Анна Неделина №2

Дар моря

Дар моря
Работа №103

Живу я тут с мамулей, вы ее видели? Да-да, она мне разрешает гулять, мы уже освоились. Конечно, я рад таким новым друзьям, как вы: там у меня совсем не было компании, ну, кроме бабули, разумеется. Нет, она пока осталась, к сожалению. Мы не успели ее забрать. Надеюсь, пра-прадедушка что-нибудь придумает, он очень умный, как оказалось. Я? Да в общем-то привык, мне очень нравится. Не, не холодно: нырял с раннего детства. Чего, рассказать в подробностях? А вы что, не видели? Как это «тут родились»?! Разве можно?.. А, свежее поселение… ну, ясно. Постараюсь, но вы уж не обессудьте, раз что непонятно. Мне кажется, важнее всего были последние дни, до этого скучно.

***

Наш домик стоял прямо у линии прилива, метрах в двухста максимум. Город располагался выше, на небольшом утесе, туда вела одна-единственная стародавняя каменная лестница. Наверное, тамошние жители считали, что так защищаются. Смешные. Еще они неустанно сетовали на промозглый климат, вечно пасмурное небо, долгие дожди, сменяющиеся густыми и еще более долгими туманами. Дураки, а? Это ж надо предпочитать жару и солнце, вы послушайте! Сколько себя помню, искренне любил нашу погоду, море и спокойный берег. Кроме того, каждый раз, когда я хотел, небо становилось темным, как ночью, и шел дождь, превращавший воздух в сплошную водную взвесь, мелкий или крупный, по желанию — это тоже подарок, который мне долгое время казался совпадением. Прекрасно, правда? Вы тоже расскажите потом о своих подарках. Может, мы сможем устроить игру.

Бабушка не работала: она была совсем слабая и худенькая, часто кашляла, иногда я замечал кровь на ее платке. Нырять меня научила мама — это очень пригодилось. Когда мы остались в домике вдвоем, то первое время еды было мало, но вскоре, годам к семи, я стал зарабатывать достаточно, чтобы кроме добытой рыбы и моллюсков на столе было молоко, масло, хлеб или даже пирожки от миссис Пейнсон. Это такая еда, с начинкой. Не важно.

Увы, бабушке это не слишком помогло: она уже не могла нормально есть, ей становилось плохо, так что я кормил ее все больше рыбным бульоном и размоченным в нем хлебом с маслом. Все равно бóльшую часть рыбы я уносил в свой секретный тайник.

Да, жилось нам вместе хорошо, но соседство не радовало, и скучал я по… Почему раньше не пришел? Да я и не знал… а если знал, то боялся, наверно. Я ж половинчатый. Ха-ха, ну да, сейчас уже не скажешь, а изначально мама была из этих, незнающих. А? Ясное дело, хотелось. Мне снилось море, пра-прадедушка, прабабушка. Чем дальше, тем болше. Часто я ощущал, что стоит мне заплыть за рифы и перестать подниматься за воздухом, радостным рывком опуститься в бездну… ну, вы понимаете сами, ага. И вот там все будет совсем по-другому: соседи не станут гонять меня и зло перешептываться, все заживут счастливо, и никто никуда не денется. Никогда. Может, чувствовал, вы правы.

Но каждый раз я выныривал — не мог же я оставить бабушку.

Что мне больше всего нравилось, после плавания, конечно, это наблюдение за чайками, бакланами, альбатросами. Это такие птицы, тоже любят море. Ну, небесные рыбы. Так вот, я любил раскрошить остатки хлеба и кинуть в воздух — чайки подхватывали прямо на лету, так красиво! Они очень умные и не просто галдят и носятся, как думают люди там, над обрывом.

А вот что было страшнее всего —плохое здоровье бабушки. Она говорила, это плата, и ее нужно выносить с достоинством, но я же видел, я знал, что у городских докторов получалось — не всегда, но временами — вылечить и не такие болезни. Маму они тогда бросили, да. А теперь отмахивались от бабушки. В особенно меланхоличном настроении я невольно представлял, что может случиться — я ж не был в курсе, ну… полагал, останусь там чуть не навсегда. Я мог, конечно, прокормиться один, но очень уж я люблю бабулю. И мама любит. Мы ее обязательно заберем!

Я обнимал ее, подчас плакал, как маленький, и просил никуда не уходить от меня. Та ничего не обещала, так как никогда мне не врала, а только трепала по волосам и выговаривала:

— Фу тебя, плакса, только бы ныть. Никто никуда полностью не девается, ерунду говоришь. Чего ж тут бояться, милый мой, разве что скучать немного. Мне такой старой не очень и удобно. Глядишь, стану тварью какой морской или вон чайкой.

— И тогда я тебя отпущу.

— Да, сынок.

Когда становилось совсем грустно, я выходил на крошечную террасу домика и дотемна смотрел на серое небо, представляя, что бабушка стала одной из чаек. Становилось легче. Я навещал свой тайник, от чего на душе теплело окончательно, и спокойно возвращался спать, чтобы утром снова отправиться в море. Как бы тихо я ни собирался, бабушка всегда просыпалась и начинала помогать, попутно бормоча свое обычное:

— Иди острожно, сынок, рыбаков остерегайся, совсем глубоко не заходи, возвращайся до темноты и не слушай голосов, если не видишь света. Хотя если видишь, тоже не слушай — это рыбаки…

Она звала меня именно «сынок», может быть, напомная об отсутствии другой родни: мамы с нами нет, отца я не видел никогда. Второй муж мамы пропал как раз после этого самого... Бабушка, понятно, ошибалась, но я не имел права рассказать ей о секрете.

***

Если небо было ясное, что случалось крайне редко, только в дождь, от нас был виден шпиль городской церкови на холме. А если прислушаться и мысленно отстраниться от прибоя и голосов чаек, можно было уловить гул колокола, зовущий жителей на службу. Звонил он единственно по утрам. Другой гул, зов, предназначенный мне, я слышал всегда, но больше — ночью. Сомневаюсь, что ухо прихожан церкви способно его различить.

А? Да-да, я пробовал подойти поближе. Но меня не пустили. Я не слишком расстроился, но с тех пор время от времени спрашивал у бабушки о людях, собирающихся в церкви на холме, и об их вере. В чем ее смысл? Почему она предписывает не любить меня? Существует ли их бог, или они его выдумали, как лавочник мистер Грейс, выпив лишнюю рюмку, выдумывает морские подвиги, хотя в жизни не был в море?

— Не знаю, не знаю, сынок, — отвечала бабуля. — Может статься, и существует, а может, и нет. Ихний бог чуднóй, но чего только на свете не бывает.

Тут взгляд ее становился серьезным и задумчивым, будто подергивался прибрежным туманом, а тон — отстаненным.

— А наш существует. Поистине существует, сынок, и не приведи тебя Отец отказаться от него, — наставляла бабушка. — Правда, — добавляла она порой, — милости он оказывает редко.

Я не был с ней согласен, но не мог об этом сказать.

***

Другой проблемой были городские мальчишки. Пока я не придумал, где прятать моллюсков, рыбу и вырученные деньги, они прям житья мне не давали. Взрослые не препятствовали — они бы сами рады помучить любого, кто хоть чем-то не похож на них, только ленятся и «лицо блюдут», что бы это ни значило. Помнится, знавал я хорошего человека, его все звали просто «Джо», хотя на самом деле он именовался Пурик, что на его языке означало «странник». Это был очень остроумный и приятный парень, но в детстве его родню кто-то убил, и он попал в семью мэра, и теперь им все помыкали. А еще, это мне рассказала бабушка, жила там барышня мисс Джеймс. Она нас не сторонилась, и вообще никого не сторонилась, читала вот много, всех любила — только не хотела замуж и детей, а родители ее не слушали. Ну вот отец мисс Джеймс, убедившись, что не уговорит дочь, взял да и продал ее в какое-то нехорошее место, а она там удавилась… Эх, надеюсь, она тоже стала красивой чайкой. Или хоть мышкой — любила она мышей, вот даже подкармливала.

Изредка ребята играли со мной в пиратов или просили камешки и ракушки (ведь я находил лучшие!), но в основном кидались чем-нибудь жестким и отбирали улов. Как-то их заводила, Джонни Хейтсон, разоткровенничался и объяснил: это потому, что и я, и бабушка, и все наше семейство — мы настолько другие, что неприятны «нормальным людям», а я, как ему говорит дед, «дьявольское отродье». Звучало обидно, но не совсем понятно, поэтому, продав припрятанное от мальчиков, я рано вернулся и спросил об этом бабушку.

— Не слушай мальчишку, — заворчала она, — Чепуху мелет.

Так она реагировала всегда: на отказ молочника приносить нам товар к двери («вонь рыбная такая, что молоко прокиснет!»), на маленькие цены, которые мне давали на рынке за хороший улов. Я никогда ей не отвечал на это, только кивал. Невзирая на возраст, я прекрасно видел, что отличаюсь, и мальчик прав. С другой стороны, Джонни также хвалился, что у него лучшие отметки в какой-то «школе», и самая красивая мама — миссис Хейтсон, дочь прежнего пастора. Вот это был спорный вопрос. Сколько я ни размышлял, так и не понял, в чем ее красота. Вообще у жителей городка были странные понятия. Вот, скажем, бабулю, если видели, они обходили стороной и за глаза называли «старой ведьмой» и «страшной каргой». Да, у нее дряблая кожа в пятнах, плохое зрение, крюченные от работы и холода пальцы на руках и тонкие волосы цвета морской пены в серый день. И мама не такая молодая, как миссис Хейтсон, и у нее нет этой противной белесой гривы волос, красок для физиономии, уймы трепья, которые принято напяливать и вертеться перед зеркалом. Ага, это у них «красиво» считается. Странные… Мама с бабушкой столько всего знают! Они добрые, заботливые. Если обнять их и ткнуться носом, от них пахнет семьей, детством. Они много жили — особенно бабушка,— и жили достойно, без излишеств и зла, все у них в меру. Разве это не красота? Ну вот, да, а городские считают иначе.

***

Самое важное событие, как это говорят, поворотное, произошло одним туманным вечером, на рынке. Я практически все продал и, довольный, хотел было уйти, но не тут-то было.

— Эй, ты, чертеныш, — окликнул меня мистер Грейс. — Тут тебя видеть хотят.

— Точно меня?

— А то. «Приведи, значит, мальчишку, что прям у моря живет в хибаре». Тебя, стало быть!

Спорить со взрослыми из города было себе дороже, так что я послушно поплелся за лавочником в бар, где собирались почти все их мужчины. Что делают? Да если б я знал! Там положено пить какую-то вонючую отраву, от которой краснеет физиономия и тянет горланить неприличные песни. Может, они так развлекаются. Ну разве не странные?

Вернусь к рассказу. В баре меня и вправду поджидал незнакомец: тощий, как жердь, некогда сильный, но порядком сдувшийся. Одежда на нем была дорогая, но потертая, прям как владелец. Он курил трубку и смотрел искоса так, украдкой. Я еще запомнил его глаза — нехорошие такие, бегающие…

Кинув монету Грейсу, тощий велел мне сесть рядом и приступил к делу. Сперва он обращался со мной, как с недалеким младенцем — частая ошибка взрослых, полагающих себя умнее всех, и особенно младших. Обещал конфеты (гадость редкостная), солдатиков (ужасная игрушка!), потом запугивал, что отвадит от меня всех друзей (несуществующих). Осознав, что я не так прост, он перешел на более жесткий тон. Задавал вопросы о нашей с бабушкой жизни, об отце, маме, торговле. Ну что я мог ему ответить? Честно сказал, так и так, живу на берегу с одной бабулей лет этак с пяти, безотцовщина (так им проще понять), отчим был недолго, да сплыл, и его не помню, пробавляюсь тем, что ловлю всякое. Тощий только хмурился и хмыкал себе под нос.

– А почему у тебя есть рыба? – спросил он вдруг.

Я удивленно моргнул.

– Она всегда в море есть…

– А вот и нет. Ни у кого щас нету!

И только в ту секунду до меня дошло, что я один продавал ракушки и дары моря, а рыбаки не показывались на рынке вот уже с месяц. В заботах я как-то не обратил на это внимание.

– Места надо знать, – отговорился я.

Наконец, после череды других вопросов, один другого нелепее, дядька отпустил меня, пробурчав, что «теперь-то ему все ясно». Возвращаясь в родной домик, я с облегчением вздохнул и забыл неприятное происшествие — мало ли кто что спрашивал. Рано радовался.

***

Той же ночью я подскочил от резкого стука, за которым последовали крики и металлический лязг. Кто-то рвался в дом! Я сразу вспомнил давешнего незнакомца. О, как я проклинал себя за трусость, за то, что рассказал о бабушке первому встречному! Да, он все равно знал, где мы живем, а откажи я ему, и прибить мог, так-то оно так, но страху я натерпелся нешуточного. Бабушка тоже проснулась и, отчаянно маша рукой в сторону шкафа для припасов, выглянула в окно. Как вы догадываетесь, я не собирался подло прятаться, а сам вышел встречать захватчиков. Помимо, разумеется, тощего это были мистер Грейс и надутый, как сарделька, мясник мистер Смит. Дверь отворять не пришлось: они мигом выломали тоненькие доски, ворвались в домик и, схватив бабушку, приставили к ее горлу тесак.

— Денег у нас нет, только рыба, посуды немного да лавки, а книги вы небось и читать не умеете, эти точно! — кричала заложница. — Забирайте что хотите, не трогайте мальчика!

Я застыл в растерянности. Наброситься на разбойников? Но у них бабушка и они сильнее. Бежать в город и звать на помощь? Никто не придет, кроме Пурика, а его не пустят…

— Да не нужны нам твои мерзкие книги, старуха! — огрызнулся тощий. — Жить не надоело — давай говори, что твой чертеныш прячет в подвале.

— Совсем из ума выжил, не рановато? Какой подвал, деспот?!

— Я видел, как он носит туда тонны рыбы. А, скажешь, нет? Все бы врать! Что вы там устроили? Грейс, Смит, скажите, знаете вы про подвал?

— Т-так точно, — подтвердил Смит, запинаясь. Он явно страшился бабушки и дома, вернее, того, что о них рассказывали, — лезет куда-то за домом, отодвигает лодку, поднимает люк — только его и видели. По вечерам обычно. Я в трубу не раз высматривал, вот и доложил, как ты вернулся.

— Ну! — снова пригрозил тощий.

У бабушки от испуга тряслись руки. Она не могла вымолвить ни слова.

В этот момент я осознал, как следовало поступить. План был рискованный и не совсем честный — ведь до поры я обещал хранить секрет! — но эти хамы угрожали бабушке…

— Хорошо! — крикнул я. — Мистер Смит, мистер Грейс и вы тоже, мистер, как вас там… пойдемте, я покажу подвал. Я просто солю там рыбу.

— Ах, рыбу! — саркастически, но уже не так зло повторил тощий, переглядываясь с приятелями. Такое объяснение им явно в голову не пришло. — Ну, валяй. Обманешь — сам на засолку пойдешь.

Грязно ругаясь и ворча, мужчины пошли следом – за дом, где под маминой лодкой действительно располагался люк в тайник. Бабушка никогда не поднимала его. Она в целом редко выходила, да и не смогла бы сдвигуть тяжесть.

— Подождите, джентльмены, мне нужно отпереть внутреннюю дверь, — невинным тонким голоском промямлил я. — Лестница крутая и узкая, вы можете упасть, если толпиться всем вместе. И лампу поищу.

— Давай, но быстрее.

Они успокоились и расслабились. То что нужно. Я спустился, двигаясь тише подбирающегося к добыче осьминога. Какая лампа! Я-то легко все видел и знал обстановку, как свои пять пальцев. Я подошел к узкой кровати в углу и обнял самый дорогой свой секрет.

— Они пришли. Там, наверху, — прошептал я. — Что? Да, хорошо.

— Входите, джентльмены! — прокричал я. — Дверь открыта, лампу уже ищу.

Заговорщики ввалились в подвал. Лучше б, клянусь бездной, они этого не делали!

Они даже не осмотрелись толком. В мгновение ока острые лезвия — совсем не эти противоестественные, которыми люди сверху режут скот — сграбастали тощего. На ухо ему прошептали:

— Думал, что получил украшения и фолианты, убил меня и забыл. А теперь попробуй того же!

— Как ты… как ты?! Я же… никто не знал… обрыв… я же сбросил!..

Больше он ничего не выдал — не успел. Всю историю мне удалось узнать уже потом. Очень быстро двое спутников тощего тоже отправились. Куда-то. Возможно, к своему богу.

***

Пока я, чтобы отвлечься от неприятного зрелища, любовался красивыми переливами чешуи в лунном свете, на шум пришла бабушка. Стоило ей заглянуть в подвал, как скалка, которую она тащила вместо оружия, выпала у нее их рук и с грохотом покатилась по ступеням. Круглыми от ужаса глазами бабушка глядела на тела мужчин, красные лужи на полу и мебели. И на нас двоих. Конечно, ей хотелось объяснений.

— Ты не совсем правильно говорила, бабуль. Море щедрое. Оно любит делать подарки. Я попросил, и оно вернуло маму; немного изменило, но это сущие пустяки. Ты же сама рассказывала, что когда-то оно подарило маме меня.

— Мам, — сказал я тогда, взяв ее за влажную руку, — я тебя очень люблю и никогда не хочу расстраивать. Прости, что пришлось рассказать.

Мама не сердилась, она, как всегда, все понимала. Я потянулся обнять ее, не обращая внимания на острые гребешки вместо волос, и поцеловал в нос. Мама улыбнулась и даже, как обычно, закрыла глаза – теперь горизонтально, но это ей больше шло, чем прежний обычный способ.

— Мам, тебе теперь тут опасно. Мы уйдем, как ты говорила?

Она кивнула. Потом мы вышли из подвала, попрощались с бабушкой, и мама отвела меня к морю. Она сказала, у меня уже достаточно сил – так и вышло. На этот раз мы уходили вместе, держась за руки, и навсегда. Дальше вы все знаете. Ты же и пришел со мной знакомиться. Угу, страшно было, но здорово, что все так получилось! Я и зла на людей не держу, они же не виноваты, что так глупы. А, это. Нет, ребят. Я не могу вам рассказать, кто мой настоящий отец.

+1
16:04
550
10:50 (отредактировано)
трепья,
тряпья
крюченные от работы и холода пальцы
скрюченные

Есть ошибки вычитки. Но их немного.
В целом — написано хорошо, хотя и скучновато.
Но рассказ оставляет нераскрытыми кучу смысловых вопросов. Я даже задавать все не буду, потому что их слишком много. Например — чем ГГ отличался от остальных пацанов? Третьей ногой из задницы или раздвоенным хвостом на голове? Даже «мама» толком не прорисована (осьминог в погребе с мебелью?). Ну и т. д.
Короче — рассказ нормальный только по исполнению. Я имею в виду грамотность и управление речью. Я бы баллов 6 поставил
18:42
Понравилась интрига. Интересно! То, что написано от первого лица и с обращением к читающему — отлично. Вопросов по тексту остается уйма. Хочет увидеть мальчика, но повествование в таком ключе осложняет описание. То, что мать стала русалкой — понятно. То, что отец, возможно, морской бог — тоже возможно. Хотя неизвестно, откуда у бабули знания об этом. Но вот слова про «расплату» как бы намекают на то, что бабушка в принципе не совсем человек. Хочется прям больше понять. Но приятно, что рассказ вызывает интерес.
21:05
+1
Ехехехе, хитрый автор )) Ну, или наоборот. Чтобы понять этот текст, необходимо знать лавкравтовскую мифологию. Я понял, кто отец, но поймут ли другие, не знакомые с сеттингом?
21:14 (отредактировано)
+1
Я не понял, например. Потому что Лавкрафта не читал. Возможно, это минус для меня. Хотя глубоко сомневаюсь и потому не собираюсь читать. Он мне неинтересен. Но ведь это не повод для непонимания отдельно взятого рассказа. Не так ли?
Может, автор чего-то недодал?
Или передал? Или перенедодал?
Ну нельзя же во всём обвинять читателя…
21:18
+1
Не, все правильно. Любой текст по чужому фандому надо писать так, чтобы поняли даже те, кто не шарит. Особенно если этот текст идет на конкурс, где очевидно не все — знатоки Лавкрафта.
Я вот все понял. Ну и сколько тут таких же?
Автору это стоило предусмотреть
Загрузка...
Alisabet Argent

Достойные внимания