Человек с иглой в сердце

Хаймаш Шади жил в те печальные времена, когда прославившийся бездарностью Пергарон Барган променял флейту на пиратскую саблю, а его небезызвестный современник Марцин Ююн сыграл на поносном свистке для короля Сенегримы, за что был выбрит с ног до головы и вывалян в пшеничной каше. В те годы в Великой Ниме яд варили сразу котлами, но все же не успевали травить всех претендентов на престол, а принц Ракасинги женился на собственной рубашке.

Как и другой уроженец Хандыма, совсем никому не известный тогда музыкант по имени Сардан, Хаймаш Шади рано покинул родину и, заручившись поддержкой артели музыкантов, занимавшейся изгнанием духов, отправился искать пристанище на чужбине. Хаймаш Шади был мечтателем, и мечтал он найти такое королевство, такой город или хотя бы деревню, где бы не было женщин. Потому что с раннего детства он ненавидел женщин всей душой. Встречая крестьянок где-нибудь на дороге, он спешно отворачивал взор, корчил гримасы и прятался за камнями и заборами. В чужих домах он надевал перчатки, а после вынужденных, по долгу службы, разговоров с женщинами спешил вымыть язык – пусть даже в грязной луже.

В артели музыкантов ходило много слухов о том, откуда берет начало эта свирепая ненависть. Знающие коллеги Хаймаша Шади, пившие с ним напитки покрепче воды, поговаривали, что в безотрадном детстве в тарелку с едой будущего музыканта села его старшая сестра. Отдохнув немного от развлечений и праздности, она встала и пошла было совей дорогой, но обернулась и заметила брата, унылого сидящего перед изувеченной кашей. «Фу, – сказала бессердечная сестра, – что ты ешь? Гадость какая!» Желчные сплетницы уверяли, что причина всех обид Хаймаша Шади в женском равнодушии, а сплетники, презрительно фыркая, шептали о том, что почтенный музыкант ходит в мужскую баню, но никогда не купается, а только сидит, наблюдает и как будто получает от зрелища немалое удовольствие, короче говоря, он беспощадный содомит.

Говорили еще… впрочем, не стоит об этом…

Десятки лет прожил Хаймаш Шади с презрением к женским чарам и прослыл музыкантом дотошным, сердитым и робким. Своим педантичным искусством он изгнал бродячего духа, поселившегося в пустой голове принца Бурхи, приструнил стаю похотливых гарпий и даже ездил верхом на кентавре. Больше всего в артели Хаймаша Шади ценили за ловкость в борьбе с духами домашнего скота, и музыкант, избегавший людей, достиг в своем ремесле большого мастерства.

Десятки лет прыгал Хаймаш Шади в кусты и канавы, завидев на тропинке женский силуэт. Десятки лет закрывал глаза платком, когда изгонял духов из женщин, и даже изобрел трость, с помощью которой мог щупать пациенток с расстояния (впрочем, другие музыканты, люди самых распутных принципов, отнеслись к его изобретению прохладно).

Но все эти десятки лет благочестивого уныния и раздражающей чистоты были прожиты зря, потому что однажды Хаймаш Шади влюбился – и вовсе не в какую-нибудь овцу, из которой неделей ранее изгнал духа гедонизма, и не в мужчину, как на то намекали ядовитые острословы. Хаймаш Шади влюбился в женщину, влюбился самым чудовищным образом, с такой всесокрушающей страстью, которая может вывернуть наизнанку не только влюбленного горемыку, но целое королевство.

И вот как это случилось.

У одного купца заболела жена. Врачи пощупали ей руки, приподняли веки, послушали дыхание и немного спустили кровь, а потом набили карманы честно заработанным золотом и, потирая ладони, побежали искать других умирающих. Отчаявшийся купец, посыпав голову песком и оборвав себе бороду, попросил помощи у артели музыкантов, и через неделю на пороге небольшого (но и не маленького) мещанского дома на торговой улице появился Хаймаш Шади. Со слов хозяина он сразу понял, что женщина стала жертвой духа жадности, прозванного в артели «скупердяйчиком».

Хаймаш Шади вошел в комнату. Больная лежала в кровати и сосредоточенно хватала руками воздух, будто сверху на нее сыпались золотые монеты. Музыкант поспешил отвернуться, оскорбленный видом нечистого создания, сбросил на стол легкий камзол, уселся на стул спиной к пациентке и уложил на колени тяжелый восьмиструнный гаюдун. Купец сообщил, что у него деловая встреча – и сбежал. Артельных музыкантов побаивались. В Сенегриме ходили слухи, что у здорового человека от звуков артельных инструментов может скиснуть кровь. Впрочем, Хаймаш Шади, только успевший расставить на столике мази для струн, не долго оставался в приятном одиночестве. Минуту спустя в комнату вошла женщина, и с тех пор жизнь несчастного музыканта покатилась разбитой повозкой под откос – то ли в болото, то ли в саму преисподнюю, где счастливо поют ангелы любви.

Женщину звали Розалисанда.

Хаймаш Шади опешил и, вздрогнув, едва не порвал струну.

– Уйди прочь, женщина! – воскликнул он. – Не дыши мой воздух. Тебе здесь незачем ходить!

– Я здесь соседка, – усмехнулась Розалисанда и нагло села на стул напротив ошеломленного музыканта. – Хозяин просил посмотреть, чтоб ты не заслюнявил его жену. Знаем мы вас, музыкантов.

Край узкой юбки соскользнул с ее ноги, обнажив смугловатое бедро. И Хаймаш Шади понял, что погиб навсегда, и живым ему больше не быть.

– Очень надо, – неуверенно огрызнулся музыкант, а сам вытаращился на ослепительные голые бедра, и что-то внутри него стало гнуться и ломаться, трещать и звать на помощь. – Да я лучше выпью яду!

– Налить? – улыбнулась женщина.

Хаймаш Шади засопел от недовольства, сдвинул брови и стал крутить колки гаюдуна.

– Отвернись, – потребовал музыкант. – Ты расстраиваешь инструмент, женщина.

– Скажите ему, чтобы не расстраивался. А то вдруг у него что-то отломается.

– Ну нет, так я работать не могу!

Розалисанда насмешливо прищурилась и повернулась было к окну, но тотчас снова устремила взор на музыканта. Тот задрожал. Бедро сияло на солнце. Розалисанда взяла лежавший на столе камзол музыканта, повертела в руках, покачала головой и сказала что-то обидное. Потом положила камзол себе на колени (не прикрыв, однако, бедра), вынула непонятно откуда нитку с иголкой и стала пришивать почти оторвавшуюся пуговицу.

– Оставь в покое мой рваный камзол, женщина! – возмутился Хаймаш Шади.

– Играй свое, музыкант, – отмахнулась Розалисанда, а сама с высунутым жадно языком вдевала нитку в иголку. – И смотри, чтобы я не нашла у тебя дырок в штанах!

Хаймаш Шади задрожал от сладкого страха, но куда больший ужас вызвало у него осознание, что он бы хотел, чтобы в штанах у него оказалась дырка!

Долго и растерянно Хаймаш Шади шумел гаюдуном, избегая ехидных взглядов Розалисанды, прежде чем нашел правильные ноты, прежде чем собрал из них цельную волну и обрушил поток звуков на скрюченную духами пациентку позади. А закончив, в тишине обратил взгляд на сидящую перед ним женщину. Та как раз дошила пуговицы, вдруг размахнулась и изо всей силы, с пожирающей душу страстью вонзила иголку в стол!

Вырвавшись из дома купца, Хаймаш Шади побрел, пошатываясь, красно-сиреневыми улицами города и рухнул без сил на землю непонятно где и непонятно почему. Тьма плыла перед его взором, и он подумал, что живет уже давно, но не живет еще ни разу. Он подумал, что душу его ухватили когти, сердце его прижали бедра и тычет жестокая игла. Жизнь больше не стоит проживания, а солнцу не нужно светить, если лучи его не падают на прекрасные бедра Розалисанды. И Хаймаш Шади понял, что если он сейчас встанет и уйдет навсегда, то лучше бы ему сразу уйти в преисподнюю. И тогда, пролежав физиономией в землю много дней, он поднялся наконец и пошел обратно.

Розалисанда открыла ему дверь и расхохоталась.

– Ты забрала мое сердце, чудовищная женщина, – заявил Хаймаш Шади. – И солнце больше не светит на меня – его лучи ищут твоих бедер! Мне больше нет места в этом мире. Не мучь меня, кровожадная женщина, и убей сейчас же, задуши меня в объятиях своими ногами!

– Ого! Посмотри на ту стену, музыкант, – усмехнулась Розалисанда и Хаймаш Шади обернулся. – Беги к ней скорее и убейся об нее головой!

– Я не прошу у тебя многого, бесчувственная женщина, – сказал Хаймаш Шади. – Мое сердце в твоих руках. Верни его мне!

– Фу, у меня его нет, но все равно не отдам! – прыснула Розалисанда.

– Тогда убей меня насмерть – мне это очень надо!

– Вот еще, не хочу.

– Как?! – опешил Хаймаш Шади. – Ведь надо!

– Ничего не знаю.

– Коварная женщина! Задуши меня – и я больше ничего у тебя не попрошу!

– Все так говорят, – покачала головой Розалисанда. – Если хочешь, чтобы тебя задушили ногами, попроси моих братьев, они тебе не откажут.

Из темных коридоров вдруг выскочили четверо – в шляпах с перьями, со шпагами, с усами и толстые все, как молочные кувшины. Хаймаш Шади кувыркнулся на середину дороги и выхватил из-за пояса флейту – она была в футляре красного дерева с металлической окантовкой.

– Мерзавец! – воскликнул первый из братьев.

– Негодяй! – выпалил второй.

– Мошенник! – добавил третий.

– Каналья! – просипел последний.

Хаймаш Шади сражался доблестно, но сбежал после первого взмаха шпагой. Расстроившись от поражения, он пришел к тем же дверям на следующий день и потребовал смерти от любви. В ответ кто-то из окна соседнего дома бросил в него шкурку от дыни. На третий день он попытался влезть в окно, но отступил после того, как навстречу ему сунулся кто-то из братьев.

На следующий день Хаймаш Шади не придумал ничего лучше, чем заорать под окнами Розалисанды:

– Удави меня своими бедрами, гадкая женщина!

– Сейчас я удавлю тебя своими бедрами! – заорал в ответ огромный пекарь из соседней лавки.

Хаймаш Шади вскинул кулаки для драки – и убежал. Следующие сутки он провел в раздумьях. Дорога жизни привела его к высокой стене, и опыт не мог подсказать как через нее перебраться. Хаймаш Шади не знал, как угождать женщинам, никогда этим не занимался и заниматься не собирался, тем более что нет никаких доказательств того, что женщины сами знают, как им можно угодить. Поэтому музыкант решил довериться своим умениям, уселся на скамейку напротив окон строптивой Розалисанды, положил на колени гаюдун и приготовился играть завлекающие самок мелодические фигуры. Первым он исполнил чудовищный диссонантный перебор, которым музыканты артели приманивали себе на ужин крикливых куриц. В ответ кто-то из прохожих швырнул в музыканта горячий каштан. Тогда Хаймаш Шади попробовал резкий четвертьтоновый аккорд, завораживавший коров и свиней. Кто-то опорожнил из окна ночной горшок, по счастью, мимо несчастного музыканта. Хаймаш Шади сдвинул брови, намазал высокие струны гаюдуна мазью и взял изрезанный плектр. После этого он чуть привстал и целую минуту мучил прохожих гудящей какофонией звуков – звуков, пробуждавших чудовищную любовную страсть у кроликов, зайцев и хомяков. Как оказалась, в людях эта мелодия пробуждала страсть к членовредительству, и Хаймаш Шади вновь вынужден был бежать.

Вернувшись домой в полной растерянности, он до вечера кусал губы у окна, а потом помчался в библиотеку местного отделения артели музыкантов и накинулся там на описывавшие духов свитки. Но способов обольстить человека в них не нашел. Тогда он набросился на управляющего с требованием объяснить ему что такое женщины и что в них за смысл, следом ухватил за грудки квартировавшего в артели пьяного музыканта и пристал к нему с теми же требованиями. Кроме смеха с аплодисментами этим двоим нечего было предложить безутешному музыканту. Тогда Хаймаш Шади побежал на постоялый двор, где снимал комнату последние полгода, и, сдерживая рвотные порывы, зеленый от тошноты и дрожащий от ужаса, принялся расспрашивать женщин о том, что им, черт возьми, нужно!

На следующий день, наслушавшись дамского хохота и скверных острот, он бросил к дверям Розалисанды мешочек с деньгами. Из-за дверей выползла рука, схватила монеты – и тем все и кончилось…

Целую неделю не показывался Хаймаш Шади под окнами Розалисанды. Он расспрашивал всех, кого мог расспросить не падая в обморок, бродил улицами города и посматривал в реку, что с радостью принимала страдавших от неразделенной любви. Впрочем, Хаймаш Шади вовсе не считал себя влюбленным.

Однажды вечером он услышал пошленькую серенаду, которую шумел под каким-то окном дрожащий от страха любовник. Девушка свесилась из окна и хищно облизывалась, довольная представлением. Хаймаш Шади воскликнул в восторге. На следующий день он снова явился к окнам Розалисанды и попытался повторить услышанную вчера песню. Но сломался на первых аккордах… Хаймаш Шади был музыкантом, но музыкантом артельным. Звуки музыкальных инструментов были нужны ему, чтобы бороться с опасными духами, и он совсем не умел складывать их в приятные людям мелодии. Под хохот толпы, повесивший нос Хаймаш Шади твердым шагом направился в артельную библиотеку. Несколько недель изучал он известные серенады, страстные романсы и песенки и не понимал в них ни слова. Ему, из всех чувств знавшему только раздражение и отвращение, бесконечно далеки были сахарные нежности романтично настроенных ухажеров. И все же Хаймаш Шади вернулся под окна Розалисанды. В первый день никто не бросил в него подгнивших баклажанов и не окатил нечистотами. На второй день прогуливавшиеся мимо стали замедлять шаг, прислушиваться и улыбаться, а уже через неделю вокруг музыканта собралась восторженная толпа. Но Розалисанда лишь изредка появлялась в окнах, бросала на Хаймаша Шади жестокий насмешливый взгляд и исчезала во тьме.

После случившегося Хаймаш Шади понял наконец, что женщина – не корова. А еще он подумал, что зря пытается покорить Розалисанду так, как покоряют других. Ведь если бы она была как другие, то никогда не привлекла бы его внимания. Она не такая как все, и значит подход к ней должен быть изобретательным. Днями Хаймаш Шади беседовал с женщинами на постоялом дворе и на улице (и сам не понял, когда эти беседы перестали вызывать у него тошноту), опрашивал музыкантов и куртизанок, разбойников и купчих, а по вечерам возвращался к заветному дому. Он комбинировал инструменты, играл то на гаюдуне, то на маленькой флейте ани, то на сложном составном ратиранге, даже на двух (а то и на трех, если брать в расчет ударные) одновременно. Он склеивал разные серенады в единую композицию, менял неугодные ему слова и добавлял в страстные сочетания имя Розалисанды, не забывая напомнить, что она должна удавить его бедрами. В кульминационные моменты он часто швырял букеты цветов в окна, и не всегда попадал в нужные. Он даже научился сражаться смычком от синдэ, чтобы отбиваться от шпаг гадких братьев.

А потом, недовольный тем, что текст серенады не выражает боли от иглы, засевшей в его сердце, Хаймаш Шади написал новые стихи, и удивленная услышанным Розалисанда показалась в окне. И хотя она тотчас скрылась, вонзив в музыканта озорную улыбку, Хаймаш Шади понял, какой дорогой должен идти. За неделю он сочинил дюжину песен. Полные безжалостной романтики и с неизбежными кровавыми развязками, серенады эти полны были странной любви непонятно к чему и покорили сначала прохожих под дверью Розалисанды, потом проведавших о необычных концертах жителей соседних улиц, обитателей городских окраин, деревень и других городов. Каждый день Хаймаш Шади писал по две новые песни и под аплодисменты многочисленной публики исполнял их среди улицы, и одна лишь Розалисанда, все реже появлявшаяся в окнах, не спешила восхвалять обожателя своих бедер. В те мечтательные недели Хаймаш Шади сочинил песни, которые распевали в Матараджане и Великой Ниме, Ракасинге и королевстве людоедов Раам Хаш, в Черном Регентстве, а поговаривали, что и в демонических поселениях в Чатдыре и Югыршах. Едва ли найдется в мире настолько бессердечный и неотесанный человек, кто ни разу не напевал себе под нос «Ночь кровавой страсти», «Игла любви пронзила сердце» и «Твое имя – Сладкая Пытка». Вскоре Хаймаша Шади пригласили в королевский дворец Сенегримы, где ему предложили пост придворного музыканта. Вместе с королевским оркестром он исполнял на балах вальсы любви в честь презрительной Розалисанды, сочинил огромную ораторию по случаю восхождения на престол очередного никому не интересного принца, которую назвал «Годы роз и шипов», и даже долго ездил с гастролями по Нараджакскому ханасаму и Сармарии на королевском фрегате.

Овеянный славой, Хаймаш Шади наслаждался преклонением толпы и продолжал писать одну песню за другой, как вдруг, по прошествии целых десяти лет с тех пор, как он увидел блеск солнца на бедрах Розалисанды, написав ее имя в тексте очередной серенады, он растерялся. Кто это такая? – подумал он. Зачем я это пишу? О ком это и для кого? Мир потух, погасло солнце, посыпались звезды, и Хаймаш Шади в течение следующего года не смог написать ни одной песни.

Проклятый собственной страстью он блуждал коридорами королевского дворца, спотыкался о рассыпанные всюду драгоценности, обмахивался веером и не мог понять – зачем он здесь? Зачем ему все это – слава, золото и веера? Разве этого он хотел? А чего тогда? Солнце не светило больше для Хаймаша Шади, и он не мог вспомнить, как блестели лучи на смуглых бедрах.

Однажды он вышел из дворца и забрел в торговый квартал. Он остановился перед дверью Розалисанды. Вспомнил ли он все, что кипело в его душе десять лет назад? Вспомнил ли он ее? Кто знает…

Она открыла ему дверь – такая же сияющая, как и прежде. Но Хаймаш Шади больше не видел блеска. Вместо солнца на небе зияла дыра.

Розалисанда немного улыбнулась.

– Эх, – сказал ей Хаймаш Шади.

– Хорошо, – ответила женщина. – Я задушу тебя своими бедрами.

Хаймаш Шади покачал головой и сказал:

– Ты задушила меня много лет назад.