Одно хорошее воспоминание

Попав внутрь, я отвлекаюсь на нелепую обстановку красно-белого кафе: одноногие пластиковые столики и скрипящие диваны. Грею руки в карманах слишком большой, с чужого плеча, куртки, вдыхаю запах приготовленной еды и судорожно вспоминаю, хватит ли денег на полноценный ужин.

Выбираю столик в самом углу.

– Ты такой угрюмый.

Я пытаюсь согреться, прижимаясь к окну и к батарее, смотрю исподлобья на нелепое ламинированное меню и на подошедшую официантку. У нее открытая улыбка, несимметричная, чуть съезжающая вправо. От участия в ее темных глазах у меня теплеет в груди. Вспоминаю с досадой и чем-то похожим на стыд, что она поздоровалась еще на входе, а я прошел мимо, хотя следовало улыбнуться – приятному голосу и успокаивающему взгляду.

– У тебя все хорошо?

– Да…

Слова даются через силу. Голос охрип от мороза и долгого молчания. Я практически заново вспоминаю, что такое говорить вслух.

– Непохоже. Я принесу тебе безалкогольный пунш – сразу станет легче. За счет заведения, парень. Рождество все-таки. Принесла бы глинтвейн, но ты слишком молод.

Она уходит, оставив меню на столике. Безрадостная картинка, только что полностью поглощавшая меня, искажается, приобретая приятные глазу краски. Мягкий свет вокруг успокаивает и расслабляет: непохоже, что его транслируют несимметрично развешанные по периметру лампы.

Чтобы не выглядеть в собственных глазах бродячей собакой, которой перепала случайная ласка, я смотрю не на свет, а на плитку на стенах. Плиточники определенно придерживались какой-то идеи в геометрическом рисунке, но что-то (всё) пошло не так: не чувствуется ни законченности, ни системы.

Нечеткие из-за мокрого снега окна здания напротив мигают заторможенными гирляндами, единственная машина едва движется среди сугробов и сама напоминает сугроб, а пешеходов нет – слишком далеко от оживленных улиц. Слишком холодно, чтобы гулять, да и зачем, это же вечер Рождества!..

Приходится прикусить губу и пальцами пересчитать мелочь в кармане. Та валяется вперемешку с узлами компьютерных проводов и едва поддается пересчету. Хватает на большой гамбургер: к тому должны давать картошку фри. Такой себе рождественский ужин, но пусть. Надеюсь, что здесь хотя бы кормят неплохо, а посетителей мало, потому что все накрывают столы в теплых домах и наслаждаются обществом близких.

Уродливая елка в центре зала и заедающая рождественская мелодия по радио никак не перебивают навязчивую картинку из старых фильмов и не делают атмосферу более праздничной.

Она – делает. На бейджике – белая наклейка, кривые буквы черным маркером – имя, «Мария». Мария в нелепой красно-белой форме, короткой, едва ли не до неприличия. Темная кожа, копна мелко вьющихся волос. Она передвигается танцующей походкой – приставные шаги, плавное движение рук. Жестом травмированного фокусника из воздуха достает блокнот – с красно-белыми квадратами, такое ретро, - и улыбается.

– Уже выбрал что-нибудь?

Я тыкаю пальцем в яркие картинки и смущаюсь, заметив грязь под ногтями.

– Отличный выбор. А ты не из разговорчивых, да? Мне нравится шапка, очень тебе идет.

Шапка на самом деле обычная: красная и не слишком чистая, но теплая и из прошлой жизни, когда все было иначе. Мне почему-то важно, что из всего разномастного лука она обратила внимание именно на шапку. Робкое тепло внутри становится вяжущим, будто я уже выпил глинтвейн, и теперь тот ползет от пищевода во все стороны и ударяет в голову.

Назойливая рождественская мелодия сменяется рекламной вставкой: «Спешим вас порадовать – сегодня видели упавшую звезду, первую за последнее время. Признавайтесь, кто успел загадать жела…?»

Веселый голос ведущего перебивается праздничной мелодией.

За соседним столиком пара стариков заторможенно поедает пиццу. Мужчина в черном за барной стойкой пьет кофе из белой кружки и пялится в мерцающий экран ноутбука. За окном валит большими склеенными облаками снег. Гирлянда на елке вяло мигает.

Мария возвращается с подносом, когда я приглаживаю волосы, ориентируясь на мутное отражение в окне. Я не слышу ее шагов – белые кроссовки ступают по красно-белым плиткам бесшумно, но вижу улыбающееся лицо – оно четче моего собственного. Впервые думаю, что Мария скорее некрасива. Несимметричное лицо, уезжающая вправо улыбка, над бровью – тонкая нитка старого шрама.

– Красавчик, – говорит отражение Марии. Я оборачиваюсь, предупрежденный и в то же время застигнутый врасплох, и сжимаю шапку до побелевших пальцев. – А то, что растрепанный, в этом твой шарм.

Кажется, она не шутит. Кажется, отсутствие симметрии и плавности в ее чертах ломает мои представления о красоте: я не могу оторвать от нее взгляда. Мария подмигивая ставит на столик тарелки и кружку с обещанным пуншем. В нос ударяет запах цитрусов и гвоздики. Читаю ее имя на бейджике – зеленый маркер поплыл на последней гласной. Оно ей совершенно не подходит.

– Это рождественский подарок, помнишь? В такую погоду помогает согреться.

У ее формы длинные рукава, но я замечаю темные следы на запястьях. Ничего не говорю – это не мое дело. Может, я все-таки разучился говорить, и выдавленные хрипы в начале – последнее, что я смог сказать.

– Приятного аппетита.

Я благодарен. Как никогда в жизни благодарен ей – за пунш, за улыбки, за невинные подмигивания. Я расцветаю от этого давным-давно утраченного чувства, но передать его могу только сдержанным кивком. И взглядом, в котором плывут очертания предметов и цвета. Не от слез, пожалуйста, не от слез! Мальчики, в конце концов, не плачут.

Оставшееся время я ем и пью пунш. Вытираю слезящиеся глаза украдкой, едва ли не залезая целиком под стол от ее доброжелательных редких взглядов, которые ощущаю кожей.

Пунш – лучшее, что я пил в своей жизни.

Приевшаяся рождественская песня прерывается веселым замечанием ведущего: «Признавайтесь, кто успел загадать жела…?»

Время тянется медленно, плавно. Старики шумно задвигают стулья, мужчина у бара разливает кофе и тихо ругается себе под нос. Мария улыбается и что-то говорит. Мужчина отвечает. Они еще не смеются, но вот-вот… С кухни на смех выглядывает высокий крепкий мужчина, прожигает Марию с гостем неприязненным взглядом. Я отворачиваюсь, противный холод ползет вдоль позвоночника. Некстати вспоминаются следы на ее запястьях – руки незнакомца наверняка могли бы оставить такие.

Сама Мария похожа на пытающуюся рано повзрослеть пятилетку – уже красит губы ярким блеском, но поддается приступам проказливого озорства. На неприязненный чужой (чужой ли?) взгляд она не обращает внимания.

Я вновь наблюдаю за ней, а потом, смутившись, смотрю на остывшую картошку фри и испачканные соусом салфетки. Внезапно проваливаюсь в безнадегу, из-за которой сбежал сюда в рождественский вечер, зная, что никто не ждет меня ни за праздничным столом, ни у теплого камина.

Мужчина за ноутбуком переворачивает белую чашку с кофе. За окном среди сугробов медленно ползет машина, сама похожая на сугроб. Пунш согревает изнутри – лучший рождественский подарок за последние годы.

Музыка из старого магнитофона заедает, прерывается на рекламу. Я вздрагиваю, оглядываюсь по сторонам. Посетителей больше нет, Мария задвигает стулья и протирает столы, гасит часть ламп. Я нахлобучиваю шапку и собираюсь вставать, когда она устраивается напротив. Уже без бейджика, но с тем же ласковым выражением лица.

– Ну, ты как, согрелся? Да, вижу, пунш пришелся тебе по душе. Я сама настояла на том, чтобы он был подарком всем сегодняшним посетителям. Увы, их больше не стало. Кому хочется тащиться в такое место, правда? Но я рада, что ты пришел. И согрелся. Ты выглядел очень потерянным. Тебе есть куда идти?

Я сдержанно киваю. Слишком много слов. Кажется, у Марии их неограниченное количество, но любое для меня – на вес золота. Как давно со мной говорили так долго и так по-доброму?

– Ты, как я вижу, из молчунов. У меня отец таким был. Он и научил меня готовить пунш. Говорил, что тот украсит любой день, тем более рождественский. Мне жаль, что твое Рождество пока не удалось. Но поверь, дерьмо случается. И проходит, каким бы дерьмовым не казалось. Нужно всего лишь соблюдать баланс: хотя бы одно хорошее воспоминание на несколько плохих, понимаешь?

От нее не пахнет прогорклым маслом и общепитом, как не пахнет и дорогим парфюмом. Мария – запах дома, очищенных мандаринов и теплого пледа.

Неприятный мужчина со злыми глазами выглядывает из кухни.

– Эй, Мария, закругляйся, и его закругляй!

Девушка не оборачивается на грубый голос, продолжая проникновенно смотреть мне в глаза.

– Подумай, какое воспоминание ты хотел бы записать из сегодня?

Я киваю, красный, потный. Не знаю, куда деть взгляд, как спрятаться. Она осторожно поправляет на мне красную шапку, не пытаясь вовлечь в разговор.

– С Рождеством!

Уехавшая вправо улыбка, теплые слова, вызывающие внутри дрожь. Я киваю, резко поднимаюсь на ноги: мир темнеет и кружится. Мне хочется, очень хочется поблагодарить ее – хотя бы за слова. Но благодарность застревает в горле. Я пытаюсь протолкнуть обычные ничего не значащие, но искренние фразы, замедлить этот момент, сделать его центром существования, но вижу перед собой неприятного мужчину и делаю первый шаг. Прочь от нее.

Люминесцентные лампы мигают. Обстановка кафе растворяется в полутемном сферическом помещении. Узкие светодиодные панели, встроенные в своды комнаты, плавно набирают мощность, освещая расставленные полукругом столы, стулья, сидящих на них людей. Преподаватель Рилат П., устроившийся на единственном круглом столе, хлопает в ладоши, привлекая внимание учеников.

– Ну что ж, господа и дамы. Даю вам пять минут: подумать над увиденным и привести себя в порядок.

Студенты, сегодня явившиеся на внеплановое последнее занятие, вздыхают и начинают двигаться: кто-то вытирает салфетками идущую из носа кровь, некоторые судорожно пьют воду, кто-то раскатывает на языке прозрачную пластину обезбола. После получаса безмолвия вместе они производят так много шума, что Рилат морщится. У него немного, едва ощутимо, болит голова, но боль он игнорирует – скорее по привычке.

Во время вынужденного перерыва он рассеянно вспоминает, как познакомился с этим потоком несколько месяцев назад, уже уверенный в том, что эти студенты станут последними и лучшими выпускниками его курса. Думает с ностальгией о времени, когда принял решение сначала совместить работу нейротехнолога в «ДжоВитсИндастри» с преподаванием, а потом и вовсе сосредоточиться на обучении студентов азам своей непростой профессии. Прекрасные годы, кажущиеся долгими и насыщенными событиями, знакомствами и раскрытием чужих талантов, он будет вспоминать с теплотой. К счастью (ли?), недолго.

Мягкая трель искусственного помощника сообщает, что отпущенное время истекло. Ученики продолжают ерзать на стульях, но не так активно; десять пар глаз настороженно, с любопытством, интересом и ожиданием, сосредотачиваются на сухой фигуре Рилата. Он же берет паузу – многозначительную, но одновременно шкодную, и обводит молчаливый класс внимательным взглядом.

– Итак, кто хочет высказаться первым?

У него приятный поставленный за годы преподавания голос, с небольшой хрипотцой. Его хочется слушать, но ученики любят эти занятия вовсе не из-за лекций, наполненных метафорами и задачками для тренировки ума. Десять лет ведения напряженных проектов «ДжоВитсИндастри» наградили его многочисленными кейсами, способными научить чему-то полезному будущих нейротехнологов. И именно практика – его конек.

– Ну же, дамы и господа, я с нетерпением жду вашего мнения об увиденном. Напомню, что мы обсуждаем просмотренную иллюзию из кафе. Как она вам?

– Это работа дилетанта, – заявляет Рич громче, чем следовало бы. – У меня раскалывается голова после просмотра, а у девчонок до сих пор идет кровь.

Находящиеся в зале девушки смотрят на него с явной неприязнью. Не у всех из них испачканы кровью салфетки, среди парней тоже есть везунчики. Рич – длинноногий, неуклюжий, не только не дергается от недружелюбных взглядов, а даже, наоборот, выше задирает подбородок.

– Он намудрил вообще со всем: с яркостью цветов, с акцентом на официантку. Упустил кучу деталей! А структура фантома поломана. Как в любой работе дилетанта.

– Что ж, хорошее замечание, Рич. Но чтобы мы наверняка говорили об одном и том же, я попрошу напомнить мне о структуре иллюзий. Стан, будешь так любезен?

Названный студент полностью погружен в заметки.

– О, и не закатывайте глаза! Я помню, что вы – выпускники. Теорию первых курсов никогда не поздно освежить в памяти. Поможешь мне, Стан?

– С…с-структуру иллюзий? Структуру фантомов?..

Бледный студент сильнее сжимает планшет и садится ровнее. Голос его не сказать, что дрожит, но каждый присутствующий слышит слова во многом благодаря встроенному в спинку стула усилителю.

– Фантомы – один из в-видов искусственных иллюзий. Фантомы п-полностью погружают человека в чужое с-сознание. Фантом вводит в иллюзорную картинку п-постепенно, п-плавно... Все развивается по законам: начало, развитие, кульминация, к-конец. Исп-пользуются пять чувств, но одно чувство… в-ведущее. На главную идею наслаиваются ощущения, з-зрительные образы, диалоги… м-мысли. В идеале к-картинка становится неделимой.

– Все согласны с тем, что сказал Стан?

Ученики несинхронно кивают: кто-то уверен, что смог бы вспомнить теорию лучше и быстрее. Рилат хмыкает, но не требует пояснений.

– Вернемся к обсуждению. Используя теорию, объясните мне, что с этой иллюзией не так. Или, может, что с ней так, разнообразия ради.

Следующим слово берет Шон – расслабленный парень с короткой стрижкой. На каждый перечисленный пункт он загибает палец на руке: в матовом освещении загадочно мерцают ободки нескольких колец.

– Начала нет – это раз: мы погружаемся в иллюзию, когда он уже в кафе, отвлекаемся на то, какой он видит обстановку. Развития нет – это два: просто рандомные подходы официантки и ее монолог. Кульминация смазанная – это три: он смущается, когда она желает ему хорошего Рождества.

– Неплохо, Шон. Кто-нибудь еще? Давай ты, Марта. По глазам вижу: тебе есть что сказать.

Марта поджимает губы, у левой ноздри ее видна не полностью вытертая капля крови. Она смотрит на преподавателя не с тем благоговением, с которым могла бы. Глаза ее сощурены, кожа на висках собирается в морщинки.

– Чувства. Их слишком много. Они слишком запутанны. Целая эмоциональная лавина. И среди них нет ведущего. По идее, ведущее – благодарность. Но ему холодно. Ему стыдно. Каждое чувство смазано, не доведено до пика. Фантом плохо сделан. Даже опасно. Он перегружает сознание. За такие работы наказывают уголовно.

– Я не брал целью демонстрировать примеры только хороших работ. Знаешь ли, плохие работы способны научить большему – не повторять чужих ошибок, например.

– Это не просто плохой фантом. Он опасен. Вы знаете это, Рилат. Вы настояли на том, чтобы в классе были салфетки и обезболы.

Преподаватель разводит руки в сторону, он не выглядит раскаивающимся.

– От головной боли и крови из носа еще никто не умирал.

– Подпольные фантомы сводят пользователей с ума. Таких случаев много. Больше, чем хотелось бы.

– Марта, я специально использовал этот материал на дополнительном занятии. Ты ведь читала мелкий шрифт в сообщении? Там указано о некоторой… опасности. И, поверь, эта работа стоит того, чтобы потерпеть мелкие неудобства. Но мы отвлеклись, свои претензии к подобранному материалу ты, Марта, сможешь изложить в претензии. А пока к уроку. Итак, нарушена структура, содержание перегружено деталями, сбит безопасный алгоритм. Кто что-то еще заметил?

– Слишком много мусора! – выпаливает Айва, судорожно наклоняясь вперед, но стушевывается, покусывая губу. – Это потому что нарушена структура, не так ли?.. Но сценария фантома тоже нет! Или он есть, но какой-то слабый…

– Просто это дерьмовый фантом! – сидящий рядом парень в кожаной куртке не хочет дослушать ее. И позволяет себе выражаться! Впрочем, все переключаются на него не только из-за негативно окрашенного прилагательного – на курсах Рилата многое позволяется.

– Можешь подробнее, Берт?

– Легко! Я, блин, представить себе не могу сектор, в котором будут этот фантом искать. Он бессмысленный. Просто рандомная выдержка рандомного чувака, которому негде встретить Рождество. И, блин, фантом депрессивный. При том, что чувак благодарен этой Марии – а ее имя мне въелось в мозг, потому что встроено поверх основного действия – фантом все равно мерзкий. Перегружен мыслями, чувствами, деталями, дерьмово сделан, видны склейки и повторы вроде машины, которая одна и та же дважды проезжает за окном. Или, блин, чашка кофе. На заднем плане играет одна и та же мелодия. Рекламная вставка – тоже, блин, бессмысленная, повторяется несколько раз. В общем, фантом плохо сделан на плохом оборудовании плохим спецом. Дерьмовый фантом. Марта будет настаивать, чтобы спеца лишили лицензии и посадили.

Марта сводит брови к переносице, но предпочитает промолчать.

– Отлично, Тит. Подметил все недостатки.

– Один сплошной, блин, недостаток, позвольте!

– Позволяю, Тит. Но не соглашусь с тобой. Неужели никто не смог найти в увиденном ничего хорошего?

– Это… очень искренне! – подает голос Айва. – Да, чувств многовато, все вокруг давит: то яркое, то бледное, то неправильно расставлены акценты, то склейки, то скрипят половицы… Но это захватывает! Фантом рассчитан на парня, низкого, щуплого… и я стала этим парнем! Я прежде не погружалась в фантом настолько…

– Замечательно, Айва. Хорошее наблюдение. Кто согласен?

Некоторые из присутствующих кивают. Перешептывания становятся громче. Марта остается неподвижной и буравит тяжелым взглядом преподавателя.

– Что еще тебя мучает, Марта?

– Вы не назвали эту иллюзию фантомом. Ни разу.

– Да? Неужели? И почему же ты обратила на это внимание?

– Вы называете вещи своими именами. Всегда.

– Хм… интересное наблюдение. Почти что комплимент. Наверное. Но если это не фантом, то что?.. На твой взгляд?

– Мемор.

Короткое слово заставляет замолчать всех присутствующих. Рич свистит и хлопает себя по колену, пренебрежительно глядя в сторону одной из самых сильных учениц курса. Но вслух возмущается Тит.

– Да ну! Это фигня!

– Какие громкие слова, Тит. Но замечание Марты вызвало сразу столько эмоций. Самое время остудить их теорией. Стан, напомни мне, пожалуйста, что такое меморы?

Стан поджимает губы и вновь выпрямляется. Он сдавал теорию первого курса три раза и до сегодняшнего дня был уверен, что о прошлых провалах все забыли. А такие маститые преподаватели, как Рилат, и вовсе не знали. Напрасные надежды.

– И-иллюзии делятся на два вида: фантомы и м-меморы. М-меморы сделаны на основе н-настоящих воспоминаний… реальных людей. Производство иллюзий н-началось с меморов. С-спецы делали м-меморы из собственных воспоминаний. К-короткие и емкие иллюзии позволяли увидеть интересную… сцену чужими глазами и все п-прочувствовать. После с-спецы начали работать над созданием меморов пользователей… это оказалось тяжелее, но х-хорошо оплачивалось с-состоятельными заказчиками. Потом создали м-мемоджин – машину для к-копипаста воспоминаний. Это удешевило производство м-меморов и сделало их доступными для широкого круга п-потребителей. Так появилась «ДжоВитсИндастри». Когда м-меморы наскучили, спецы стали с нуля рисовать ф-фантомы – полностью выдуманные иллюзии с удивительными м-мирами прошлого и будущего.

– Что ж, прекрасно, Стан. Мог бы и с первого раза сдать экзамен, не так ли? Не морщись, это дружеская подколка. Итак, Тит, используй теорию и докажи, что то, что мы все увидели, не мемор.

– Да, блин, нечего тут доказывать! Он бессмысленный – как для фантома, так и для мемора. И очень долгий. И ценности никакой не несет. Я не представляю, почему его, блин, делали, пусть и дерьмово, но долго, муторно, на плохом оборудовании, с реальными, блин, нарушениями.

– Марта, тебе слово. Ты решила, будто это мемор. Почему?

Девушка сидит в прежней закрытой позе, глядя только на преподавателя.

– Как сказал Тит, он бессмысленный.

– Воу! Запомните этот день как день, когда Марта единственный, блин, раз со мной согласилась!..

– Спокойнее, Тит. У меня на курсе можно выражаться, как тебе угодно, но орать – это перебор.

Тит с показным раскаянием опускает голову, хотя нахальная улыбка так и не сходит с его лица.

– К тому же, Марта согласилась с тобой, не соглашаясь. Пожалуйста, продолжай, Марта.

– Эта иллюзия не имеет смысла. Для нас. Но она сделана с любовью. В нее вложено много времени, сил и денег. Значит она имела смысл. Для кого-то. Это мемор. Кто-то желал сохранить это воспоминание. Не только для себя. Для потомков. Думаю, это воспоминание мальчика с грязными пальцами.

– Почему именно его?

В разговор без спроса включается Айва, едва ли не подпрыгивая на месте от восторга. Рилат наблюдает за ней с отеческим одобрением, не переставая чувствовать на себе тяжелый взгляд Марты.

– Мы видим все его глазами! Слышим и чувствуем то, что чувствовал он! Это, определенно, его воспоминание! Ну… самое-самое воспоминание! Главная ценность в коллекции, одно хорошее воспоминание на целый… дерьмовый день.

– Мальчик, разумеется. Это легкий ответ. Но что еще ты или кто-то другой, возможно, может сказать о нем?

Ненадолго в сферической аудитории с мягким освещением вновь поднимается разноголосый шум. Рилат не вмешивается, наблюдает.

– Это рандомный чувак.

– Откуда у него такие деньги? Меморы стоили как… блин, да не каждый мог их позволить.

– Он разбогател, ну ты чего, Берт! Золушка в мужском воплощении.

– Так мемор все равно битый, может, его на черном рынке сделали дешевле.

– На ч-черном рынке, это еще д-дороже.

– Это, блин, опасно для жизни! Это же решиться нужно – засунуть свой разум во вскрытый дерьмовый мемоджин под наблюдением спеца без лицензии, блин!

– Может, меморы уже стали доступными?

– Да ну тебя, Роб! Это когда же личные, блин, меморы были доступными? Воспоминания выкупали для продажи у космонавтов, покорителей Эвереста, чтобы продавать потом обычным пользователям. Кому интересен рандомный чувак?!

– Но ведь спец-то расстарался на славу! Такая гамма противоречивых эмоций и так выписана!.. Такая искренность и открытость сознания!

– Ага, Айва. Тебе лишь бы искренность. В ущерб деталям визуализации и ненужным повторениям.

– Ну, Шон, у него могло не хватать опыта, но он будто душу вложил в этот мемор!

– Хорошее замечание, Айва, – Рилат легко, не повышая собственного голоса, заставляет притихнуть большинство говоривших. – Оно очень точное и очень важное. И оно – подсказка.

– Спец – и есть мальчик.

– Марта!.. Признаться, я делал ставку на тебя. Хотя мне не нравится, как ты прожигаешь меня своим неподвижным взглядом. Да, ты права. Спец, который создал нечто настолько искреннее, и был обладателем послужившего основой воспоминания.

– Да ну нет, блин! Это не похоже на правду. Откуда у спеца столько времени на создание такого долгого и бесполезного мемора? Это дерьмовая работа, которую никто не купит. Ему, что, совсем нечем заняться?

– Ну, разные б-бывают хобби...

– Ага, сначала работаешь над меморами на работе, блин, а потом работаешь над ними же после работы. Прикольное, блин, хобби. Впору сойти с ума.

– Так, класс, спокойно!.. – машет руками преподаватель. – Вернемся к личности мальчишки, если вы не против. И к мемору.

– Так все-таки мемор… – тихо говорит Марта, но не выглядит удовлетворенной, скорее расстроенной.

– Как считаете, когда он был создан? Напомню, что меморы создаются на основании воспоминаний.

– Да там дофига дерьмовых деталей! Люминесцентные лампы, блин, давно никто не использует. Ну и машины легко растапливают снег, а не ездят, блин, с ним. Но вариантов все равно дохрена.

– Мне не нужна конкретная дата. Возможно, период. Возможно, вы угадаете сразу имя парня, который создал этот мемор.

– О! Он известный! Он музыкант?!

– А можно еще подсказку? Любую, блин?

– Круто, что сегодня у нас детективный к-квест.

– Как-то слишком много неизвестных для одного занятия. Это во-первых.

– Да это, блин, занятие вообще в программе не указано.

– И никакой предыстории. Это во-вторых

– Так, господа и дамы, я все понял. Хорошо, я дам вам подсказку. Очень толстую подсказку. Этот спец работал на «ДжоВитсИндастри». С момента основания.

Студенты выжидающе переглядываются, посматривают на Рилата. Айва едва может усидеть на месте, но правильного ответа не знает.

– Еще скажите, будто этот спец и основал «ДжоВитсИндастри», – с недоумением тянет Роб. Рилат хлопает в ладоши.

– Я дал вам слишком хороший козырь, не так ли?.. Было бы странно, если бы вы его не использовали. Но да, ты прав, Роб. Спец, создавший этот мемор – сам Джо Витс. Его биография похожа на приключенческий роман. Вырос в приемной семье, убежал из дома, когда ему не было пятнадцати, а потом вернулся и начал путь к основанию «ДжоВитсИндастри» и изменению целого мира.

Аудитория потрясена. Молодые удивленные лица с открытыми ртами и распахнутыми в изумлении глазами будущих создателей и тестировщиков фантомов и меморов, проектировщики новых направлений иллюзий, лучшие из лучших, надежда и опора светлого будущего. Рилат криво улыбается и вскакивает со стола, который на самом-то деле нисколько не предназначен для комфортного сидения.

– Ого. Джо Витс создал настолько дерьмовый мемор?

– Именно так, Тит.

– Странно, что он его не уничтожил. Он мог загубить его карьеру.

– Ну, этот мемор оказалось нелегко найти. Я был просто одержим его поисками. А сегодня – счастлив, что нашел и смог показать вам.

– Ну, этот мемор разочаровывает. Он плохо сделан. Во-первых. Слишком плохо для того, кто повернул историю человечества в сферу иллюзий. Это во-вторых.

– Нет, я нисколько не разочарован. Больше того, вы тоже не будете разочарованы, когда узнаете его предысторию. Собственно, ради которой я и собрал вас сегодня на внеплановое занятие, последнее на курсе. Итак, Джо Витс.

В центре сферической комнаты интеллектуальный помощник разворачивает тонкий экран со смазанной фотографией человека, прекрасно известного каждому из присутствующих. Фотография явно не из тех, которые выдает поисковик в первую очередь: Джо Витсу на ней не больше пятнадцати лет.

– Мальчик сбегает из дома в Рождество и заходит в дешевую кафешку. У него мало денег, нет планов, он устал и разочарован в жизни. В кафе он встречает официантку, которая угощает его пуншем и втягивает в ничего не значащий разговор. Она поздравляет его с Рождеством и говорит, что в любом дне можно найти хотя бы одно хорошее воспоминание. Эта единственная встреча меняет мальчика. Джо возвращается домой, принимается за учебу. Он обретает мечту – сохранять самые ценные воспоминания. Он поступает на нейропрограммиста, хотя эта профессия еще не популярна. В колледже собирает вокруг себя единомышленников, активно изучает психологию. Он берет на вооружение все доступные разработки того времени, вроде фильмов 5D, хотя те уже не пользуются большим спросом. Он влезает в исследования человеческой психики на грани допустимых моральных норм. У его любопытства нет границ. В двадцать пять лет мечта обретает физическую форму – мемор. Джо открывает крохотную фирму и активно ищет спонсоров. В тридцать лет у Джо несколько отделов и несколько удачных прототипов. Индустрия иллюзий растет, развивается, выходит на общедоступные рынки. Джо теряет контроль над своими изобретениями, лишается собственной фирмы. Но не отступает. Новая фирма Джо покупает необычные воспоминания, записывает их на меморы и продает обычным потребителям. Меморы становятся безопаснее и доступнее, появляются первые фантомы. В пятьдесят Джо - один из самых богатых людей на планете. И нет, это вовсе не сказка о Золушке на новый лад. Это сказка о том, как одна случайно брошенная фраза меняет мир.

Ученики молчат. Им известны почти все перечисленные факты биографии основателя «ДжоВитсИндастри». Большинство не понимают, зачем Рилат так много времени уделяет их озвучиванию. Кто-то недоумевает: в чем цель сегодняшнего занятия. Но всем интересно. Живой интерес преподавателя цепляет большинство присутствующих.

– И все-таки, как это связано с дерьмовым мемором, из-за которого у меня могла надвое расколоться голова?

Не прерывая зрительный контакт, Рилат с ожиданием смотрит на Тита – ученика, который всегда носит кожанки и погружен в культуру прошлого века больше остальных.

– Да ну нет, учитель. Этот мемор не может быть прям совсем первым… ну, то есть он дерьмовый на фоне остальных меморов, но если он реально первый мемор, созданный, блин, без оборудования чуваком, который после построил целую международную корпорацию… Да ладно!

– Джо Витс хотел запечатлеть в памяти поколений одно-единственное мгновение, которое считал важным. Мгновение, из-за которого он пахал годами. Мгновение, когда одна девушка угостила его пуншем и сказала банальнейшую вещь. Став богатым, он благодарит ее за идею в редких интервью, провозглашает музой, тратит миллионы, чтобы найти и поблагодарить лично. Но он не помнит ее имени, поэтому в меморе бейджик нарисован поверх основного содержания. Джо встречает ее в ночь перед Рождеством. Может, поэтому он называет ее Марией? Как думаете, дамы и господа?

– Зачем натягивать такие параллели? Это даже не смешно. Будто во всем должна присутствовать эта божественная искра.

– Не смешно, ты прав, Роб. Однако история тоже проводит параллели. Две случайные Марии, каждая из которых подвергалась неоднозначной реакции – от поклонения до ненависти.

– Но ведь ее не за что ненавидеть! Она стала музой для открытия, перевернувшего целый мир!

– Айва, уверен, Джо, называя ее музой, именно это и имел в виду. Но у его открытия есть и минусы. Вы все родились в мире, наполовину живущем в иллюзиях – в меморах прошлого столетия, в фантомах будущего и давнего прошлого. Но неужели вы не задумывались о том, что у этого события есть и другая, негативная, сторона? Нет, никто? – Рилат разводит руки в стороны и прохаживается по аудитории. – Кто-нибудь из вас читал книги фантастов двадцатого века? Айзек Азимов, Рэй Брэдбери, Артур Кларк? Нет? В основную программу их романы давно не входят. Но, уверяю вас, писатели золотого века научной фантастики разочаровались бы, увидев, как ошиблись в своих фантазиях. Они бредили покорением других планет, развитием робототехники. Эти люди предсказали многие технологии, но не предсказали, что человечество предпочтет возможность сохранять воспоминания прошлых лет и рисовать фантастические миры прошлого и будущего в сознании одного человека.

– Но… мы в-вовсе не остановились в развитии.

– Этот вопрос лучше рассматривать в рамках курса философии, Стан. Я не буду спорить. Но не удержусь и напомню, что есть отдельная секция фантомов, где пациент исцеляется от рака или СПИДа без разрушительных последствий для своего организма. А самого лекарства нет до сих пор.

Световые панели в сферической аудитории едва заметно мигают, интеллектуальный помощник включает тихую мелодию. Рилат, будто очнувшись от собственных мыслей, хлопает себя по коленям.

– Что ж, господа и дамы, не хотелось бы заканчивать курс на грустной ноте. Вы – лучший выпуск, и поверьте, я говорю это каждому выпуску. И я всегда говорю правду. Вы развиваетесь сами и развиваете области, в которых работаете. Но этим последним внеплановым занятием мне хотелось донести до вас одну-единственную непростую мысль. Вы будете создавать идеальные фантомы или детализированные меморы. Но подумайте, чего вы хотели бы больше – создавать искусственные эмоции в нейронных связях мозга или получать их в реальной жизни вне контроля мемоджинов? Расслабьтесь, я не стану задавать вам этот вопрос в качестве темы для эссе, но буду рад узнать ваше мнение. Мои контакты остаются у вас. Дерзайте, дамы и господа! Может, у вас тоже получится однажды повернуть историю человечества в новом направлении.

Ученики завороженно хлопают преподавателю в едином порыве, охваченные почти экстатическим восторгом. Рилат преувеличенно кланяется аудитории и улыбается – не так открыто, как прежде. Каждый студент перед выходом останавливается рядом, чтобы поблагодарить за столь необычный курс, пожать преподавателю руку. Последней в аудитории остается Марта – так и не сдвинувшаяся с места и не поменявшая закрытой позы.

– Уверен, тебе есть что спросить.

– Как долго вы разыскивали этот мемор?

– Ладно, к этому вопросу я был не готов.

– И все же?

– Очень долго. Если тебя так устроит.

– Что в нем такого особенного? Вы искали его очень долго. А потом еще разыграли перед нами целое представление. Любительское. Но неплохое. Зачем? Я не понимаю.

Они обмениваются настороженными взглядами, стоя достаточно далеко друг от друга. Рилат вздыхает и запускает в свои короткие волосы руку: головная боль так и не прошла после погружения в мемор. Марта наблюдает.

– Вы действительно лучший курс в моей преподавательской карьере. Особенно ты – самая назойливая, порой невыносимая студентка. Мне жаль, что моя идея осталась непонятой. Но это не имеет значения. Это занятие – внеплановое, оно не влияет на понимание курса.

– Это единственное внеплановое занятие. За все годы вашей работы здесь.

– Ты озвучиваешь мне факты из моей же биографии?

– Вы считаете это занятие самым важным из курса. Я не понимаю, почему. И это раздражает.

– А, ну да, тебе ведь всегда казалось, что ты видишь всех насквозь. Расслабься, Марта, тебя с твоим дипломом возьмут, куда ты захочешь. И, может быть, когда-нибудь ты поймешь, что я хотел донести этим глупым полудетективным расследованием.

Девушка не двигается с места.

– А что случилось с Марией? Ну, ненастоящей Марией. Джо удалось ее найти?

– На самом деле он ее нашел. Не сразу, но до того, как провозгласил на весь мир музой. Но он опоздал на много лет. Ее убил в рождественский вечер парень – мы видели его в меморе. В тот же самый вечер, когда они познакомились. Все прочие рассказы о ней – лишь попытка запечатлеть ее вклад во все, что Джо создал в дальнейшем.

Марта поджимает губы.

– Вы думаете, что создание меморов – зло? А впрочем… Я видела целую секцию фантомов с миром, в котором нет сексизма. Но живу я там, где один гений перекладывает ответственность за изменение мира на мертвые женские плечи.

– Из лучших побуждений, Марта.

– Тысяча и одно оправдание. Как всегда.

Интеллектуальный помощник – размером с кнопку – делает мелодию громче.

– Мне пора, как видишь, – рассеянно улыбается Рилат. – Спасибо за учебу. И успехов.

– Последний вопрос, учитель. Первые меморы очень опасны. Они сводили с ума пользователей. Разрушали структуры мозга. Обычно после нескольких просмотров. Этот мемор – самый первый. Сколько раз вы успели его посмотреть?

Рилат смеется – наигранно, конечно; смех не затрагивает темных уставших глаз.

– Ваш курс – последний, который я вел, Марта. Теперь ты знаешь, почему.

fin