​Тут что-то есть

— Тут что-то есть.

— Я бы сказал, тут чего-то нет, — возразил Аэр.

— Tertiumnondatur, — резюмировал капитан.

Они стояли перед толстым мохнатым стеблем с единственным голым узлом посередине. Он походил на зелёную ногу. Примерно на таких растут ананасы на картинках. Во всяком случае, какая-нибудь большая шишка так и просилась к водружению на эту опору. Может быть, яйцо местного страуса или громадный красный цветок. Тогда они спокойно прошли бы мимо. Когда систематизируешь, не до артефактов, даже таких необычных, что не знаешь, назвать их чудесными или чудовищными.

Впрочем, можно было и так пройти. Мало ли какой выверт учинила природа. Возможно, это гриб, завязь или вообще обломок. Но на то у них в команде интуист, чтобы вынюхивать всякие странности.

Гамильтон погладил бархатистое место — круг диаметром около пяти дюймов, — где могла бы находиться пропажа. Потом достал увеличитель и внимательно изучил, чем оканчиваются меристемы. Поверхность растения, несмотря на ровный малахитовый цвет, ровною не была, напоминая хлебный шлиф: испещрённая ямочками, пупырышками, точками мякоть. Но не похоже, что это имело значение: то, что он чувствовал, находилось выше. Там, где ничего не было.

— Пусто, — подтвердил Аэр. Он систематизировал материальное, с готовностью оставляя все зыбкие сущности в ведении интуиста. Правда, до сих пор ничего сомнительного им не встречалось. Утверждать же, что вот и встретилось, не позволяли глаза.

— И тем не менее, здесь что-то есть, — упрямо сказал Гамильтон, проведя рукою сквозь пустоту.

Капитан пожал плечами, достал из рюкзака прибор и направил невидимый луч на невидимую сущность. Гамильтон на всякий случай отогнал шестикрылого перелётыша. Через минуту капитан проделал всё в обратной последовательности — выключил прибор, убрал его в рюкзак, опустил и поднял плечи.

— Здесь нет никакой электромагнитной структуры, — сказал он.

— А что это значит?

Аэр поджал губы. От Гамильтона, конечно, было много помощи на корабле. Он с готовностью отзывался на любую просьбу, шёл хоть в лабораторию, хоть к телескопу или за компьютер и не смущался, что за ним перепроверяли. А приходилось, потому что сам он толком ни в чём не разбирался. Он уверял, что специальное знание вредит интуизму и что только глубокий дилетантизм позволяет ему сохранять чистоту своего дара.

— Электромагнитная структура возникает при любом упорядочении молекулярного хаоса. Ей обладают все органические соединения, в том числе, понятно, растения, кристаллы любого рода и качества, почти все твёрдые тела, неважно, из однородной или нет неорганики они сотворены, а также любые поля. Жидкости, как правило, проявляют слабые признаки структурности, достаточные, впрочем, чтоб детектор их заметил.

— Что же остаётся? — спросил Гамильтон.

— Ну... некоторые виды пластмасс, мелкий песок, газы в нормальном состоянии и... пожалуй, ещё только дух.

— У вас есть газоанализатор? — решительно блеснул термином Гамильтон.

— Есть, — капитан терпеливо повторил всё то, что перед этим проделал с магнитным детектором. С тем же результатом. На всякий случай он ещё пощёлкал дозиметром.

Гамильтон почесал голову со всех сторон, достал из-за голенища набор никелированных трубочек, превратил их в складной стул, уселся на него и задумался.

Когда они отошли от него шагов на сто, Аэр, всё равно негромко, мало ли, сказал:

— Кэп, вы не думаете, что он забавляется? Не с нами, нет, а играет со своими фантазиями, как кот с фантиком... А иногда мне кажется, что он просто водит нас за нос.

— Я склонен доверять Гамильтону. Вспомните, сколько планет было в пределах гравитационного прыжка — больше восьмисот!

— Да, но бортовой процессор подвёл черту под двадцатью девятью. На остальные мы бы всё равно не полетели.

— Тоже немало. И, заметьте, Гамильтон указал на двадцать восьмую в этом списке, на двадцать восьмую по вероятности! Вы же не думаете, что это просто удача?

— Как знать, — проворчал Аэр. — Если бы мы могли побывать на остальных двадцати восьми. Что, если и там в лазурном небе горит радужное солнце, по шелестящей траве прыгают многоножки, вечерами идёт дождь, а утром весь иллюминатор в паутине...

Капитан только покачал головой.

— Самое любопытное, — заявил Гамильтон, — что я где-то видел это растение. Может быть, его родственника, только в полном виде, что ли... ну, с головой. А вы?

— Нет, — отрезал Аэр, — никогда и нигде.

— Может быть, что-то похожее, иного цвета или размера, на какой-нибудь планете, где оно было бы неприметным среди иной флоры или иного климата... Не сыщется ли сюрприза на задворках памяти?

— Смею заметить, сэр, — с нотками торжественного недоумения проговорил капитан, — что планета, которую мы открыли — которую вы открыли! — планета Гамма, это первая планета с высшими формами жизни, ставшая доступной человеку.

На интуиста это сообщение, или, скорее, это напоминание произвело только половину впечатления.

— И что, — живо спросил он, — её не с чем сравнивать?

— Только с Землёй, — сказал капитан.

— И каковы результаты?

Ответить вызвался Аэр.

— По степени любопытности они, конечно, уступают вашему цветочному, или кто оно там, дежавю. Здесь ведь всё необычное, и вопрос не в том, каков этот мир сам по себе, а насколько он логичен. Попадается кое-что неожиданное: органические вещества, каких не существует у нас, способы репродукции, политеры и поликорды... Однако всё это отлично вписывается в общую картину, мир Гаммы самосогласован; и более того, мы вполне могли бы, с некоторыми поправками, спроецировать на него логику земной природы. То есть тут рай для натуралиста, но для фундаменталиста — ничего экстремального.

— Самосогласованный мир? — взъерошил волосы Гамильтон. — Так-так. А скажите, водится здесь что-то вроде козы? Или коровы...

— Ну... водятся, — опешил Аэр и махнул рукой. — Гуляют вон за тем лесом. Только зачем они вам понадобились?

— Возможно, у них есть дополнительные органы чувств...

— Которые выявляются лишь в поведении, — догадался капитан.

— ...и они способны отреагировать на это, что там есть, — закончил Гамильтон. — Пойду попрошу роботов, пусть изловят экземпляр.

Когда он, плотненький и круглолицый, выкатился из кают-компании, Аэр с раздражённым восхищением сказал:

— Вы заметили, как он это произнёс: «попрошу роботов»? Если мы встретим гуманоидов, я останусь без работы.

«Что-то вроде коровы» стояло на трёх ногах и мычало. Впрочем, поскольку ноги располагались в один ряд, стоять оно или всё-таки она не могла и, чтобы не упасть, должна была поочерёдно перебирать конечностями. Это обеспечивало ей непрерывное движение. Возможно, эволюция наделила экзокорову такой ленью, что только статическая неустойчивость заставляла её менять место кормёжки. Сейчас натянутые двумя роботами верёвки не давали ей двинуться, и казалось, что животное приплясывает.

— Да это настоящий гиромобиль! — воскликнул Гамильтон. — Подведите.

Её не надо было тащить — только задать направление и ослабить верёвки. Корова протянула морду к зелёному постаменту, — интуист протянул навстречу ей букет местной кашки. Вильчатым языком, расположенным прямо в обонятельной полости, корова захватила цветы и поволокла внутрь себя. При этом её голова оказалась точно в обруче пустоты, который капитану, вместе со Аэром со стороны наблюдавшему всю сцену, показался болезненно ощутимым, почти видимым. Он подумал, как это напоминает фокус циркового артиста, движением рук заставляющего поверить в предмет, которого нет.

— Господин интуист нас так с ума сведёт своим воображением, — проворчал Аэр. Очевидно он прочитал мысли капитана. Во всяком случае первоначальные ухмылки на их лицах сменились опасливым и чуточку брезгливым выражением.

Хладнокровной оставалась одна корова. Гамильтон же скакал перед ней, заставляя под разными углами приближаться к объекту, проводить языком по его шершавой поверхности и тоскливо мычать. Ничего не менялось. Корова вела себя так, будто перед ней коряга или другая традиционная несъедобность.

— Ещё кто кого сведёт, — заметил капитан.

Гамильтон отчаялся, отпустил зрителей и участников, разложил стул и уселся размышлять. Пошёл дождь. Некоторое время он с интересом наблюдал, как капли падают на зелёную площадку. Если тщательно подсчитать, возможно, часть влаги просачивается внутрь. В целом же, картина была безрадостная. Он превратил стул в зонтик и побрёл к кораблю.

В иллюминаторе показалась взлохмаченная голова. Капитан торопливо выбрался наружу. Стул, он же зонтик, воплотился в лестницу. Поскольку длины не хватило, один из роботов участвовал в процедуре в качестве опоры. На вершине сооружения, пошатываясь, интуист, с помощью сканирующей лупы, обследовал поверхность стекла.

— Гамильтон! — крикнул капитан. — Если вы сверзитесь оттуда, то расшибётесь насмерть. Понимаете, смерть?

Сверху пробормотало о нелепости подобного предположения, но всё-таки был скомандован спуск.

— Что выяснили? — поинтересовался капитан, когда интуист достиг земли.

— Две вещи, — тот вместо двух пальцев поднял обе руки. — Во-первых, у паутины всего лишь осевая симметрия. У неё два фокуса, хотя её плетёт один паук. И другое... Она появляется каждое утро, а вы встречали её в лесу?

— Кажется, нет...

— Я тоже. Но на моём растении... как бы его назвать...

— Уникум Гамильтона, да и всё, — предложил подошедший Аэр.

— Хорошо. Так вот, на уникуме паутина появляется столь же регулярно. Я бы хотел препарировать одного паука.

— В наблюдательности вам не откажешь, — сказал Аэр. — Но, бьюсь об заклад, из этих фактов не следует никаких выводов.

— Что ставите? — быстро спросил Гамильтон.

— Десерт!

— Хорошо. Развитая природа не создала здесь, сколько мы можем судить, никакой разумной формы. Противоречие? А что, если некий неподвижный и непостижимый разум гнездится в нашем цветке? И тут являемся мы. Как ему вступить в контакт, как сообщить о своём присутствии? Ему нужен материальный партнёр — и он его находит в лице, или, вернее, в лапках крохотного паучка. Паутина — единственный доступный ему язык коммуникации, остаётся только расшифровать её символы. Возможно, два фокуса это и есть указание на диалог миров. Ну, чем не обобщение?

— Сдаюсь, — сказал потрясённый космической логикой Аэр. — Действительно, остался пустяк — расшифровать паутину.

— Только, прежде чем заняться препарированием, — заметил капитан, — убедитесь, что здесь колония пауков. А то погубите единственного свидетеля...

— Вы похудели, — тревожно заметил капитан дня два спустя.

— Несмотря на десерт, — грустно добавил Аэр.

— Я разочаровался в вещественном, — заявил Гамильтон. — Оно всё состоит из намёков, а как только приступаешь к анализу, — груда разрозненных деталей. Какие-то хромосомы, волокна... Разгадки уникума в пауках я не нашёл, зато их собственная загадка — осталась.

— Вы по-прежнему убеждены, что там что-то есть? — спросил капитан.

— Что-то или кто-то. Как в первую секунду. Однако ни малейших материальных проявлений. Возможно, это и вправду дух. Некое мнимое существо, симбиотически сращенное со стеблем.

— В таком случае, — сказал капитан, — перед нами именно математическая вещественность. Уникум воплощает действительную компоненту, а предполагаемый дух — мнимую. Нас же не удивляет (интуист приоткрыл рот, Аэр шевельнул бровью), что реальные физические процессы не могут быть описаны иначе, как с помощью вещественных чисел. Но соображения симметрии требуют, чтобы где-нибудь и математическая абстракция могла осуществиться в подобном уникуме. Нам просто повезло!..

— Но как с этим везением поступить? — растерянно спросил Гамильтон.

— Любоваться, — ответил Аэр. — Я надеюсь, вы не собираетесь препарировать дух.

По лицу Гамильтона было видно, что он как раз собирался, только не знал, как приступить к делу.

— Что, вообще, можно сделать с тем, — продолжал убеждать Аэр, — что не имеет ни содержания, ни формы?

— Мне кажется, я чувствую его форму, — нерешительно заметил Гамильтон. — Оно округлое, вернее, шаровидное, чуть вытянутое...

— Эллипсоид, — вставил капитан.

— Да... И внутренне прозрачное, но прозрачность эта каким-то образом ощутима... Я бы даже сказал, что оно с ресничками.

— Внутренне прозрачное, но с ресницами, — хмыкнул Аэр. — Око бога!

— Которое, — капитан пошевелил пальцами, — что ни утро омывает своими узорами паучок. Поскольку бессмысленно омывать чистейшее на свете росою или чем-то подобным, материальное бытиё предлагает лучшее, что у него есть, — подобие слова, отражение изначальности, вязь линий, лишённых значений.

— Боюсь, — присовокупил Аэр, — что, даже если оно вас зрит, вы не сможете ответить тем же. Любовь к богу подобна любви слепца, который, осязая предмет своей страсти, не в силах его постичь способом самым желанным и точным.

— Стоп! — Гамильтон движением руки отменил Аэра, пристально глядя на капитана. — Вязь линий, лишённых значений... Я что-то припоминаю. Надобно пошуровать в компьютере...

Час спустя на экране появилась картинка: ряды небывалых цветов, подписанных мелким буквенным шифром. Одни из них были с ногами, другие — и с руками, третьи — с чем-то вроде механически скомпилированных лиц.

— И что это? Разве здесь есть уникум? — спросил капитан.

— Самого уникума нет, но есть сходство, есть его идея! — гордо объяснил Гамильтон. — Говоря коротко и просто...

— Да-да, попроще, — ввернул Аэр.

— ...существует древний документ, о котором известно только то, что он подлинный.

— Насколько древний? — уточнил капитан.

— Европейское средневековье, так называемый манускрипт Уорнича, по имени хранителя. Ни кто его автор, ни какова была его цель — ни малейших сведений. Вы сами видите, что ни одного растения, тут изображённого, в природе не существует, хотя любой элемент где-нибудь да отыщется. То же самое с текстом: он представляется шифром, были версии, что это зеркальное письмо, взявшее за основу смесь нескольких алфавитов, однако ни одному криптологу не удалось его прочитать. Можно допустить, что это абракадабра, два бреда, наложенных друг на друга; но весь труд громоздок и скрупулёзен для сумасшедшего и, с другой стороны, слишком наивен для мистификации. Никакого логического обоснования манускрипту дано не так и не было.

— Но вы нам его дадите? — не удержался Аэр.

— Единственный рациональный вариант: автор имел доступ к той реальности, которую изобразил!

— Куда уж рациональней, — обронил капитан. — Понятно, что как он в неё проник, где она находится и почему захлопнулась, — эти вопросы вне обсуждения. Я уж не говорю про языковую реальность. Но какое отношение ко всему этому имеет уникум, пусть его материальная часть слегка и напоминает эти... гибриды?

— Даже тень сходства, — сказал Гамильтон, — способна дать ключ к разгадке. И зря вы выносите реальность за собственные пределы. Если есть в мире что-то иное, то оно находится внутри сознания. Манускрипт запечатлел потустороннюю реальность, — в таком случае, уникум должен указать, как в неё проникнуть.

— Что он делает?

— Проникает, — Аэр пожал плечами.

— Третий день...

— Кэп, признаться я тоже утомлён. Перед нами грандиозные задачи, за нами — не менее грандиозные свершения. Межзвёздный перелёт, планета с биосферой, открытие новой жизни. Бездна информации, требующей обработки. Самый двусмысленный, какой только можно было получить, ответ на вопрос о нашем одиночестве во Вселенной. Возвращение, наконец. Вы знаете, что такое возвращение? И я не знаю. Никто никогда не возвращался. А это гравитационный опыт — только во-вторых. Прежде всего, нам предстоит поединок между временем и душой. И вот вместо всего этого — уникум Гамильтона!..

— Вам же ничто не мешает проводить ваши исследования, — максимально миролюбивым тоном произнёс капитан. — Как и мне свои, которые, в общем-то, закончены. Касательно помощи, то любой робот заменит трёх Гамильтонов. Что вас так волнует — его бесчувственность к масштабу событий? Каждый из нас психологически подготовлен к участи космического Робинзона, и вдруг такие сантименты...

— Полноте, кэп, моих нервов хватит на трёх роботов. Просто всё, что мы делали до сих пор и то, что нам ещё предстоит, происходит... ну, как бы... перед лицом человечества, что ли, извините за высокопарность. А у Гамильтона мозги обращены к этому уникуму пустоты, чёртову богу виртуального цветоводства или что оно там ещё. И это раздражает — признайтесь, ведь вы это чувствуете? — потому что заражает. Я в каждом отчёте, вместо того, чтобы перечесть его земными глазами, выискиваю — не найдётся ли объяснения нашему... призраку Гаммы. Мой голос, капитан, — за то, чтобы покончить с этим.

— Хорошо. Так и так — срок подходит. Вечером мы втроём всё обсудим.

Но к ужину интуист не появился.

Тогда двое при свете лун — золотой, розовой и серой — отправились на поляну Гамильтона. Тот сидел на привычном месте, в самом деле, как мумия перед призраком. Появления товарищей он, казалось, не заметил. Поляна была озарена, как при земном закатном сумраке, только цвета странно, диковинно переслаивались. Голубоватые тонкие облака, в зависимости от высоты, преломляли свет, заставляя наплывать друг на друга цветные тени. В трёхлунном ореоле уникум Гамильтона с изогнутым посередине стеблем и пустым постаментом выглядел, словно напрягшийся перед родовыми муками. Ветерок шевелил волосы на голове у интуиста.

Капитан обошёл уникум и почувствовал, что у него волосы сейчас зашевелятся и без ветра. Гамильтон смотрел прямо на него, но не видел, потому что взгляд его оканчивался там, где ничего не было. Капитан обратился к нему и даже помахал рукой, но интуист не отреагировал. Он чуть подался вперёд, словно склонившись над краем пропасти, неподвижно глядя в самую сердцевину невидимой воронки.

— Помогите мне, Аэр.

Вдвоём они приподняли интуиста.

— Какой он, оказывается, лёгкий, — удивился Аэр.

Оказавшись у них на руках, Гамильтон не очнулся, а просто закрыл глаза и уснул. Так они его и донесли до корабля.

Мимо текло время. Корабль вползал в рукав спирали, из которого, словно из пращи, должен был устремиться в поток возвращения. Пришлось включить искусственное тяготение, поскольку Гамильтон в невесомости превращался в плавающий мешок. В прохудившийся мешок, из которого что-то высыпалось.

Сейчас он сидел за столом, всё так же глядя прямо перед собой, посасывая коктейль из гидратора. Стоящий за его спиной робот заботливо придерживал трубочку.

— Кажется, вы были правы, Аэр, — сказал капитан.

— Боже, в чём?

— В самом первом определении. Помните, вы сказали: тут чего-то нет. Простое преобразование даёт следующую формулу: тут есть отсутствие. Не пустота, а некий вычет, дырка, требующая заполнения. Вот наш друг её и заполнил... своим разумом.

— Я не знаю, что за воронка втянула его на Гамме. Но впечатление, что ничего не кончено, что он... продолжает отдавать себя. И мы можем только его усыпить, а потом опять — этот вперенный в никуда взгляд и полная физическая апатия...

— Если он и вправду проник в неведомую реальность, она его не отпустит. Внутри сознания — вот его последние здравые слова.

— Здравые ли!.. Но в кого же тогда он переливает свою душу — в собственное зазеркалье? Какую пустоту он заполняет? Вообще, забавно: я был прав. А господин интуист создал целый выводок фальшивых версий.

— Ну, почему, в каждой был свой резон, свой элемент истины, даже в корове. Её безразличие к уникуму, — так относятся либо к абсолютно привычному, либо к абсолютно чужеродному. А тут — сочетание...

Аэр покачал головой и в раздражении заходил по каюте, но вдруг остановился:

— Кэп, посмотрите-ка.

Капитан подошёл к иллюминатору. Миллион немигающих звёзд пристально смотрели на него из вселенной.

— Да вот же, — Аэр показал пальцем.

Капитан пошарил по карманам.

— Куда опять задевались мои очки!

— В левом боковом кармане зелёной рубашки, — раздался голос от стола.

Капитан открыл гардероб, — очки были именно в зелёной рубашке. Лицо интуиста оставалось непроницаемым, а слова были произнесены с таким выражением, что можно было подумать, будто робот заговорил голосом Гамильтона.

Аэр недоверчиво посмотрел на двух этих бездушных существ, достал из своего кармана игральный кубик и кинул его на стол.

— Пять, — объявил Гамильтон.

Кубик попрыгал и остановился. Выпало пять. Аэр пять раз и повторил опыт. Четырежды интуист угадал, затем замялся — и кубик свалился со стола.

Капитан и Аэр обменялись взглядами.

— В сущности... — начал один.

— Мы не так уж много потеряли. В рабочем смысле — даже и ничего, — заключил другой.

Кубик больше не бросали, и Гамильтон замолчал, не сводя глаз с волшебной точки. Двое вернулись к иллюминатору.

Крошечный паучок бегал по стеклу, выписывая вензеля. Отдельную паутинку нельзя было даже рассмотреть, — только пучки; а в целом, намечался витиеватый и далеко раздробивший первоначальную симметрию узор.

— Но мы же профильтровали корабль! — воскликнул капитан.

— Может быть, это тот якобы препарированный паук, — предположил Аэр. — Точно, — хлопнул он себя по лбу, — да разве бы он справился!..

Они несколько минут наблюдали за работой инопланетянина. Тот, казалось, что-то почувствовал и замедлил движение.

— Посмотрите, — прошептал Аэр, — там, внутри, в глубине узора, вот эти искривления, в миллиметр, в два — ведь это какие-то знаки. Он словно пишет послание!

— Тогда — это лишь письмоносец, — возразил капитан.

— Переводящий в паутинный язык разум Гаммы?

— Разум Гаммы — что это такое? Его нет, вернее, он есть — отсутствие, вакуумный клапан, зеркало без амальгамы... Боюсь, что в этих письменах — всего лишь разум Гамильтона...

Они посмотрели на интуиста. Какой-то румянец появился в его закаменевшем лице. Он по-прежнему сидел за столом, практически бездвижно и без малейших изменений мимики, но что-то в пустоте его взгляда выдавало совершавшийся труд. Возможно, это и был вдохновенный и мучительный труд творения разума...