Гул

— Бух! Бух! Бух! — раздались глухие удары: как будто кто-то долбил пустой внутри металлический короб.

На самом деле так и было. Долбились в дверь гаража. Старенького такого, типичного Российского гаража, какие стоят во многих хрущевских дворах и на прилегающих территориях.

Миша крепко спал и начал свое пробуждение только после десятого или пятнадцатого удара.

— Полиция, открывайте, — доносился откуда-то извне индифферентный мужской голос.

«Нападавших» было двое. Первый, что говорил, стоял возле ворот гаража и долбил по тонкому листовому металлу кулаком, обернутым меховой перчаткой.

Было холодно, чай не май месяц. И не июнь. И, даже, не август. Стоял декабрь, и мороз ударил по-уральски.

— Сань, давай снесем дверь, и делов тут, — подал голос второй человек в полицейской куртке с нашивками и шапке-ушанке, стоявший чуть поодаль гаража.

Первый спутанно отмахнулся, мол, погодь ты, и затарабанил с новой силой:

— Если вы не откроете, мы будем вынуждены ломать дверь!

К этому моменту Миша уже открыл глаза и тупо смотрел в потолок. Взгляд кружило. Фокус зрения качался по часовой стрелке. Немного тошнило: хотелось блевануть, но в тоже время не хотелось ничего. Даже шевелиться.

Миша смутно начал осознавать, где находится источник раздражения, а по совместительству ранний будильник. Он приподнялся на локтях. Дряхлый матрас издал неприятный писк. Через не могу спустил ноги на холодный пол, укрытый куском дырявого линолеума. Тусклое сияние настольной лампы, единственного источник освещения в этом гараже, выхватило стоявшие и хаотично разбросанные вокруг лежанки бутылки с алкогольным содержимым. Но было поздно.

— Блин! — нога зацепила бутылку пива, и Миша, не удержав равновесие, завалился вперед.

Он упал на четвереньки, больно приложившись коленями об пол. Резкая тошнота подступила к горлу, и его тут же вырвало прямо перед собой. Он застыл в такой позе, боясь пошевелиться и, ожидая второго позыва, какое-то время ловил взглядом все норовящую убежать из поля зрения нитку слюны на подбородке. Холодное вчерашнее пиво медленно подкатилось к ноге и намочило штанину, вылившись из упавшей бутылки.

Стуки прекратились. Похоже, менты услышали признаки жизни из гаража и решили дождаться развития событий.

Тошнота отступила, вернувшись обратно, куда-то вниз живота. Михаил рискнул подняться. «Господи, нужно просохнуть, я так больше не выдержу».

Только тут он понял, что обогреватель работает в холостую: газовый баллон опустел.

Он осторожно переставляя ноги дошел до массивного цилиндра с газом и, натужившись, закрутил вентиль подачи топлива. Холодные пальцы ломануло от резкого напряжения, что-то беззвучно хрустнуло. Он резко отнял руку, и принялся трясти кистью.

Ноги повели его вперед, с большой неохотой и скрипом открылся замок, и Миша распахнул двери в гараж.

На него уставилось две пары полицейских глаз, а перед ними в свою очередь предстал в свете ручного фонаря невысокий захудалый мужичок возрастом где-то за тридцать. Грязные штанины, берцы, мятый пуховик Adidas.

В небритое и опухшее лицо Миши нескромно тыкали фонарем, на что он сморщился и опустил взгляд. Затем оперся рукой о створку гаража, чтобы немного разгрузить ватные ноги. По телу ползла волна дикой слабости, в голове тихо, но настойчиво гудело.

Тот, кого окликнули Саней, скорчил полную пренебрежения гримасу, и сказал:

— Документики ваши, что делаете тут?

Миша полез во внутренний карман куртки - паспорт он всегда носил с собой, наученный горьким опытом. Помятая обложка с лицом Дэвида Боуви перекочевала в вытянутую руку.

Пока Александр листал страницы документа, в дело вступил товарищ:

— Вы на вопрос отвечайте, чем промышляете по ночам в гараже?

— Ничего... — голос внезапно просел, и Миша прокашлялся. — Ничего не делаю, спал я.

— Ну, темните вы, Михаил Владимирович, — лицо Сани скрывала темнота, но Мише показалось, что он улыбается.

— Знаете же о чем, я, не нужно так. Не впервой звонки с жалобой, — первый мент перестал листать паспорт, но отдавать его не спешил. — На той неделе третья приезжала часа в два ночи, в этот самый гараж. Вытащили тогда семь пьяных тел. КПЗ-то помните? Или память по синьке уже отшибло?

Михаил скромно потупил взгляд и испытал облегчение: свет, бьющий в глаза напоминал о притаившейся тошноте.

Второй мент наседал. Он подошел вплотную к Мише и положил руку ему на плечо:

— Мы войдем?

Не дожидаясь ответа, он отодвинул беднягу и шагнул внутрь гаража. Луч от фонарика забегал по углам, выхватывая предметы интерьера. Столик в углу с чайником и лапшой быстрого приготовления, стеллажи с инструментами, гитара на стене, грязный матрас на полу и много-много бутылок.

— На первый взгляд ничего, обычная помойка — донесся голос из гаража.

— Что случилось-то? — задал первый осмысленный вопрос Михаил. — Я просто спал... Да, прибухнул вечерком в одного, но этот гараж - моя собственность. Ничего противозаконного, капитан.

— Я не капитан, уважаемый, — сказал первый раздраженно. — А вот на ваш так называемый гараж регулярно поступают жалобы. Не знаю, что вы делаете тут: пилите что-то, сверлите... Оглянись, где ты находишься?

Миша задумался, уже осознавая, что в этот раз его в покое не оставят. «Черт, да пусть меня отвезут на ночь в обезьянник. Там хотя бы тепло и воздух уж точно свежее, чем здесь...»

Саня продолжил, выдыхая клубы пара:

— Тут вокруг пятиэтажки, спальный район. А время час ночи. Не знаю, что вы делаете, но этому конец.

— Да спал я, правда, командир. У меня инструмент-то даже весь не рабочий, компрессор вон стоит без масла, а дрель без аккума, можете проверить...

— Саня, постель теплая, шуметь тут правда особо нечему. Разве что гитара, — безымянный товарищ закончил осмотр и повернулся ко входу.

Чертов фонарик! Похоже блевану опять!

— Слышишь что-нибудь? Сейчас вроде тихо.

— Сейчас-то понятно, он стоит с пустыми руками передо мной. Разве что... — Александр прислушался, быстро зашел в гараж, нахмурился и вышел обратно на улицу. Обошел коробку по кругу и вернулся на место.

— Гудит что-то, но, видимо, не отсюда. Может во дворе.

— Да хрен с ним, забирай кадра, поехали на базу, — махнул рукой первый мент, выходя из гаража. — Пропустим покер, я и жрать хочу уже.

— Ну что, сам пойдешь к машине? Ты вроде не буйный, — Санек хлопнул по плечу Мишу и тут же пожалел об этом. Тот как-то позеленел и надул щеки.

— Ублюдок, блюй сюда, пока мы на улице! Блеванешь в пазике, убью нахрен! — «не капитан» взорвался, потеряв все наигранное спокойствие. — Леха, закрывай эту помойку и в машину. Нашли очередного алконавта на голову... Каждый день одно и тоже: бомжи, алкаши, наркоманы, как меня все...

Гневную тираду заглушили одновременные стук металлических дверей и звук кишечника, вывернутого наизнанку.

Через пару минут три силуэта зашли в припаркованный рядом «Патриот». Пустой двор озарило ярким синим светом, раздался визг буксующих шин, и двор опустел. В свете одинокого фонаря падали размашистые комья снега. Наступила почти полная тишина. Русская зимняя сказка.

Но если в этот момент кто-то пытался уснуть, мучаясь от инсомнии, у себя на кровати в двухкомнатной хрущевской квартире, то его ждала неудача.

***

— Ну как же ты, Димочка, считал неопределенности? — грузного вида мужчина с редкой копной седеющих волос на макушке откинулся на спинку кресла.

Его взгляд улыбался, оценивая сквозь широкие очки растерянно мнущегося с ноги на ногу парня.

— Вячеслав Сергеевич... — начал было пацан.

— Ну, что, Вячеслав Сергеевич, Вячеслав Сергеевич? Ты пишешь мне цифру три тысячи плюс-минус семь тысяч, — поучительно продолжал мужчина в кресле. — Статью написал! А ни один журнал такие результаты не примет. Вышлют на правку в лучшем случае! А того хуже, засмеют лабораторию нашу, да и весь институт.

По молодому было видно, что он готов сквозь землю провалиться. Читал, писал, а тут такое...

— Вячеслав Сергеевич, я бюджет же составил: высота до восьмидесяти процентов вклад вносит! — предпринял Димочка попытку реабилитироваться.

Вячеслав Сергеевич картинно вздохнул, но голос расслабил:

— Эх, учил вас, учил. Ну нельзя, так в науке, Дима, родной! Нель-зя! Думаешь, получил хреновый результат, нашел отмазку, и сбежал, хвосты поджав?

Дима нашел что-то любопытное в своих ботинках и замотал головой.

— Ты же высоту как считаешь? — спросил парня профессор, и, не дожидаясь ответа, продолжил. — По методике. Правильно. А в методике наверняка есть формулы, и ты, конечно, использовал упрощенные: эмпирические или полуэмпирические.

Профессор оперся руками о столешницу, натужно поднялся и вышел из-за стола. Доковылял до противоположной стены, где висела махонькая исписанная почеркушками досочка.

Нашел свободное место, и нарисовал маркером кружочек.

— Вот это, Дима, твоя формула для нахождения высоты.

Парень поднял взгляд на доску и кивнул. Вячеслав Сергеевич нарисовал три тонкие линии, уходящие от кружочка вниз, подписал их: a, b, c.

— Это параметры, не знаю, что конкретно там в этой твоей формуле, например, положим, скорость ветра. Где ты скорость ветра доставал?

— В общих данных на сайте анализа, Вячеслав Сергеевич.

— Вот это и оно, Дмитрий Михаилович, — в такт ему ответил профессор. — А у нас, между прочим, своя метеостанция есть. Высокой частоты! Теперь подумай, погрешность нашей станции, и их. Что больше? Они, наверное, за час усредняют?

— За три, — робко ответил Дима.

— Тем более! А у нас три раза в секунду в среднем! — Вячеслав Сергеевич отложил маркер и вернулся к себе за стол.

Было видно, что ему нелегко даются все эти перемещения. Восьмой десяток старику как-никак. Усевшись, с облегчением в голосе он произнес:

— В общем, суть ты понял. Берешь параметры и находишь их с более высокой точностью. Тогда и неопределенность снизится в разы!

— Да, Вячеслав Сергеевич, понял, исправлюсь, — паренек поднял расслабившийся взгляд на наставника. — Сейчас переделать?

— А я бы и сказал, что сейчас, — тот сжал губы в трубку. — Да только, что уж... Девятый час, пятница. Ладно, иди уже домой. Ребята у себя еще или разошлись?

— Ушли, часов в шесть еще, Вячеслав Сергеевич, — ответил уже развернувшийся у двери Дима.

— Ну иди, иди выключай все и свет не забудь. Я тоже пойду сейчас.

— До свидания! — попрощался парень и выскочил из кабинета завлаба.

А завлаб остался сидеть, глядя в дохленький монитор из своего потертого кресла. Сильные еще, не стариковские пальцы водили мышкой по иконкам непрочитанных сообщений на почте. Экран чуть заметно мерцал.

Вскоре раздался щелчок выключателя в коридоре. Через пару секунд брякнула дверь. Профессор отодвинул мышь и откинулся, чуть хрустя затекшим телом.

Эх, не нужна молодым наука. Все понарошку для них. Ну а что ты хотел, хрыч старый, времена-то куда ушли? В лету канули.

Когда вся наука - вот перед тобой. Берись и делай. Мотивацию вагонами разгружали. Ученый, значит умный, значит работа у тебя хорошая, нужная! Как сейчас скажут: престижная. И живешь в достатке, молод, перспективы светлые, а девки на на наши шеи так и вешались.

– Мой Витек - оргхимик! Защищается в этом году! — говорили они на своих посиделках и девичниках.

Затихло жужжание компьютера. Вячеслав Сергеевич поднялся, накинул меховое пальто. Сколько времени работал здесь, все сорок восемь лет уходил последний. Это стало своего рода привычкой.

Ясное дело, Димка паренек способный, еще в магистратуре его приметил. Учился хорошо, и вопросы задавал всегда нужные. А это для ученого в первую очередь и самое главное. Да, только, по глазам все видно. Разочаровался пацан, не так он себе представлял нашу работу, зубря кванты, готовясь к очередному экзамену.

Не ставку м. н. с. с копеечным окладом, и комнату на двоих в общежитие. Рухнули мечты, осыпались осколками, что тут говорить. Да и институт наш без денег живет совсем, на честном слове и энтузиазме таких же вот старогвардейцев. Деньги все в столице оседают, финансирование урезали, и с каждым годом все мрачнее и мрачнее.

Старик сгреб ключи со стола, погасил свет в кабинете и вышел в коридор. Сказал в тишину кажущейся мертвой лаборатории:

— Закроют нас, закроют, нутром чувствую, пару лет протянем, а дальше?

Повернул ключ, закрывая замок, и хотел, было, уходить, как вдруг что-то вывело его из хандры и вернуло в реальный мир.

— Вот поганец, прибор не выключил!

Гудение. Тянущийся звук, который Вячеслав Сергеевич принимал за звон в голове, пока сидел в кабинете, в коридоре слышался более отчетливо. Он заново включил освещение и направился к соседней двери. Толкнул легко подавшуюся дверь. Так повелось, что на ночь сотрудники закрывали только входную дверь в лабораторию и кабинет завлаба, а остальные комнаты оставляли незапертыми.

Темно. Мигают красным пожухлым светом огоньки в углу. Зажегся свет. Нет, показалось. Вячеслав Сергеевич подошел к прибору. Штекер лежал рядышком с удлинителем, переключатель в положении off. Хмыкнув, он проверил еще и компьютеры. Все было выключено.

Химики под нами что-то делают? Он открыл окно и посмотрел вниз, звук как-будто усилился. Но окна на первом этаже угла здания института были черными. Он был последним сотрудником на работе в этот пятничный зимний вечер.

Иди домой, старый. Совсем крыша едет у тебя. С этими мыслями Вячеслав Сергеевич, немного успокоившись, вышел из института и побрел по пустынной улице академгородка. Он не знал, что сюда он больше не вернется, ни в этом, ни в новом году.

***

Я все ворочался. Счет времени шел не на минуты, а, наверное, уже на часы. Телефон лежал слева от подушки, но смотреть на время совсем не хотелось.

Хорошо, что зимой светлеет не как летом. И нет пения птиц ранним утром. В комнате темно всю ночь, только свет фонаря у окна немного проникает за шторы.

Это так странно, когда не можешь уснуть. Ты просто ложишься и в один момент понимаешь, что сна не будет. Давишь закрытые веки, вновь и вновь открываешь глаза, переворачиваешь подушку. Тебе становится то жарко, то холодно. Да, думаю, я знаю о бессоннице почти все.

Еще болела голова. Ныла тихонько точнее. Приблизительно час назад по своим ощущениям я закинул таблетку, но пока безрезультатно. Потом приехала эта фура с водой. Она приезжает каждую ночь, и начинается выгрузка канистр в магазин напротив моей пятиэтажки. Мозг отчетливо и безошибочно вылавливает звук работающего двигателя. И все, ты уже не можешь сбежать от него.

А завтра (уже сегодня) надо в универ к первой паре. Паршиво одним словом. Ну вот зачем я согласился пойти в эту аспирантуру? Все равно понятно, что защищаться я не буду. Не такой я человек. И следовало проучиться целых восемь лет, чтобы осознать это.

Внезапно раздался будильник. Понятно, половина седьмого. Я нашарил телефон и заставил ненавистный звук прекратиться. Еще пол часа буду лежать тут и не сдвинусь ни на сантиметр. Пара начинается в восемь тридцать, нужно встать в семь, что-нибудь съесть, умыться и выезжать.

Мне показалось, что я все же заснул. Точнее погрузился в дрему. Может таблетка подействовала. Так обычно бывает, когда не можешь уснуть. Всю ночь лежишь, а под утро, когда уже нужно вставать, засыпаешь.

Проснулся я от второго сигнала. Скинул одеяло и резко встал с кровати так, что загудело в ушах. Прошел в ванную и принялся умываться. Затем решил сполоснуться под душем для бодрости. Все же, считай, ночь не спал. Есть не хотелось совсем. Я налил воды из графина и сжевал суховатый пряник. Так, для проформы.

Была бы другая пара, остался бы спать до победного. Но нет, Мамонтов из тех преподов, которые очень скрупулезно подходят к своему предмету. Старая школа. И за прогул можно получить неприятности.

На улице было темно и морозно. Я дошел до машины, завел движок и начал стучать дворниками. Хорошо, что снега не навалило ночью - не нужно чистить. Минут через десять я уже выезжал со двора на объездную дорогу. Так пусто на улицах, почти нет машин и людей. Суббота, восемь часов утра, а что ты хотел?

Долетел быстро. На удивление, почти вся односторонка вдоль главного корпуса была практически пустая, не заставлена машинами, как это обычно тут бывает, даже в субботнее утро. Впереди наблюдалось несколько хаотично заброшенных подснежников - хозяева побросали их уже давно, судя по снежным шапкам. Я без труда нашел место. Глушить мотор и вываливаться наружу в холод совершенно не хотелось, так что я откинул спинку в лежачее положения и прикрыл глаза. До занятий оставалось еще минут двадцать, и я постарался расслабиться.

Уже проваливаясь в дрему, меня что-то дергало обратно, что-то неуловимое, но ощутимо неприятное. Звук, который был все это время фоном, но никуда не уходил. Гудение вентилятора, вой компрессора, приглушенный гипсокартоновой перегородкой. Открыв глаза, я полез в бардачок и вытащил пачку триалгина. Проглотил сразу две таблетки. Виски пульсировали, и в горле встал ком. Я распахнул двери, вывалился на улицу.

Заснеженная площадь у института пустовала. Почему-то не было вечно бегущих студентов, звуков суеты и разговоров. На пропускной меня встретил хмурый вахтер, как обычно, даже не посмотрел на удостоверение.

Пока я поднимался по массивной лестнице на третий этаж, где располагалась наша кафедра, ощущение тревоги и напряженности возрастало. У самого входа я остановился и сильно сжал ладонями виски, зажмурился. Головная боль, казалось, отступила, но в мозгу попрежнему гудело.

Тишина в коридоре, на кафедре никого. Двери кабинетов закрыты. Тусклый свет лился лишь из последней аудитории слева. Туда мне и надо.

— Доброе утро, Вячеслав Сергеевич.

— Здравствуй, проходи, — Мамонтов ответил вяло, не уверен, что он вообще вспомнил, как меня зовут. Но в лицо, конечно, знал.

Профессор сидел за партой у доски, оперев лицо на обе руки. Вид имел хмурый и сморщенный, словно не спал этой ночью. Впрочем, как и я. В просторном помещении звук отодвигаемого стула резанул по ушам. Мамонтов даже дернулся.

До начала пары пять минут. Открыв мессенджер, я принялся писать в диалог со своими одногруппниками: «привет», «вы где?», «на пару-то придете?». Три последовательных сигнала сообщили о доставленных сообщениях. Прочитано. Вова П. печатает... «Я нет, заболел». Все, больше никто не отреагировал.

— Вячеслав Сергеевич, Просвирнин пишет, что заболел, не сможет прийти, — поднял я голову от экрана телефона.

Ответа не последовало. Профессор лишь шумно вздохнул и немного сменил положение. Так затянулось ожидание. В момент я даже начал залипать, но вспомнил, что со мной рядом есть гул. Точнее во мне. Второй раз за утро это осознание выкинуло меня в реальность. И гул усилился. Теперь казалось, что грузовик “Man” застрял в болоте прямо перед моим носом и отчаянно буксует всеми колесами. Кинуло в жар и запылали мочки ушей. Я принялся крутить башкой из стороны в сторону, как бы стремясь найти источник звука. Он был рядом, так близко. Но в это же время шел изнутри. Моей черепной коробки. Как будто... А я даже ни грамма алкоголя не взял в рот накануне. Что же это такое?..

— Ну, где твои одногруппнички? — буркнул профессор и, наконец, оторвал голову от рук.

Лицо его действительно было уставшим. Он был не молод, но сейчас выглядел, как кефир с давно истекшим сроком годности. Морщины ползли по лбу, свисая до бровей. Старый пергамент на ветру.

— Никто не отвечает, Вячеслав Сергеевич, — голос мой отозвался новой болью в голове. Я поморщился, и продолжил:

— А почему народу нет на кафедре? Сегодня много пар в расписании, пятая и седьмая группы, должны быть...

И тут что-то произошло. Звук стал намного сильнее. Я вскочил, принялся ходить по аудитории и растирать затылок. Я заметил, как профессор тоже встал. Оказывается, он все таки знал меня по имени.

— Сеня! Арсений...

Я остановился, оперевшись руками о парту. Хотелось завыть.

— Ты слышишь? — голос старика дрогнул, упав до хриплого шепота. — Я всю ночь не спал, думал, что с ума схожу. Еще вчера, когда... Началось... Я закрывал лабораторию в ИАКе...

Он принялся что-то говорить про приборы, но я не понимал. Я полностью сконцентрировался на этом звуке. Кто-то дробил мои мозги. Или пропускал через электромясорубку, как угодно. Судя по всему профессору тоже было не сладко. Он заметался перед доской, схватил маркер, положил его на место и обвалился на стул. Я тоже сел, потому что ноги подкашивались.

Я пытался думать осмысленно, но раздражающий фактор был настолько сильным, что мысли просто разбивались о него вдребезги, как об стену.

Так прошло несколько минут. Или гораздо больше. Пока на фоне гула мы не услышали возню в коридоре.

Выбежав из аудитории, я сразу определил источник нового шума. Приемная.

Раздался звук падающего на пол телевизора и какой-то шорох. Я подскочил к кабинету. Дверь закрыта, но не на ключ.

Дернул ручку: светлая комната с копной отчетов и просто белых бумаг, разбросанных по всему паркету. Часть из них была запачкана в красный.

На локтях полз в мою сторону заведующий кафедрой - Владимир Борисович. На секунду, буквально, я застыл на пороге. Затем бросился к нему, пытаясь поднять, заглянуть в лицо.

Сам не знаю, что на меня нашло, когда я поднимал его голову за волосы. Нужно было убедиться в чем-то, по научному, проверить гипотезу.

— Вы экспериментаторы, ребята! — зазвучал в голове голос завкафедрой в день поступления в университет, много лет назад на первом курсе.

Кроваво-белая пенка пузырилась на подбородке и на его щеках. Закрытые глаза. Рот шевелится, пытаясь издавать какие-то звуки. Но кроме крови и коровьего мычания из него ничего не выходит.

Я впал в ступор, не зная, бросить его, или продолжать держать за волосы, когда в приемную вошел Вячеслав Сергеевич.

Я бросил хрипящее тело, и услышал далекий голос преподавателя:

— Слава ночует иногда на кафедре. Видимо, сегодня тоже.

На удивление, он был спокоен. А я закричал. Закричал и побежал прочь. Прочь отсюда, искать спасение от этого бреда. Прыгну в машину, и уеду из города, где нет этого звука, этого щемящего гула.

Я слышал топот за спиной. За мной бежал старик. Он еще и бегает?

Вахтера не было на месте. Окунувшись в холод, я остановился и опустил глаза. Солнце ярко отражается от сугробов, как в обычный зимний день. Вот только людей нет никого, машин. Все замерло, умерло.

Мы встали у входа в главный корпус. Я пытался собраться с мыслями, но ничего не выхолило.

Кто-то несся по дороге. Визг тормозов и стирающихся о мерзлый асфальт покрышек отвлек меня от безумия. Шестерка (или семерка) боком зашла в поворот, перед остановкой, и, словно водитель потерял управление, впечаталась в припаркованный автобус. Звук битого стекла, затем тишина.

Я не стал заострять внимание на происшествии, мне было не до того. Избавиться бы от гула в голове. Я развернулся и побежал к своей машине. Хриплые крики пробивались сквозь пелену мутного сознания:

— Арсений! Арсений!

Что-то коснулось моего плеча. Я обернулся: старик бежал рядом. Мне стало его жалко, и я сбавил скорость, перешел на шаг.

— Арсений... У меня, там, дома, — профессор тяжело дышал. — Жена.

Он остановился и посмотрел на меня. Взял мою руку и сжал:

— Пожалуйста, съезди со мной.

Все было понятно. Я кивнул и уже шагом двинулся к машине. Мы сели, я закрыл глаза на пару секунд в надежде успокоиться. Бесполезно. Меня как-будто всего ломало изнутри. Кости стали вдруг расти в ширь, и глаза были влажные от слез. Не представляю, как старик держится до сих пор.

Я взглянул на него: лицо бледное, губы в полоску. Видно, что ему еще хлеще моего достается. Только тут я понял, что еще дрожу от холода. Вячеслав Сергеевич подумал, схватил куртку, когда выбегали с кафедры. А я, дурак, забыл.

Я завелся и тронулся. Профессор, как оказалась, жил недалеко: два правых поворота и вот уже показалась его сталинка.

Поднимаясь на второй этаж, я не знал, что нас ждет. Догадывался, конечно, что могло случиться самое худшее. Но все это казалось теперь незначительным, отошло на второй план. Звук был первостепенным, все силы, все внимание были брошены на борьбу с этим звуком. Я знал, что нельзя расслабляться. Стоит только отдаться ему, и обратного пути уже не будет. Нужно бороться и мыслить, мыслить. Как там? Я мыслю, следовательно существую... Не помню, кто это сказал, но он был прав, судя по всему. Перед дверью Мамонтов остановился, как вкопанный. Даже как-то растерянно оглянулся на меня, мол, дружище, что же мне делать? Я кивнул: давай.

Мы вошли, и сразу стало понятно, что все плохо. Хотя, казалось, куда хуже, если в тебя забивают гвозди молотком. Оказалось, может. Когда гвозди забивают в твоих любимых людей.

Вячеслав Сергеевич, он же профессор Мамонтов, он же любящий муж и отец, упал на колени и громко завыл. Меня просто вырвало. Она лежала на спине в неестественной позе, а вместо лица у нее была волнистая пенка с пузырьками, как когда открываешь банку подпорченного клубничного варенья. Руки тоже были все в крови, пальцы и ногти. Казалось, под ними застряли кусочки чего-то человеческого. Словно она пыталась расцарапать себе глаза.

Я просто вытер рот тыльной стороной ладони, и попятился из комнаты. Уперся задом в дверь. Наверное, туалет. А прямо по коридору была кухня. Я зашагал на свет окна и попал в маленькое пространство. Тугой позыв подступил к горло и меня вновь вырвало прямо на джинсы. Я даже не стал вытираться, потому что заметил кое-что важное. Телевизор. А пульт его лежал прямо передо мной.

Загорелся экран. Помехи, помехи, помехи. Я слышал приглушенные рыдания Вячеслава Сергеевича из-за стенки. Но слышал очень слабо. Гул мешал мне думать. Это можно описать, как сильное алкогольное опьянение, только хуже. Когда у тебя есть определенные «якоря» и ты двигаешься не отрезками, а телепортируешься из точки в точку. Нужно дойти сюда. Нужно сделать это. И так далее. Ты отмечаешься на чекпоинтах, а вместо пути - гул.

Внезапно на экране появился какой-то мужик. Вокруг него бегали люди. Какая-то площадь, вероятно, в Москве. Кто-то лежал, кто-то метался из стороны в сторону. Изображение плыло и тряслось. Я понял, что не могу разобрать ни слова, из того, что мужик пытался кричать в камеру. Гул сотен тысяч линий электропередач занял весь мой слух.

И тут я кое-что вспомнил. У меня тоже есть родной человек. Я полез в карман за телефоном и нашел контакт: «Папа». Поставил на громкую. Я едва улавливал звуки гудков и сбился со счета. Пять или четыре? Потом вызов сбросился.

Оторвав взгляд от экрана, я дернулся, выронив мобильник на пол. На меня смотрело лицо профессора. Взгляд был пустой, губы тряслись. Я открыл рот и закричал:

— Я еду домой!

Наверное, этот крик выглядел очень странно в этой тихой квартире. Профессор понял. Он снова взял мою руку и сказал:

— Я с тобой. Не оставляй меня здесь! Пожалуйста!

У меня не был сил сопротивляться. Вообще не было сил ни на что. Даже на борьбу. Я просто пожал плечами и пошел к выходу. По дороге открыл шкаф, схватил первую попавшуюся куртку и накинул ее на плечи.

***

Миша понял, что что-то не так, когда Ванек - колоритного вида пьяница и бомж, вскочил с заблеванного дивана напротив и принялся долбить руками по прутьям клетки.

В туалет тебе приперло что ли?

Ванек, как Миша уже понял, говорить не мог. Но мычать старался громко. Час назад, когда Миша сам хотел в туалет, он кричал где-то минут двадцать, пока не послышались шаги и перед камерой не появилось заспанное лицо какого-то сержанта. С сервисом туго.

В этот раз сработали быстрее: уже через пару минут послышался голос дежурного:

— Чего буянишь?

Полицейский, уже не тот, что вел Михаила, подошел к камере, скрипнула дверь. Ванек замычал громче и выскочил из клетки, но тут же был грубо остановлен и осажен:

— Куда так резко! Я бегать не буду за тобой, иди тихо и не дергайся.

Через мгновение мычание и шаги стихли. Вокруг была почти полная тишина, если бы голова не раскалывалась. Миша так и сидел, впечатавшись в диван, боясь пошевелиться. Он уже протрезвел, но похмелье только вступало в свою силу. Уснуть он не мог, каждый раз, когда закрывал глаза, звон в ушах усиливался. Еще сосед его периодически раздражал, издавая нечленораздельную речь.

Так время тянулось, мыслей не было. Михаил вновь почувствовал беспокойство. Напарника по клетке все не было, хотя, казалось, прошла уже вечность.

В коридоре раздался грохот. Началось. Кто-то закричал, послышался топот бегущих ног. Михаил встал, припал лицом к холодным прутьям. Что-то приглушенно хлопнуло, что-то похожее на выстрел вдалеке. Потом снова.

Миша толкнул плечом дверь, и та легко поддалась. Видимо, мент спросонья забыл закрыть на ключ, когда уводил соседа бомжа. Выйдя в коридор, Миша увидел пустую и светлую комнатушку дежурного, зашел внутрь. На столике в прозрачной коробке лежали его ключи и телефон. Он сгреб имущество в карман и пошел дальше.

Все развивалось так, как и должно было. Единственное, что ему мешало, это гул в голове. Он то усиливался, то снова стихал.

В прихожей Мишу встретили сразу несколько человек. Двое просто лежали на полу и корчились в судорогах. У одного форма была сильно запачкана кровью. Третий сотрудник метался между турникетом и коридором, видимо, все не мог понять, как вырваться наружу.

На Мишу внимания не обратили, и он спокойно покинул здание, перескочив через перила. Выйдя на мороз, он сразу же потерял ориентацию в пространстве и упал на колени в холодный сугроб.

Гул достиг самого пика, поднимаясь с низких частот все выше. Миша погрузил горящее лицо в снег.

Он сейчас сойдет с ума, если звук не прекратится. Просто вскипит содержимое черепа. Михаил почувствовал, как немеет лицо от холода. Он попытался вскочить, но лишь провалился руками в снег по локти. Неудача.

После недолгих кувырканий ему все же удалось подняться на ноги. Что делать? Осознанных мыслей в голове не было. Вообще все мысли замещал собой усилившийся до возможного максимума гул. Надо от него избавиться! Скорее!

Он побежал вперед по улице, приняв единственное решение, на которое был способен в таком состоянии.

Избавиться, избавиться...

***

Ехать было невозможно. Пустые дороги ничуть не облегчали задачи. Если все настолько плохо, как мы со стариком еще держимся? И находимся в состоянии что-то еще предпринимать?

Что-то во мне еще боролось, держалось за остатки трезвых мыслей, направляя меня. Мы прекрасно знаем, что происходит с человеком, когда он сдается. Видели. Я понял, что от напряжения прокусил губу, и теперь рот заполнил вкус соленого железа.

Ехали молча, дед держался за голову и плакал, покачиваясь на пассажирском кресле. Во мне не было мыслей о сострадании, жалости. Все эмоциональные оттенки поблекли. По дороге к дому, я еще несколько раз набрал номер отца, но кроме долгих гудков ничего не услышал. Я понимал, что меня ждет дома, что я увижу, войдя в его комнату. Или он лежит на кухне? Метался по квартире в попытке освободиться от назойливого звука, и не нашел выхода лучше, чем туповатый нож.

От этого паршивого гула я опустел изнутри. Осталась лишь капелька сухого рационализма и тупая ноющая боль. Я, признаться, тоже несколько раз думал о том, чтобы удавить педаль газа и нацелиться в какое-нибудь здание у дороги. Хотелось оторвать себе голову и выкинуть подальше в кусты.

Парковался я на то же место, откуда выезжал в институт несколько часов назад. Машины все так и стояли. Мы вышли, огляделись. Пасмурное небо, безлюдный двор. Неужели все закончилось вот так? Перед Новым Годом, в обычный декабрьский день. И так резко: раз и оборвалась жизнь в привычном ее понимании. Что происходит в остальном мире? Весь мир погиб?

Эти мысли приходили мне в голову, когда я поднимался на пятый этаж родного подъезда. Вниз по ступеням мне навстречу ползла женщина. Бесшумно, не издавая ни звука. Скрючившись боком она перебирала руками за прутики перил. Кажется, я видел ее раньше. Не было страха или других эмоций. Когда мы поравнялись, я отпихнул тело ногой, чтобы проскочить выше. Кажется, ей было все равно.

Ключ. Дверь. Замок. Отец? Закрыто на все обороты. Я прошел в комнату, попутно включив свет. Никого. Постель заправлена. Кухня, ванная, туалет, балкон - везде пусто. Видимо он ушел на работу сразу после меня. А что теперь с ним стало, боюсь, я уже не узнаю.

Вместе с болью накатило отчаяние. Все, я больше не знаю что делать. Осталась последняя попытка: сесть в машину и уехать из этого города. Но что-то мне подсказывает, что проблема не в городе и не в стране. От этого не убежать. Можно лишь поддаться ему и умереть или бороться. Но борьба истончает силы и в конечном счете приведет все к тому же. Есть ли смысл?

Профессор Мамонтов полулежал на ступенях подъезда и тихо выл. Было понятно, что он переходит черту. Кончился старик. Но бросать его тут не хотелось. Спускаясь я схватил его за воротник куртки:

— Пошли, вставай!

Он послушался. С трудом волоча ноги побрел за мной, опираясь на руку. Я потащил его назад к машине, как что-то привлекло мое внимание. Какой-то новый музыкальный звук на фоне оглушающего гула. Как будто где-то играют на гитаре.

Мы развернулись и направились в центр двора, туда, откуда мне казалось идет мелодия. Миновали хоккейный корт. Звук стал ближе. Да, действительно кто-то дергает гитарные струны.

Впервые за долгое время у меня возникли какие-то эмоции и интерес. Как сейчас кто-то может заниматься музыкой? Когда люди сходят с ума. Когда страшный гул поглощает все звуки вокруг. Когда взрываются черепные коробки и вытекают мозги.

Через несколько шагов я понял, что старик совсем обмяк и едва переставляет ноги. Хватка его ослабла, глаза закрыты, а из носа течет тоненькая струйка крови. И только рот продолжает на автомате издавать какие-то попискивания. Зачем я его мучаю? С этой мыслью я убрал руку с его воротника. Профессор по инерции сделал два шажочка и боком завалился в снег.

Справа за кортом располагался комплекс из гаражей. И дверь самого ближнего ко мне была открыта. Я подошел.

Весь свет проникал через открытую дверь, так что протиснувшись внутрь я на некоторое время перестал видеть.

В полумраке на стуле сидел человек с гитарой в руках. Лица не было видно, но, казалось, сидел он спокойно, закинув ноги, озорно водил пальцами по струнам, как будто прицеливаясь, разминаясь. На мое появление он не выразил никакой бурной реакции, сказал только чуть хрипловато:

— Проходи, садись, — гитарист пнул ко мне стул.

Я молча придвинул его к себе, сел задом наперед, сцепив руки на спинке.

— Будешь моим слушателем? Последний раз я выступал перед публикой больше десяти лет назад... — он чуть опустил инструмент и наклонился ко мне ближе.

Помятое уставшее лицо с острой щетиной, но что меня поразило больше всего, это отсутствие безумия в глаза, как у остальных. Сонный немного рассеянный взгляд, но не более. И я, не зная, как сформулировать мысли, начал:

— Почему ты здесь, сидишь спокойно так, когда... — мне показалось, чужак усмехнулся, но я продолжил. — Мир рушится.

— Мир всегда нестабилен, дружище. Всегда происходит какая-то шляпа. Что мне теперь не сидеть здесь с гитарой? Я может быть первый раз за всю жизнь взял эту гитару осознанно, — он снова брякнул по струнам, как бы в подтверждение своих слов.

— А гул? Ты слышишь его... Слышал? — спросил я.

Тут возникла пауза. Подумав, парень с гитарой ответил:

— Слышал, и чуть не сошел с ума пока сюда шел. Но это всего лишь звук, понимаешь? Ты пойми, много вокруг происходит всякого... Что-то постоянно меняется, добавляется. И мир меняется вместе со всем и каждый раз он уже никогда не будет, как прежде. Зачем зацикливаться на этом? — он откашлялся и продолжил. — Лучше послушай песню, а этот гул...

И последние слова прозвучали невнятно, потому что мужик начал играть. А я начал слушать. Удивительно было слушать такую песню в этом богом забытом насквозь промерзлом гараже. Но музыка и слова пошли, эхом отражаясь от стен и залетая в уши. Трепыхались в недрах барабанные перепонки.

И в какой-то момент я осознал, что гул стал тише, а песня постепенно заполняла собой все пространство.

***

Михаил словно прозрел. Он давно не брал в руки гитару, избегал ее. Боялся. А теперь все встало на свои места. Его больше ничего не тревожило. Проблем не было, жизнь стала кристально ясной. И гул ушел, притих, отодвинулся в сторону, как бы сказав:

— Я не мешаю тебе, парень. Я просто рядом.

Миша осознал, что то, от чего он бежал всю жизнь, в итоге настигло его. То, что он топил в алкоголе так долго. И с первых слов песни он возвысился надо всем миром и над самим собой. Словно обрел сверхспособность и начал видеть разные образы, птицей пролетая по небу.

— Ground control to major Tom.*

Русский север. Где-то на острове Белый, стоит жилой вагончик с распахнутыми дверями. Мужик лежит ничком перед ступеньками и не движется. Рядом бегает второй и палит из ружья по двум белым медведям, поочередно пытающимся прорваться к жилищу. Внезапно он спотыкается, роняет ружье и проваливается в снег.

— Commencing countdown, engines on.*

Вьетнамская деревня, хижина. Качается подвесная лампа. За столиком сидят три обезумевших вьетнамских фермера, передают какой-то предмет, похожий на пистолет по кругу и поочередно суют себе в рот. Раздается выстрел, один из них заваливается назад вместе со стулом.

— Check ignition and may god's love be with you.*

Европа, небо над городом Инсбрук. Пилот самолета, летевшего из Франкфурта-на-Майне уперся головой в штурвал и больше не двигается. Самолет не садится, падает, нацелившись носом прямо в одну из башен старой церкви, возвышающейся над малоэтажными домами.

* Здесь и далее цитирование текста песни «Space Oddity» исполнителя David Bowie.