Э.П.О.С.

Та-та-та… что-то там… а… по морю долгое время носился, и белая пена взбилась округ члена нетленного… И не стыдно вам гражданин Гесиод? Знаю что не стыдно, продолжайте… и девушка в пене той зародилась…

Надо мной моргает лампочка. Свет дрожит. И чего ему неймётся? Это все нарочно. Точно вам говорю. Должно сбить с толку. Выявить разительный контраст. Ведь в шаге от меня, за стеклянной перегородкой душа, со светом всё в порядке. Он будто прямиком с небесной фабрики электроуродов.

Чего-чего? Каких уродов? Электроприборов, урод тут один. Сначала пошутил неудачно, а теперь на жалость напрашиваешься? Мол, не урод, наговариваешь? Знаю, что не урод. И освещение в душевой отдельное, недавно меняли. Это тоже знаю. Про всё на свете знаю я…год нет кислее клюквы, я на память знаю буквы. Всё объяснимо, но надо мной моргает эта уродская лампочка, а за запотевшим стеклом душа: сияние Гелиоса.

Где там ударение? На первом слоге конечно, но в поэтическом контексте моего высказывания, допустимо над «о». ГелиОса. Не утро, а греческий салат какой-то. Хе-хе, забавно. Это я тебе, электроуроду, продемонстрировал, что такое чувство юмора. Кстати, давно мы с тобой Бахтина не давали. Кому? Студентикам. А он им нужен? Да и нельзя, наверно. Думаешь? А ты проверь, дай про смеховую культуру. Может и дам. Только с греками покончу… на берег вышла богиня прекрасная, ступит ногою - травы под стройной ногой вырастают…

Об стекло душевой разбивались капли. Сияющее марево расступилось и на мгновение, проблеском, скользнула ягодица, создав просвет, окно невероятной ясности - по ту сторону, где моя любимая совершает омовение. Вертится, задевая попкой стекло.

А у меня эти чертовы заеды. Как весна, так на тебе. Болячки в уголках рта. Рожа превращается в трагическую маску. У-у-у, мне так грустно, у-у-у, так тоскливо… травы под стройной ногой…

Под ножками моей ненаглядной сливное отверстие. Под ножками моей любимой - я. Сейчас закурю и обязательно закашляюсь, как и слив зайдётся клекотом, вбирая последние капельки со щиколоток моей незабвенной.

А как зовут? Как же зовут твою любимую? Виктория, Викуша, Викочка, Викуся, Вита. Да-да. Думали, что Афродита? Нет-нет. Мою любимую зовут Вика.

Добривай уже свою трагическую рожу. Заметил седину? Не помнишь, что у тебя там с черепом? В смысле? Ну, форма. Нет ли вмятин, каких, или выпуклостей, с симметрией что? Короче, я к тому, что если обриться наголо, то это ненадолго бы решило проблему. Сбрить с висков время, как со щёк его скоблишь каждое утро. Надо подумать. Подумай. И совсем неплохо, что над тобой свет моргает, не так бросается в глаза всё это безобразие.

Сквозь шелест вод доносился перезвон благовестный. Это Викуля напевает там себе что-то. Без слов. Просто мотивчик… та-та-та… Выскользнул из ее прекрасных уст. Интересно, вспомнит ли она? Ей и не нужны слова. Зачем они ей? Глянет украдкой и вековые льда истают. Взмахнет гривой рыжей и зефир подул. Что вспомнит-то? Это мне слова нужны. Без них я никто. Вот, даже сам с собой разговариваю как завзятый псих. Нужны чтобы оправдаться, оправдать. А Вика, она и без слов… Что вспомнит?!

Что сорок лет мне сегодня! День рождения! А-а, ты об этом. Вспомнит, конечно. Будто забывала когда. И, кстати, заеды твои и вправду гадкие; но ты, сволочь влюбленная, не заметил, что когда она попкой подмахнула, то там синячок обнаружился. И такой, знаешь, не милый, не симметричный, как скажем наш с тобой череп, а вполне себе клякса расплывшаяся. Всамделишный синяк? Или ты себя, меня… нас так ободряешь? Был, говорю ж. Ты его и поставил. Забыл? Может вчера, или позавчера. Когда сношал Виточку нещадно. Ты вообще зачастил с этим в последнее время. С чем? Со «сношал» и с «нещадно». Наверно перед сорокалетием с тобой такое. Доказать что-то хочешь, заодно и контраст сгладить. Я не силен в психологии. Тут уже психиатрией попахивает, да и в другом ты силен. Удушать вот наловчился. Когда она почти близка к разрешению ласк, ты превращаешься в душителя из Гонолулу, в Денверского удушителя, Истбаундского, из Цинциннати, в Чикагского душителя. Блин, сколько их было-то? Много. Меньше только потрошителей. Откуда знаешь? Это ты знаешь. Да и вроде нравится ей, и я же не всерьез, а так, вполне себе театрально. Угу, а ей потом нетеатральные синяки замазывать.

И возвращаясь к терзающему тебя вопросу: она вспомнит. С работы придешь, и сюрприз будет ждать. Свой день рождения Вика с «перехода» не отмечает. Не принято это у них. Поэтому и закатывает пирушку на твою днюху. Сублимация у нее такая. Ты синяки ей ставишь, она...

Свет моргнул разок-другой, трубы дернулись, взбрыкнув. Замерла вода. Стеклянные двери разошлись, выпуская облако пара. Из молочного тумана медленно являлась слепленная ладонями Праксителя, умопомрачительно телесная, и при этом неподвластная времени, с тайным синяком на… Можешь покороче?! Короче, милая моя протянула ручку из облака.

Перст её, плавно закруглял изгиб запястья, которое в свою очередь взгорком продолжало филигрань предплечья. И, что это как не благословение с фресок Микеланджело? Спрошу я вас. Что, как не направление? И кому, кому? Спрошу вновь. Отнюдь не Адаму. Нет. Мне посредственному. С мерзкими заедами, щеками в мыле, висками в седине, так и не совершившему «переход» – сорокалетнему мне.

Кстати о «переходе». Ты им ещё не рассказал? Кому им? Брось, ты же профессор, тебе необходима аудитория, пускай даже воображаемая. К тому же и сам может чего упущенное вспомнишь. Нет, погоди. Дай мне с благословением закончить, а там уже всё остальное. Ну, заканчивай, заканчивай, и это… живот подожми, а не то без слез и не взглянешь.

И вот, задыхаясь от восторга, впитывая многоголосие ароматов, влажное их соцветие, я - жалкий и старый - не придумываю ничего лучше, как в ответ на это благословление, на перст указующий… не нахожусь ничего лучше как сдернуть с крючка полотенце и водрузить на античное предплечье моей «вечной».

- С легким паром!

- Спасибо, заяц… уф-ф… доставка уже была?

- А? Что? – опьяненный, туго соображаю. – Завтрак? Сейчас гляну.

- Люблю тебя!

Вита целует меня устами, под которыми рождается трава. Или не под устами? Или не трава? Короче, в очередной раз одаривает меня поцелуем - вечно юная моя; а я, пятясь этак задком, с поджатым брюшком, в сопровождении закашлявшегося слива, с трусами домиком, счастливый и дурной вымарываюсь из ванной. Что за урод.

Напоследок успеваю заметить, что когда она вышла из душа, то сучий свет, тот который изводил меня всё утро: перестал моргать! Даже как будто накала прибавилось. Неудивительно, что Викуля не понимает моих жалоб. Ей всегда и везде светло. Мне же, занятно наблюдать, как с каждым днем в нашу жизнь вторгается какая-то потусторонняя сила. Знаки ее, приметы - рассыпаны всюду. И хоть я и подозреваю, что конкретно мне эти знаки ничего хорошего не сулят, но фанатично охочусь за ними, вычленяю из буден, пришпиливая к страницам призрачной энтомологии. Моя коллекция бабочек грядущей бури.

А чё это началось-то? О чём ты? Набоковщина эта, штиль высокопарный? Да я… это… ведь она… Ты давай, того самого, попустись. Жена кушать хочет, да и у тебя под ложечкой сосет. Без всяких там бабочек голодная буря намечается. Встречай доставку и про «переход» заодно расскажи. Уточню: расскажи, а не поведай. Прикрути крантик пафоса. Что за бестолочь! Не будь я тобой, то не был бы тобой.

Накинув на плечи старую вязаную кофту, иду через нашу светлую студию к террасе. «Переход» случился пару десятилетий назад. Тогда его, конечно, никто так не называл. Это позже всем стало ясно, что произошел именно «переход», а не «экспериментальная программа остановки старения».

Я же просил! Что опять? Без эпохальности можно? Я виноват, что так и значилось по всем документам? Э.П.О.С. – экспериментальная программа остановки старения. А ведь точно, пардоньте.

Мы с Викой живем в одной из семи башен Града на холме. Возведение его началось одновременно с началом эксперимента. Башни напоминают исполинские хрустальные сталагмиты. Располагаемся мы на сороковом этаже, и когда подлетает транспорт доставки, то его еще долго не разглядеть за облачной взвесью, раскинувшейся за панорамными окнами.

Закуриваю, всматриваясь в небесные кущи. При «переходе» я заканчивал филфак, а Викуля поступила на химико-биологический. Казалось бы, такая незначительная разница в возрасте, что и говорить не о чем. Да? О, нет. Эта разница что пропасть. Помните… та-та-та… и человек, как сирота бездомный, стоит теперь и немощен и гол, лицом к лицу пред пропастью темной… Я тот человек.

Лазоревый корпус выныривает из-за горизонта, словно батискаф из колышущихся океанских вод. Развеяв пелену спорадическими вспышками двигателей, заложив вираж, с потусторонней стрекозиной грацией планирует к нашей террасе. Кажется, что транспорт доставки и есть колесница Гелиоса - солнце развозящая. Лоснясь, солнце стекает маслом с его сопел.

По всему миру выбрали несколько тысяч человек. Настаивают, что выборка была случайная, но я в это не верю. Ежедневно бывая на улицах Града Небесного, всматриваясь в безупречные лица «вечных», в их юные, но мудрые глаза, я не могу допустить случайность выбора. Что там говорить, я сплю с воплощенной богиней, пятнаю ее идеальную попку жалкими синяками. Нет, не верю в случайность, и вам не...

Боковая дверь заломленным крылом отклеилась от корпуса. Сегодня на смене Рустамчик. В форменной тоге курьера, кавказский витязь с широкой улыбкой взирает на меня – задохлика, пожевывающего бледными губами окурок.

- Барев дзес, Володя!

- Привет- привет, Рустамчик!

Принимаю из его рук контейнеры со специально разработанной суточной нормой питания. Под нами пропасть. Меж нами… ну вы поняли. Рустам похож на Врубелевского демона. Вороная грива волос рассыпана по богатырским плечам, а сам он прекрасен задумчивым смуглым ликом.

- Здравствуй, отрок сладкогласный, твой рассвет… - начинаю давно заведенную игру.

- …твой рассвет зарей прекрасной озаряет Аполлон! - без запинки продолжает строку доставщик. – Поддаетесь мне, Володя-джан, - укоризненно покачивает головой. – Баратынский же с материнским молоком.

Я его не разубеждаю. Пускай думает, что поддаюсь, ага-ага.

- Как твоя диссертация, Рустамчик?

- Какая там диссертация, - чуть кокетливо отмахивается он. – Водоснабжение первых марсианских колоний. Звучит громко, а по сути, я всего лишь космический водопроводчик.

- Угу, - киваю, расписываясь в чеке. – Космический водопроводчик, цитирующий Баратынского.

- Вроде того, - с незамутненной улыбкой махает он мне на отлёте.

В толк никак не возьму, зачем Рустам подрабатывает доставкой, учитывая, что он светило инженерной кафедры. Видимо, столько в нем жизни и энергии, что девать некуда, вот и подвизается «общественно-полезным». Жене, вон, тоже мало изматывающей работы в лаборатории новой репродукции. Находит время культивировать нарциссы в оранжерее ботанического сада. Несколько её подвидов уже расцвело на городских клумбах.

Я окидываю взглядом горизонт. И вам будет полезно. Воздух разряжен и можно полюбоваться воплощенной мечтой о Граде на холме. Чтобы вы могли лучше вообразить, на что он похож с высоты птичьего полета, то представьте себе снежный шар. Ну, знаете, такая игрушка. Встряхнёшь, а в прозрачном хрустале прекрасная снежная буря. Представили? Отлично. Остается только наполнить шар отблесками панелей солнечных батарей, сталагмитами жилых башен, пирамидами научно-исследовательских институтов, и эдемской зеленью.

Град занимает всего лишь несколько километров горного плато, а за границами хрустального шара - темный провал, обрыв в старый мир. В мир так и не совершивших «переход». В общем-то, в мой мир.

Есть ли он? Существует ли ещё? Я часто об этом задумываюсь. Град Небесный живет в относительной изоляции. Э.П.О.С. продолжается в «чистых» условиях. Все мы к чему-то готовимся. Вроде бы к всеобщему «переходу». Такие слухи ходят.

Сывороткой вакцинировали поэтапно, на каждом этапе заручаясь многоступенчатой процедурой согласия, как испытуемых, так и их близких. Ведь при успешности Э.П.О.С – одним предстояло навсегда остаться молодыми, а вторым, продолжать естественный цикл человеческой жизни, заканчивающейся известно чем.

Мне с Витой это тогда показалось всего лишь бюрократической формальностью. Мы только-только поженились, и экспериментальная программа была фоном к более увлекательным событиям нашей спальни. Сознавай мы всё значение Э.П.О.С., те непоправимые последствия, что программа за собой повлечет, то отнеслись бы серьезней.

Вся суть останавливающей старение сыворотки в том, что применить ее можно лишь в строго определенный, индивидуально высчитываемый период жизни. Как правило, между шестнадцатью и двадцатью пятью годами. Я гуманитарий, в подробности не вдавался, но что-то там связанное с пубертатом, комплексным формированием организма, корой головного мозга. Та зыбкая грань, когда человеческая особь, взобравшись к зениту развития - полностью сформировалась, и ещё не начала сползать к закату.

- Кто на доставке?

Вика уже переоделась в рабочую тунику. Цвет лаборатории новой репродукции – нежно розовый. Должен подчеркивать ассоциативную связь с женственностью и материнством. Иронично, учитывая, что ни одного младенца в Граде так и не народилось с основания. Еще один скелетик, еще одна бабочка грядущей бури в моей коллекции. То, что незримой тенью нависает и над нашим с ней браком, лишая его полноты воплощения. Э.П.О.С как-то влияет на репродукцию «вечных». Жена с коллегами бьются над разрешением этой проблемы. Безуспешно.

- Мцыри, - отвечаю, распаковывая завтрак.

- Отлично! Рустамчик обычно балует.

Это правда. Раскрывая контейнер с завтраком, я замечаю небольшой сверток. Медовые соты. Викуша сразу на них накидывается, игнорируя всё остальное. Я бы предпочел, чтобы это было что-то погорше и пожиже. Сегодня очень хочется напиться и желательно начать с самого утра.

- Какой-то ты мрачный…в день-то рождения… - говорит жена с хитрецой. На губах ее блестит янтарь меда.

- А я все гадал: вспомнишь или нет?

- Ну и балбес. Как я могу забыть?

- Милая, давай только без сюрпризов. Сама знаешь, что всё это давно не смешно и глупо.

- Почему, глупо? Это же такое счастье иметь день рождения, праздновать его, - не скрывая сожаления, говорит она.

- И у тебя есть день…

- Ага, - порывисто обрывает меня, явно не желая продолжать мысль.

Я корю себя за идиотскую прямолинейность. Если подумать, то у «вечных» действительно нет дней рождения. Точнее, в них пропадает всякий смысл. День рождения имеет значение лишь для тех, кого впереди ждет день смерти. Для таких, как я.

- Знаешь, почему я такой мрачный? – пытаюсь разрядить обстановку.

- Не-а.

- Давай-ка расскажу.

- Очень интересно послушать.

- Из-за того, что жена у меня…

- Так-так…

- Как оказалось…

- Не томи…

- Обнаглевшая сучка!

- Кто бы мог подумать! - деланно всплескивает руками Вика.

- Особенно по утрам ссучивается, так бы и придушил.

- Придушил бы шлюшку? – отодвигается она от стола, разметав полы туники, проливая патоку на обнажившуюся грудь.

- А с сучками по-другому нельзя, - туша окурок, поднимаюсь.

- Никак нельзя, - согласно кивает Вита, навстречу раздвигая бедра.

Та-та-та… что-то там… а… и видел Сизифа казнимого страшною казнью, тяжкий камень влек он в гору… Ну чего ты опять начал? Тебе ж всё под гору. На публику играешь? Нашелся, тоже мне, мученик.

До института мне действительно под гору. Летать не люблю. Пешочком человечней. К тому же, по пути столько чудесных кустов акации. Она как раз зацвела. А у кустов тех, столько чудесных теней. Они как раз загустели на солнце. А в тенях тех можно затеряться и пригубить из фляжки то, что будет всяко пожиже и погорше меда. Ну, с днем рождения, что ли…

Опоздаешь ведь. Ну, куда, куда я опоздаю? Скажи на милость. К подножью горы я опоздаю? К Сизифову камню? Завёл шарманку. Вроде ж немного еще прихлебнул.

И да, чтобы в вашем воображении не рисовался превратный образ: потасканного мужика в тоге, накидывающегося из горла в кустах акации, то… я не в тоге. Я ж не «вечный». Из «вечного» во мне, лишь изжога. Я гость Града на холме и мы вольны одеваться, как нам заблагорассудиться. Даже поощряется, чтобы выглядели отлично от участников Э.П.О.С.. Так сказать, напоминали богам об их происхождении, не позволяя отрываться от бренной земли.

Так что да - потасканный, да - в кустах и с горла; но не в тоге, а в затрапезных джинсиках и пиджачке с заплатками. Типичный заморыш профессор. Встречали таких наверно. Достойны внимания лишь мои боты. Настоящий раритет. Старые английские бульдоги из свиной кожи с металлическими носами. Заношенные донельзя, но ещё крепкие. Такие уже не делают. Я как раз их высунул из тени акации на солнышко, пока сам закуривал очередной глоток. Уткнулись мои свинки щербатыми рыльцами в нарциссы. Хряки в цветущей клумбе.

Кстати, это жены моей цветочки. Она их сначала вывела в оранжерее, а затем высадила. Говорил уже, по-моему. Целый город цветов себе подарила, не дожидаясь милости от меня. Как там, про Нарцисса?.. своим обманут прекрасным ликом, не внемля внешним мольбам и крикам…

Уже чуть захмелевший, я тайком любуюсь шествующими мимо жителями Града. Они новый огонь. В том смысле, что смотришь не отрываясь. Юноши и девушки с совершенными телами. Цветастый вихрь из полотнищ развевающихся тканей. Я давно здесь живу, но никак не свыкнусь. Порой, в общении с ними, у меня невольно проскальзывает снисходительный тон. Отеческий, я бы сказал. Это всё от обмана зрения. Глядя на этих мальчиков и девочек, трудно не забыть что фактическим возрастом они немногим младше меня, и при этом - много умнее, здоровее, сильнее. Э.П.О.С. не только остановил старение, сделав их вечно молодыми, но с каждой фазой приема заново их перекраивает, то тут, то там избавляя от недостатков и слабостей человеческой природы. Клеточка за клеточкой, миллиметр за миллиметром, шажок за шажком.

Можете мне поверить, я это каждый день наблюдаю по супруге. Когда-нибудь проснусь бок о бок с кем-то совершенно иным. Я бы на ее месте, одной безлунной ночью навалился мне на лицо подушкой, избавив нас обоих от мучений и грядущей бури. И не потому ли так изменился характер наших любовных утех? Игра в удушение или репетиция? И кто?.. И кого?.. Когда?..

Как же прекрасно пить с утра. Но, похоже, я действительно зарапортовался. Выгулял бульдогов, припудрил им рыльца пыльцой, и хорош. Пора в институт.

Выбрался из кустов, как медведь из малинника. Стареющий, неопрятный, поддатый. Самим фактом своего существования попирая безмятежную утреннюю пастораль. Улицы уже опустели. Пунктуальные боги разлетелись по рабочим местам. Лишь неземной аромат подвис в воздухе. Но это ничего, сейчас расхожусь, отдышусь перегаром, и добавлю ложечку человеческого в бочечку амброзии, хе-хе.

У меня отборные студентики. Скоро с ними познакомитесь. Великодушные, они прощают мне расхлябанность, широту и непоследовательность взглядов, прощают пошлое моё умирание. Хорошие ребятки.

Пройдя этажами института культуры, разминувшись с «вечными», которые решая планетарной важности вопросы, носились по коридорам; я тихой сапой, шаткой походочкой, незаметно спустился в подвал. Здесь моя аудитория. Под землей.

Закурив, оглядел паству в щелочку. Не шелохнуться голубчики. Решительно распахнул двери, чтобы сразу пресечь возможное недовольство опозданием.

Сидят себе в подвальной темноте. Все на своих местах. Говорил же, они у меня как на подбор. Гребанная мечта. Чтобы как-то обозначить свое присутствие, включаю свет и ору что есть мочи:

- Мне бы женщину – белую, белую! Ну а впрочем, какая разница! Прижал бы ее к дереву! И в задницу, в задницу, в задницу!

Прокричался Сереженькой Есениным до хрипоты. Аж сердце прихватило. И свет вновь заморгал - паскудник. А им хоть бы хны. И головой никто не повел.

Скинув рюкзак на кафедру, вгляделся в молчаливые лица.

- Пересядьте!

Рутина заедала. Видеть уже не мог одну и ту же диспозицию.

- Опять всё самому делать?!

Принялся моих соколиков пересаживать. С Любочкой из последнего ряда у нас с недавнего времени натянутые отношения, можно сказать контры. Я ее сослал на задворки. Но сегодня, как вы могли заметить, у меня сносное настроение. Хороший повод замириться.

Я подошел к девушке с идеальным точеным профилем и многозначительно над ней навис. Молчим оба. Не дышим.

- Больше не будешь, как уличная девка краситься? – спрашиваю этак украдкой, шепотком, ласково.

У Любочки размазана помада. С неделю назад я ей рукавом пиджака отирал физиономию. А что прикажете делать, если она заявилась на лекцию - намалевавшись и заголившись как распоследняя...

Девушка по-прежнему молчит, но по ее кротости и тому, как в такт вибрации подвальных труб качнулась головка, я понял, что напирать не стоит, урок усвоен и можно простить.

- Ла-адно, не обижайся. Думаешь, мне легко было? Думаешь, я черствый и не исстрадался всей душой из-за нашей ссоры? Исстрадался, места себе не находил. Вот, даже запил с расстройства, - в подтверждение слов дышу ей прямо в лицо. – Мир?..

Приобняв студентку за плечики, другую руку запустил ей между ног и торжественно перенёс в первый ряд. Кое-кого пришлось потеснить. Отличника Коленьку я и вовсе за шиворот отволок на место Любочки. Надоел он со своим всезнайством. Хуже горькой редьки. Вечно считает нужным поправить, дополнить, блеснуть цитаткой. Пускай охолонет на галерке.

Критически осмотрев класс, я пересадил еще парочку и на том успокоился. Немного оживил обстановочку.

Закрепляя примирение, провел по губам Любочки фляжкой. Сам пригубил, раскладывая на кафедре конспекты.

Вы наверно сбиты с толку. Как же всё-таки свет нервирует. Опять стрекозиной дрожью исходит, то притухая, то возгораясь до слепоты. Никак у «вечных» руки до моего подвала не дойдут… Так о чем бишь я? А, о студентиках. Вы сбиты с толку. Да-да, они не вполне живые. Вернее не так. Такими бы они показались вам. Но я уже успел сродниться с моими ребятками. Со всех городских окраин стаскивал, с помоечек. По большей части манекены из магазинов, гипсовые головы с худграфа, чучела разнообразные с кафедры биологии, есть даже зародыши сиамских близнецов из анатомички. Отдельно стоит упомянуть мою гордость - картонная Мэрилин Монро во весь рост, в той знаменитой ее позе с задранным подолом. Из кинотеатра стянул. Монро у меня всегда в центре аудитории. Единственная кого я никогда не пересаживаю. Она у нас староста. Эх, запоздало человечество с Э.П.О.С. На сотню лет бы пораньше, и была бы у нас вечно молодая «пам-па-пи-ду».

Если к этому моменту вы уже окончательно сделали про меня все выводы, типа: псих, алкоголик, лечить таких надо, - разубеждать не буду, со всем согласен, под всем подписываюсь. Но на самом деле я тут занимаюсь важнейшей миссией. Я же говорил, что все готовятся к величайшему в истории человечества событию – всеобщему «переходу». Когда он точно произойдёт, не знает никто, кроме тех, кому знать положено; но вся деятельность Града на холме, не что иное, как подготовка этого необратимого шага. По всем отраслям ведется работа, не исключая педагогику. И ваш покорный слуга - одна из шестеренок в этом механизме. На основе записей моих лекций, будет дополнена программа гуманитарного образования новых «вечных». Я начитываю материал, а дальше он попадает в ректорат, и там делаются соответствующие выводы.

Спросите, а зачем тогда весь этот цирк с подвалом? Моя инициатива. Сначала начитывал в обычном офисе, как и коллеги. Но там со скуки помереть можно. Не выпить толком, не подымить. К тому же я профессор. А чтобы считаться таковым, надо преподавать хотя бы подобию студентов. В общем, я убедил начальство в уместности такой блажи. Они там со снисхождением ко мне относятся. Я редкая зверушка - смертный, и порой мне кажется, что я тоже участник какого-то незримого эксперимента.

Первое время я ещё был волен в выборе материала но, далее, от ректора кафедры филологии мне стали спускать «пожелания». Я не против. Много любимых мной греков. Наверно уже задолбал вас ими. Вся эта аполлоническая бодяга. Также скандинавская мифология с нибелунгами и Брунгильдами. Этот цикл читал исключительно под музыку Вагнера. Он тоже в чести у «вечных». А сейчас, например, серия лекций по Ницше. Правда, Фридрих больше про философию, в которой я не в зуб ногой, но мне «посоветовали» разобрать Заратустру с точки зрения филологии. Крутая фигня, столько поэтики.

Пора начинать. Все готовы? Мое немое воинство не выразило протеста. Дрессированные. Я нажал кнопку записи.

- Приветствую аудиторию. Приветствую большого брата, хех. Продолжим рассматривать идею Ницше о трансформации человеческого духа. Итак, там животные вроде были: лев, верблюд… стоп, не так. Да-да, Коленька! Сначала верблюд. Все тебя отлично услышали. Никак не уймешься, как погляжу. И с галёрки занудствуешь? Сначала верблюд. Да, Любонька, не смущайся, мне это тоже кажется странным. А кому нет? Но это всё, жуть как глубоко. Наш любимый сифилитик по-другому не умел. Вы кстати слышали, что он сошел с ума, увидев как извозчик забивает дряхлую клячу. Непримиримый богоборец, певец сверхчеловека, практически предсказавший вас «вечных», из-за такой вот пустяковины рехнулся. Почему?..

Я размял схуднувшую в кармане сигаретку и да, выпить, тоже не забыл. Не попрекайте меня. Я жалок и слаб. Это мои козыри.

- Нет, Коленька. Не следует все объяснять обострением болезни, нервным перенапряжением. Человеческое в нем сошло с ума, вот что... так мне кажется. Это вы, прекраснодушные, скоро забудете о всяком снисхождении к несовершенству, а мне хоть сейчас подавай захудалую лошадёнку, да хотя бы ослика задрипанного, и клянусь вам, что с места не сходя так рехнусь, только держите. Да, Мэрилин. Конечно-конечно, на правах старосты ты имеешь право указать преподавателю на уход от темы. К твоим ценным замечаниям я всегда прислушиваюсь и в «Трамвае желания» ты отлично сыграла. Вернемся к нашим верблюдам. Как я уже сказал, тут всё не так просто. Верблюд - это караван пустыни. Ягель?.. Этим, Коленька, питаются?.. Да не ты, ха-ха! Верблюды! Так вот, человеческий дух поначалу верблюд. Он, значится, жрет себе да жрет, припасает ягель в жировых отложениях горбов. А заодно - культуру, науку, религию. Любое знание. Бредет себе через пустыню человеческой истории. Много уже сожрал, тяжело бедолаге. Видели, какие у верблюдов тонкие ножки?.. Да не в жизни, а на картинке хотя бы, или в кино. Тонюсенькие. Вечность уже бредет верблюд и проморгал тот момент, когда стал заложником всей накопленной мудрости. Стал её рабом. Познание не приподняло его ввысь, а лишь сильнее придавило к земле. Закабалило. Ницше это жуть как не по нраву. Не любил пруссак - рабское в человеческом духе. И тогда наш усач достает из табакерки льва. Так и представляю, как он хохотал это выдумав. Что тогда было в моде? Опий, или на кокс уже переходили? Короче, лев - весь такой из себя воинственный, свободный, р-р-р… не бойся Любонька, это я еще не совсем тронулся, а льва изобразил. Он, в отличие от верблюда - рабом быть не желает. Ему свободы и крови подавай. Он воин! Превращает знание в силу… р-р-р… извините, просто еще раз хотелось рыкнуть. Как-то ничтожно у меня выходит. Лев пассионарен и жесток. Рвет зубами слабость духа, любой намек на верблюжатину. Тварь дрожащая? Право имею?.. Коленька, я уже вижу, как ты едва ли не уписался от желания подсказать откуда цитата. Но только, блин, попробуй, - я вышел из-за кафедры, в напускном бешенстве засучивая рукава. – Только попробуй, и я тебя к чертям в кладовку снесу! Будешь паукам и ржавой лейке широту кругозора демонстрировать. Любонька, а ты бы ножки-то свела под партой. Твой профессор - женатый человек, практически с богиней живу… не за-ры-вай-ся.

На порыве прихлебывая из фляги, я беспечно проглядел момент, как дверь подвала отворилась, и в крайний ряд пристроился ректор филфака Алоис. Я как раз заправлял в рот очередную сигарету, когда его приметил.

В переставшем моргать свете, который застыл в фазе наивысшей яркости, этот двухметровый белокурый гигант был как искрящийся льдом айсберг посреди моего цирка уродов. Ей-богу, мне даже показалось, что Коленька в страхе от него отшатнулся, а Любонька без лишних напоминаний свела пластиковые ножки.

Алоис был олицетворением успеха Э.П.О.С. Ожившая статуя Аполлона. Под взором прозрачных голубых глаз я едва ли не поперхнулся дымом, а мозоли в «бульдогах» засаднили, намекая на необходимость скорейшего бегства.

Я с надеждой посмотрел на потолок, но светильники больше и не думали моргать, и не могли скрыть мой вызывающе расхристанный вид. Лампы, как и в присутствии Вики, замерли на пике накала. Светло как в морге.

На одной из попоек Алоис на спор в течение суток декламировал Илиаду, а когда я, провалявшись всю ночь под барной стойкой, проснулся, он уже приступал к Одиссее.

Ректор, видя мое замешательство, скрестил на груди руки и откинулся на спинку, благожелательно кивнув, мол: не обращай на меня внимания, дружище, продолжай. Легко сказать: не обращай внимания. Это как, засмотревшись на стрелки часов в пасти крокодила Тик-так, не обращать внимания на его клыки.

Впрочем, я уже был на порядочном взводе. Изрядное количество спиртного на пустой желудок, ажитация предстоящего празднования... короче, всё вместе. К тому же мои студенты: все эти манекены, чучела, заспиртованные мутанты, - смотрелись так ничтожно на фоне безупречного Алоиса, что я чувствовал ответственность перед ними. Я был их представителем. Такой же, если не более, ничтожный. И я не имел права оплошать, предать их. Последний заступник всего несовершенного, поломанного, выброшенного на свалку Града на холме.

С немого благословления Мэрилин, которая в немилосердном свете выглядела блеклой выцветшей картонкой, я продолжил:

- Лев прекрасен, златокудр, необратим! Огонь и сера вырываются из ноздрей его. Слюна кислотой выжигает руины отжившего мира. Лезвия когтей полосуют рабские останки верблюда. Во льве нет жалости. Он переход. Следующая ступень эволюции. Закономерная и беспощадная. В отличие от своего предшественника он не травояден. Нет! Никакого больше ягеля! Только мясо и кровь. Но в этом и кроется его ущербность. Кровь и сила пьянят не хуже вина…

Я без стеснения свинтил крышку фляги и задавился изрядным глотком. Ни нерва не дрогнуло на лице Алоиса. Он всё также царственно внимал, наблюдая.

- Багровая поволока застилает львиный взор. Упоение победителя не позволяет остановиться. Не разбирая дороги, лев втаптывает в прах всё на своем пути. Его неумолимой поступи не избегнет любой намек, любое напоминание, что сам он еще недавно был верблюдом, и в том числе и «горбатому» обязан возвышением над тленом. Лев не хочет быть никому обязанным, должным и, в конце концов, остается один в выжженной пустыне. Олицетворенная воля! Любимое исчадие природы! Великий и пьяный до беспамятства!

Я запыхался. Адреналина хватало ровно настолько, чтобы еще держаться на ногах. Хотя в глазах уже плясали чёртики. Но мне было легко. Та самая пронзительная ясность, что бывает перед потерей сознания.

- Один в выжженной пустыне… олицетворённая воля к власти… сила без обязательств.… И вот, стряхнув крови ржавь, почистив об песок коготки, Лев впервые оглядывается. Он один. Позади ничего. Впереди пустота. Прекрасный зверь так долго воевал, так преуспел в разрушении, что сам им стал. Оказалось, что он не способен создать новый мир, а тем более не способен к его созиданию. Он может только превращать всё в руины.

Алоис нахмурился и, разочарованно покачивая головой, подался вперед. По тому, как он поднял взгляд на часы над моей головой, я понял, что у меня совсем мало времени.

- Идея вечной молодости, бесконечного совершенства плоти, победы над смертью – так же велика и прекрасна, как и Лев. Она достойна того, чтобы к ней стремиться, да… стремиться… но я не уверен, что ее следует, точнее, что её следовало достигать. Поэтому Ницше видит последним и высшим преображением человеческого духа – младенца. То есть - новорожденного. Для покорения новых вершин необходимо новое начало. Всякий раз новое начало. Прямая линия не может быть бесконечной. Рано или поздно она обрывается или ее обрывают. Цикл должен вновь и вновь повторяться по кругу. Вечное возвращение. А иначе – энтропия. Как-то не задалось в Граде Небесном с младенцами… да, Алоис?.. – ослабив галстук, обессилено присел я.

Доброжелательно улыбнувшись, ректор кратко пожал плечами, дескать: ерунда, работаем, всё еще впереди. Стал спускаться ко мне. Коленька за его спиной с грохотом повалился на скамью, пропав из виду.

Алоис подошел вплотную к кафедре. Возвышался надо мной, как чертова статуя Командора.

- С днем рождения, Володя, - протянул руку.

Я ответил на рукопожатие. Его ладонь была крепкой, сухой, холодной. Моя же по-скотски взмокла.

- И ты туда же? Давай уж тогда выпьем за мое здоровье, – предложил я. Он отрицательно мотнул головой. – Тогда я сам…

- Как ты вообще? – спросил сочувственно.

На секунду мне показалось, что сейчас этот атлант щепотью сграбастает меня за шиворот и начнет баюкать.

- Все отлично, товарищ ректор! – сморщившись от щедрого глотка, со всей возможной бодростью ответил я. – Вам, «вечным», конечно не чета, но как ты мог заметить: есть еще порох в пороховницах. С Ницше закончил, теперь вот собираюсь за Уайльда приниматься. Давно хотел к нему подступиться.

- Уайльда?.. – спросил Алоис, тоже поморщившись, хоть и не выпивал.

- Ну да, «Портрет Дориана Грея». Есть возражения? Я к тому, что странно, что его не было ни в одном семестровом плане. Там же столько по теме…

- Удивлен? – прервал меня Алоис. – Что именно ты планируешь по Дориану Грею? В двух словах.

- В двух словах?.. Ну, если помнишь, там неискушенный прекрасный юноша заключил сделку с дьяволом. Он оставался вечно молодым, а вместо него в темном чулане старел его портрет, на котором отпечатлевались все грехи Дориана. Парнишка преуспел в разврате и всех возможных пороках, а в конце как глянул на свой портретик, так рассудком и тронулся, кинувшись на него с ножом.

- Оn the floor was a dead man, in evening dress, with a knife in his heart, - на безупречном оксфордском процитировал оригинал Алоис.

- И перед кем распинаюсь, - усмехнулся я.

- Как дома дела? – спросил он, меняя тему. – Как Вика?

- Да все хорошо, вроде. К чему ты?

- Просто интересуюсь… по-дружески. Выглядишь усталым, тебе бы отдохнуть. Отметь сегодня хорошенько и… возьми-ка бессрочный отпуск.

Всё это ректор выговаривал обыденно, с участием человека, которому я не безразличен, но вот его глаза. О, вы бы видели эти глаза. Он смотрел куда-то сквозь меня, или точнее, смотрел наугад в то место, где я сейчас предположительно находился.

Как давно он перестал меня осязать, слышать, видеть? Все они… Викочка... Глаза его казались холодными самоцветами, вставленными в специальную выемку, как у античных статуй.

- А как же учебный план? Записи лекций?

- Тебя ведь не было на последней кафедре?

Я действительно пропустил. Запил тогда.

- В ближайшее время мы прекращаем обычный режим работы. Все институты прекращают. Наступает последняя стадия. Пришло время обработки массива подготовительной работы, а дальше… - Алоис расплылся в торжественной улыбке.

- Неужели? – взволнованно приподнялся я.

Он кивнул.

- Всеобщий «переход»?!

- Да! К нам начнут прибывать новые «вечные».

- Но Град же не резиновый. Мы и так ютимся на этом плато, а оно не бесконечно. Дальше раздвигать границы не выйдет.

- А кто сказал, что мы будем раздвигать границы, – со всё той же осведомленной улыбкой сказал ректор. – Нет, Володя, мы будем поднимать их ввысь. Выше стропила плотники!..

Его идеальный перст указал куда-то за испещренный извилистыми трещинами, почерневший от подвального конденсата, потолок. Я невольно проследил за направлением, представив как ярус за ярусом, расходящейся спиралью, Град взмывает все выше и выше в небеса, выходя на околоземную орбиту, упираясь в подмышки Бога, но и тогда не останавливая своего неодолимого роста.

- А что будет там? – показал я желтым от никотина пальцем в пол.

- Там? - не понял Алоис, все еще мечтательно воздев глаза. – А-а… что будет с теми, кто не «перешел»?

- Да. С теми, кто для Э.П.О.С. не подходит. Со старым миром.

Ректор нахмурился, потирая высокий лоб, словно его насильно разбудили от чарующей грезы в каком-то неуютном месте. Скосился на меня, оглядел подвал.

- Сказать честно, старик… как-то не задумывался. Столько работы с подготовкой, едва на сон время хватает. Хотя Э.П.О.С. и сокращает в нём нужду, но совсем избавиться пока не удается… Там наверняка останутся органы самоуправления, прежняя инфраструктура. Уж как-нибудь доживут свой краткий век. Пара-тройка поколений и проблема решится сама собой. Стерилизация уже почти введена законодательно. Новые люди нарождаться не будут, а все достигшие рубежа «перехода», благополучно переселятся в Град и его подобия.

- А помнишь, как всё начиналось, Алоис? – спросил я, едва сдерживая тошноту. – Ты же из Викиного поколения, из первых. На каждом этапе вакцинирования куча бумаг согласия.

- Вспомнил мне, тоже! – ухмыльнулся ректор, отмахиваясь. – Ты в порядке? Побледнел чего-то…

- Нормально…

- Тогда Э.П.О.С. был ещё на стадии эксперимента. Никто и ни в чем не был уверен.

- А сейчас всё иначе? Все и во всём уверены?

- Ну да, - искренне недоумевал он, к чему я клоню.

- То есть, людей уже не спрашивают, а просто по факту года рождения, и соответствия требованиям - скопом загоняют в дивное светлое будущее. При этом совершенно неясно удастся ли «вечным» воспроизводить себя. А учитывая тотальную стерилизацию «не перешедших» - это грозит катастрофой… вымиранием всего человечества… Первая же эпидемия нового вируса обычного гриппа, преодолевшая иммунитет «вечных», скосит их немногочисленные ряды.

Алоис вновь рассеяно покосился на меня, точно убеждаясь, что я всё еще здесь.

- Володя, на тебе лица нет. Знаешь что?– снова взглянул он на часы. – Давай-ка, брат, не дожидаясь конца рабочего дня, ты пойдешь домой. У тебя праздник, подготовиться надо. И серьезно, друг, отдохни… бессрочно.

Я с улыбкой разглядывал давнего приятеля. Его безупречный лик был искажён эмоцией стыда. Ему было неловко.

- Я всё-таки хотел бы прийти завтра и прочитать лекцию по Уайльду, записать для архива. Это не создаст проблем?

- Записать?.. Для архива?..

- Ага.

Между нами располагался пульт управления записями. Металлическая коробка с одной единственной кнопкой. Мы оба нее сейчас смотрели. Я - привстав за кафедрой и разминая сигарету, и Алоис - на две головы выше меня, в золотой парче тоги, под сошедшей с ума лампой, светившей так ярко, что пахло прогоревшей пылью.

Он потянулся к пульту и без видимых усилий, вместе с болтами крепежей, с треском оторвал его от поверхности стола. Жестом фокусника перевернул короб…

…там не было ничего. Пустышка. Никаких проводов или записывающих механизмов. Просто коробка с кнопкой.

- Как давно? – спросил я, дрожащими пальцами не справляясь с зажигалкой.

- С самого начала, - искренне сожалея, сказал Алоис.

Кивнув, я обошел кафедру и стал подниматься на выход.

- А это моё! – истерически выкрикнул, сгребая Мэрилин под мышку.

На пороге обернулся. Ректор уже забыл про меня, критично осматриваясь и, видимо, планируя фронт работ по зачистке подвала от моих студентиков.

- Знаешь в чём отличие вас, «вечных», от Дориана Грея?! – привлек я его внимание. – У паренька хватило смелости взглянуть на свой портрет. Когда же вы опомнитесь, то этого портрета, то есть: меня и всех тех, кто не годен для «перехода» - уже может не оказаться в чулане. Как ты там сказал?.. Пара-тройка поколений и проблема решится сама собой?..

Хлынул ливень. Весенняя гроза. Взгляните, как чудесен Град Небесный под дождем. Башни похожи на перевернутые запотевшие стаканы. Летающий транспорт на серебряных птиц. Викины нарциссы на горсть разбросанных в траве золотых монеток.

А ты-то на кого похож? Обзываться опять будешь? Не буду. Просто, не надо было его злить. Кого? Алоиса? Выступил, тоже мне, как говорится: на все. Рассказал льву, как скверно быть львом. И чего добился?

Выступил я или не выступил - значения не имеет. Неужели не ясно, что всё было решено до того как он спустился в подвал. Когда решено? А вот это интересный вопрос. Думаю, все было решено с первой дозой Э.П.О.С.. Решено со мной, Викой… вообще со всеми и со всем.

По щиколотку утопая в несущихся с холма потоках, я пересек дорогу. Вода будет течь и течь с плато в сливное отверстие старого мира. Мои «бульдоги» едва не захлебывались в желобах ливнёвки. Я знал куда направляюсь, но когда подбежал к дверям винной лавки, они оказались заперты. Прислонив Мэрилин к стене, вгляделся в темноту.

Магазинчиком владел мой хороший знакомый. Он, как и я, один из редких гостей Града Небесного – «не перешедший». Вселился вместе с сыном. Открыл лавчонку, в основном для таких же, как мы. «Вечные» спиртным не злоупотребляли.

Я постучал. Боря отёр стекло со своей стороны.

- Почему-то я не сомневался, что это будешь ты Володя, - сказал он, радушно впуская.

- Я не один! Ничего?! – спросил, вваливаясь вместе с Монро.

Старик усмехнулся, изобразив подобие реверанса. До переезда он был музыкантом. Старый хипарь в круглых очёчках, с поседевшими космами и костистыми татуированными руками, напоминал Леннона пережившего выстрел.

- Вот бабы раньше были! – сказал он, с восхищением рассматривая картонку. - Воплощенный стиль!

- Да-а… а ты чего закрыт-то днем?

Я окинул взором опустевшие стеллажи, коробки для переезда на полу.

- Как видишь, - также с сожалением осмотрелся Боря. – Дис из де энд, Володя. Хорошо, что ты забежал, а то одному совсем тоскливо собираться. Выпьем?

- Куда собираться?

- Откуда, Володя… от-ку-да…

- Выпьем.

На прилавке стояла початая бутылка.

- Моррисон!.. - воскликнул старик, поднимая стакан.

- Рембо!.. – чокаясь, принял эстафету я.

- Неплохо, очень неплохо.

Когда нам случалось выпивать, мы составляли свои списки «вечных».

- Сам сообразил или намекнули, что неплохо бы бессрочно отдохнуть? - спросил я, морщась от крепкого пойла и потирая воспалившиеся заеды.

Старик прикурил самокрутку и, закашлявшись, протянул мне.

- Я подольше тебя живу, Володя. Мне не надо намекать. Дела в последнее время и так из рук вон. Эти, - многозначительно мотнул он головой вверх, - совсем пить перестали. А те, кто вроде нас с тобой… так их почитай и не осталось. Кто за детьми переезжали – почти все вымерли, а кто помоложе, так те сами потихоньку скатываются с холма. Кобейн!..

- Лермонтов!..

Боря водрузил на стойку проигрыватель. Пластинка зашуршала, потрескивая под иглой, и Лу Рид, героиновым вокалом, нежно и грустно затянул до боли знакомое.

- Это ты случайно включил? – усмехнулся я, подпевая «перфект дэй».

- Ирония никогда не случайна, - ухмыльнулся старик.

- Бывалые звери чуят пожар…

- …и бегут из зоопарка. Ты заметил, как они на нас смотрят? Кёртис!..

- Шелли!.. Как на капли дождя на лобовом стекле, - кивнул я. – Перед тем как включить дворники.

- Сын едва ли меня узнает. Всякий раз словно удивляется, что я еще жив. Помню, когда переезжали в Град, он совсем зелёный был, всего боялся, на шаг не отходил; а вчера сказал, что скоро «переход», и впервые за долгое время, со значением так, на меня посмотрел. Я понял, что пора паковаться.

- А я сегодня узнал… от начальства…

- Ну, хотя бы подругу прихватил, - улыбнулся Боря, нежно смахнув изморось с лица моей старосты. - Бакли!..

- Есенин!..

Старик продолжил собираться, а я сел на пол с бутылкой, опершись спиной о прилавок. Мэрилин прилегла, уютно положив голову мне на колено. Лу Рид не унимался, ожидая «своего человека». За дверьми сгущались сумерки.

Град Небесный представлялся скелетом левиафана, отсвечивающим в ливневой хмари омытыми дождями и отбелёнными высокогорными ветрами белоснежными остовами строений.

- Хендрикс!..

- Китс!..

Я чувствовал себя провожатым на вокзале, застрявшим в зале ожидания. Так же, как бывает в таких залах, клонило в сон, но спать было нельзя из опаски кого-то не встретить, кого-то не проводить.

- Знаешь в чём главный прикол, Володя? – вспугивая завесу дыма, спросил Борис.

- А они еще есть?.. приколы?..

- Те, за кого мы всегда пьем…

- Что с ними?

- …эти безумные черти знали секрет, как навсегда остаться прекрасными и вечно молодыми. Дженис!..

- Маяковский!.. И в чём же секрет?

- Основательно набедокурить и пораньше скопытиться!

- Нашим только не говори, - засмеялся я, кивая на дверь.

- Я ведь не только из-за сына, или из-за «перехода» этого сраного уезжаю.

- Да?

- Скучно мне здесь до жути. Ни одного проходимца, пьяницы.

- Кроме меня!

- Кроме тебя… И детей нет. Они ж не рожают! Как же я соскучился по младенческому крику. Раньше думал, что это там внизу беспонтовый муравейник. Но здесь-то похлеще. С той лишь разницей, что тутошние муравьи покрупнее, позубастей и собираются жить вечно. Не-е… все мы куда-то не туда свернули. Мэрилин!..

- Мэрилин!..

Обнявшись, мы тепло простились, и я пошатал домой. Благо дождь так и не унялся и с каждым шагом я чуточку трезвел. Правда, на этот случай в рюкзаке болтался изрядный боезапас. Старик позаботился обо мне на прощание.

По пути нарвал букет нарциссов. Хотя день рождения у меня, порадовать любимую будет не лишним.

Стоило нажать на кнопку лифта, как он тут же сломался. Меня уже ничего не удивляло. Долго поднимался по лестнице, отмечая как с каждым пролётом, ещё на подступах, гасли лампы.

В темноте застыл на пороге. Собрался было постучать, но вместо этого приложился ухом к полотну. Дверной косяк выделялся рамкой света. С той стороны доносился праздничный галдеж. Набилось гостей. Викуля всё-таки устроила сюрприз. Я разобрал: велеречивый голос Алоиса, звонкий Рустама, и еще голоса многих наших… Викиных друзей.

Живо представил, как сейчас ворвусь к ним: пьяным, старым, вымокшим, с мертвой актрисой под мышкой. Неуместный и вычурный. Неминуемо напьюсь, оскандалюсь. Жене, в который раз, станет за меня стыдно, расстроится. Не хочу её расстраивать.

И тогда - без лишнего драматизма, глубокомысленной неги, или чего иного, что со стороны выглядело бы как принятие судьбоносного решения, - я кротко оставил букет нарциссов на коврике и стал спускаться. К чему длить?.. Свет за моей спиной воссиял.

Я сбегал с Града обетованного. Улицами знакомыми, но так и не ставшими родными. Знаете это особое ощущение свободы, когда спускаешься под горку. Инерция все делает за тебя, шаг лёгок и резв, дыхание перехватывает, а в голове пусто и беззаботно.

Сердце вот только заходилось, будто его на разрыв растаскивали ницшеанские клячи. Я знал, что это только начало. Дальше будет хуже. Ведь моя возлюбленная – вечна; следовательно, и боль от расставания с ней будет примерно такой же протяженности. Но есть неучтенные плюсы у тех, кто не совершил «переход». Их боль рано или поздно кончается вместе с ними.

Гроза унялась. Накрапывал мелкий дождик. Было свежо и пахло диким электричеством. Я не заметил, как миновал городскую черту и уже спускался перелесками к заброшенной канатной дороге. За ней темнел провал в чулан старого мира.

Повторюсь, не было того особого момента, когда я решил навсегда покинуть Град. Все это вышло само собой, не нуждалось в обоснованиях, лишних рефлексиях. Наверно, где-то глубоко внутри, я уже давно и не раз прошел этой дорогой.

Только вот впереди меня ждала неизвестность. Чем можно заняться на руинах отжившего мира? Прочитать лекцию о Дориане Грее?.. Или написать рассказ о моем последнем дне в Граде «вечных»?.. Может, прямо сейчас и начать? Итак, Мэрилин…

«Чтобы вы могли лучше вообразить, на что похож Град Небесный, представьте себе снежный шар. Ну, знаете, игрушка такая, которую хочется основательно встряхнуть…»