Светлана Ледовская

Всё поменяется, всё поменяется

Автор:
Катерина Мухина
Всё поменяется, всё поменяется
Работа №88
  • Опубликовано на Дзен
  • 18+

Когда Веру разбудил телефонный звонок в два часа ночи, она мгновенно поняла — всё, бабушки больше нет. В трубке надрывно рыдала мать, как будто бабушка не болела до этого полгода, в последние месяцы не вставая, как будто это не было вопросом времени. Сама Вера давно оплакала бабушку — она всё поняла ещё два месяца назад, когда бабушка отказалась пить разноцветные таблетки — похожие на слипшиеся детальки Лего, только овальной формы — и долго спорила с внучкой, утверждая, что их нужно разрезать пополам, не просто же так цвета разные. Вера тогда вспылила, но всё-таки доказала свою правоту, сейчас она чувствовала лишь смутный стыд за тот случай.

Наконец в материнских рыданиях стало возможно различить хоть какие-то связные фразы — незадолго до смерти бабушка, чувствуя приближающийся конец, раздавала домочадцам наставления, используя в качестве гонца дочь, потому что не было времени вызванивать из соседних городов, а то и стран, других членов семьи. «А Верочка пусть дачу не забрасывает, приезжает, огурчики по весне сажает» — было передано Вере.

На похороны Вера не поехала — диплом и выпускные экзамены отнимали все силы, да и денег было в обрез, а добираться автостопом до Москвы не хотелось. Вера почти обиделась на родителей за то, что бабушку хоронили в чужой Москве, куда мать с отцом перебрались, когда матери предложили там работу. Сама бабушка почти всю жизнь прожила в Петербурге, это в её однокомнатной квартирке на Фонтанке Вера обреталась в университетские годы — бабушка уже лет десять как жила на даче в Ленобласти. Веру туда ссылали на всё лето, пока они с родителями ещё жили в Питере, но для неё это была самая приятная из ссылок.

Так и вышло, что о предсмертной просьбе бабушки Вера вспомнила только в необычайно знойном мареве июня. Вере не очень хотелось ехать — в городе можно было разморённо лежать под дешёвеньким вентилятором, а деревянный дачный дом к вечеру превращался в печку — хочется окна открыть да комары налетят. Но ключи от дачи укоризненно смотрели на Веру с гвоздика в прихожей каждый раз, как та возвращалась домой, и в конце концов она решилась.

Веру встретили покосившиеся ворота, от которых уже кто-то оторвал пару деревянных планок. Покопавшись ключом в проржавевшем замке, Вера плюнула и перелезла поверху. Спрыгнула, айкнула — ногу обожгло крапивой — и с удивлением посмотрела на двор, который успел буйно зарасти одуванчиками, чертополохом, лопухами и проклятой крапивой.

— Стой, кто идёт? — строго донеслось откуда-то слева.

Вера растерянно ответила, что это она, подумала и добавила, что она — это Вера.

— А-а, Верочка, так это ты приехала дачку проведать!

Из-за соседского забора слева показалось старушечье лицо в голубом платочке. Тётя Глаша — узнала Вера и выдохнула. Бабушка почему-то очень её не любила, поэтому Вера редко видела соседку вблизи. Бабушка каждый раз, когда тётя Глаша выходила поливать помидорные грядки и клумбы с гигантскими пионами — от них шёл пряный, сладкий, почти тяжёлый дух по всей крошечной улице — загоняла внучку домой по выдуманной причине.

— Я-то что боялась — вдруг воры забрались, у вас там, конечно, и воровать нечего, но разве наркоманов всяких это остановит, побьют стёкла да мебель попортят.

— Нет-нет, это всего лишь я. Тут так всё заросло — и это за несколько месяцев?

— Так траве не скажешь не расти — вот она и растёт. Пойди вон в сарае косу возьми — работы на полчасика.

Вера кивнула, а сама внутренне содрогнулась при слове «сарай». Тот находился за домом и выглядел в несколько раз старше основного жилища — тёмный, местами плесневелый, прибежище пауков, мокриц и комаров. Сарай был общий с тётей Глашей — так решили почему-то сделать бывшие владельцы дач, а перестраивать долго, да и стоял сарай ровно на границе участков. Кажется, Вера никогда не была одна внутри сарая, всегда заходила с бабушкой, жалась к ней поближе, закрывала детские глазки, чтобы по углам не мерещились страшные чудища. Им было всё равно — они угрожающе шуршали и щекотали коготками голые ноги, исчезая, когда она открывала глаза. Маленькая Вера даже боялась играть около сарая — такой жутью наполнял один его вид. Конечно, сейчас она выросла, но в сарай ещё попробуй проберись по такой траве, проще садовые перчатки в доме найти, да так повыдергивать заросли.

— Да ты иди, обустраивайся, зайдёшь ещё, я ж тут совсем рядышком, — махнула ей тётя Глаша и скрылась за забором.

Входная дверь — она когда-то была тёмно-зелёной, а сейчас активно отслаивалась краской как змеиной шкуркой — разбухла от влажной жары и поддалась не сразу. Внутри пахло застоявшейся сыростью, в одном углу потолка начала расползаться зеленоватая плесень. Наскоро намалёваный пейзаж с речкой в рамочке со свистом ухнул вниз вместе с гвоздём, на котором висел. Вера вздрогнула, но потом успокоилась — дверь слишком сильно дёргала, вот гвоздь и выскочил, сейчас найду молоток и повешу обратно, слава богу, что хоть рамка без стекла была.

Большой дом из Вериного детства — прихожая, она же закрытое крыльцо, подобие коридора, кухня, спальня, веранда, которая тоже служила спальней, ванна с жестяным умывальником и чердак — как-то скукожился и потемнел без своей хозяйки. Вера никогда не была слишком высокой, но сейчас чувствовала себя Гулливером, по ошибке забрёдшим в домик лилипутов. Потолок был как-то слишком близко, почти задевал Верин пучок на голове. Дом казался таким ветхим, будто был покинут много лет, а не полгода. Под потолком тюлем повисли многочисленные паутины, на полу валялись комки пыли. Но особым запустением на Веру пахнуло из спальни — сначала она даже не узнала в тёмном и съёжившемся помещении просторную комнату из детства. Со стены обвиняюще смотрела старая икона с едва различимым контуром Богоматери. Для бабушки эта икона была одной из самых ценных вещей в доме, давным-давно она висела на кухне, но однажды от прыткого уголька из печки загорелся пол, а следом и вся кухня. Пожар быстро потушили, дом не сгорел подчистую, хоть и потребовал долгого ремонта. Бабушка с придыханием рассказывала Вере, как зашла в обгоревший дом и увидела, что посреди чёрной копоти, оставшейся от мебели, всё ещё висит икона Богоматери, в угольной пыли, но абсолютно не тронутая огнём. Тогда бабушка перевесила икону в спальню, «чтоб охраняла и берегла». Вера старалась отогнать назойливые мысли о том, что родители, увозя бабушку, которая уже не справлялась с жизнью в одиночестве, не разрешили взять икону с собой или вообще забыли, а потом решили не мотаться за ней лишний раз, ну подумаешь, деревяшка какая-то, мы другую в церкви купим.

Мысли не желали отгоняться, поэтому Вера отыскала перчатки и молоток и пошла успокаиваться с помощью ручного труда. Под палящим солнцем вырывать траву было отдельным кругом ада, но Вера упрямо не хотела идти в сарай за косой и так же упрямо не признавалась сама себе, что детские страхи глубоко пустили корни.

Изжаленная крапивой и изжаренная солнцем, Вера наконец удовлетворённо выдрала последние пучки одуванчиков и почти порадовалась плесневелой сырости дома — хоть какое-то спасение от жары. Она залпом допивала тепловатую воду из бутылки, которую притащила из города, как в прихожей послышался стук, за которым последовал гулкий удар. Вера зачем-то схватилась за молоток и на цыпочках пошла в прихожую. Гвоздь, на котором висел пейзаж, как следует прибитый час назад, снова валялся на полу, а стук в дверь повторился.

— Верочка! У тебя там всё в порядке? Мне показалось, что-то упало!

Вера облегчённо отложила молоток и открыла дверь, за которой была всего лишь тётя Глаша в извечном голубом платочке — кажется, она носила его ещё в Верином детстве.

— Не хотела тебя беспокоить, ты тут наверно ещё обустраиваешься, но я как раз хотела тебя на чаёк позвать и заметила, что воды-то почти не осталось. Не подсобишь водички с колонки принести?

Вера с готовностью кивнула и постаралась прервать поток благодарностей, которым её облила тётя Глаша — мол, а для чего ещё нужны молодые руки как не для помощи, сейчас-сейчас, только гвоздь обратно вобью.

По дороге Вера была слишком погружена в свои мысли, но сейчас, закрыв калитку на скрипящих петлях, она увидела, что сама их деревушка, притулившаяся меж двух ГП, подурнела и покосилась. Вспомнилось последнее детское лето на даче — следующие она проводила в задымлённой Москве в городском лагере. Как-то вечером Вера спросила бабушку, а что будет, когда та умрёт. Бабушка даже не посмотрела на внучку, уставилась куда-то вперёд, но не на грядки, которые и были впереди, а куда-то в пустоту. Потом странным голосом произнесла — всё поменяется, всё поменяется, вздохнула и остаток дня молчала, односложно отвечая на Верины приставания.

— А куда делся пёсик, который у соседей напротив жил?

Тётя Глаша пожала плечами:

— Да не было у них никакого пса.

— Ну как же, лаял ещё постоянно, дворняжка такой.

— А-а, этот брехун, точно-точно. Да подсыпал ему кто-то в миску крысиного яда, потому что от его лая спать было невозможно, вот он и издох.

Вера вытращила глаза и повернулась к тёте Глаше, а та усмехнулась и добавила:

— Пошутила я, это так, мечты вслух, он своей смертью, от старости.

Дальше шли молча. Вера одной рукой прижимала к себе пятилитровую канистру для воды, а на другой пальцами теребила бабушкино колечко — подарок на десятилетие, на первый юбилей, как говорила бабушка — и пыталась вспомнить, во сколько уходит последняя электричка. Вообще Вера планировала остаться на даче на несколько дней, но пространство вокруг будто давило на неё, хотелось сбежать, несмотря на последнюю бабушкину просьбу.

Не дойдя десяток метров до колонки, Вера замерла. В ближайшем доме к колонке жил её дачный друг детства, Мишка, вихрастый авантюрист, за придумки которого им часто влетало обоим. От дома остался обгорелый костяк.

— Ч-что здесь случилось?

Тётя Глаша, не глядя на обгоревшие остатки, махнула рукой и стала набирать воду из колонки.

— Да у них там с проводкой были какие-то проблемы, вот и загорелся дом, лет семь уже как сгорел, никто так и не купил участок.

— А Мишка? А его родители? Они больше не приезжают?

— Они все там остались. От угарного газа задохнулись, тела в пожаре сгорели, пожарные только к головёшкам успели, тушить уже было нечего.

— А где их похоронили?

— Да нигде, я ж говорю, там и остались, никто не стал по пепелищу несколько косточек выискивать, а родственников у них не было, либо наплевать всем было.

Вера тупо смотрела на то, как тонкая струйка воды медленно наполняет канистру, и не могла поверить. Они с Мишкой так плакали в конце каждого лета, когда нужно было разъезжаться по квартирам, мочили друг другу слезами футболки, а родителям приходилось их растаскивать — так они вцеплялись друг в друга.

Она пробормотала, что хочет пройтись, и побрела к роднику в подлеске, который начинался сразу же за колонкой. Родник был их с Мишкой любимым местом для игр в детстве. Из него вытекал ручей, недостаточно большой, чтобы именоваться речушкой, но достаточно большой, чтобы запускать по нему бумажные кораблики и ловить мальков панамками — ни Вере, ни Мишке родители так и не купили сачок. Через несколько минут из-за деревьев показался родник — тоже уменьшенная копия того, который хранился в вериных воспоминаниях. Около него хмуро ковырялись палками в земле двое мальчишек. Вера зачерпнула студёной воды с каким-то особенным, родниковым, вкусом, потом стала всматриваться в поисках мальков — пусть хоть что-то останется неизменным.

— Вы что-то потеряли? — неприязненно поинтересовался мальчишка пониже.

Вера смутилась.

— Да так, я тут… Здесь раньше мальки водились, а теперь я их что-то не вижу.

— Рыбы, в смысле? Рыб уже давно нет, рыбы уплыли.

— А что вы тогда землю копаете? Я думала, вы их червями подкормить хотите, — выдавила улыбку Вера. Ей совсем не хотелось общаться с этими угрюмыми детьми, но ещё больше ей не хотелось возвращаться к тёте Глаше.

Мальчишки посмотрели на неё как на городскую дурочку, впрочем, в их глазах она ею и была.

— Мы хотим проверить, правда ли, если разрезать червяка, то половинки в разные стороны поползут.

Вера кое-как кивнула, успокаивая поднявшееся внутри чувство гадливости. Пробираясь по полупротоптанной тропинке обратно к колонке, она решила — от чая она вежливо откажется, соберёт рюкзак обратно и пойдёт дожидаться электричку на платформе — хоть какая-то должна прийти сегодня.

Тётя Глаша поверила — или сделала вид — в наскоро придуманную байку о том, что у Веры внезапно появилось срочное задание по работе, ей надо первым же поездом в город, как-нибудь ещё приедет и обязательно попьёт чайку.

Пока Вера сбивчиво объясняла причину отъезда, она поймала краем глаза, что на них из окна выцветшего, некогда красного, домика смотрит пожилая женщина. Вера неуверенно улыбнулась ей и приготовилась помахать, но та быстро задёрнула такую же выцветшую как дом занавеску с остатками цветов. Тётя Глаша отмахнулась на это:

— А, это Светка, она часто так делает, не любит, когда её ловят за подглядыванием. Хотя на кого тут глядеть, тут никого и не осталось, почитай.

Вера против воли ускорила шаг, мысленно уговаривая себя — сейчас донесу канистру, попрощаюсь, соберу вещи и на вокзал, всё в порядке, это просто я нервная, а детские воспоминания всегда кажутся более безоблачными, чем на самом деле.

Закрыв за собой дверь, Вера даже не вздрогнула, когда намертво прибитый гвоздь снова выскользнул из стены и обрушился вместе с пейзажем на пол. Напоследок тётя Глаша попросила её поискать в сарае музыкальный проигрыватель — сказала, валялся там когда-то никому не нужный, а ей летними вечерами хочется послушать чего-нибудь, пластинки вот недавно на чердаке нашла. Вере очень хотелось отказать, но она взяла себя в руки и решила, что детским страхам нужно смотреть в лицо, нет ничего в этом сарае, только пыль да грязь.

Свет фонарика на телефоне выхватывал перевёрнутые кверх ногами старые стулья, запылившиеся серванты с древними томиками Ленина и звериные оскалы детских игрушек, изламывал очертания и превращал сарай в какое-то другое измерение. Сначала Вера пыталась подпереть дверь сарая так, чтобы та не захлопнулась и не заперла её в этом царстве чудовищ, но та упорствовала, а Вере слишком хотелось поскорее на электричку, чтобы разбираться с полусгнившими деревяшками и искать подходящую. Снаружи сарай казался крошечным, метр на метр, но внутри будто растягивался, вмещая в себя горы и горы всевозможного хлама, который рука не поднималась выбросить — авось пригодится в хозяйстве. Проигрыватель по человеческим меркам был достаточно большой вещью, чтобы быстро его в этих горах найти, но по меркам сарайным он был мельче иголки в стоге сене.

Вера перевела дух, лихорадочно соображая, как она объяснит тёте Глаше, что поисков тут на целый день. Она уже несколько раз пожалела, что согласилась помочь, что вошла в эту протухшую обитель детских страхов, что здесь больше нет бабушкиной юбки, за которой можно укрыться. В дёрганном луче фонарика, среди фантасмагоричных теней, мелькнуло что-то голубое.

На электричку, пробегающую местный полустанок, тем вечером никто не сел.

+4
14:13
2039
12:28
+2
Ну это как-то слишком жестоко, сначала так затягивать, а потом так обрывать! sorry
рассказ очень затягивает, в мир погружаешься, сыростью аж в реальности запахло, серьезно. Но все знают тему конкурса, теги под каждым рассказом поставлены, поэтому ясное дело, что на даче что-то произойдёт, понятно что бабулька-соседка та ещё карга, все ожидаемо, все по плану. невольно ждёшь, что сейчас вот в такой же манере, с той же степенью погружения как бабахнет, а оно так скромненько, махнула косынкой раз — и все. Все понятно, никаких вопросов, но наивная читательская душа отчего-то понадеялась на шквал эмоций)
13:02
+3
И че? И где всё?
19:27
+4
У ГГ умерла бабушка. ГГ приехала в бабушкин деревенский дом. ГГ боится сарая. ГГ поговорила с соседкой, пошла с ней на колонку за водой, увидела сгоревший дом детского друга. Забила на соседку и воду, пошла гулять. Забила на прогулку, забила на бабушкин дом и решила уехать обратно в город. Соседка попросила зайти ГГ в сарай. Конец.

Нет, реально.

Сюжет развивался, развивался и закончился ничем. Как так-то? Что с этим сараем? Что со сгоревшим домом и его погибшими обитателями? Причем тут бабуська в голубом платке? Причем тут три раза выпадавший гвоздь? О чем это все вообще?

«Да нигде, я ж говорю, там и остались, никто не стал по пепелищу несколько косточек выискивать, а родственников у них не было, либо наплевать всем было». Какой температуры должен быть огонь, чтобы вообще ничего не осталось? Где-то 1700 °С. Их там чем таким жгли? И не бросают мертвых как было. Ну, хотя бы символические могилы делают. Учитывая, что они сгорели – хотя бы в колумбарии. Государство оплачивает похороны невостребованных трупов, да на минималках, но все же. Впрочем, как ни странно, этот пожар — вообще никому не интересный факт из жизни деревни, не влияющий ни на что.
08:34
Просто это было адское пламя)
15:48 (отредактировано)
+1
Всё-таки добрая тётя Глаша сманила Веру в гости, и та осталось с ней до утра пить чай с вареньем под старинную музыку из найденного в сарае проигрывателя. А Вера уехала на следующий день на утренней электричке. Какой хороший счастливый конец!
21:53 (отредактировано)
+3
Да сюжет и не развивается особенно, никто его не развивает. Заброшенный дом (страшно), нелюбимая соседка (страшно), друг из детства сгорел (жалко), половинки червяка поползут (ужас), старый сарай (страшно), картинка постоянно падает (очень страшно), платочек мелькнул (все, пипец), на электричку никто не сел (ужас). Как бы и весь рассказ. Сюжета нет, ГГ смотрит, ходит и боится всего. Читателю предлагается самостоятельно накрутиться ужасом и соединить описания в страшную мистическую историю. Маловато будет )
Татьяна
05:00
Хочется продолжение, не хватает законченности.
Загрузка...
Светлана Ледовская №2

Достойные внимания