал они всегда возвращались и более того, с каждым разом вгрызались в него с большей силой. И даже сейчас, стоя под душем он ощущал как сквозь шум воды внутри словно что-то заунывно скребется, требуя к себе внимания.

Не так давно Лину начало казаться, что происходит что-то неправильное, что-то противоестественное, но он совершенно не мог понять, что именно. Это было ощущение, которое просто висит в сторонке, словно напоминание или предупреждение.

В какой-то момент он даже подумал, что это демоны, которыми их так долго пугали за время учебы, решили за него взяться. В тот миг он настолько испугался, что опрометью бросился к отцу Агире, для чего ему даже пришлось отпроситься с работы, чем невероятно удивил своих подопечных. Но тогда пастырь успокоил его, объяснив, что это всего-навсего обычный страх перед чем-то новым и неизвестным.

Успокоить-то успокоил, только тревога никуда не делась, а день ото дня лишь усиливалась. Он старался изводить себя работой, и это даже в какой-то степени помогало, но наступал вечер, и он вновь оставался один на один со своими мыслями и страхами.

Лин поднял голову, чтобы струи воды, разбиваясь о лицо не давали проникнуть его сомнениям глубже в душу. Сегодня ему как никогда требовалась решительность и сосредоточенность.

Выйдя из душевой, он достал единственную оставшуюся в шкафу рясу белого цвета и аккуратно разложил ее на постели, чтобы внимательно осмотреть. Не то, чтобы у него было время сейчас что-то исправить, просто хотелось удостовериться, что хотя бы в этом он полностью готов.

Но ни единого грязного пятнышка, при самом внимательном осмотре, найдено не было, лишь несколько, почти незаметных, темных волосков на белоснежной льняной ткани, вот и все, что могло омрачить его внешний вид.

Где-то в глубине души он выдохнул с облегчением, но одновременно с этим и слегка расстроился. Он начинал понимать свои переживания и очень боялся того, что понимает их правильно. Лин не хотел ехать на церемонию. Было ужасно себе в этом признаваться, но он бы предпочёл вернуться на завод, чтобы вновь изо дня в день корпеть над деталями. При этом он стал тут же сам себя уговаривать, что ему оказана честь, что об этом дне каждый мечтает с момента своего рождения.

Может быть это с ним что-то не так?! Может быть он считает себя слишком недостойным?! Лин рылся в себе пытаясь найти ответы, но их почему-то не было. Этому моменту в жизни не учили книги, там все было описано общими фразами, вроде «самый торжественный момент» и «величайшее испытание», но о том, как справляться с самим собой речи не было.

- Может в этом и заключается испытание? – задал он сам себе вопрос, даже не заметив, что произнёс это вслух.

«Тогда я должен, просто обязан быть стойким!» - подумал он, обернувшись к окну и улыбнулся первым лучам пробивающегося солнца. В тот же момент в дверь негромко, но настойчиво постучали.

Когда Лин открыл дверь, в комнату, слегка отодвинув его, вошли два здоровенных монаха. Оба были в чёрных рясах и такого угрожающего вида, будто его должны вести не на церемонию, а к позорному столбу.

Внимательно осмотрев все, они вернулись в коридор, где их все в той же позе ждал растерянный Лин. Один молча поднял чемодан стоявший на полу и вышел наружу, а второй, мягко, но крепко взяв его за локоть подтолкнул к выходу.

Они ехали в отличном образце машины, которые производил завод, на котором Лин работал уже пятнадцать лет. Странное ощущение сегодняшнего дня его не покинуло, а только безостановочно усиливалось. Из-за чего, по крайней мере Лин хотел в это верить, у него рождались ужасные мысли, с которыми он уже даже не пытался бороться. К примеру, сейчас он задумался над тем, что за все это время сам ни разу не ездил на результате своего труда. Эти мысли уже не вызывали стыда и почему-то не срабатывал рефлекс о молитве. Он был в полном замешательстве и совершенно растерян. Лин смотрел на монахов, сидевших на передних сидениях, и думал, а в чем же состоит их труд?! Что они создают на благо всевышнего?! И наслаждались ли они результатами своего труда?! Но единственное, что он знал об этой епархии, так это то, что они следили за порядком и соблюдением заповедей. Хотя лично ему никогда не доводилось с ними связываться, поэтому он не мог даже представить в чем состоит их ежедневное служение.

В нем как будто проснулась его юношеская шалость, он вновь ощущал себя словно выпускником семинарии, таким же дерзким и не послушным. Хотелось вновь пробовать границы дозволенного и бунтовать. Он никак не мог до конца понять, что с ним происходит. А главное почему в нем вновь бурлило тоже самое чувство, как и в тот день, во время праздника их выпуска, когда они с Фапом забрались в кабинет смотрителя, чтобы подменить свои распределения. До которых, к слову сказать, они так и не добрались, наткнувшись на пару бутылок вина, стоявших в шкафу. Конечно же им не могло прийти в голову украсть, это же тяжкий грех, но вот попробовать им показалось вполне допустимым.

Лин улыбнулся, вспоминая эту историю. Их, ни разу доселе не вкушавших этого напитка так и нашли, валяющихся в кабинете, рядом с наполовину опустошенной бутылкой. Всыпали им, конечно, знатно. Чтобы помнили.Да и распределения все-таки поменяли, но уже на более «трудополезные» и «как можно дальше друг от друга». И он почему-то очень точно вспомнил все подробности, но больше даже то чувство из-за которого они пошли на все это, чем о последствиях.

И вот сейчас его вновь захватывало это желание озорства. Конечно, совершенно не к месту и абсолютно не вовремя, но он ничего не мог с этим поделать, как и с тем страхом, что все еще гнездился внутри. Ему хотелось сейчас же выпрыгнуть из машины и бежать куда глаза глядят, без остановки и оглядки! И только каким-то нечеловеческим усилием он сдерживал себя. «Боже, помоги мне, дай мне сил собраться с духом. Я не знаю, что со мной, но дай мне сил. Сейчас ты нужен мне как никогда!».

Один из монахов видимо заметил с какой силой Лин сжимает крестик и как беззвучно двигаются его губы, потому что вдруг произнёс:

- Нервничаешь?

Лину очень не хотелось признаваться и открывать душу этому человеку, но и врать он не умел. Поэтому нехотя кивнул.

- Не стоит, - коротко бросил все тот же монах и после паузы продолжил, - все, кто едут на церемонию нервничают, но это лишнее. Там все будет хорошо.

У него был низкий грубоватый голос, в котором ощущалась искренность, наверное поэтому Лину стало немного легче и он попытался улыбнуться этому, на первый взгляд, совершенно не приветливому человеку.

Лин хотел сказать что-то, может быть даже завязать беседу, но передумал. Он не знал этого человека, его мысли и глубину веры, поэтому и разговор мог зайти совершенно не туда, куда ему требовалось, из-за чего он просто отвернулся к окну.

Лин видел людей, не торопливо, но и не задерживаясь, двигавшихся навстречу новому дню и встречавших его добродушной улыбкой. Он видел, что все они счастливы, и ему тоже до боли в груди, захотелось быть сейчас одним из них, идти где-то рядом на любимую работу, где его бы встретили подопечные. Но все это было уже в прошлом и в этот момент осознания, будто невидимая рука стёрла ту робкую улыбку, что у него не так давно появилась, после слов монаха. Он даже вновь ощутил лёгкое пощипывание в глазах и слезы почти успели пробить его оборону присутствия духа, но машина резко затормозила.

- Приехали – сказал все тот же монах и потянул ручку двери.

Они остановились перед огромным зданием городского собора. Шпили этого величественного строения словно упирались в небеса, и если бы, Лин не знал, что это невозможно, он мог бы подумать, что из собора в небеса ведёт лестница, по которой святые отцы поднимаются в царство небесное, где получают благословение ангелов, а может быть даже и творца…

Но конечно же он знал, что это не так. Это все детские байки, которыми они делились между собой во время учебы, перед тем как уснуть и над которыми смеялись их наставники, в тот момент, когда кто-то из класса решал спросить о чем-то подобном. Все это было так давно, Лину казалось, что все забыто, но моменты всплывали один за другим будто сами по себе. Как тот случай, когда Тивси назвал отца Джугги переодетым ангелом, который следит за каждым их шагом. И ведь действительно так можно было подумать, из-за невероятно безмерной рясы и странных складках на спине. Но…

Здесь его мысль прервалась монахом, видимо уставшим ждать, когда Лин сам выйдет из машины и решившем несколько ускорить процесс:

- Не робей, пойдём скорее, думаю тебя уже заждались.

Лину показалось, что он старался добавить максимум участия в свои слова, но при этом в них все равно сквозило нетерпение, которое испытывал монах и это никак не добавляло желания идти за ним. Но, как бы то ни было, он знал, что этот день настанет и всю жизнь готовился к нему. Хотя скорее он просто принимал его неизбежность и зачастую просто об этом не думал, но вот он здесь и сейчас. И…пора. Лин вздохнул и выбрался из машины, монах тут же закрыл за ним дверь, и они двинулись к центральному входу.

Войдя внутрь, под своды этого величественного храма Господня, он ощутил некую лёгкость, которая всегда появлялась, когда он попадал в места, отмеченные Его дланью. Он посмотрел наверх, куда стремились величественные колонны, поддерживающие свод этого здания, а также в ту часть, куда вела церемониальная лестница. Она была, как и всегда, прекрасна. Белые ступени, покрытые красной дорожкой и перила, украшенные цветами. Она действительно была высоченной и уходила под потолок и ему вновь захотелось поверить в ту детскую байку, хотя быть может она и не была ей вовсе…

Внутри было столько места, что сюда могло поместиться несколько таких заводов, как тот, на котором работал Лин. Огромные цветные витражи заливали пространство ярким солнечным светом. Все было украшено росписью и необыкновенными по красоте фигурами, святых и ангелов. Посреди этого великолепия он видел сотни послушников, сейчас молившихся, стоя на коленях. Видел и святых отцов, что вещали с пьедестала, а также отдельную группку людей в белых рясах, стоящих в сторонке, и представлявших собой сбившихся в кучку, трясущихся от страха людей. Хотя быть может, ему просто так казалось.

Монах, который говорил с ним ранее, плавно подтолкнул его в их сторону и Лин, все также молча, повиновался.

«Я не один». Эта мысль успокаивала. Конечно, она не перекрывала тех страхов ожидания, и желание бежать без оглядки тоже никуда не исчезло, но стало чуть легче. Хотя бы он не один. Лин приближался и пытался всмотреться в лица тех счастливчиков, кто, как и он, одели сегодня белую рясу. Тех, у кого тоже сегодня был день рождения.

Они все неистово молились, не одинаково, каждый по-своему, но оттого не менее яростно. За свою жизнь Лин повидал массу молящихся, и по тому, как люди говорили с Богом, мог многое сказать о том, что у них на душе. К примеру, вон тот коренастый паренёк с краю, шепчущий что-то с бешеной скоростью, чересчур нервничал, пытаясь скрыть свою сегодняшнюю нервозность. Он явно был не слишком умён, оттого пытался с головой погрузиться в то, что умел лучше всего. Другой, стоявший рядом с ним, наоборот, был словно невероятно спокоен, губы его не двигались и мышцы лица были совершенно расслаблены – можно было бы сказать, что он не переживает, но это было не так, этот был из тех, кто просто смирился с неизбежным.

Лин обвёл взглядом оставшихся и медленно опустившись на колени рядом с ними, закрыл глаза и зашептал: «Боже всемогущий, прошу тебя об одном, будь со мной сейчас, не отступай ни на минуту. Положи свою длань мне на плечо, чтобы я не устрашился грядущего и с достоинством принял наказанное. Ты велик и всеведущ, и знаемо тобой, что всегда я был верным слугой, и да хватит мне сил останусь и впредь. Умоляю тебя лишь о поддержке в этот сложный час. Аминь».

Закончив молитву, он не сразу открыл глаза, а ещё подождал некоторое время, прислушиваясь к своим ощущениям. Конечно же он не ощутил никакой длани на плече или где бы то ни было, но ему показалось, что тревога немного отпустила. В этот момент по залу разнесся громогласный голос одного из святых отцов и Лин открыв глаза, поднялся.

- Дети мои, приветствую вас под сводами дома Господня в этот торжественный день! Ровно 33 года назад родились эти прекрасные юноши, и сегодня, как завещал нам наш Отец Всемогущий, мы празднуем Вознесение их в царствие Его! Возрадуйтесь же! Вам выпала честь подняться по небесной лестнице и войти в ворота Божие! Подойдите!

Вся небольшая группка двинулась к возвышению, на зов святого отца. Все послушники, провожая процессию в белом, расступались с улыбками, которые можно было бы посчитать завистливыми.

Лин, каким-то образом оказавшийся первым, всматривался в эти, повёрнутый к нему лица. С одной стороны, в них не было ничего не обычного, но все же он словно что-то видел впервые и лихорадочно пытался понять, что именно. Но это было такое зыбкое ощущение где-то на границе сознания, что ему никак не удавалось его ухватить. Может быть, если бы у него было чуть больше времени, это вполне бы удалось, но он уже практически подошёл к пьедесталу вплотную, и вновь услышал слова святого отца:

- Как зовут тебя, сын мой? – спросил он торжественно.

- Лин – негромко отозвался тот.

- Поднимись же ко мне, Лин!

Он повиновался. Молча поднявшись на пьедестал к священнику, который уже держал в своих руках кубок.

-Отпей и взойди на небесную лестницу, сын мой! – все также громко произнес он.

Лин послушался. Это было вино. Его чуть горьковатый привкус, как и в тот день, в семинарии слегка обжог, и как огненный шар пронёсся вниз, остановившись в районе пупка, продолжая там тлеть. Ему тут же стало слишком жарко и мысли начали путаться.

- Ступай же! – вновь загремел голос священника и для придания смелости, слегка подтолкнул Лина в нужном направлении.

И он, словно во сне побрел дальше, чуть пошатывающийся походкой, начав свой медленный подъем, а в след ему уже слышалось:

- Помолимся дети мои за бессмертную душу нашего брата и друга, Лина!

На последней площадке его ждала дверь, обитая красным бархатом, которую окаймляла искусная резьба в виде трубящих и парящих в небесах ангелов. Снизу по-прежнему раздавалось пение. Лин медленно подошёл к двери, и не зная что делать, робко постучал. Под бархатом оказался какой-то мягкий материал, так как его попытки, словно утонули в этой двери. Но его удивление и неловкость были прерваны, внезапно дверь приоткрылась и чей-то тихий и миролюбивый голос ласково произнёс:

- Входи, сын мой.

Подъем был долгим и действие алкоголя слегка ослабло, хотя первые пролеты давались ему с трудом. Стоя перед этой дверью, он с трудом сдерживался, чтобы не развернуться и не бежать с криками вниз, и, если бы ни этот голос, он бы вряд ли смог найти в себе силы, чтобы войти внутрь. Но за всю свою жизнь он привык доверять священникам, святым отцам, да и просто тем, кто старше. И сейчас этот голос его манил, при этом так сильно, что он не хотел больше думать ни о чем другом. Внутри него отчаянно боролись две силы, какой-то животный страх и другое, не менее сильное желание покорности, то из-за которого хочется не думать ни о чем, чтобы кто-то другой принимал решения, а он бы просто слушался и выполнял, что велено. И оттого сейчас, после этих слов, он словно жаждущий в пустыне двинулся внутрь. Желая, чтобы весь ужас в его голове прекратился, и чтобы все скорее закончилось.

Комната была небольшой и очень светлой. Перед ним, в ярко-алых одеждах стоял святой отец. Это был невысокого роста старик, с невероятно добрыми глаза и теплой улыбкой, с которой он приглашал Лина подойти ближе.

- Сейчас тебя ждёт последнее благословение перед твоим Вознесением, сын мой. Подойди и встань на колени, – проговорил он это с такой нежностью в голосе, что Лину ни на секунду не пришло в голову как-то противиться этой просьбе.

Он сделал несколько шагов вперёд и встал на колени перед этим человеком.

- Закрой глаза и помолись со мной… - прозвучала то ли просьба, то ли приказ.

Лин так и поступил. Он прикрыл глаза и очень хотел проговорить какую-то молитву, но перед ним, как назло, встали все те послушники, мимо которых он проходил не так давно и его вдруг поразила догадка, он понял, что с ними было не так – их глаза. Они были совершенно фанатичны. В них огнём горела вера и они были готовы на что угодно, что бы на сказал им святой отец. И в тот же момент он вновь услышал тихий и неторопливый голос святого отца, от которого эти мысли стали мгновенно улетучиваться, теряясь среди слов молитвы.

- Благословляю тебя сын мой… - он ощутил прикосновение ко лбу чего-то холодного и подумал, что это крест, который святой отец держал в руке, а мысли продолжали путаться и биться словно в коконе, пытаясь прорваться сквозь непонятно откуда взявшуюся завесу, - что праведно прожил свою земную жизнь и готов вступить в царствие твоё…

Но за секунду до того, как святой отец закончил, Лин открыл глаза. Даже сквозь пелену, весь его организм кричал об опасности. И открыв их он увидел, как странное чёрное устройcтво приставлено к его лбу, а к нему из-под стола, стоящего за священником, тянется длинный серебристый шнур. Но даже видя все это, он боялся пошевелиться, ибо прервать святого отца хоть и не смертельный грех, но очень близкий к тому.

- …Аминь! – договорил священник и опустив взгляд, увидел в широко распахнутых глазах Лина смесь ужаса и растерянности, но широко улыбнувшись тихо прошептал «Прощай» и сжал кулак. Стержень, пробив череп, отбросил послушника назад, где он продолжал недолго биться в конвульсиях, после чего затих.

- Бог принял тебя – проговорил он и подойдя к двери, прикрыл ее. За ней оказался небольшой рычаг, который он легонько потянул на себя. Люк откинулся и безвольное тело послушно скользнуло в темноту.

***

К вечеру святой отец Вигор, без сил упал в кресло, стоявшее в углу. Кровь, все ещё медленно стекала по складкам его балахона. На последнем Вознесенном он не удержался и наполнил свой кубок живительной влагой. Поэтому сейчас, подняв чашу над головой он еле слышно произнёс почти белыми губами:

- Если не будете есть Плоти Сына человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни, - и на последнем слове залпом опрокинул чашу, жадно глотая то, что не так давно текло по венам ещё молодого, но слегка полноватого паренька. От губ, через щёку, текла тонкая струйка красноватой жидкости, но Вигор не замечал этого. Единственное, что он сейчас чувствовал, это как все его тело наполнялось силой. Его бросило в жар, который зародился где-то в глубинах его тела и быстро растекался по всем венам, наполняя их жизнью. Если бы сейчас Лин вновь взглянул, то не узнал бы в нем еще недавно слегка сгорбленного старика, он бы узрел статного крепкого мужчину, чья голова была седа, но руки ещё полны сил. И сейчас, гордо восседая, он осматривался новым, острым взглядом, словно впервые оказался в этой комнате.

Динамик, незаметно притаившийся рядом с огромной иконой захрипел и сквозь крики и девичьи повизгивания, он услышал властный голос, звучавший днем более торжественно:

- Вигор?! Давай быстрее, главное блюдо же стынет!

И добавив что-то неразборчивое – отключился.

Святой отец медленно встал и скрылся за неприметной дверцей, а уже через несколько минут гордо вышагивал вниз по торжественной лестнице, украшенной красной дорожкой и цветами.