Крик овцы

Волки пришли из-за Синих гор.

Пропала отара на той стороне холма, потом еще одна, следом вырезали весь дальний кордон.

По ночам порывы холодного ветра доносили рваный вой.

Отец пропадал на дальнем кордоне три дня, вернулся усталый и злой, привез доказательства – это они, да. Через час из поселка в сторону западных равнин потянулись гужевые повозки, доверху набитые вещами. Рядом с повозками шли семьи. Старые и малые. Совсем крохотуль несли на руках.

– Почему они уходят? – спросила Долли. Скрипнуло жалобно колесо проезжающей мимо их крыльца повозки. Из наспех собранных тюков и мешков, опасно покачиваясь из стороны в сторону, торчала башня напольных часов.

– Овцы. Что ты от них хочешь? – пожал плечами отец. Глаза у него были в красных прожилках от недосыпа.

– А мы? ­– спросила Долли. Повозка с часами скрылась за поворотом, но уже накатывала вторая, а за ней торопилась третья.

– Шериф покидает город последним, – ответил отец и засел за ремонт своих арбалетов.

Долли услышала, как где-то далеко начали бить часы. Глухо и неуместно торжественно.

К ночи поток беженцев иссяк. Остались только самые глупые или жадные, кто не захотел бросить хозяйство и нажитое добро. Еще те, кого оставили родственники – старики и немощные. Из поселка ушли звуки. Дома стояли с заколоченными, закрытыми ставнями, как будто уснули.

Обрюзгшая, красноватая луна повисла над притихшим лесом. С востока, где торчали синие макушки гор, тянуло холодом и близкой зимой.

Еще через день с хутора Альцмиц прибежал раненый ягненок. И почти сразу умер на руках у отца. Со стороны хутора, если подняться чуть выше на холм, были видны черные дымы, струящиеся вверх по прозрачному осеннему воздуху.

Отец собрал тех, кто ещё не уехал и отправился на Альцмиц. Долли он взял с собой. Так безопаснее. Держать ее возле себя. Разоренный хутор означал, что волки хозяйничают на окраинах поселка. И может, их разведчики уже рыщут меж заколоченных домов.

Их с отцом дрожки ехали во главе куцего отряда. Осень едва тронула лес, но тот уже местами побурел, осунулся. На траве между кустами и стволами густо белела паутина как снежный ковёр. Или как туман. Наливались кровью ягоды тиса, слабый ветер покачивал засохшие шапки болиголова.

На повороте к хутору отряд встал. Поселковые, собравшись в кружок, о чем-то переговаривались, косясь на отца. Тот терпеливо ждал. Даже не смотрел в их сторону. В правой руке поводья, левая лежит на арбалете. Сутулый, грузный, как опавшая гора. Тяжелые рога, закрученные в спирали. Шерсть на морде серая, местами в желтизну, нездоровая. Долли хотела дотронуться до его руки, чтобы он почувствовал ее тепло, но не решилась.

Наконец, к ним осторожно приблизился один из поселковых, и запинаясь произнес, посматривая на арбалет:

– Мы приняли решение повернуть назад.

Отец ничего не ответил.

Поселковый выждал какое-то время, потом отошел. На нем были очень смешные штаны – голубые, в белую полоску. Повозки стали разворачиваться. Бодрее, чем ехали в сторону хуторов. Отец, не дожидаясь, тронул вожжи. Им поспешно уступали дорогу.

Хутора были мертвы. Долли поняла это издалека. Обугленные постройки тлели, кое-где из-под черных, перекошенных бревен вырывались языки пламени и тут же гасли.

– Сиди здесь, – соскакивая с дрожек, приказал отец. Оставленный арбалет тускло поблескивал на скамье. Тяжелый. Грозный.

Лес тут подступал к самым изгородям. Наверное, приближение волков никто даже не заметил. Они скользнули черными тенями из-за деревьев и напали одновременно, разом, всей стаей. Рвали, потрошили, резали. Насиловали и грабили. Потом сожгли все постройки. Сожгли все, что не смогли или не захотели унести с собой.

Появился отец. Молча развернул дрожки, и они отправились назад. Не было никакого смысла ехать сюда, подумала Долли. Она попробовала заговорить с отцом, но тот только покачал головой и опять ничего не сказал. Молчание – знак большой беды. Это Долли знала.

Дрожки заскрипели по колее, назад, в сторону поселка. Отец пристально вглядывался в нависшую над ними черноту леса, провожал глазами взметнувшиеся стайки птиц, прислушивался к дрожащему воздуху. Брызнул слабый дождик и прибил запах гари, который стелился по дороге, провожая их от самых хуторов.

На полпути, за петлей поворота они вдруг увидели перевернутую повозку. Одно колесо почему-то крутилось. В траве, почти скрытой толстым слоем паутины, как снегом, лежал давешний поселянин. Дергались голубые в белую полоску штаны. А на груди у него сидел кто-то совсем маленький. Руками и ногами этот кто-то нежно, почти по-детски обнимал лежащего поселянина, погрузив голову тому в грудь. Долли даже удивилась, как голова может целиком оказаться внутри поселянина. Там же нет места. Там…

Волчонок раньше почуял их, чем увидел – поднял чумазую мордочку. Он был совсем юный, младше Долли. Волчонок пружинисто встал с мертвого поселянина и пошел навстречу дрожкам. Была в нем какая-то самоуверенность – бесшабашная, наглая, злая. Красная пасть блестела. Волчонок улыбался.

Долли пробила дрожь. Шерсть на руках и на затылке встала. Мышцы спины напряглись и одеревенели. Если бы отец приказал «беги», она, наверное, не тронулась бы с места. Но отец и в этот раз ничего не сказал.

Тяжелый арбалетный болт впился волчонку в живот. Волчонок опрокинулся в траву, а потом закрутился на месте, пытаясь ухватить болт зубами. Снежная паутина зацвела красными цветами.

Скрипнул арбалет. Отец медленно натягивал тетиву.

Волчонок захныкал. Из пасти полезла розовая пена.

– Добей его, – приказал отец и протянул арбалет. Долли послушно взяла арбалет – тяжелый, такой тяжелый, что руки дрожали, и она никак не могла совместить наконечник болта с извивающимся телом волчонка. Даже на тренировках это было непросто. Даже в деревянные, застывшие мишени ей было сложно попасть. Она сошла с дрожек, и сама того не замечая, подходила все ближе и ближе к волчонку, влекомая тяжестью арбалета.

– Не надо, – прошептал вдруг волчонок и заплакал.

– Ну! – приказал отец.

Долли закрыла глаза. Палец дернул за рычаг. Арбалет в руках дрогнул. Раздался неприятный, чмокающий звук удара. Долли заставила себя посмотреть. Болт вошёл волчонку прямо в алую пасть. Теперь тот лежал, раскинув конечности, на паутинном ковре. Чуть дальше лежал поселянин. Грудь у него была вскрыта. Ребра торчали наружу, как зубчики у расчески.

Ягоды тиса кровавыми каплями пузырились вокруг.

Арбалет полетел из рук Долли, и сама она полетела вслед за ним…

*

Тьма неспешно вышла из леса и пожрала весь поселок. Наступила ночь.

Было странно тихо. Раньше, поселок даже заснув, продолжал жить – скрипели ставни и двери, слышны были обрывки разговоров, блеянье запертых в сараях отар, заполошный лай собак на поздних прохожих, даже смех, даже песни. Горели газовые фонари на центральной улице. Светились на горизонте дальние хутора.

– Намажь, – приказал отец. – Это нейтрализатор запаха.

Долли послушно втерла вязкую желтоватую мазь в шерстку. Ушел теплый, пряный запах ее тела. Ее запах. Свежего клевера, сена, молока. Новой наволочки на подушке, нагретого солнцем дерева, тающего воска.

Долли испугалась, что этот запах теперь никогда к ней не вернется. Она навсегда останется без него, вся старая жизнь вдруг ушла с этим запахом, вся ее прежняя жизнь. Покрытые сочной травой холмы, трель зимородка у холодного ручья, тяжелые шапки маков на дальнем кордоне. Этого никогда уже не будет. А если и будет, то не у нее, не у Долли.

– Свечи не зажигай, – предупредил отец. Он стоял у окна и вглядывался во тьму на улице.

Долли переоделась в ночную рубашку и нырнула под одеяло. Сон никак не шел. Перед глазами стояла укрытая паутиной поляна, тисовая роща, полыхающая алыми гроздьями. Подростки в поселке делали из тисовых ягод ожерелья. Бусина – ягодка. Приходилось быть осторожным, прокалывая ягодку иглой, когда нанизываешь их на суровую, толстую нитку. Ядовитый сок, проникнув в тело – убивал. Считалось, ожерелье это оберег от волков. Еще дети говорили, что лучше съесть ягодку, чем быть загрызенным, съеденным заживо.

Долли представила, как она собирает красные ягоды, прокалывает их, надевает на шею ожерелье. Только вот ожерелье почему-то вилось вокруг шеи, душило, душило…

Она проснулась от скрипа в сенях.

– Зажги свечу, – приказал властный голос. – Мои глаза уже слишком стары не так хорошо видят в темноте. Я только чую твой страх.

Зажглась свеча и по стенам пошли плясать пьяные тени. Долли вскочила и подбежала к отцу. Тот стоял посередине комнаты – сгорбленный, погасший, в руках арбалет. Арбалет направлен в пол.

Темный силуэт вышел из дверного проема на свет. Сердце у Долли прыгнуло выше самого потолка, выше ночи.

Волк, щурясь на свет, оглядел их и с тяжелым вздохом опустился на скамью у порога.

Он был совсем старик. Сухой, тощий, словно сломанный. То, как он опустился на стул, как двигался, казалось, что он совсем немощный, но Долли почему-то чувствовала, что это впечатление обманчивое. Волку никогда нельзя верить, так говорил отец. Никогда. Долли видела какая напружиненная мощь таится в этом, вроде бы изможденном теле, какая страсть и ненависть скрыта за внимательными желтыми глазами. Покрытую седой шерстью морду пересекал застарелый рубец, да так, что верхняя губа была вздернута. В свете свечи предупреждающе блестел желтый клык.

– Я знал, что ты не уйдешь, ты никогда не уходишь, – сказал старый волк.

Он ощупал Долли желтыми, пронзающими глазами.

– Выходит это правда, – он утвердительно качнул тяжелой головой. – Долго живу. Но никогда не слышал о подобном. Это знак богов!

Пламя свечи дрожало. Наконечник арбалетного болта все так же был направлен в пол.

– Подойди ко мне, девочка, – приказал старый волк

Долли посмотрела на отца, тот молча стоял посреди комнаты. Рука с арбалетом побелела от напряжения.

С улицы донесся вой, а следом лающий кашель и хриплые голоса. Отец вздрогнул, а потом кивнул ей. Неуверенно, как будто через силу.

Долли сделала осторожный шаг, второй. Вдруг старый волк ухватил ее за подбородок сильной рукой. Притянул к себе. Когтистым, пахнущим сырой землей пальцем приподнял губу.

А потом засмеялся. Во всю глотку.

– Никогда такого не видел. Долго живу. Никогда!

Долли вырвалась и отступила к отцу. Тот положил тяжелую руку ей на плечо. Долли физически ощущала, как отца бьет сильная дрожь. Он сильный, смелый, думала Долли, но и он боится. Ее же собственный страх отступил, растворился в стальной ненависти, злобе, которую она еще никогда в своей жизни не испытывала.

Старый волк встал, все с такими же обманными вздохами, припадая на левую ногу.

– Ты отдашь ее нам, – сказал он. –Сам. Или мы продолжим резать. Догоним тех, кто ушел, вернемся и будем резать прямо перед твоим домом. А потом все равно ее заберем. И убьем тебя на ее глазах.

Скрипнула дверь, дрогнуло пламя свечи. На улице разом прекратились все звуки.

– Кто это был? – спросила Долли.

– Твой дед.

Отец положил тяжелый арбалет на стол. Зажег еще несколько свечей. Теперь скрываться было бессмысленно.

– Папа? – позвала Долли.

Отец сел, уронив тяжелую, увитую мощными спиралями рогов голову на столешницу.

– Я нашел ее в лесу. Раненую, почти при смерти. Беспомощную. Не смог добить. Принес домой, на хутор. Выходил. И она не ушла. Потом пришли они. За ней. Ее прошлая семья. Я дрался. Мы дрались. Бок о бок. Мы заслужили право быть вместе. Родилась ты. А потом…

Отец сглотнул. Пламя свечей дернулось. Воск стекал прямо на тщательно оструганные доски стола.

– Потом… Ее шкуру прибили к воротам нашего дома.

– Кто ее убил?

– Ненависть. Я взял тебя и ушел. Взял тебя и ушел…

Долли посмотрела на отца. Она никогда не спрашивала его про свою мать, а он никогда не говорил. Словно между ними был заключен договор. Теперь договор был нарушен.

– Моя мать – волчица? – спросила Долли.

Отец молчал. Ветер играл ставнями.

– Ты отдашь меня ему? – снова спросила она.

И снова он промолчал.

*

Волчата, смешные, еще не совсем твердо стоящие на ногах, барахтались в осенней листве. Двое боролись между собой за обглоданную до блеска кость, еще один – самый шустрый, подкрался к Долли и ухватил ее за подол платья. Слабо урча, упершись всеми лапами в жухлую траву, он пытался сдвинуть Долли с места.

Подскочила взрослая волчица – мать, и отвесила волчонку затрещину, не сильную, но достаточную, чтобы тот покатился по траве. Волчонок вскочил и снова вцепился в подол. Волчица опасливо посмотрела на старого волка сопровождающего Долли. Тот засмеялся, взял волчонка за шиворот кургузой безрукавки и поднял.

– Смотри, – сказал старый волк Долли. – Ему всего несколько месяцев. И он уже воин.

– Обычный ребенок, – буркнула она. Обычный. Ничем не отличается от детей в их поселении.

Стойбище жило своей жизнью. Дымили костры. Бегали дети. Хозяйки чинили одежду, хлопотали, скоблили посуду, девушки помоложе, примерно возраста Долли, полоскала в ручье длинные белые рубахи и вывешивала их на веревках, натянутых меж деревьев. Увидев Долли, они захихикали. Парни–подростки смотрели с вызовом. Взрослых мужчин нигде не было видно.

Они вышли на большую поляну. На свежеструганных рогатинах были растянуты ослепительно-белые шкурки. Долли вздрогнула, как от удара. Беззубые старухи с повисшими ушами, сами тоже белые, как молоко, скоблили шкурки скребками.

– Тебе не страшно, – утвердительно покачал головой старый волк.

– Нет, – сказала Долли. Ей действительно не было страшно. Что может быть страшнее того, что отец отдал ее волкам. Предал. Или спас.

Одна из старух бросила свои инструменты и подошла к ним. Глаза у старухи были затянуты бельмами, она зарылась носом в складки Доллиного платья, взвизгнула, потом сунул палец Долли в рот, нащупала клыки, снова взвизгнула, упала перед ними на колени, принялась скрести землю, приговаривая что-то. За ней следом потянулись другие старухи. Все хотели дотронуться до Долли. Кто-то поцарапал ей щеку, треснула ткань. Старухи дергали, щипали ее, по поляне метался тонкий вой, больше похожий на визг.

Долли увидела, как вокруг поляны собирается толпа. Она попробовала отступить. Но старый волк крепко сжал ее предплечье.

– Ты для них знамение. Ты станешь для них чудом. Божеством.

И теперь Долли испугалась. Старухи, как щенки, катающиеся в осенней грязи. Вой, уходящий в серое небо. Дышащая зверем толпа. Красные капли тиса.

– Нет, – прошептала она. – Я не – волк.

– Ты – выглядишь по-другому, но внутри тебя сидит волчица. Моя дочь. Я вытащу из тебя эту волчицу. Ты станешь такой же, как мы.

Кто-то шел к ним. Медленно, торжественно. Что-то несли. Долли никак не могла разглядеть кто и что, сквозь застилавшую глаза пелену из бессилия и слез.

– Я не хочу! – закричала Долли. Крепкие руки схватили ее, прижали. В губы ткнулся глиняный край.

– Пей! – приказал ей голос.

В нос ударил запах – густой, сладкий, от него кружило голову. Потом этот запах перелился через край, ударил в глотку – все такой же густой и сладкий.

– Пей! Пей! – приказывал голос.

И Долли пила…

*

– Что ты хочешь знать?

Волки встали стоянкой у подножия Синих гор. Они возвращались. Скоро они уйдут по перевалу дальше, в горы. К себе.

– Почему он меня отдал? – спросила Долли.

Старый волк промокнул слезящиеся глаза. При свете дня он выглядел не так устрашающе, как в ту самую ночь, а может быть Долли уже привыкла. Привыкла к ним ко всем. К грубому смеху, к движениям – неуловимо стремительным и четким, к резкому запаху мочи, к сырому вкусу крови. К вою, наконец. Холодной ночью она слушала, как поднимается к серой луне странный, разноголосый вой, больше похожий на песню. Голоса переливались, скользили, перекатывались от хрипа до самой высокой ноты. Однажды она поймала себя на том, что ей нравится. Это было… Это было красиво.

– Он слабый и умный. И он поступил правильно. Ты не должна его винить.

– Зачем я вам?

– Сарри! – громко крикнул Старый волк вместо ответа. От группы волчат к ним навстречу побежала молодая волчица. Ее шерсть блестела на солнце, как огонь. – Чем ты занята?

– Мальчишки нашли рядом с ручьем лосинную лежку. Мы ведем детей посмотреть.

Ветер качнул верхушки деревьев, разметал дымы от костров.

– Беги с ними, – сказал Старый волк Долли. – Тебе пора становиться нами.

Долли продолжала стоять. Проклятый дым лез в глаза, щекотал ноздри.

Сарри нетерпеливо взяла Долли за руку и потащила за собой. Они прошли, окруженные толпой детишек, через поляну, тисовую рощицу и заросли орешника.

– Ты правда жила в поселке? – спросила Сарри.

– Правда.

У Сарри на груди блестело украшение. У соседской девочки было такое же. Там. В прошлой жизни. Сарри отследила ее взгляд.

– Отец с братьями принесли мне много украшений. Если среди них есть твои, я могу вернуть.

– Спасибо, – еле слышно прошептала Долли.

Впереди журчал ручей. Вода серебрилась меж ветвей. Волчата побежали к берегу. Зазвенел детский смех. Кто-то дернул ее за подол платья.

Маленький волчонок водил пальцем по рисунку на платье.

– Кгасиво, – сказал он и поднял на Долли щербатую мордочку. – И ты кгасивая.

Почему-то у нее перехватило дыхание. Долли судорожно сглотнула. Перед глазами всплыла картинка – снежно-паутиновая поляна, бесконечно крутящееся колесо старой повозки. И болт с желтым оперением, торчащий из окровавленной пасти…

Волчонок вложил теплые пальчики в ее ладошку.

– Ты дгожиш, – сказал он. – Боишься?

– Я голодная, – сказала Долли. Она правда была голодна. К здешней еде она так ни разу и не притронулась. От одного вида миски ее тошнило.

– Ты можешь поймать сугка. Или белку, – вздохнул волчонок. – Я могу поймать для тебя.

– Дурррак, – рявкнул кто-то хрипло и пронзительно. Их обступили серые тени. Вперед вышел стройный парень – молодой волк. – Она не есть то, что едим мы! Ты можешь собрать для нее личинок. Если разворошишь трухлявый пень.

– Сам ешь свои личинки, – маленький волчонок прижался к ноге Долли. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Аррен! – на поляне появилась Сарри в окружении ребятишек. – Она теперь с нами.

– С нами? – осклабился молодой волк. – Для того, чтобы быть с нами, недостаточно просто быть. Пусть докажет!

– Пусть докажет, пусть докажет, – зашумели с разных сторон.

– Как? – растерялась Долли.

– Вверх по ручью – лосинная лежка. Мы с ребятами нашли ее еще вчера, только не подходили близко. Это матерый лось-одиночка. Пусть она дойдет до лежки.

– С ума сошел, – сказала Сарри. – А если он там?

– Пусть докажет, – упрямо повторил Аррен. Остальные одобрительно загудели.

– Хорошо, – сказала Долли.

Компания шумно, ломая кусты, потянулась сквозь заросли орешника. Дошли до ручья. Тот был стремителен и весел. Блестели мокрые камни. Склон холма здесь резко забирал.

– Не шумите, – шепотом сказал Аррен.

– Что я должна сделать? – тоже шепотом спросила Долли.

– Прокрадись к лежке и принеси нам клок его шерсти.

– А если лось будет там отдыхать? – спросила Долли.

– В этом-то и смысл, – ухмыльнулся Аррен. – Он проткнет тебя рогами или затопчет. Струсила?

Долли оглянулась. На нее уставилось добрых два десятка глаз. Все ждали. Даже маленький волчонок, тот, что искал узоры на ее платье и предлагал поймать для нее белку, ждал.

Долли полезла наверх. Она кралась, припадала к земле и старалась не шуметь. Она любила лес. Он всегда был безмятежен, всегда был местом для игр. Чего можно бояться в лесу? Если лось увидит ее, то он просто убежит.

Под ногой хрустнула сухая ветка. Долли замерла, оглянулась, посмотрела вниз. Она забралась уже достаточно высоко. Отсюда ручей казался ползущей змеей. А если нет? Если лось не убежит? Кого она может напугать? Она? Долли? Она же ненастоящий волк. Лось просто проткнет ее рогами. Или затопчет. Убьет. Если увидит или почует. А если не увидит?

Это все игра. Страх уже готовый вот-вот вцепиться в ее шкурку, уступил место азарту. Это игра!

Движения ее приобрели стройность, стали более четкими. Долли прокралась до самого верха, а потом и до края поляны.

Втянула ноздрями воздух и… и ничего не почувствовала. Пахло сырой землей и прелым, старым лесом.

Лежка была пуста. Ветер трепал застрявшие в ветках клочья шерсти…

– Молодец, – сказала Сарри.

Маленький волчонок подбежал к ней и ткнулся мордочкой в колени.

– Повезло, – буркнул Аррен.

– Может быть, ты сам никогда не видел настоящего лося? – спросила его Долли. Чувство эйфории переполняло ее.

– Я? – Аррен оскалился.

Со стороны лагеря раздался призывный вой. Сарри засуетилась, собирая ребятишек вместе.

*

Волчонок сыто рыгнул и стал засыпать у нее на коленях. Он был теплый. В шерсти на мордочке застряли кусочки сухого репейника. Доли осторожно вытащила их из шерстки. Волчонок сладко чмокнул губками. Подошедшая мать забрала его, недоверчиво покосившись на Долли.

В наступающих сумерках лагерь казался ей даже уютным. Только чувство голода терзало ­– ослабляющее, изматывающее. Это был всего лишь вопрос времени, когда она возьмет миску. Долли снова почувствовала на губах тягучий, сладковатый вкус крови.

Долли шагнула в темноту. Она соберет ягоды тиса, вот что. Сделает бусы. Монотонная работа, с опасными ягодами, когда одного укола достаточно для того, чтобы умереть, такая работа и сосредоточенность дадут ей передышку. Она забудет про голод. Она отложит эту миску, предназначенную ей, до времени.

Темнота вдруг прыгнула ей навстречу, задышала в лицо. Кого ей боятся в самом логове зверя?

– Пойдем, – шепнул ей Аррен. – Пойдем, я покажу тебе кое-что.

– Я не пойду, – ответила Долли. Всего шаг и она снова окажется в круге света от костра.

– Струсила?

Долли пошла за ним. Аррен не собирался на нее нападать или пугать, он просто повел ее через темноту вокруг лагеря.

Они подошли к какому-то шатру и Аррен, снова предупредив ее, чтобы она вела себя тихо, взрезал коротким ножом полог у самой земли и нырнул внутрь. Долли пролезла за ним.

Аррен зажег свечу. Долли увидела хромированную сталь, желтое оперение, деревянное ложе… Это же арбалет отца! И еще один. Вот, лежит рядом. Они отобрали у него арбалеты?!

– А теперь смотри, – прорычал ей в самое ухо шепот. Аррен поднял свечу.

На деревянном щите была распята огромная шкура, которую венчала голова, увитая тяжелыми, закрученные в спирали рогами. Шерсть была серая, местами в желтизну. Вместо глаз зияла пустота.

– Теперь ты понимаешь, чью кровь ты выпила тогда? – рассмеялся Аррен. Свеча в его руках моргала.

Долли подошла и прижалась щекой к распятой шкуре. Она втянула в себя воздух, надеясь уловить хотя бы частичку знакомого запаха. Последнюю частичку. Он не отдавал ее. Как она вообще могла об этом подумать? Он бы никогда ее не отдал.

– Теперь понимаю, – прошептала она. – Теперь я понимаю.

*

– Привыкай, – произнес старый волк. – Это мир лжи. Насилия, лжи и ненависти. И никакая белая шкурка не защитит тебя от этого. В этом мире обманывают, чтобы резать, и обманывают, чтобы не быть зарезанными. Ты поймешь.

– Уже поняла, – сказала Долли.

Вертел крутился и крутился. Туша на нем сочилась жиром. Жир капал в костер. Огонь благодарно трещал.

На соседнем костре дымился огромный котел с похлебкой.

Ей хотелось есть. Нестерпимо. Сегодня она попробует. Сегодня она возьмет то, что полагается ей по праву.

– Готова к сегодняшней охоте? – спросил старый волк.

– Да, – помедлив ответила Долли.

Волки собирались на поляне вокруг котла. В руках миски.

Старый волк внимательно посмотрел на нее, потом откинул шкуру, лежащую у него на коленях.

– Это тебе.

Он протянул ей тяжелый арбалет.

– Теперь это твое. Пока ты не научишься убивать так, как это делаем мы. Пока ты не научишься резать.

Долли согласно кивнула. Арбалет почему-то уже не казался ей таким тяжелым, как раньше. Наоборот, его тяжесть была правильной, честной.

Волки ели. Ее миска стояла нетронутая.

К Долли подполз, играя маленький волчонок. Прыгнул к ней на колени. Она запустила пальцы в его шерстку, такую гладкую и уютную.

– Ты поел? – спросила его Долли.

– Я только попгобовал похлебку. Она невкусная.

– Ну что же ты? Сарри опять будет ругаться.

Сарри приветливо махнула им рукой. Как всегда, окруженная детишками, она суетилась около костра.

Вдруг волчонок на руках у Долли вытянулся в струнку.

– Животик, – жалобно заскулил он.

– Сейчас пройдет, – Долли погладила его по животу. Тот был как камень.

Как-то разом, сразу все вместе заскулили волчата. А взрослый волк, что сидел у костра и вылизывал миску, вдруг повалился на землю и засучил ногами.

– Больно, – заплакал волчонок. Его рвало.

– Потерпи, – сказала ему Долли на ушко и продолжала нежно гладить его по шерстке.

Волки падали. Многих рвало кровью. Сарри стонала и грызла камень, ломая свои белые зубы. Пена шла у нее из пасти.

Волчонок на коленях дернулся и обмяк. Долли осторожно положила его на жухлую траву и подняла арбалет.

Она ходила от костра к костру. От шатра к шатру. Скрипела тетива. Обессиленные, бьющиеся в судорогах здоровенные волки не сопротивлялись. А старухи, дети, волчицы умирали сами.

Скоро все было кончено, и Долли вернулась на поляну, к большому костру. Старик еще был жив. Стоял на коленях над трупами волчат. Качался из стороны в сторону. Как будто от ветра.

– Что ты наделала? Что ты наделала? – с трудом проговорил старый волк. Кровавая пена хлопьями свисала у него с морды. Шрам алел и пульсировал.

– Открой пасть, – приказала Долли и подняла тяжелый арбалет. Все еще очень тяжелый.

– Что же ты наделала, девочка? Они же полюбили тебя.

– Это мир насилия, лжи и ненависти, – ответила Долли. – Открой пасть!

Старик вдруг заплакал.

И тогда Долли закричала, иначе душившая ее изнутри ярость разорвала бы ее на сотни маленьких частей.

*

Тучи сыпали первую декабрьскую крупу.

С запада, из-за пологих холмов, поросших можжевельником, потянулись повозки. Скрипели колеса, неспешно вышагивали мужчины, покрикивая на лошадей и волов, шуршали длинные платья женщин, вдруг резко вспыхивал детский смех или плач.

Они возвращались.

Над пепелищами никто долго не горевал. Быстро включились в работу, помогали соседям. Деловито разбирались завалы, уже вечером на центральной улице зажглись фонари.

Долли вышла на площадь, поднялась на помост и ударила в колокол.

Они пришли. Некоторые прятали глаза, другие недобро смотрели из-под косматых бровей. Блестели в свете фонарей рога. В дальних рядах о чем-то шептались.

Вперед вышел самый старый из них, неспешно поднялся и встал рядом с Долли.

– В городе новый шериф, – объявил он. Сказал и покосился на тяжелый арбалет, что висел у Долли на плече.

Долли подумала, что они станут роптать. Она тут же почувствовала во рту вкус крови. А ведь ко мне так и не вернулся мой собственный запах, мой аромат, сколько я не терла шкурку, сколько не отмывала ее от крови, ярости, ненависти. Ярость и ненависть остались. Смылась только кровь.

Если они начнут роптать? Что она будет делать? Пусть попробуют. Но они молчали. Долли постояла еще немного, а потом развернулась и пошла к своему дому.

Они молчали. Они молчали, даже когда она скрылась за поворотом.

Они всего лишь овцы.

Просто овцы.