Мелькиор

Изможденный болезнью старик вытащил из розовой мутной воды бурого глиноеда. Нежные белоснежные листья окаймляли грубый ствол и служили пологом для вырастающего из него глянцевого, коричневого жука с длинными усиками. Старик принялся с остервенением вгрызаться в горьковатую оболочку. Ничего не получилось — гнилые зубы крошились, слюна блестящими ручейками стекала по светло-серой коже подбородка и шеи. Он с отчаянием взглянул на голубое светило Дара́йю, которое благословляло сиянием плоскую планету Мелькиор, словно ожидал сверху помощи и поддержки. Розовое море — точно чаша с вином — мирно дремало, не догадываясь о страданиях дряхлого мелькиорца с глубокими и смердящими язвами на правой щеке. Мелкие мошки облепили его голое тощее тело с неестественно вывернутыми коленными суставами.

Арпи и его сестра Миава сидели на берегу, недалеко от старика, и с брезгливостью наблюдали за его тщетными попытками отломить хоть кусочек глиноеда.

— Вонючий хморь. Смотреть противно. Оставался бы в своей норе, — голос у Миавы был сладким на вкус, но с примесью каких-то шершавых частиц, царапающих горло. Крохотные белые цветочки красиво струились по ее темно-серому лицу. — Уйду в Певучие горы. Говорят, там нет хморей. Их убивают. И правильно делают.

— Са́дри со мной! — привычно воскликнул Арпи. — Зачем тебе куда-то идти? У нас чудесное дерево-обитель, лучше и представить невозможно. Здесь наш дом.

Где-то стонала крика́лица — большая ручная птица. Арпи услышал за спиной знакомое шуршание и чуть заметно улыбнулся. По коричневому мху шустро передвигалась пантэ́рка — пушистый зверек, напоминающий змейку. Она поползла по спине Арпи и черным шелковым воротником улеглась на его плечах. Зверек, щедро изливая тепло на своего хозяина, пошевелил маленькими круглыми ушками и затрепетал прозрачными крылышками, которые в сиянии Дарайю стали светло-васильковыми.

— За работу! — вдалеке прогромыхал требовательный голос. Миава и Арпи поспешно отправились в густой перелесок, охваченный бирюзовыми язычками листвы. Там, в центре деревцев и кустов, возвышалось величественное дерево-обитель Садри.

***

Пружинистой походкой Арпи шел по мягкому мху и чувствовал, как внутри его стройного и высокого тела бурлили радость и приятное ожидание от будущей встречи. Садри исполинской статуей поднималось над другими деревьями, и через плотную, коричневую, с угольными прожилками кору вырывалось шумное дыхание. Дробные бирюзовые листочки шелестели уверенностью: что бы ни случилось, Садри всегда здесь. Красные, оранжевые и зеленые плоды, налитые соком, свисали с коряжистых веток. Прозрачные струйки воды вытекали из аккуратных отверстий на метровой высоте от основания ствола в бочки из голубого кварца. С верхушки спускались тонкие ворсистые нити. Из них потом соткут полотнища — заготовки для одежды и покрывал.

Семья топталась возле дерева-обители. Их называли Береговыми, так как они издавна жили на этом берегу Розового моря. Отец Итару и мать Финора по-хозяйски разглядывали скорый урожай. Сестра Арпи, беременная Демира, сидя на земле, баюкала свой тяжелый живот и не сводила заботливого взора с двух маленьких сыновей, что играли неподалеку. Любовник Демиры, Войру, спорил с ее братом Григом. Последний фыркал и возбужденно махал руками. Его бурая накидка задралась вверх, оголяя крепкие мускулистые бедра. Старики-хмори прятались в норах, остальные члены семьи собирали лечебные травы в перелеске.

— А вот и вы! — Итару кивнул пришедшим. — Только взгляните на эти плодики, такие мясистые и спеленькие! Мы хорошо трудимся, и Садри отвечает нам добром.

Береговые выстроились вокруг ствола и спинами прислонились к его грубой поверхности. Внезапно из почвы со свистом выскочили длинные извивающиеся корни, крест-накрест «пристегнули» каждого стоящего к дереву-обители и погрузили их в глубокий сон.

***

Это были не просто корни, а крепкие извивающиеся руки, которыми Садри обнимало своих детей. Короткий свист — корни разрезали воздух — первый звук, что помнил Арпи. Второе воспоминание — сырой запах почвы и кисловатый привкус мха, что впитала в себя шершавая кора.

Корни — ближе, чем мать и отец, ведь они чувствовали Арпи, и в моменты грусти и тоски обвивали покрепче. Когда сердце рвалось от раздражения и злости, корни деликатно касались плеч и живота.

Садри — не просто дом, это надежда и безопасность. Это не просто еда, вода и материал для одежды, а единение со всей планетой и с пространством, что ее окружает. Длинные и усердные корни деревьев-обителей рассекали земную твердь и достигали ледника, на котором покоился Мелькиор. Лиловая глыба непостижимо долго питала все живое на планете. И Арпи был частью этой истории. Он с нетерпением ожидал сияющее облако света, что подхватывало его и стремительно уносило внутрь Садри.

Самые мудрые мелькиорцы очень долго, но все же безрезультатно, пытались разгадать тайну перемещения в деревья-обители. Почему спящие тела их собратьев оставались снаружи, а «новые» мгновением позже появлялись в другом месте? Почему дерево, даже такое величественное на вид, в утробе своей оказывалось немыслимых размеров? Арпи подобное не волновало. Ему просто нравилось рассыпаться на множество кусочков, становиться частью Садри, быть близко к нему, насколько это возможно, а потом вновь обретать себя, более сильного и ловкого. Этот переход, хоть и короткий, делал жизнь Арпи настоящей, насыщенной и надежной.

Многочисленные помещения в Садри не были похожи на жилища мелькиорцев. Они обитали в подземных норах, стены которых облагораживали пластинами голубого кварца. Когда наступала умри́ка, и становилось совсем холодно, а мир вокруг покрывался толстой коркой льда, жители Мелькиора спускались ниже, в города, где улицы и переулки соединяли норы разных семей. Вместе было легче пережить умрику — период, когда Дарайю отдалялось от плоской планеты, лишая ее благостного тепла. Внутри же деревьев-обителей — просторные комнаты с высокими потолками, широкие лестницы и таинственные коридоры, вздыхающие и бормочущие.

Береговые, уже очнувшись и ощущая бодрость, стояли в длинной и сумрачной галерее. Жидкий свет сочился из глубины деревянных шероховатых стен. «Новые» тела ничем не отличались от прежних, кроме того, что мышцы наливались необычайной крепостью. Итару с воодушевлением принялся раздавать указания:

— Миава отправляйся на нижний этаж. Да смотри, хорошенечко убери все комнатки. Арпи и Григ вычистите кладовочки под лестницей. Там завелись личинки. Все остальные за мной, поднимемся выше и исследуем помещения. Я чую плесень. И помните, чем лучше мы заботимся о деревце, тем вкуснее будут плоды и слаще водичка!

Григ хлопнул брата по плечу и потащил его под лестницу. Арпи распахнул хлипкую дверь. А там… От блевотного запаха закружилась голова. По тесной комнате со скошенным потолком хаотично передвигались маленькие полупрозрачные личинки.

— Только не это! — завопил Григ, сдерживая рвотный позыв. Фиолетовые цветы на его шее потемнели до черничного оттенка и слегка завяли. — Но с другой стороны, голодной смертью не умрем, ха-ха. Спокойно, все будет, как надо!

Арпи взял стоящее в углу мусорное ведро и принялся щеткой собирать в него омерзительных насекомых. Он произнес, чувствуя, как заплетается язык:

— Вчера здесь было чисто. Ты — тупой пень… Ой, я хотел сказать... Куда лезешь пальцами-обрубками, растяпа? Да чтоб меня!

Григ рассмеялся. Он знал, что из-за мускуса, выделяемого личинками, мелькиорцы путают слова и несут всякую чушь. Такие приключения ему по душе. Если честно, он и сам частенько шутил на друзьями: собирал насекомых в мешочки и забрасывал в их норы, а потом смеялся над беднягами. Григ, усердно очищая углы, болтал без остановки. Арпи обожал его голос: освежающий, как прохладная и чистая вода из Садри.

— Спокойно, брат, все будет как надо! Насыпь мне горсть личинок в рот! Само вырвалось, ха-ха! Тупой пень, тупой пень! Ты бы приходил общаться с молодыми мелькиорцами! Все сидите на берегу с Миавой, копаетесь в грязи, как дети.

Арпи неопределенно пожал плечами. Ему лучше в одиночестве и в тишине. Вскарабкаться на ветки Садри и скрыться в густой бирюзовой листве — идеально. На самом деле, он не любил отдаляться от дерева-обители. Ему, как Миаве, не грезились дальние города или те же Певучие горы, а уж край света с его зловещим лиловым туманом и в кошмарах не привидится.

Тем временем братья насобирали полные ведра копошащихся зловонных личинок. Арпи с отвращением взглянул на потолок, где еще шевелились колонии насекомых. Он сказал:

— Ты — тупой пень! Я выброшу эту гадость в яму.

***

Арпи выскочил в коридор и с удовольствием вдохнул теплый влажный аромат, что просачивался через деревянные стены. По лестнице спустился на самый низ многоэтажной обители к яме, куда семья сбрасывала мусор во время уборки. Оттуда поднимались клубы ледяного дыма и какой-то гул, смешанный с бормотанием. Арпи высыпал содержимое ведер и, не задерживаясь ни на секунду, сиганул наверх.

Все еще окутанный облаком смрадного мускуса он перепутал этаж, хотя, казалось, мог обойти все дерево с закрытыми глазами, направился в кишкообразный коридор, где темнота густела настолько сильно, что до нее можно было дотронуться руками, и ударился обо что-то лбом. Боль отрезвила. Арпи тихонько застонал и осторожно, кончиками пальцев ощупал стену. Внезапная догадка ошеломила: прямо перед ним находилась дверь, ведущая в коридор Червоточина, ведь в отличие от других деревянных дверей, эта была каменной.

Но что он тут делал? Сюда не забредали просто так, никому не хотелось связываться с тем, что скрывалось за этой дверью, которую и отворить-то невозможно. Арпи собирался было уходить, но неведомая сила заставила его развернуться и положить ладонь на шершавую ручку. «Не трогай! Не трогай!» — разрывался от крика мозг. Однако кое-что посильнее рассудка, а именно терзающее любопытство, нажало на ручку и толкнуло дверь, которая с легким скрипом неожиданно поддалась. Арпи испуганно попятился назад, споткнулся, упал на спину, да так и остался лежать, ошеломленно пялясь в темноту. Страх проник под кожу, нагло просочился внутрь, в живот.

— Но как я смог открыть, — только и промямлил он. — Как это возможно? Почему? Разве я… Садри со мной!

— Эй, брат! Ты где потерялся? — послышался встревоженный возглас Грига. — Быстрее в зеленую комнату! Началось!

Арпи перевернулся на четвереньки, ползком выбрался из кишкообразного коридора и понесся наверх. Лестница кряхтела от бегущих по ней Береговых.

В дверном проеме столпилась вся семья, не сводя восторженных глаз с Демиры и Войру. Они, обнаженные и обернутые в сияющий кокон тумана, парили над полом в центре комнаты с зелеными стенами.

— Рождается, — прошептала Финора, сложив руки на костлявой груди. Все остальные молчали. А что тут скажешь? От восхищения перехватывало дыхание. Демира и Войру положили ладони на плечи друг другу и удивленно разглядывали лицо напротив, словно виделись впервые. Младенец в животе матери неутомимо ворочался; Садри тяжело дышало; сверху лился тихий перезвон колокольчиков. И вдруг вспышка, ослепляющая до боли в глазах, и мучительный, но короткий вскрик. Демира и Войру скрылись в тягучем белесом облаке, их фигуры размылись и мелко задрожали. Бормотание усилилось. Итару в каком-то невероятном экстазе с трудом прохрипел:

— Садри говорит новорожденному СЛОВО.

Арпи захотелось плакать от счастья. Нет ничего прекраснее этого момента. Происходило великое таинство — дерево говорило! Вот бы Арпи помнить сказанное ему при рождении Слово. Береговые с благоговением относились к детям, ведь они так близки к сказанному и от этого считались мудрее взрослых. А хмори — стары́, далеки от Садри, поэтому становились изгоями.

Вскоре туман рассеялся, а вместе с ним исчезли Демира и Войру. Финора скомандовала:

— Нужно закончить начатое.

Все вернулись к своим обязанностям. Арпи терзали мысли о двери в коридор Червоточина. Хотелось убежать от них, да некуда. И даже радость от рождения малыша поблекла перед этой тревогой. Когда комнаты были вычищены, семья собралась в галерее и прижалась спинами к стенам. Их медленно всосала шероховатая поверхность. И вот они уже в прежних телах, освобожденные от корней Садри, потирали затекшие от длительного стояния ноги.

На замшелой земле, рядом с деревом, сидела обнаженная Демира и блаженно глядела на новорожденного, который копошился в глубоком кармане, созданном из складки кожи на животе. Там малыш будет дозревать еще какое-то время, пока грудь не разбухнет, наполнившись питательным молоком. Садри умиротворенно вздыхало и осеняло малыша своим благословением.

***

Арпи, бывало, пугал окружающих. В эти моменты его карие глаза загорались красными вспышками. Всегда спокойный и рассудительный, он вдруг взрывался в яростном приступе.

Мелкие бирюзовые цветы изящной линией струились по правой щеке Арпи и пропадали в ключичной ямке. Отметины на лице и шее — особенности мелькиорцев. Здоровые и молодые красовались цветами, старые и больные отвращали от себя наростами и язвами.

Арпи больше всех походил на дитя Садри, да и привязан был к нему крепче остальных. Но неожиданно дерево-обитель забрало мир и покой из его сердца. Арпи тревожно ворочался на деревянном лежаке в своей норе и думал о двери в Червоточину. Если он действительно может туда войти, то лучше умереть прямо сейчас. Урод, монстр, чудовище — так называли тех, кто открывал ту проклятую дверь. Конечно, Арпи лично не встречал таких мелькиорцев, но про них рассказывали истории, полные ужасов и предостережений. Говорили, их убивали члены собственных семей, чтобы не бросать позор на весь род. Все эти случаи старались поскорее замять и забыть, так что толком никто и не догадывался, чем опасен вход в коридор.

Пока Арпи спал в своей норе, на почву мягко опускалась пыль — то горел воздух из-за вредного излучения светила, когда оно слишком близко приближалось к планете. Во время ремонуса прятались в норах и спали. Когда же наступал монус, и сияние Дарайю вновь становилось приятным и полезным, работали, играли, пели… Пыль падала плотной серой пеленой и испарялась, едва касаясь земли.

***

Береговые ужинали под навесом. На монолит полудрагоценного камня тальтерита выливали настойку растения вальнума. Камень нагревался, и на нем можно было готовить пищу, или использовать в качестве обогревателя для нор. Клали на горячую поверхность плоды, обжаривали их и неторопливо ели, подхватывая кусочки маленькими вилочками.

Финора собиралась отнести еду хморям, но неожиданно для всех Арпи вызвался сделать это сам. Он подхватил плошки с едой и кувшин воды и отправился в нору к Гнойной Шее.

Хморь сидел в углу холодной сырой норы и гладил тощую пантэрку. Зверек тяжело дышал и, наверняка, совсем не согревал своего хозяина. Связь мелькиорцев и прирученных ими пантэрок крепка: болезнь одна на двоих, и смерть тоже.

Арпи с трудом произнес:

— Гнойная Шея, я хочу … спросить, только…

— Только ты не хочешь, чтобы про этот разговор узнали остальные. У меня вообще-то имя есть. Когда-то меня называли Айна, — произнес он. Дыхание у него было заплесневелое, зловонное.

Арпи изумленно взглянул на хморя, словно видел его впервые. Как много значит имя, к тому же такое благозвучное. Ничтожный старикашка превратился в мелькиорца с разумом и душой.

— Гно… Айна, ты что-нибудь знаешь про коридор Червоточина?

Хморь вздрогнул, с трудом встал, подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался. Потом придвинулся к Арпи вплотную, обдавая его смрадом гнойных язв.

— Ты уверен, что хочешь получить ответ на этот вопрос? Назад пути не будет, когда начнешь копать. Тебе захочется дойти до конца.

Повисла тишина, пугающая и мерзкая. Арпи чувствовал, что лучше уйти прямо сейчас и не углубляться в эту историю, но любопытство, хоть и смешанное со страхом, уже разгорелось и толкало на необдуманные решения.

— Так ты знаешь что-нибудь? Правильно я понимаю, что в каждом дереве-обители есть Червоточина?

Хморь захватил ужин и захромал в свой угол к пантэрке. С жадностью набросился на еду и проговорил:

— Мелькиорцы любят грызть бурых глиноедов из-за фермента, который придает коже серый цвет. А ведь это растение-насекомое названо в честь первого живого существа на плане — Бурого Глиноеда. Когда БГ умер, из его останков Дарайю сотворило первых мелькиорцев — Камаля и Адриану. Однако перед смертью БГ создал в каждом дереве-обители коридоры, которые вели в некое общее пространство — вместилище всеобщего разума. Там и поселилась его душа. Глиноед хотел быть частью планеты, будущих жителей и таким образом обрести бессмертие. Тогда еще обители разговаривали с мелькиорцами и наперекор Глиноеду попросили Камаля и Адриану запереть двери в коридоры навсегда. Тогда БГ рассердился и пообещал однажды вновь обрести тело и уничтожить все обители. Некоторые мелькиорцы по непонятной причине до сих пор могут входить в Червоточину, а оттуда — во вместилище всеобщего разума. Дальше открывается путь в любую другую обитель и в мысли любого мелькиорца, ведь мы навечно связаны с обителью через Слово, данное нам при рождении. Не хватит и ремонуса, чтобы рассказать про все ужасы, которые совершили «гуляющие по чужим мозгам». В назидание другим над этими мелькиорцами были совершены казни. Чтобы всякий, кто родился со способностью входить в коридор Червоточина, даже не приближался к проклятой двери.

Айна замолчал, а Арпи жадно вдохнул, словно вынырнул из-под толщи воды. После небольшой паузы хморь добавил:

— Ходит поверье, что однажды БГ вернется. Он питается силой мелькиорцев, входящих в коридор, и со временем воскреснет.

— Как же попасть в это вместилище всеобщего разума?

— Всего лишь произнести Слово, сказанное обителью при рождении.

— Но ведь малыши забывают Слово, как только учатся говорить, — удивился Арпи.

— Говорят, фанатики Бурого Глиноеда, мыслеедцы, могут вытащить из памяти все что угодно.

— Про наш разговор никому ни слова! Понял? — взволнованный Арпи выбежал из норы, а потом через общий коридор выбрался наружу.

***

Кацта́ны тяжелыми и массивными ногами разгребали замшелую почву. Воздух, еще немного туманный, мягким покрывалом оседал на рыжевато-коричневую густую шерсть животных и смягчал их грозный облик. Головы у них были продолговатые и узкие с круто скошенными лбами, из которых вырастали длинные, сжатые с боков оливкового цвета рога. Тела огромные, хвосты короткие и нелепые, словно обрубленные. На кацтанах сидели три взрослых мелькиорца и с удовольствием разглядывали крупные и сочные плоды на коряжистых ветках Садри. Тот, что посередине, с темно-серой кожей, почти черной, ел семена с ладони и шелуху сплевывал прямо на загривок животного. Богатая ткань, из которой сделан его халат, была прошита серебряными нитями, поэтому красиво переливались и блестела.

Это был Жаа-Жаа — печально знаменитый притеснитель и кровопийца. Его прихода мирные жители боялись, как самого ужасного кошмара, ведь это почти всегда обозначало для них потерю обители и неминуемую бедность.

Арпи перевел ошарашенный взгляд с незваных гостей на своих близких, которые еще не успели навести порядок под навесом. Тошнота кислым комом подкатила к горлу, но в душе теплилась надежда, что Жаа-Жаа просто проезжал мимо.

— Не рановато ли для визитов? — воскликнул Итару, заискивая перед Жаа-Жаа, могучее тело которого возвышалось над Береговыми, как обелиск. Он еле заметно растянул губы в насмешливой улыбке и как бы ненамеренно взглянул на оружие в своих руках. Это был летунок. Из прямоугольного короба при нажатии на курок молниеносно вылетали кварцевые звездочки с восьмью острыми зубцами. Умелый стрелок одним ловким движением мог раскрошить череп противнику. Из-за этих летунков Григ и Арпи постоянно ругались с отцом, убеждая последнего заиметь подобное оружие. Но миролюбивый Итару категорически отказывался, вот и сейчас он даже не допускал мысли, что кто-то покушался на Садри.

Жаа-Жаа заговорил, и голос этот ошеломил Арпи — ледяной, сковывающий конечности, пугающий и ядовитый.

— Моим многочисленным родственникам не хватает места, а Садри лучшее дерево в округе. Теперь оно мое. Итару, ты меня знаешь: я не любитель разводить беседы, — бесстрастно произнес чужак.

Арпи, не контролируя свои действия, в несколько прыжков преодолел расстояние до обители и руками насколько мог обнял ствол. Выглядело это глупо и наивно, словно он один собирался защитить дерево. У Береговых не было ни оружия, ни хотя бы одного опытного воина, а в довесок — трое малышей. Однако страх потерять Садри жег изнутри, невыносимая боль росла, как зверь, раздирающий мышцы и сухожилия.

— Мы мирно живем, никого не трогаем! — срывающимся голосом воскликнул Войру, заслоняя детей спиной. — Мы не враги тебе! Проезжай мимо, и пусть сияние Дарайю благословит твой путь!

Сестры Финоры заплакали, Миава в полуобмороке опиралась на свою мать, Итару что-то говорил и при этом беспорядочно мельтешил руками. Григ закипал, в глубине души осознавая, что бессилен перед чужаками. Арпи разделял эту злость, и в какой-то момент она треснула, как пузырь, и нашла выход в разгневанном возгласе:

— Убирайся, Жаа-Жаа, иначе я убью тебя!

Без малейшего колебания чужак нажал на курок, и в резко наступившей тишине послышался пронзительный свист звездочки, которая впилась в кору обители рядом с правым ухом Арпи. Он перестал дышать. Страх материализовался в тяжелое облако. Оно медленно проплыло между Береговыми, скрутило их внутренности в узел и мертвой хваткой сжало шеи.

Арпи, как приклеенный, стоял возле Садри, не понимая, почему члены его семьи так быстро сдались и смирились. Он никогда так не страдал, ему никогда так не было больно. Он до крови разодрал пальцы, впиваясь в кору, словно хотел раствориться в дереве и остаться в нем навсегда.

— Собирайте свои пожитки, — зевая, произнес Жаа-Жаа и указал на громадный тальтерит под навесом. — Камень не трогайте.

— Мерзавец, проваливай отсюда! — опять заорал Арпи и побежал прямо навстречу врагу. Страх моментально испарился, перед глазами возникла мутная пелена, и только распирало невыносимое желание стереть мерзкую ухмылку с черной физиономии. Позади остались испуганные выкрики родственников и тяжелое дыхание Садри. Неожиданно горячий удар пронзил плечо Арпи. Он дугой полетел назад и отключился.

***

Арпи попытался встать, чтобы бороться с Жаа-Жаа до конца, пусть даже до смерти, но рядом опустился на колени Григ и прижал брата к земле.

— Куда собрался? Не глупи. Они опытные воины, — зашипел он, озираясь на чужаков. — У тебя глубокий порез — звездочка скользнула по плечу. Я знаю, как ты привязан к Садри, но у нас нет выбора. Нужно позаботиться о малышах. Спокойно, все будет как надо. Мы пока оставим наш дом. Подготовим оружие, потренируемся и станем сильными, чтобы однажды вернуться и забрать свое. Ты мне веришь?

Недалеко от нор стояла нагруженная вещами паровичка — огромная деревянная повозка. Возле каждого колеса устанавливалась незамысловатая конструкция: на небольшой кусочек тальтерита из сосуда капала настойка вальнума; камень нагревал банку с водой, из которой вырывалась струя пара и толкала колеса. Паровичка медленно ехала, а рядом шел ведущий и с помощью рычагов управлял движением.

— Верю, Григ. Тебе я верю. Но мне так больно покидать обитель, будто отняли и мою жизнь, — терзался Арпи.

Вскоре цепочка Береговых под гиканье и смех Жаа-Жаа и его дружков неторопливо потянулась прочь от Садри. Семнадцать мелькиорцев в один миг стали бездомными. Они покинули родной лес, потом долго тащились вдоль пустынного берега Розового моря. Страдали молча. Среди мелькиорцев не принято делиться переживаниями, поэтому боль настаивалась, как крепкая настойка, бурлила, ища выход, и жгла изнутри.

Через пятнадцать монусов паровичка остановилась возле Камня Сакса. Некогда знаменитое место теперь поражало убогостью и разрухой. Розовый валун выцвел и покрылся грязью, из шести обителей только две подавали признаки жизни, а здешний народец казался таким же больным, как и деревья. Кора их стволов была покрыта желтоватым налетомплесени, засохшие ветви висели в воздухе безжизненными скелетами.

Местные жители и прозвища носили соответствующие — Заразные, хоть хворь их не передавалась другим. Семь мелькиорцев с изможденными, словно изломанными фигурами, и хоть бы один цветочек был у кого-то на лице! Береговые знакомы с ними давно. Когда-то Заразные тоже лишились своего дома, и только семья Арпи помогла обездоленным пережить умрику, пустив в теплый подземный город.

Береговые принялись ухаживать за обителью Мухогной; Финора с сестрами обустроили норы; Войру и Григ соорудили навес, под которым семья будет принимать пищу. На Мухогной без слез и не посмотришь. Искривленный ствол с сухими ветками и мелкой тусклой листвой. Кое-где висели чахлые плоды, не вызывающие аппетита. Арпи никогда не забудет, как первый раз прикоснулся к темно-коричневой коре Мухогноя и как в страхе отдернул ладони. Дерево не дышало, а еле слышно стонало, словно испытывало невыносимое страдание.

В один из ремонусов в нору к Арпи проскользнул худой и низкий ростом Тови, его ровесник, но из-за болезни выглядящий вдвое младше. Его редкие и бесцветные волосы паклей свисали вдоль светло-серого лица, с правой стороны покрытого шрамами. Он нес на круглом подносе небольшой осколок тальтерита, от которого шла волна жара, а на стены падали причудливые изогнутые световые линии.

— Я п-п-принес тальтерит, думал… Тебе, наверное, грустно… М-м-мне жаль, потому что… Вох-вох…

Тови заикался, часто не заканчивал предложения, путался, смущался. И все же Арпи он нравился. Они провели вместе умрику, когда Заразные оказались в беде, и крепко подружились.

— Сядь, друг! — Арпи указал на край лежанки. — Как ты себя чувствуешь?

— Об-б-битель не пускает меня внутрь… Слишком болен. З-з-знаешь, я продолжаю искать красную гусеницу. Она исцелит меня. Вох-вох. Вот увидишь, я снова…

Арпи одобрительно кивнул. Тови не сдался, не смирился перед серьезной болезнью, в отличие от родственников, которые согласились даже с отвратительным прозвищем Заразные. Скорее всего, этой гусеницы и не существовало вовсе, но искренняя и глубокая вера восхищали Арпи. И бывало так, что он и сам начинал верить в красную гусеницу.

— Теперь мы оба знаем, что такое потерять дом. Садри со мной! Меня словно схватили за горло и лишили возможности дышать. Я живу только местью, каждый ремонус продумываю, как убью Жаа-Жаа, как замучаю его до смерти.

— Не надо, друг. Не изводи с-с-себя так. Вох-вох… — ахнул Тови, с ужасом разглядывая Арпи, у которого блестящие черные волосы подсвечивались оранжевым светом тальтерита, на лицо легли графитовые тени, карие глаза налились злостью, а бирюзовые цветочки на щеке затрепетали, как от порыва ветра. Вот перед кем Тови благоговел, вот кого почитал за лучшего мелькиорца на планете. За ним пошел бы и в лиловый туман. — В-в-се наладится… Ты только не думай про Жаа-Жаа. Он недо-до-достоин места в твоей голове. Нам всем нужна красная гусеница.

Тови выскочил в общий коридор, а Арпи еще долго глядел на тальтерит и мечтал о Садри.

***

Григ ушел. Одарил всех задорной улыбкой, воскликнул привычное «Спокойно, все будет как надо!» и откупорил сосуд с настойкой вальнума, которая привела в движение паровичку. Григ отправился в экспедицию за тальтеритом. Он планировал вернуться как раз к началу умрики. Камни были жизненно необходимы для отсыревших нор и подземного города, утопающего в мерзкой плесени.

Итару сфокусировался на новой цели: восстановить Мухогной — вот что теперь занимало его мысли. Он не боялся ажурных покрывал паутины, многочисленных колоний личинок или надоедливых мошек. Запущенная обитель восстанавливалась с огромным трудом и вызывала у Береговых раздражение, но ради блага семьи приходилось вкалывать до изнеможения.

В один из таких монусов Арпи попал в мрачную и пустынную галерею. Он знал, куда шел; знал, что потом будет корить себя и страдать, но дверь в Червоточину вдруг стала необычайно желанной. Он нажал на ручку — открыто. Вошел в коридор — темно. Со всех сторон хлынули шепот и бормотание, словно тысячи мелькиорцев наблюдали за ним. Казалось, они были очень близко, тянули руки и говорили, говорили… Жутко. Арпи сделал несколько шагов… а потом развернулся и выбежал из Червоточины.

***

Григ не вернулся. Становилось холоднее с каждым монусом. Угрюмое светло-фиолетовое небо напоминало, что Дарайю отправилось в длительное путешествие по космическому океану. Птицы, животные и растения впали в спячку. Жители Мелькиора, кутаясь в несколько одежд, спустились в подземные города, где собирались пережить умрику. Тальтериты взрывались оранжевыми вспышками, пантэрки горячими воротниками согревали хозяев.

Дела у Береговых обстояли худо. Осталось немного из урожая Садри, а на Мухогное только недавно стали появляться крупные плоды. Итару постоянно всматривался в небеса, будто взглядом мог заставить Дарайю еще немного побыть рядом с планетой. Финора с сестрами в последний раз обошли Мухогной, проверили каждую комнату, под пронизывающим ветром возвратились в норы и наконец по лабиринту коридоров направились в подземный город.

Заразныетоже не хвастались забитыми провизией кладовками. Их слабым, измученным болезнью телам не помогали согреться и сильно накаленные тальтериты. Тови перешел в нору к Арпи, тем более тетка организовала Гнездо знаний, где планировала учить малышей и юных мелькиорцев смешивать настойки, ухаживать за растениями и животными, рассказывать о свойствах разных минералов, делиться историями и легендами о Мелькиоре.

Ели мало, а припасы все равно таяли на глазах. Береговые превратились в серые тени. Тови ослаб настолько, что вставал только по нужде. Он бессвязно бормотал про красную гусеницу и о том, что только она спасет его от болезни. Один за другим околели два хморя. В самый разгар умрики случилось страшное горе — умер младенец. Нет бо́льшего несчастья на планете Мелькиор, чем смерть малыша, нет большего ужаса, чем хоронить того, кто совсем недавно слышал Слово.

У Арпи внутри ворочался комок из разных чувств: страх, боль, раздражение, отчаяние, но ненависть преобладала. Ненависть к Жаа-Жаа. Это он — причина всех бед, он — виновник гибели малыша от холода и голода. Из-за него Григ ушел и не вернулся. Арпи желал только одного — отомстить.

***

Наступила живика, и дела вроде бы пошли на лад. Береговые с усердием отдались работе, и скоро на Мухогное появились плоды. Итару вдохновился идеей восстановить все деревья на Камне Сакса, поэтому его постоянно видели перебегающим от одной обители к другой.

Длинными ремонусами злость Арпи постепенно трансформировалась в план, о чем знал только Тови. С приходом тепла юный мелькиорец объявил, что отправляется на поиски Грига, на самом же деле он держал путь к мыслеедцам. Арпи несколько раз наведывался к Гнойной Шее и другим хморям, пока они еще были живы, чтобы разработать маршрут. Ему нужно было добыть Слово и с помощью него попасть во вместилище всеобщего разума. За тем он планировал проникнуть в мысли Жаа-Жаа и подтолкнуть того к самоубийству.

Дорога была сложной, но жажда мести придавала силы. Конечная цель стала настолько желанной, что кратковременные трудности отошли на второй план. Тови увязался за Арпи. Он твердил, что в дальних краях, возможно, встретит красную гусеницу, и эта вера превратилась в сильнейшее лекарство.

Мыслеедцы обитали у истока Розовой реки. Они называли себя детьми моря и учениками БГ. Издревле они жили на морском берегу, но потом мелькиорцы выгнали фанатиков, которые только одним внешним видом пугали, не говоря уже о привычках. Лысые, тщедушные, окропленные кровью соплеменников, мыслеедцы проникали в мозг друг друга и «съедали» недобрые мысли, ведь они были убеждены, что помышлять следует только о Глиноеде и о море, все остальное — пустое.

Арпи и Тови обошли Ядовитые пещеры, миновали Голубую долину, где жители Мелькиора добывали кварц, пересекли Ненужный лес и наконец увидели мыслеедцев, сидящих в луже грязи на речном берегу. Даже издалека от них доносился смрад. Фанатики, почти голые, качались вперед-назад и что-то бормотали, а их чумазые тощие дети выковыривали из розовой глины насекомых и ели их. Тови остался в бирюзовом перелеске, Арпи же направился к племени. Он насчитал сорок три мыслеедца. На его приветствие не ответили, даже головы никто не повернул, только малыши удивленно хлопали глазами с нездоровым лихорадочным блеском. Арпи не смутился, уселся рядом и стал ждать. Прошло четыре монуса, а фанатики так и оставались на своих местах. Один раз в монус кто-то из племени уходил за едой и возвращался с кореньями, плодами и насекомыми. Ближе к ремонусу они ставили навес на берегу, чтобы тот защищал от пыли. Мочились и гадили прямо под себя.

На пятый монус мыслеедец, весь в глубоких язвах и укусах (Арпи прозвал его Дырявый), спросил:

— Что тебе нужно?

— Хочу знать Слово, данное мне обителью при рождении, — ответил Арпи. Он готовил эту фразу долгое время и тысячу раз повторял про себя. Дырявый воскликнул:

— Пусть прославится Бурый Глиноед!

И все племя истошно заверещало. Эти вопли проникали в мозг Арпи, ворочались там до тошноты. Но вскоре отступила всякая хворь, и жажда, и голод. Легкость наполнила Арпи, он упал на спину в грязь и безотрывно глядел на Дарайю, не имея больше никаких желаний. Над ним поставили палатку и оставили в покое еще на три монуса.

Однажды Дырявый сказал:

— Скоро ты услышишь Слово. Будь готов.

Арпи собрал последние силы и вытаращился на провисший потолок палатки — грязную ветхую ткань. Только бы не уснуть, только бы не закрыть глаза! Весь мир наполнился шумом, что-то приближалось, и Арпи ждал. Неожиданно на боковой стенке он заметил красную гусеницу, ту самую, о которой постоянно твердил Тови. Воспоминания нахлынули мощной волной. Садри, семья, болезнь друга, Жаа-Жаа… Арпи протянул руку, чтобы схватить насекомое, но в этот момент наступила тишина, которую прорезал окрик Дырявого извне: «Ты думаешь о многом, а нужно лишь об одном». Арпи опустил руку и вновь окунулся в облако шума. Сначала он услышит Слово, а потом разберется с насекомым.

Тем временем гусеница прогрызла дырку в полотнище и устремилась наружу. Арпи метался: искусал губы до крови, ногти глубоко впились в кожу ладоней. Два лица мелькали перед внутренним взором — друга и врага. Что делать? Как поступить? Вот уже осталась красная точка, а потом лишь отверстие, через которое пробивался сияющий луч Дарайю. Выбор был сделан.

Мыслеедцы завопили, а Арпи почувствовал сладостное чувство: великое знание открылось ему — причина существования всего во Вселенной. Страсть. Страсть была источником жизни. Следом за этим первый звук, с которого всё на́чало быть. Даже не звук, а придыхание: «АХ». А мыслеедцы по-прежнему верещали. Арпи ощутил невесомость и звенящую пустоту. Он вспомнил Слово. Два зверя борются в тебе, но один одолевает другого. Бойся зверя с горящими глазами.

***

Тови проснулся и не увидел племя мыслеедцев. Они ушли и забрали Арпи с собой. Тови искал и нашел. Арпи был слаб, но на удивление быстро восстановился. Они отправились к Камню Сакса. За много монусов Арпи едва сказал пару фраз.

— Жа-жа-жаль, что я не нашел гусеницу, — сказал Тови, когда друзья почти пришли домой. — Мало, кто ве-верит в нее… Главное, ты узнал Слово, и теперь сможешь вернуть…

Арпи грубо перебил:

— Заткнись, понял? И больше никогда не говори про эту проклятую гусеницу.

Тови не обиделся, ведь его лучший друг столько всего пережил и чуть было не умер.

***

В Червоточине рокотал океан из людских стенаний и запугиваний. Арпи отмахивался от собственных страхов, как от назойливых мух. Не сейчас. Коридор заканчивался аркой. Пространство под ней затягивала сияющая серебристая пелена, похожая на треснувшее огромное стекло, дрожащее на ветру. «Два зверя борются в тебе, но один одолевает другого. Бойся зверя с горящими глазами», — произнес Арпи, отодвинулполупрозрачную тяжелую штору из стеклоподобного вещества, твердого и мягкого одновременно, и проскользнул во вместилище всеобщего разума. Гигантское светлое помещение. Белоснежные стены и потолок вдали сливались друг с другом, так что не было ни конца ни края этой комнате. И везде по воздуху летали кувшины из голубого кварца. Миллионы, а может и больше. Арпи протянул руку — сосуды, как пугливые пташки, отпрянули. «Жаа-Жаа», — выкрикнул он. Из голубой стаи отделилась небольшая группа. «Вся его семья», — подумал юный мелькиорец и попытался схватить тот кувшин, который был впереди всех остальных. Однако сосуд дернулся и смешался с другими.

Вдалеке Арпи заметил размытые фигуры. Кто-то из незнакомцев ушел, сначала превратившись в точку, а потом исчезнув вовсе; кто-то замер, а третья фигура направилась к Арпи. Он развел руками кувшины, чтобы получше разглядеть приближавшегося, но голубые «пташки» то и дело мелькали перед глазами. Надо было убежать и скрыться, но желание увидеть себе подобного отключило боязнь перед разоблачением.

Прошло немало времени, пока фигура обрела ясные очертания, и перед Арпи во всем своем величии явился Жаа-Жаа. Это было настолько неожиданным для юного мелькиорца, что он застыл на месте, не имея сил шевельнуться. Страх парализовал. Мысли с трудом ворочались.

— Кто ты такой? — громыхнул Жаа-Жаа, уперев кулаки в бока и широко расставив ноги. — Знакомая физиономия. Где я тебя видел? Где же… где же… А! Вспомнил! И какого хрена ты тут делаешь? Хочешь, чтобы родственнички сожгли заживо?

Арпи встрепенулся и так посмотрел на врага, что тот мгновенно сообразил:

— Вонючий заморыш! Хотел ко мне в голову забраться? Да я тебя в порошок сотру, урод!

— Я не боюсь тебя, чудовище! — заревел Арпи.

— Чудовище? А ты сам кто? Такой же, как и я! Или думаешь я родился с оружием в руках? Этот коридор развращает, дает неограниченную власть над другими мелькиорцами. Эта страшная зависимость, от которой невозможно избавиться. Меня не было здесь пять циклов живики и умрики, и вот я снова на этом месте. Ты станешь таким же, вот увидишь.

Арпи опешил и только пробормотал:

— Ты забрал Садри.

— Так ты явился сюда из-за проклятого дерева?

— Это не просто дерево! Это вся моя жизнь! — крикнул Арпи, и внезапная мысль ошеломила: у него есть преимущество, потому что Жаа-Жаа вряд ли знает его имя.

— Жаа-Жаа! Итару! — одновременно прозвучали два голоса, и два кувшина затрепетали в воздухе. Жаа-Жаа рассмеялся:

— Кажется, ты держись меня за идиота. Мне не нужно твое имя. Протянешь руку — я тоже протяну. Ты проникнешь в мои мозги, а я в это время навещу твоего отца. Быть может, ты меня убьешь, но в небытие я заберу Итару.

Арпи прижал руки к туловищу, лихорадочно соображая, как поступить. Вскоре кувшины вернулись в голубую стаю. Довольный Жаа-Жаа принялся нарезать круги вокруг Арпи:

— Лучше бы ты, малец, сюда не входил. Червоточина теперь всегда будет звать тебя, и станет самой лучшей и вместе с тем самой худшей частью твоей жизни. Однако я хочу помочь — не такое уж я чудовище. Я верну твоей семье Садри, мало того, дам клятву, что никогда не проникну к тебе в голову и умолчу о твоей… м-м-м… особенности. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, насколько на Мелькиоре ценят клятву...

Арпи тяжело задышал. Он желал этого всей душой, но боялся услышать продолжение.

— Взамен ты должен что-то сделать для меня… Я хочу, чтобы ты проник в сознание моей сестры и совершил убийство, вернее, самоубийство.

— Что?! — опешил Арпи, чувствуя, как колени становятся ватными. Жаа-Жаа подошел вплотную и прошептал:

— Да послушай же ты. Она неизлечимо больна. Твои душевные терзания не сравнимы с ее страданиями. Чудовищная боль каждое мгновение жизни. Нет ни одного лекарства на всем Мелькиоре, которое способно ей помочь. Я не могу поднять руку на собственную сестру, она была мне матерью и лучшим другом. Но смотреть на ее страдания невыносимо. Клянусь, я сегодня же покину Садри.

Арпи ненавидел себя, эти порхающие голубые сосуды, и весь Мелькиор, а Жаа-Жаа продолжал нашептывать на ухо: «Клянусь… Твоя семья вернется домой… Ей так плохо. Сестру зовут Долор… Ты тоже дай клятву, что больше не проникнешь в мой мозг. Заключим договор…»

— Верни обитель и Заразным тоже, — внезапно сказал Арпи.

— Верну, — тут же откликнулся Жаа-Жаа.

— Клянусь. Долор! — крикнул Арпи и положил ладони на холодный кварц кувшина, который выделился среди других. В следующее мгновение Арпи на безумной скорости засосало в черный водоворот.

Он очнулся в чужой норе. Хотел было встать, но не смог. Руки и ноги не слушались, страдала каждая клеточка тела. Жаа-Жаа был прав. Боль была нестерпимой, такой, что Арпи задыхался, и крик застревал где-то в горле. Рядом суетилась незнакомая мелькиорка, но ее голос доносился словно издалека. Она приподняла голову Арпи и влила в рот горькую жидкость. Вскоре ему стало легче — лекарство притупило боль. Вошел Жаа-Жаа и выпроводил мелькиорку, потом склонился над Арпи и протянул клинок:

— Теперь понимаешь, как ей плохо? Быть может она услышит. Долор, однажды ты сказала, что болезнь — твой дом. Я просил тебя бороться, но больше не буду. Я отпускаю тебя туда, где не будет страданий.

И он заплакал. Арпи с трудом перевернулся на бок и вознес клинок над запястьем. Внутри у него ворочался клубок из противоречивых мыслей. Что он делает? Помогает несчастной Долор или совершает убийство? Быть может, спасает две семьи, даруя им надежду на сытую жизнь в тепле и достатке? И вдруг два зверя соткались прямо из воздуха, и у одного из них были горящие глаза. Они боролись; и куски плоти летели во все стороны. «Садри со мной», — прошептал Арпи и опустил клинок. Теплая кровь потекла по тонкой коже предплечья, а его самого выбросило во вместилище. Он выбрался из Мухогноя и несколько монусов горел в лихорадке.

Когда Финора выходила сына, на кацтане прискакал глашатай. Он принес счастливую весть: Жаа-Жаа покинул обители Береговых и Заразных. Семьи могут вернуться домой. Пространство возле Камня Сакса наполнилось радостным плачем и ликованием.

— Что случилось? Почему он так сделал? Это невероятно! — кричали в недоумении мелькиорцы.

Тови обнял друга:

— Вох-вох! У тебя по-получилось! С-с-спасибо и за нашу обитель.

Арпи схватил Тови за руку и отвел подальше от семьи:

— Ты должен сохранить мой секрет. Обещаешь? Я ухожу. Мне нужно отыскать способ затворить Червоточину навсегда, чтобы больше никто туда не вошел.

— Что ты-ты-ты говоришь такое? Садри тебя ждет.

— Я люблю ее больше жизни, но обязан закрыть коридор. Тови, я принесу тебе красную гусеницу. Обещаю. И еще… Если когда-нибудь услышишь, что я совершил дурной поступок, сразу прости. Я должен знать, что у меня есть друг, к которому можно вернуться.

Арпи ушел, не попрощавшись с родными и не взяв с собой и кусок тальтерита. Быстрая пружинистая походка, а в голове — слова Итару, сказанные сыну во время инициации на четырнадцатом цикле живики и умрики: «Мы рождены обителью, и в минуты слабости и горя припадаем к ней сердцем, чтобы успокоить боль, найти силы. Она наш главный учитель: всегда можно начать сначала – пустить новый здоровый росток на пепелище». Арпи знал, что однажды вернется домой, к Садри.