Светлана Ледовская

Игры со временем

Победители

Игры со временем
Работа №24
  • Победитель

Вам не кажется, что память – и есть настоящая машина времени? Встроенный ее вариант. Кем-то в мозг вмонтированный агрегат, рядом с которым все наши потуги переиграть четвертое измерение жалки и никчемны? Где та точка, за которой кончается настоящее и начинается прошлое? Время – просто поток, унылый, бездушный, и только память делает время живым. Тихо шуршат крупинки в матовой колбе, что-то горит и мигает, тикают яркие, четкие, впаянные в подкорку моменты.

Есть такие дни на орбите, когда хочется вспоминать. А еще устроиться с книжкой, так, чтоб не болело и не капало. И книги есть, которые читаешь взахлеб, торопливо листая страницы планшета. Даже если они дурацкие.

Стабильная ситуация

– Сокол, говорит База, что там у вас происходит?

– База, я Сокол, у нас все отлично, ситуация стабильная.

У нас и правда все хорошо, просто Пашку Иванова кидает от стены к стене в кают-компании. И ситуация пока – стабильней некуда. Ну, разве зацепится за что.

На орбитальной станции бывает всякое, поспишь в пустоте месяц-другой, и даже самые психологически крепкие срываются по пустякам. Срыв – дело житейское, а Пашка – существо молодое, с воображением, чудятся ему вокруг голоса. Нет тут никого, а голоса есть, вот незадача. Ну, как никого, командир есть. Я-то знаю, что это проходит, тишина так долбит в перепонки, что слышится всякий вздор. Я, кричит Пашка, тесты прошел, я нормальный, вот справка! Кто им выдает эти справки? Нормальный он, каково!

Вот вы пытались когда-нибудь драться в невесомости? Попробуйте, рекомендую!

Держите рецепт космической отбивной.

Помещаете молодого барашка в Зону К, и она доводит его до кипения, тут главное не торопиться, потомить, добавить перца и чесночка и сбрызнуть доброй иронией. А когда барашек истомится от скуки и дури своей собственной, вот тогда и начинается веселье.

В общем, Пашка Иванов окончательно и бесповоротно вообразил себе, что это командир его, надежа и опора, зачем-то издевается над молодым бойцом и замогильно завывает в динамик, а далее случились с ним пугающие метаморфозы. Спать перестал, обиду затаил, все ему кругом подозрительно. А я как-то упустил момент, когда стажер мой основательно с фазы тронулся. Ну, я в шутку про сдвиги фазы, он вообще пацан нестабильный, но знаете, когда приходишь после вахты, а тебе в харю летит кулак напарника – ощущение новое, прямо скажем, экстравагантное, есть в этом что-то дикое и первобытное.

И вот стою я, распахнув глаза, а на меня летит кулак. Хотя нет, не так. Сначала-то Пашка замах сделал, хороший такой замах, прям на миллион, уж не знаю чего. Представьте: я вхожу в кают-компанию, вижу злющие Пашкины глаза, с претензией или даже с предъявой, кулак его вижу, успеваю удивиться, и тут Иванов начинает кружить по отсеку, что твоя балерина. Вспомнить бы дурню про невесомость, но куда там! Побарахтался у борта – и вот летит, как супермен из комикса. Кулак вперед, мощный такой, по виду – прям молот возмездия, быстро летит, сукин сын, и мне в нос кулачищем метит. Я ухватился за страхпетлю, в кулак этот сжатый пихнул – и Пашка стартовал в обратный путь, к борту, потом ко мне, и снова… Говорю ж вам: космическая отбивная. Непедагогично? Нашли педагога! Если парень в пятнадцать лет не может укротить невесомость… И потом, он же первый начал! А мне после вахты разрядка нужна.

– Докладываю, База, у нас все стабильно.

– Андрей Алексеевич, тут такое дело, мы поймали небольшой сбой в системе: в четных фазах витка на нашей частоте просачивался любительский канал.

– И что вещали?

– Да ерунда, музыку всякую, вот, у меня записано: нью-эйдж. Сбой устранен, в эфире все чисто.

Трижды побываешь в рекреации, а все равно удивит. Нью-эйдж, звучит и то любопытно, какой же век мы словили? Ладно, схожу, извинюсь перед Пашкой. О музыке поговорим.

Про поэзию

– Павел, а как тебе такой научный термин: во глубине космической ночной два сердца бились вместе, как одно?

– Командир, где вы это взяли?

– В отчете. Тут идет абзац про параллельные потоки, а затем, скажем так, небольшая творческая иллюстрация. Я думаю, что этот кусок: но мы – как две земные параллели, и нам с тобой не встретиться вовек, – отлично подкрепляет научные доводы.

Краснеет Пашка Иванов, разом, точно в чан с краской окунули, я и не знал, что он так умеет. Возвращаю отчет на прополку излишнего романтизма, я ж не зверь какой, хотя на Базе были бы в полном восторге. Где-то там, внутри Иванова, цветет махровым цветом шестнадцатая весна, щебечут птички, порхают бабочки и происходит прочая гормональная ересь.

Простите, командир, не повторится! – клянется Пашка, но оно повторяется, в сердечке из химических формул, в цветах из пластика и в заунывных песнях про неземную любовь, нежданно взрывающих эфир. Романтика в Зоне К – штука опасная, Иванов бесится, уничтожая стишки и сердечки, любовно прорисованные маркером в самых неожиданных местах. Чертова кукла, – ворчит Иванов, – весь мозг мне уже проела!

Новый стих нахожу в проектном листе, но категорически не согласен подписывать то, что однажды наши души станут целым, таким, что не порвать, не разлучить! Давясь от хохота, я выправляю месячный план работ, безжалостно вычеркивая слезливые намеки, хотя, конечно, сочувствую Пашке, такие страсти, это ж эротическая катастрофа в Зоне К!

Я заказываю Блока и Есенина, Пастернака, Гурского, я делаю специальный запрос на хорошую любовную лирику, чем вызываю на Базе веселый ажиотаж и кучу домыслов, и они сажают в диспетчерскую Анастасию Михайлову, чтобы Настенька своим мягким голосом сняла напряжение у Соколовского. Им смешно, но мы с Михайловой всерьез обсуждаем проблемы полового созревания, потому что я в панике, я не помню уже, как ломает организм в пубертате, а еще мне любопытно узнать про девочек.

Есенин помогает, я нахожу новый опус, чуть лучше, чуть глубже прошлых «шедевров», а Гурский снижает накал творимого в Зоне К беспредела. А потом гормональный ветер стихает, резко, словно тумблером щелкнули, ни стихов, ни сердечек, ни загадочных признаний в отчетах.

А я только привык.

– Все, командир, я справился, – заверяет довольный Пашка, сваливая в контейнер планшетки с лирикой и обнимая долгожданные журналы по химии.

– Слава Богу. А рецидивы?

– Кто ж его знает, Андрей Алексеевич. Женщины – загадка природы.

– Э, да ты, брат, философ! Паш, стихи были отвратные, не очень так были стихи.

– Я передам! – грозится Павел и зыркает смешливым глазом оттенка чайной заварки.

Я на него смотрю и думаю о Михайловой, какова она, хороша ли собой, а какие глаза, и какие поэты ей по сердцу. Вирус романтики продолжает третировать Зону К.

Контакт

– Командир, Лаврентий пропал!

– В смысле, пропал? Стух? Распался на атомы?

– Да нет же, я банку забыл закрутить.

Бывает в Зоне К и такое. Банку мы не закрываем. И оттуда удирает пришелец.

Смотрю на Пашку, а у того глаза – как у моллюска в Марианском желобе. На жалость, значит, давит. На мою. А это Зона, мать его, К, и у меня кибер-штурм в начальной стадии. И что теперь прикажете делать? Объявления клеить? Пропал пришелец, награда гарантирована?!

Лаврентий, скотина эдакая, сумел выбрать время для рывка, но должен признать как на духу, что я его уважаю. Это великий беглец Вселенского масштаба. Он с Земли ушел, с Прилунья ушел, на Подсолнухах прогулялся и в итоге странствий своих оказался сначала на Базе, ну а после, с контейнерным грузом – у нас. Если Лавр сорвался в бега, все, с концами, ищи его по отсекам.

Ладно, Паш, говорю, сам подумай, куда ему драпать? Из рекреации не удерешь. Здесь он заныкался, падла!

Иванов чуть не плачет от горя. Всю лабораторию он перерыл и везде-везде посмотрел. Это ведь только кажется, если вымахал лось под два метра, кулачищи себе отрастил, бах – и уже поумнел, распишитесь, перспективный ученый. Что ему лаборатория, Павел, на камбузе поищи!

Самая подлость в том, что нужно отключать гравитацию. Потому что либо моя ботва выловит неблагодарного Лавра и уничтожит как чуждый станции вид, либо он обживет приборы стажера. А это уже полный звездец.

Откуда, говорите, гравитация? Ну как. Гравитация по расписанию. Есть в нашей Зоне К процедура под маркировкой «Профилактика О». Пашка тоже спрашивал, вот как вы сейчас, кто придумал эти «К», «О» и другие буквы, но речь не о Кирилле и Мефодии. На четыре дня за период наука на орбите впадает в спячку. Потому как стартует страшная «О» – отладка в режиме гравитации. Четыре дня мы со стажером работаем не столько головой, сколько руками и ногами, нормально ходим, нормально жрем, качалка, сортир человеческий, бег трусцой, в кровати поспать… А тут внештатник, да еще какой. Потеряли пришельца на станции!

Ну ладно, говорю, у нас не забалуешь. Сбежать он надумал из Зоны К!

Отменил я экстренно кибер-штурм, разогнал свою ботву по норам и вернул на станцию невесомость. Вдарил вибрацией по всем внутренним поверхностям: мы так пыль выбиваем из мелких щелей. Сам завис со стажером посередь коридора в позе вымученного эмбриона и жду. Пашка нервничает, а мне любопытно, чья в итоге возьмет, где этот гад окопался.

Лаврентий объявился из камбуза: раздувшийся вчетверо против обычного, он медленно вплыл пред наши очи. Лапы бессмысленно егозят в пространстве, а на башке – водная капля, из которой торчат, как антенны, усы. Даже я прифигел от картинки, что до Павла – тот прямо обмяк:

– Командир, да это ж скафандр! Он нам знак подает, есть контакт, мы готовы!

– Паша, пил он, стервец, до воды дорвался на камбузе, а теперь пытается снова удрать. Тараканы всегда удирают, когда люди готовы к контакту.

Все спокойно у нас в Зоне К. Я успел погонять кибер-ботов, лежу на диване, читаю. Иванов общается с тараканом. «Профилактика О» подходит к концу.

Про Лаврентия

Лавр – космический пришелец, это факт. Потому как он сам пришел, без приглашения. Из космоса, что характерно.

С утра с Моллюском прислали технику и Пашкины игрушки для эксперимента. А вечером того же дня у нас вдруг объявился Лаврентий.

Первым вступил в контакт Иванов, и объяснить сей факт могу лишь поразительной везучестью пришельца. Вот из меня, к примеру, контактер не гуманный, а Пашка его отловил и укрыл у себя в лаборатории.

Лаврентий, к слову, – он таракан. Рыжий, крупный, с обломанным усом. Наглый до запредельной крайности. У, разочаруетесь вы и махнете рукой, опять тут байки про разумных насекомых! Все с вами ясно, слышали сто раз! И окажетесь космически неправы. Я не говорил, что Лаврентий разумный. Просто таракан. Ну, вернее, не просто. Таракан в Зоне К – явление!

Это я усача окрестил Лаврентием. То есть как почему? По праву командира. Да и таракан на орбите – это полный Лаврентий, чтоб хуже не сказать.

Пашка, дитя пространства, таких живностей сроду не видал, а потому развлекается по полной. Надеется пробудить в Лаврухе зачатки встроенного интеллекта. Возится с ним, как с подаренным щенком, выкармливает и схемы ему рисует, теорему Пифагора и строение атома.

И все бы ничего, но порой Иванова катастрофически сносит с фазы, и тогда он на зеленом глазу доказывает, как одержимый, будто Лавр – взаправдашний пришелец, только почему-то шифруется. Паш, говорю, он таракан, обычный, земной, не веришь, – идем, разложим под микроскопом. Стажер в истерику: вы не посмеете! Ну как же, в кои веки с человечеством вышли на близкий контакт, а мы инопланетного засланца – под стекло. Замучаем собрата по разуму, потом стыдно будет перед Вселенной.

Я глумлюсь над сдвинутым Пашкой, но сам Лаврентию рад. Мы ведь тут вдвоем на всю Зону К, связь с Базой только в четных витках, и развлечений не густо. А питомцы по штату вообще не положены. Так и живем на орбите, с тараканом в химической банке.

Солнце и пляжи

– Командир, а если бы в отпуск? Куда б рванули на этот раз?

– Да я как-то без вариантов.

Ну, какие у меня варианты? Это Пашке черный цвет всех роднее, я же на травку, к озерку, на солнышко, чтоб костерок и рыбалка. Но стажера своего понимаю: что он на Земле не видел? Стремно ему на Земле, а знаете, почему? Там люди!

Впрочем, мою нехватку ультрафиолета Пашка Иванов уважает. И выбирает отпускные маршруты, пытаясь как-то совместить обе крайности. Удается ему не всегда.

Отчего-то вспоминается Крист, красота кругом невозможная, сердцу больно, но Паш, говорю, кажется, я заказывал пляжик. И ты мне его гарантировал. Где?

– Вот! – мигает честным глазом Иванов и тычет пальцем в необъятный простор. – Это называется "Бриллиантовый пляж", чудо природы, все для вас, командир!

– Ну и на кой мне "бриллианты" из соли, ты, чудо природы? Где мое море, жара и загорелые девушки?

– Про жару вы ни слова не сказали, – обижается формалист Иванов. – Вы просили песок, много солнца и пляжик.

Солнца здесь действительно много, старое угрюмое солнце над ледяной скрипучей пустыней под угрожающе-черным небом. Висит, как переспелый апельсин, скорее для антуражу. И мороз, он ощущается кожей даже сквозь усиленный скафандр, загораясь россыпью искр на шлемофоне.

Загорай не хочу! Не хочу.

– База! – снова тычет пальцем Иванов. – Отель и девушки.

– Загорелые?

– Не уверен. Но там солярий.

На Базе нас встречают радушно, обещают показать все красоты, есть бассейн, только что-то в трубе засорилось, солярий и бар, как горделиво именует хозяин скромную стойку с пятью бутылками, а в дюнах можно охотиться на местную разновидность сайгаков. И народу никого, не то что девушек, в принципе пусто, мы – единственные идиоты на Кристе в данное время года.

– Отдохнем и айда на охоту? – сияет как начищенный таз Иванов.

– Не люблю я охоту, Паша.

– Может, еще и стрелять не умеете?

Отпуск – просто чудо какое. Я прочищаю трубу в бассейне, загораю в тесноватом солярии, иногда одиноко брожу по пустыне, пиная соляные кристаллы. Кругом тишина, как в Зоне, но там хоть книжки можно читать, а на Кристе библиотека дрянь. Ладно, что я, баба, капризничать? Остается с Семеновым пиво пить в его уникальном баре.

– Не охотишься? – сочувствует мне Семенов, владелец отеля на Кристе.

– Настрелялся я в свое время. И знаешь, совсем не в сайгаков.

Семенов молча сосет бутылку. Пиво у него неплохое, да и водка из старых земных запасов. Собеседник, правда, он никудышный, сидит на Кристе четвертый год. Хозяйство у него, отель, сайгаки, супруга никак не разродится, короче, тоска бриллиантовая. В затертый иллюминатор видно, как над ледяной пустыней несется на авиаскейте шалый от восторга стажер.

– Сынок у вас неловкий какой, – говорит мне Софья, жена Семенова. – Взялся коробку донести да уронил. Вы передайте, что я не сержусь, а то он сразу в бега, чертяка черноглазый. Если болезнь, что ж сердиться. Я видала вчера, он на месте стоял, дернулся туда, обратно и упал, будто в спину толкнули. С координацией у парня проблемы?

А кто без них, без проблем? С координацией, с самоидентификацией. А еще у него руки-крюки, это главная фишка стажера. Я помогаю собрать осколки и навожу порядок. Ремонтирую кибер-уборщика, пригодится, раз в гостях Иванов. Отдых с Пашкой – та еще работенка. Здоровья немалого требует и особой физподготовки.

За окном Иванов на скейтборде демонстрирует чудеса координации. Крист сверкает "бриллиантами" так, что мозгу становится тошно. Я закрываю глаза.

Нужно было сорваться в отпуск. Море, пальмы и личная жизнь. На худой конец, даже Крист, что угодно, только не Зона. Что мы зависли тут с Ивановым? Из-за Наташки с любовной лирикой? Решили гнать дурь упорным трудом? Ну и вот, поработали, молодцы.

Разные бывают поступки и встречи. Разные бывают случайности. Жизнь шуршит разноцветными картами, и за каждым изгибом маршрута ждет выбор. Но петля замыкается, давит на шею, и тогда равнодушное Время пинает ногой табурет.

Витки и петли

– Как там дела, Иванов?

– Без изменений. Стартую повторный виток. Выдержим пять минут, командир?

– Запускай, стажер, время терпит.

Время. Оно всегда терпит в Зоне. Я бы даже сказал, Время тут натерпелось, намучилось и задолбалось. Потому как глумимся мы в Зоне над Временем, крутим его и вертим, растягиваем и убиваем. Это она, Пашкина тема: завязать из Времени петельку длиной с человеческую жизнь.

Его эксперимент Дабл Ю.

Почему в Зоне К – эксперимент Дабл Ю? Правильно, чтоб изучать алфавит! И других разумных ответов на данный вопрос не предвидится.

Фото для научного журнала: Иванов сидит в лаборатории, нога на ногу, прям король, и над Пашкиной головой, как планеты, кружат четыре яблока. Каждый плод прогулялся по Времени, по петле туда и обратно, и вернулся в исходную точку. Первые два подгнили, третье сморщилось. А последнее – осталось как было, и на вид, и на вкус, если верить Иванову на слово. Вон, на фотках видно, что надкусано.

Яблоко номер четыре – наш прорыв, мирового уровня штука, пластик отправляли, химию всякую, но живые клетки – впервые. Экспресс-анализ подтвердил идентичность яблочных ДНК, остальные показатели тоже в норме. Можно бы и вознестись в сиянии славы, корону примерить, ну или к морю сгонять, расслабиться на песочке, только отпуск мы отменили, да и тема вроде пошла, ну а Пашка – парень азартный. Пару дней он прикидывал и проверял, а потом посадил в установку Лаврентия.

Этот ход – несомненная жертва во имя чистой науки. И я очень благодарен стажеру, что сначала рискнул тараканом. Что там, я даже горд и растроган, потому что выбор у Пашки был не из легких: любимый таракан или любимый командир.

Но с другой стороны, как теперь гарантировать чистоту эксперимента? То, что Лавр не вернулся обратно, – ошибка в расчетах или его тараканья подлость и всегдашняя тяга пуститься в бега? А ведь Пашку, оставшегося без питомца, опять же, мне утешать.

Жаль Лаврентия, героический таракан, хоронить – я бы речь сказал, не побрезговал. Только нас еще жальче, ребята. Мы ж не из придури в невесомости маемся, точно оно в унитазе: даже краткий виток рвет на части нутро, вся работа – в горизонте способностей, гравитация запредельная, режет поле пространства-времени, ну и нас двоих заодно. Мы работаем с черной пылью, позабытой в кармане у Бога, с микроточками, сгустками алчной энергии, с семенами будущих черных дыр, мы их сводим, слегка, без коллапса, и «серфим» на волнах гравитации, как пускается в образы мой стажер. Иванов хочет вскрыть артерию Времени и вернуться в недалекое прошлое, но идея его хороша лишь в теории, а на практике – чистая пытка. Время – это не таракан, это мстительная тварь с глумливым оскалом. Стерва оно, и всегда забирает свое, всегда. Может, черт с ним, с Лаврентием, Паша?

Я, по-честному, уже задыхаюсь, и стажер мой синего цвета из-за проявившихся вен, кожа прозрачная и светятся кости, это страшно, когда в первый раз, ну а нам не впервой, не пугливые. Хриплю Пашке: хватит, пожалуйста, системы на аварийке, Иванов, вибрация запредельная! Пашка хлюпает кровавым носом, тянет к пульту липкие пальцы, и тут в капсуле возникает движуха. Картинка дергается и двоится, сквозь туман я вижу обломанный ус и вырубаю к чертям установку.

Секунды опасного резонанса, и сердце выходит горлом, справляюсь, хрен ему, ишь че удумало, мало ли, что там бывало в Зонах! А бывало, со Временем шутки плохи: и рвало всеми внутренностями разом, и сгорали в лабораториях заживо, и даже замерзали в камень, сведя личное Время к нулю. А мы не из таких, да, Пашка? Как ты там, Иванов? Живой?

Пашка уже возле капсулы, беспомощно разводит руками. Снова по сердцу: Лаврентий! Да как же!

Я к ним, по стенке, по петлям страховочным, добираюсь и тоже смотрю, и не верю: за стеклом бултыхаются два таракана. Живые. Рыжие. Два.

– Это что за побочный эффект? Или Лавр подружку к нам притащил?

– Я не знаю пока, командир. У обоих усы обломаны.

Пашка копался в проблеме с неделю, и поверьте слову вселенца, для него это долгий срок. Второй Лавр был во всем идентичен первому. Разве что исполнительней и спокойней.

– Характер другой, Андрей Алексеевич. Он знает, кто на борту командир. И легче поддается дрессуре.

– Отличное резюме. Подписываюсь под контрактом: Лаврентий Два зачислен в экипаж Зоны К!

Хоть нужды особой и не было, Иванов пометил тараканов. Первого крестом, второго – параллельными полосками. Но даже я без всяких крестов различал, я сразу находил своего. Мой собственный таракан, я с ним работал, и когда пришел срок, я хотел оставить Второго, но Пашка был тверд, и в новую петлю мы отправили сразу двоих.

Виток, повторный, аппаратура к чертям, мы тоже, но на выходе в капсуле четыре одинаковых таракана. Два с крестом на спине и два – полосатые.

– Паш, прекращай, расплодятся! Устроим в Зоне К тараканник, нас спишут в утиль за диверсию!

– Больше не буду, и так все понятно. Посмотрите на них, командир.

Я смотрю и, конечно, я вижу разницу. Тараканы идентичны во всем. Кроме оттенков характера.

В этом проблема хоть сколько разумных существ. Мы не знаем, что происходит во временной петле, что за процессы дублируют каждую клетку. Но на ментальном уровне повтор невозможен, нельзя скопировать душу, рефлексы, и здесь происходит разрыв. Жесткое расслоение личности. Время берет нас за глотку и раздирает на части.

Мне грустно. Мне даже страшно. Иванов моргает с виноватой улыбкой, но в его разноцветных глазах пляшут черти на адовой сковородке, отсветом потерянной Флексы. Эксперимент Дабл Ю продолжается. Что ж, на то она и Зона К.

Игры со временем

– Как дела у временщиков?

– Пока стабильно.

– Сообщили, что готовим Моллюски?

– Соколовский ругается, говорит, что не нужно. Не совсем прилично говорит, матерится, вы ж его знаете…

– Я знаю одно: вы диспетчер, вы – голос Базы! Так что держите тон до конца! Вот что за музыка у вас играет? Что за унылые звуки?

– Это нью-эйдж, Соколовский спросил. Сказал, Павлу Андреевичу нравится…

– Эй, диспетчерская, я Сокол. Отключайте переговорный динамик! Развели сырость в эфире, простуду схватить недолго.

Все спокойно в Зоне К, как всегда. Я бы даже сказал, интимно. Свет притушен, музыка играет. Сюда бы свечи и шампанское, но не положено. А вот легкая гравитация есть. Можно на диване с книжкой устроиться.

Павел тоже в кают-компании, в обнимку с драгоценной тараканьей банкой. Четыре Лавра исхитрились собраться вместе и сцепиться передними лапками. Смотрится фантастически, как древний шаманский обряд. Иногда их потряхивает, и они взлетают, и снова опускаются на дно, как парашютисты, фанаты групповой акробатики. Смотреть – одно удовольствие.

Такие вот спокойные минуты – радость любого вселенца.

Да почему мы вселенцы-то, спросите вы, куда нас вселили, в кого?

А как нас еще называть? Космонавтами? Сейчас каждый второй космонавт. Звездолетчиками? Так дело не в звездах. Межпланетники? Снова не то. Общности не хватает.

Если проще, то тех, кто остался у Солнца, окрестили подсолнухами. Тех, кто рванул по Вселенной, – вселенцами. Но хороший термин сложился. Правильный.

Как и временщики. Потому что каждый, кто играет со Временем, твердо знает: все в жизни временно, и исключений в законе нет. Оттого и сидим в рекреациях, по двое на установку.

– Сокол, Сокол, я База! Ситуация пока без изменений.

– База, я Сокол. Кто там у нас на дежурстве? Геннадий? Огромная просьба, Геннадий, сообщить, когда изменения будут. И больше без особых причин волны мне не колебать.

– Слушаюсь, капитан!

– О, Бога ради, не обижайтесь, Геннадий. Но поймите, что это уже перебор, если точнее, нервы расшатывает. А нервы – они ж не зубы!

– Зубы? У вас проблемы с зубами? Уточните, Андрей Алексеевич! Вы и Павел Андреевич, я же…

– Вот что, Геннадий, а расскажите-ка нам анекдот, только свежий, без бороды, знаете?

– Нет…

– Жаль, я бы послушал.

Павел Андреевич корчит рожу и мигает мне серым глазом. Вот кто анекдоты терпеть не может! Сидит, надулся, серьезен до крайности. И не скажешь, что восемнадцать лет пацану. Музыку слушает, улыбается. Вспоминает лихое знакомство с жанром.

– Стажер, ты им данные переправил?

Кивает и рефлекторно банку поглаживает. Лавры подпрыгивают и медленно падают, не расцепляя лап. Я тоже улыбаюсь: смешные рыжики. Пашка подмигивает карим глазом и еще раз дергает банку. Лаврентии мельтешат и возмущаются.

– Сокол, Сокол, Моллюски стартуют!

– К черту, Геннадий, я запрещаю! По правилам НСС…

– …Знаете что, Соколовский, не мешайте людям работать! Когда вы на Флексу горящую прыгали, тоже нарушили кучу правил. И разрешений не спрашивали!

Это Геннадий зря. Пашка хмурится, да и мне не по себе, как-то сразу шашлыком завоняло. Даже Лаврентии напряглись, чувствительные ребята. А может, стоит и про Флексу вспомнить? Раз уж вечер такой. Вспоминательный.

Я уже покидал систему Барнарда, когда сигнал бедствия с Флексы заглушил акустический мусор, взорвал, раскромсал, изувечил эфир, на борту сидела научная группа, амбиции через край, но я и впрямь никого не спрашивал. Я ближе всех находился к планете.

Там, на Флексе, тоже исследовали Время, беспечно и дерзко до хамства. Хватает поговорок про победу, фортуну, кто там еще любит дерзких, но про Время таких не сочиняют, мстительное оно, ядовитое, от неуважения его корежит.

Мы немногих успели спасти. Не оставило Время ни секунды в запасе, изменив гравитацию целой планеты. Десять человек с поселения. И шесть из дальних лабораторий. Кто-то рассказал про роддом, корчась в медицинском отсеке. Додумались построить впритык к Институту. Экспериментаторы чертовы! Еще и рекламу по Базам пустили: «Проблемные роды? Срочно на Флексу! У нас Время ждет и терпит, ваши роды пройдут на отлично!»

На отлично! Мы откопали из-под завалов роддома акушерку и двух младенцев. За третьим парнишкой я прыгнул, без докладов и разрешений, в гостеприимно открытый ад.

Знаете, я после Флексы даже вида шашлыка не выношу. Я сам вонял, как шашлык, до мяса, до обугленной кости, я разодрал комбинезон, чтоб завернуть мальца, и в голос орал от боли, и больше не было Флексы, все горело, взрывалось, сминалось и распадалось на пиксели, все стиралось, будто ненужный файл, а мальчишка мне улыбался чудными разноцветными глазами.

Сплошные крестники у меня на борту. Лаврентий во всех ипостасях. И Пашка во всех ипостасях. Я его так записал. И Андреевич он по мне. А фамилия Пашки – по матери, это все, что осталось от нее в документах.

– Вот лучше б вам тогда память затерли, мне-то что, меня много, всем не сотрешь. Вы скажите, это все я? Из-за меня был распад на Флексе?

– Самомнение у тебя, Иванов. Ты родился за несколько дней до распада. Твой этап удался, отдыхай.

Много Пашки, с избытком, это уж точно! И структура нестабильная, вздорная. То кулаками в невесомости машет, то стихи кропает в отчетах. Не соскучишься, Соколовский!

Лавра игры со Временем разделили на четыре подличности.

А Пашку склепали из пяти душ.

Мы с ним как-то сели считать и целый список его сдвигов составили. Даже именами наградили от щедрот, никто ж не запрещал.

Поселился в нем некто Аркашка, но не вырос совсем, остался в младенчестве. Вот от кого хлопот никаких: и в невесомости он, как в утробе матери, и всех запросов – в день по литру молока.

Есть еще Ваня, Ивашка, парнишка лет девяти, эгоцентрик, задира, любитель махать кулаками и показывать языки командиру, для него мы держим в Зоне чипсы и комиксы.

Наташка в мужском коллективе проявляется редко, но очень эффектно, так, что спасайся кто может, она любит стихи, тараканов и Сашку. В ее возрасте это трагедия – жить в нескладном мальчишеском теле.

Что до Сашки, он наш помощник. Химик и фантазер, проявляется чаще других, я люблю с ним общаться, и Пашка с ним дружит.

Так-то, я спасал одного, а мальчишка других с собой прихватил, пусть не тела, а зародыши разума. Всех, до кого дотянулся. Ну и кто тут из нас герой?

Для всего мира мой бывший стажер – физик-временщик с задатками гения, но я-то знаю, что он пацан, нестабильный и бестолковый, просто внутри у него вечный бой. Вечная мозговая атака. Глаза-хамелеоны. Проблемы с координацией. И с самоидентификацией.

Иногда ощущаю себя многодетным отцом, со всеми их склоками и любовями. Но с другой стороны – он один, Павел Андреевич Иванов. И для меня во всех фазах он – Пашка.

– Геннадий, ну как? Не придумали анекдот?

– Нет, Андрей Алексеевич.

– А хотите наш? У нас тут тараканы в химической банке. Они держатся за лапки и водят хоровод, совсем как старинные эльфы.

– Шутите?!

Славный собеседник Геннадий. Доверчивый. И главное, такая зависть в голосе, что даже Пашка смеется. Хорошо, что там, в диспетчерской Базы, не разобрать, каков он бывает, множественный смех Иванова.

Долгие лета

– А все-таки, почему Зона К?

– Так по порядку, стажер. Когда после Флексы ввели рекреации, с буквы А стартовали и до К добрались. Дальше Зона Л намечается, но это уже без нас.

С Флексы все началось. Ученый Совет и СпецО объявили: братья-временщики, хотите играть со Временем, хотите калечиться и убиваться во имя великих целей, – это ваше личное дело, не тащите последствия в мир. Выделили с десяток планет, бесплодных и уныло далеких, построили Базы и научные станции, вроде как если рванет, Вселенная и не заметит. Так что те, кто работают в Зоне, подписывают договор с Судьбой. Они – практически смертники, и этот пункт отметает мелкие, ненастоящие цели, нужно реально гореть, чтобы так рваться в загробный мир.

Пашкина цель мне понятна: он хочет во всем разобраться, он мечтает дотянуться до Флексы и узнать, почему он такой. Ну и со мной все просто: я в ответе за тех, кого спас, эдакий встроенный кодекс, оставшийся от НСС.

После Флексы я год по разным больничкам, потом был суд, меня сдернули с капитанства за то, что рисковал пассажирами, но слухи просочились, пресса вступилась, и из суда я вышел героем. Чушь собачья, какой из меня герой? Там столько погибло народу, на Флексе! Но у нас только так, испокон, либо преступник, либо кумир. И грань всегда очень расплывчата.

Еще где-то полгода меня доставали фанаты с автографами, любители селфи и просто стервятники, делавшие рейтинг на трагедии Флексы, потом утратили интерес и отстали.

За это время следы Иванова затерялись, мне сообщили, что малыш нашел новую семью, и я перевелся в Глубинку. Взял у СпецО Ракушку, РК, бороздил от планеты к планете. За что благодарен земным журналистам, они продолжили рыть, это они раскопали: не было приемной семьи, перед отправкой в интернат Иванов пропал вместе со всеми отчетами. Пришлось поднажать, подключить связи, и нашелся мой Пашка в лабораториях Института Аномальных явлений. Я раздобыл себе пропуск на заседание ведущей кафедры, как герой и участник событий, с риском для жизни «доставший материал». Материал!

Я побывал на этом заседании.

Тот день мне стыдно вспоминать. Не за себя, хотя сорвался я знатно, шумел и что-то там сломал, вроде как челюсть профессору Сергееву. Мне стыдно за всех тех, кто сидел амфитеатром вокруг сцены и галдел, и размышлял, какие еще опыты поставить над «материалом», чтобы выявить пока не открытые свойства.

Я помню, как стоял в центре сцены и орал, матом орал на эти научные головы, а к моей ноге прижимался пятилетний «материал», и он был больше человеком, чем все его мучители разом.

Позже со мной разговаривали. Из СпецО, из Совета и лично Сергеев, когда кое-как срослась его челюсть. Флекса – проект мирового масштаба, и сейчас пробивается Флекса-2. Допускаем, что вы привязались к мальчишке, вроде как вы за него в ответе, только он – не совсем ребенок, он итог многолетней работы, выживший результат. Лабораторная крыса, которой растянутое Время изменило функции организма. У него есть способности, и наша задача...

…именно что ребенок! Человек, а не этот ваш эксперимент. Драгоценна каждая жизнь! Только жизнь, вне бездушной науки. Чувства, мысли, поступки, а не то, как ломает Время хрупкую ДНК. Впрочем, речь вообще не об этом. Павел – не сирота. Я его опекун и решительно против вашей чертовой вивисекции!

…с таким теизмом вам только в Церковь или в НСС, капитан! И спасайте там всех, на здоровье...

…а вам, знаете, куда нужно? Точный адрес назвать, профессор? Не хотите туда, понимаю, там вас примут по полной программе. Но закон на моей стороне. И пока счет такой: вы убили планету. Вы убили пятьсот живых человек, а теперь истязаете тех, кто сумел спастись из руин. Флексы-2 не случится, Сергеев, я вам этого не позволю!

...Капитан Соколовский, мы победили! Сергеев отстранен от работы, а ребенка отдадут в интернат. Только вот… Большинством голосов Совета ему проведут гипночистку, во избежание психологической травмы. Мальчик выстрадал счастливое детство, не омраченное тенями прошлого. Вы понимаете, капитан? Вы – часть этих воспоминаний! Иванов начинает новую жизнь, вы должны дистанцироваться...

Никому ничего я не должен…

Ваша чистка тормознула Ивашку, а Аркадий остался неразвитым. И людей Иванов не любит. Тоже мне, счастливое детство!

Прав стажер, без вопросов: лучше б выстирали мою память, Пашки-то много, всем не сотрешь. Только свой договор с Судьбой мы подписали еще на Флексе, это был совместный вход в Зону, где Время оставило метки: мне – крест, Пашке – полоски. Кто-то, любопытный сверх меры, взял нас за лапы и поместил в установку, отправил на повторный виток.

Иванова вторично сбагрили в интернат. Я вернулся в Глубинку обустраивать Зоны, провел там пару экспериментов в качестве командира-техника. А потом, по совету Сергеева, устроился в НСС, Неорбитальную Службу Спасения. Мотался по русскому сектору, прыгал в ад по первому зову, подобрал экипаж, подружился с коллегами, репутацией какой-никакой обзавелся.

И вдруг появился курсант Иванов с приказом из самого СпецО взять его на борт стажером. Иванова сочли нестабильным в экстренных ситуациях, а без этого пункта в Зону не суйся.

– Ностальгия, Андрей Алексеевич?

– Сентиментальный стал, Паша, старею. Не обучен за так умирать.

Тихо, только музыка играет. Свет приглушен, гравитация вполсилы. И помаргивают оранжевые огоньки. Наверное, сирена надрывается, но звук я отключил, кому он нужен, в самом деле! Сидим на чемоданах жизни, Пашка с банкой, я с книжкой. Игры со Временем подходят к концу.

– Сокол, Сокол, я База. Моллюски не смогли пройти сквозь Туман.

– Жертвы?

– Все живы, Андрей Алексеевич!

– А трансляция там идет?

– Идет, правда, с помехами: мы теряем обзорные камеры.

– Сюда ретранслировать можете? А то нам тут скучновато.

Оживает один из экранов, смотрим. Это ведь в кают-компании тишь да гладь, как в самом эпицентре урагана, только пол легонько дрожит. А за стенкой отсека уже веселее.

Мысли есть? – спрашиваю Пашку. Дело дрянь, – отвечает стажер. Мысль не новая, но емкая, – хмыкаю я. У Геннадия сдают нервы и он отключает экран.

После опытов с Лавром Пашка месяц ходил, как дурной, все молчал, но слова его были ни к черту, я и так знал, к чему мы придем. Поначалу он просто хотел разузнать, что случилось тогда на Флексе, небольшая петля, прыжок – и мы сможем увидеть распад. Но теперь обозначился шанс стать нормальным, собою, без конкурентов, если установка расслаивает личность, он готов был рискнуть всем на свете. Я ему не мешал, я просил лишь сравнить габариты, он не Лавр, мы такой перегрузки не выдержим, нас ломает на маленьком таракане! Пашка крепко подумал и все расписал, мы увязли в страховочных тестах, запросили новые модули с Базы, мы полгода считали и проверяли, нагнали аварийной ботвы, и на Базе стояли Моллюски, только чуда все равно не случилось, и зловредное Время схватило за глотку. Там, на Флексе, оно потеряло след, и теперь азартно клацало челюстью.

Пашка ушел в петлю, и на повторный виток, и вернулся со своей точной копией, совсем как недавно Лаврентий. Дубликат его лупал глазами, пускал кровавые пузыри, а когда я дернул его из капсулы, вдруг забулькал и сразу затих, и уставился в пустоту.

– Паш, прекращай немедленно! – заорал я. – Аркадий мертв, я отключаю аппарат!

– Не сметь! – ожгло меня зеленым, крапивным взглядом. – Аркашка был мелким, не выдержал перегрузки, я справлюсь! Я и Ванькой рискну, всех отдам, я хочу быть одна! Одна!

– Дура!

Я не помню, как выволок Павла из капсулы, но он по-девчачьи расцарапал мне щеку, и на станции все мигало огнями, вибрировало, завывало, и приборы взрывались, и включилась вдруг гравитация, стало больно до судорог, все тело выкручивало, точно жгут выжимало, трещали кости, и кто-то рядом орал на три голоса, и кто-то кому-то рот затыкал, и очнулся я в кают-компании, здесь почему-то было тихо, и рядом сидел стажер со своей тараканьей банкой.

– Ты специально подгадал под свой день рождения?

– Не подгадывал, а рассчитал. Новый год, новый виток. Надеялся на подарок к празднику.

– Поздравляю, стажер. Лови!

Пашка ловит мою посылку. Там кусок именинного торта и пакетик вкусняшек для Лавра. Музыка, огоньки, фейерверки. Отмечать день рождения нужно с размахом.

Что-то жизнь никак не закончится.

Затерялся в эфире далекий Геннадий. Дремлет измученный Пашка, притомился с собой воевать. Только бледный, как моль, и кровь на лице, а зачем? Все одно помирать, раньше, позже, какая разница, где и как. Расцепились, наконец, наши Лавры, разбрелись по банке со своими крошками, даже трусоватый Третий перестал изображать засохший лист, сидит, жует с аппетитом.

Пронесло? Да не все ли равно. Пусть себе играет Время, шебаршит минутами. Сыплется песок в часах, а хватило на целую жизнь. Что есть Время в нашей голове, как не ретроспективная память, со всеми ее витками и петлями? Что есть наша конечная цель? Один дрыхнет в обнимку со своими тараканами. Второй торопливо листает страницы. Детективчик у меня недочитанный, только надо пристроиться, чтобы кровью не капать. Обидно ведь, столько читал, а кто убийца могу не узнать.

0
15:52
831
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
Владимир Чернявский

Достойные внимания