Маскарад

...Его соперникам по нраву

Подсыпать яд ему в обиде.

Он благодарно пьёт отраву,

Поскольку ангелы всё видят.

Лора Бочарова «Моцарту видней»

Поэт не удивился, обнаружив у себя на пороге очередное письмо: последнее время он всё чаще получал угрозы в свой адрес, и они перестали его волновать. Тем более на фоне перспективы в ближайшее время принять участие в военных действиях на Кавказе. Последние несколько писем такого рода он даже не вскрывал: поджигал от сальной свечи и заворожено наблюдал, как пламя неспешно поедает чью-то излившуюся в слова желчь. Но в этот раз он, вопреки установившейся традиции, вскрыл конверт. Не из желания порадовать своих недоброжелателей, а логически рассудив, что оные не стали бы тратиться на роскошную безделушку, прилагаемую к конверту, только для того, чтобы подстегнуть его любопытство и тем самым заставить прочесть письмо. Что касается роскошной безделушки: это была чёрная карнавальная маска с тонким позолоченным орнаментом, ассиметрично извивающимся по всей её поверхности; монолитная, цельная, без перьев, драпировок, инкрустаций, резьбы. Контуры маски точно повторяли черты лица поэта и, несмотря на кажущуюся массивность, она оказалась почти невесомой, когда он её примерил. В письме же содержалось приглашение на бал-маскарад в загородном поместье, о котором поэт, известный в светских кругах, никогда ранее не слышал. Подписи не было, но это казалось само собой разумеющимся, правильным. Рассудок тем не менее вяло и неубедительно, однако на удивление продолжительно отказывался принять приглашение. В попытках свести на нет это тупое сопротивление, поэт несколько раз перечитал письмо и принялся рассматривать маску. В какой-то момент ему начало казаться, что его душа уже давно покинула тело и поселилась в причудливых переплетениях золотого рельефного узора. Он мог заплутать в нём на целую вечность, однако ор извозчика избавил молодого человека от наваждения. Теперь поэт сознавал только одно: ему всё равно. Причём равно́ — эти две маленькие параллельные чёрточки — выведено бесстрастной рукой: без нажима, свойственного чувственным натурам и отчаявшимся страдальцам, к каковым иногда себя причислял, и без легкомысленной небрежности безмятежного мечтателя, которым когда-то хотел быть.

Извозчик снова заорал. «Стало быть, пора», — решил поэт. Твёрдой рукой взял со стола маску, приглашение и на ходу схватил со стула чёрную, расшитую золотом, мантию, мгновение спустя опрометью вспомнив, что никогда раньше его мебель не служила приютом для этого чуда портного ремесла.

«Не для всех! Только для сумасшедших!» — гласила надпись над входом в роскошный трёхэтажный особняк. Силуэт, глубокой черноте которого могла бы позавидовать суровая зимняя ночь, в нерешительности топтался у дверей. Мимо него то и дело проходили другие силуэты, яркие, говорливые и весёлые. Некоторые из этих цветастых вихрей доброжелательно здоровались с ним и даже по-дружески толкали к огромным резным дверям, но им так и не удалось увлечь его за собой.

— Вы сумасшедший? — наконец поинтересовался преисполненный серьёзности и искреннего участия лакей, тоже закутанный в богатое пёстрое тряпьё, которое не могло скрыть его воистину богатырского сложения.

— Да, — ответил поэт вслух, хотя его рассудок взбунтовался против такого заключения.

Лакей, которого в равной степени можно было принять за турецкого султана и за Алёшу Поповича, склонился перед нерешительным гостем:

— Прошу-с, сударь!

Не дожидаясь, когда здоровяк выпрямится, человек в чёрно-золотой мантии прошмыгнул внутрь.

Поэт никогда не подумал бы, что в столице обитает столько безумцев. «Стало быть, вывеска просто для антуража», — не без умиротворения заключил он. Однако какая-то часть его сознания не спешила торопиться с выводами.

Маскарад, на первый взгляд, казался балаганом: такого буйства красок, звуков, света обладатель чёрной маски ещё никогда не видел. Но стоило ему прислушаться к разговору проходивших мимо барышень или молодых людей, обсуждавших последние новости, как он чувствовал себя гостем светского салона графини А., и всё вставало на круги своя. Правда, юношу смущал тот факт, что он всё никак не мог понять, на каком языке говорят окружавшие его люди, понимая их речь. Но это поэт заметил далеко не сразу. Ему понадобилось некоторое время, чтобы освоится.

Не торопясь искать знакомых и приветствовать хозяев дома, обладатель чёрной маски неспешно бродил из одной огромной залы в другую.

В первой, уставленной огромными дубовыми столами, отделанными зелёным бархатом, мужчины вместо того, чтобы просто играть в карты, устраивали ораторские выступления. Где-то выход Фиолетовой маски, инкрустированной жемчугом, был встречен громкими аплодисментами, в левом углу все заворожено притихли, слушая речь Бирюзовой мантии, а ближе к выходу обсуждение переросло в настоящий спор и в ход были готовы пойти кулаки.

— Она круглая!

— Она вертится!

— Вокруг Солнца!

— Вокруг Чёрной Дыры!

— Вокруг!..

— Всё относительно, товарищи!

Хохлатая маска заразительно рассмеялась, а уже через несколько мгновений хохот заполнил залу до самого потолка. Обладатель чёрной маски не понял шутки и уже хотел было вернуться, как вдруг заметил у противоположной стены ослепительное сияние, исходящее от Белой маски, облачённой в роскошную мантию. Оно так и манило, и поэт безотчётно последовал за ним, аккуратно огибая столы, уворачиваясь от экспрессивных жестов ораторов, и прошмыгнул в следующую залу за магическим светом.

Белая мантия куда-то скрылась. Стремглав влетев в просторное помещение, обладатель чёрной маски наткнулся на какой-то агрегат из стекла и металла и чуть было не разнёс его. На поэта тут же накинулась Тёмно-синяя маска, узор на которой более всего напоминал молнии, и начала покрывать беднягу многоэтажной бранью. Бедный юноша от страху попятился в сторону и наткнулся на другой агрегат. История чуть было не повторилась, но он вовремя отшатнулся, так что конструкция не была повреждена. Что не мешало её хозяину громко орать откуда-то из центра залы. Осмотревшись, обладатель чёрной маски обнаружил, что всё пространство, докуда простирается взгляд, уставлено странного вида штуковинами (другого общего названия для этих объектов не пришло в голову поэту), предназначение которых было ему неведомо. Большая часть этих сооружений навевала ужас на случайного гостя, и он поторопился покинуть залу, по возможности ничего не разрушив на своём пути. Что было нелегко, ведь в дверях вновь появилась знакомая Белая мантия, странное притяжение которой поэт не мог преодолеть.

В погоне за призрачным сиянием, он побывал в нескольких десятках зал, каждая из которых со всё большей наглядностью доказывала, что лакей хорошо выполнял свою работу по отбору гостей, соответствовавших заявлению на табличке над входом.

Новая дверь открыла перед Чёрной маской новые сумасбродства: вся зала, представшая перед ней, была увешена и заставлена всеми видами произведений изобразительного искусства. Многие из них находились в процессе создания и творились на глазах обезумевших зрителей. Маски и костюмы всех возможных цветов, размеров и форм, дивные перья, самоцветы, роскошные ткани, краски, глина, мрамор, металл — всё слилось в единое неописуемое существо. Обладатель чёрной маски невольно поддался его чудовищному обаянию и заворожено разглядывал результаты сумасшедших выходок художников. Одни их творения зачаровывали и погружали в омут спокойствия и безмятежности, а другие заставляли испытать первобытный ужас. Несчастный поэт, обладающий тонкой душевной организацией и читавший в работах «коллег» горести и восторги всего мира, метался из огня да в полымя, пока наконец в очередной раз ни кинулся вслед за белоснежной мантией.

На сей раз погоня привела Чёрную маску в сад. После мастерской художников здесь казалось на удивление спокойно и тихо. Тут и там на пледах, развёрнутых под раскидистыми кронами деревьев, сидели небольшие группы людей, что-то мерно обсуждавших вполголоса. «Кажется, всеобщее безумие не распространяется вне дома!» — обрадовался поэт, уже изрядно уставший от сумасбродств, творящихся в особняке. Он долго искал себе место, пока не оказался в дальней части сада, безлюдной и тихой. Однако и тут обладатель чёрной маски вскоре набрёл на компанию из десяти человек: трёх юношей и семи девушек, облачённых в наряды, имевшие вид средневековых, и чистыми весёлыми голосами рассказывающих друг другу истории. Поэт, невольно услышавший их дивную во всех отношениях речь и очарованный ею, присел неподалёку, на траву, стараясь не привлекать к себе внимания.

Истории, которые довелось услышать обладателю чёрной маски, были комичными и поучительными и рассказывались с такой непосредственной безмятежностью, с которой ему ещё не доводилось встречаться. К тому же они казались на удивление знакомыми. И в итоге, не выдержав напора любопытства и восхищения, поэт поборол смущение и подошёл к молодым людям, когда они, отсмеявшись и спев песню, вдруг умолкли.

— Это было великолепно! — сказал он, поклонившись.

Его появление будто бы застало рассказчиков врасплох. Они несколько секунд переглядывались, пока наконец в голос не рассмеялись.

— Простите, но что такого смешного я только что сказал? — поэт был не на шутку уязвлён этой выходкой, и в его голосе отчётливо слышались нотки негодования.

— Простите, милейший! — заворковала красавица с гибким станом, проворно хватая гостя за плечи. — Мы ни в коем случае не хотели вас обидеть! Но разве чума уже миновала?

«Ну вот, и здесь сумасшедшие! — с досадой подумал поэт, отстраняясь от девушки. — А ведь так красиво, так живо говорили!..» Он так и не удостоил молодых людей ответом. Резко развернулся и, разочарованный, пошёл прочь. «Чума, средневековые наряды, десять рассказчиков, знакомые истории… “Декамерон” какой-то!» Юноша резко остановился. На лбу, под позолотой маски, проступил холодный пот. Невольная догадка показалась столь нелепой и вместе с тем столь достоверной, что чуть было, действительно, ни свела несчастного с ума. Однако в этот раз всё обошлось: услужливое белое сияние вновь поманило Чёрную маску, заставив позабыть о наваждении.

Теперь поэт оказался в бескрайней зале, всю меблировку которой составляли небольшие столы на две-три персоны и стулья. Между столами сновали услужливые лакеи. Бесшумные и будто бы бесплотные, они исчезали и появлялись по одному слову или знаку той или иной маски. Здесь поэт снова испытал умиротворение, позабыв о смутных догадках и предчувствиях. Он уселся за первый попавшийся свободный столик (желания завести новое знакомство в этом странном месте у него пока не возникало) и попросил кстати объявившегося лакея принести мороженое. Ждать долго не пришлось. Более того: кушанье оказалось таким вкусным, что заставило обладателя чёрной маски по-новому взглянуть на маскарад и увидеть в этом хаосе масок и их творений гармонию и изящество.

— Разрешите составить Вам компанию, Чёрная маска?

Поэт успел погрузиться в мир бессловесных грёз, смутных образов, диковинно сочетавших всё, виденное им на маскараде, оттенённых белым сиянием... Полный неги и благоговения, он вздрогнул, когда его сознание пронзила молния чужого голоса. Смысл сказанных им слов раздался громом. Это было непростительное вмешательство во внутреннее пространство, и юноша уже готов был заявить об этом незваному гостю, и, если до того дойдёт дело, даже вызвать его на дуэль, однако… в этом не было нужды, ибо выяснилось, что «бессловесные грёзы», державшие поэта в плену ещё несколько мгновений назад, всего лишь решили предстать перед ним в материальном обличии.

— Конечно, — ответствовал обладатель чёрной маски, с трудом сдерживая волнение. — Прошу, сударь!

— Благодарю.

Белая маска, казалось, была окружена тёплым пульсирующим светом, из-за которого, как ни старайся, нельзя было разглядеть скрывающихся за ней черт, несмотря на то, что сама маска скрывала только верхнюю треть лица. То же можно было сказать и о мантии, спрятавшей истинную фигуру своего обладателя. Даже белоснежный цилиндр, восседавший на густых смолянистых кудрях скрывал своим сиянием незамысловатую причёску. Этот свет просто не позволял сфокусировать своё зрение на чём-то одном, заставляя собеседника отводить взор или беспомощно бегать глазами по световому пятну, окружавшему Белую маску, не в силах воссоздать хоть сколько-то ясный облик человека, за ней. Та же участь постигла и обладателя чёрной маски. Поэт в смущении отвёл взгляд, когда не смог задержать его на Белой маске, сделав вид, что его заинтересовала девушка, сидящая за соседним столиком.

Белая маска усмехнулась: похоже, за время пребывания на Маскараде она успела привыкнуть к подобного рода инцидентам и относилась к ним с иронией.

— Не беспокойтесь, сударь. Вам нечего стесняться. Клянусь, я запечатлею в веках имя всякого, кто сможет взглянуть мне в глаза!

Эти слова почему-то успокоили поэта. Хотя очередная попытка изучить своего собеседника оказалась не менее провальной, чем первая.

Тем временем лакей поставил на стол бутылку красного вина и два бокала, которые Белая маска незамедлительно наполнила.

— За Вас, Чёрная маска! — почти выкрикнула она.

— За Вас, Белая маска! — раздалось эхом.

Обе Маски залпом осушили бокалы.

Поэт испытывал, необъяснимый священный трепет, впитывая тёплый свет, исходящий от Белой маски. Ему всякий раз приходилось напоминать себе о необходимости хоть иногда делать вдохи и выдохи, а уж тем более — открывать рот, чтобы с помощью определённой последовательности звуков, поддерживать беседу. Но если с первым он с горем пополам справлялся, то последнее было ему неподвластно.

Белая маска заметила замешательство собеседника. Кажется, и с этим она сталкивалась не впервой.

— Я не видел Вас раньше на Маскараде, Чёрная маска… — вдруг Белая маска осеклась. — Нет, не так: раньше я видел здесь Чёрную маску и не одну, но это были не Вы. Я ведь прав? Вы первый раз здесь?

Вопрос нарочно был рассчитан на односложный ответ, который с лёгкостью можно было заменить рассеянным кивком головы.

— Ну вот. Я, знаете ли, редко ошибаюсь, — улыбка, блеснувшая ярче белёсого сияния, всё же смогла достичь зрения поэта, но это, отнюдь, не сделало его более разговорчивым.

— Я видел, как Вы сюда вошли, — продолжала Белая маска, снова наливая вино в бокалы. — Насколько я понимаю, дальше Вы следовали за мной?

Чёрная маска скрыла румянец, проступивший на щеках её обладателя, но не смогла скрыть других признаков смущения: невольного вздрагивания руки и громкого вздоха.

— Не переживайте, сударь, так и должно было случиться. Вы всё сделали правильно. Я стал Вашим Проводником.

— Что? — это было первое слово, произнесённое обладателем чёрной маски после церемониального тоста за здоровье собеседника, сопровождавшееся очередной неудачной попыткой взглянуть на лицо, «скрывавшееся» за белой маской.

— Ох, — вздох, предвкушающий утомительный монолог, слетел с уст обладателя белых одеяний. — Вы не первый мой Гость, и всё же… как это утомительно! Почему просто не раздавать всем на входе инструкции! — Белая маска сделала неуловимый жест рукой, и сразу же рядом очутился услужливый лакей. — Чего-нибудь покрепче, пожалуйста! И закуски! На ваш вкус, дорогой мой! Я вам полностью доверяю.

Лакей, казалось, был польщён оказанной ему честью, и с едва заметной улыбкой отправился исполнять поручение. А вот несчастный поэт в очередной раз почувствовал дыхание безумия у самого виска. Белая маска, под которой, как ему казалось, мог скрываться сам Бог, ангел или, по меньшей мере, святой, жаловалась и заказывала «что-нибудь покрепче», что никак не вязалось с его представлениями о Боге, ангелах и святых.

— Я смертный, — авторитетным тоном заявил обладатель белого цилиндра с полной серьёзностью, будто прочитав мысли, скрывавшиеся под покровом чёрной маски. — По крайней мере, отчасти, — многозначно добавил он, вновь наградив собеседника одной из своих неуловимых улыбок. — Что уж точно: я представитель рода человеческого и, можете мне поверить, не самый безупречный, что бы ни внушало Вам это поганое сияние!

Пока поэт переваривал информацию, на столе наконец-то появилось «кое-что покрепче» в сопровождении блюда, содержимое которого представляло собой нарезку из копчёного мяса, овощей и несколько ломтей ржаного хлеба. Но прежде чем Белая маска успела многословно отблагодарить своего благодетеля, обладатель чёрной маски вновь подал голос.

— Вы тоже сумасшедший, да? — с горечью спросил поэт, сознавая, что с минуты на минуту он сам уже будет готов положительно ответить на этот вопрос.

— Сумасшедший? — если бы поэт мог видеть карие глаза своего собеседника, то он не только был бы запечатлён им в веках, но и заметил бы в этом взгляде неподдельное удивление, которое, однако, вскоре сменилось весельем. — Ах, вы об этой нелепице над входом! Скольких она, наверно, и правда свела с ума!

— Значит…

— Пейте, Гость! — Белая маска пододвинула Чёрной вновь наполненный бокал. — Я, как и всякий здесь присутствующий, не могу ничего утверждать наверняка о Маскараде, и только Вам решать: принимать слова своего Проводника на веру или нет, но моё мнение таково: любой, попавший на Маскарад либо, действительно, сумасшедший, либо рано или поздно им станет, либо когда-то им был, либо, что самое вероятное, должен им быть, но по каким-то неведомым причинам воздерживается... Как-то так.

Гость выпил. И то ли от крепости напитка, то ли под воздействием странного обаяния Белой маски, стал вести себя более раскрепощённо. «Поганое сияние», конечно, никуда не исчезло, и облик Проводника оставался не менее таинственным, чем суть его речей, но всё это теперь уже почти не смущало обладателя чёрной маски.

— И кто же Вы в этой незамысловатой классификации? — набравшись храбрости, спросил поэт.

— Хороший вопрос, мой друг! Вы мне нравитесь всё больше! — Белая маска вновь церемонно подняла бокал и залпом осушила его. — А чёрт меня знает, Чёрная маска!

— А нельзя ли?..

— Нет! — резко отрезала Белая маска. — Использование личных имён, как реальных, так и вымышленных на Маскараде, карается пожизненным отлучением от него, — в голосе Проводника чувствовалось раздражение. — Обычное дело для любого маскарада, но мне кажется, что пожизненное отлучение от Маскарада — это уже слишком. Ведь некоторые и без имён легко узнают друг друга.

За столом воцарилось молчание. Гость хотел узнать всё о Маскараде и смутно предчувствовал, что Проводник обязан рассказать ему это самое ВСЁ, но не знал, с чего начать расспрос. Проводник тем временем предвкушал этот самый расспрос и грезил о той самой несуществующей инструкции, которая избавила бы его от надобности энный раз декламировать метафизическую чушь, составляющую фундамент Маскарада, в которой и сам-то толком не разобрался, и позволила бы побыстрей перейти к самой интересной части — Игре с Гостем.

— Порядок зал в этом особняке абсолютно непредсказуем, — начала Белая маска, на несколько мгновений предварив вопрос обладателя чёрной маски, и тем самым получив преимущество: она сама решала, что будет рассказывать. — Пока Гость, в первый свой приход, не может контролировать своих желаний, у него нет иного пути, кроме как следовать за Проводником, указывающим дорогу. Впоследствии Гость, уже увидевший все залы, может самостоятельно выбирать порядок, в котором они выстроятся перед ним (и он, отнюдь, не обязан быть линейным), а выход… Маскарад сам решает, когда отпустить того или иного своего Гостя. Впрочем, как и когда принять…

Поэт на удивление вдумчиво и серьёзно слушал всю эту «метафизическую чушь». Даже когда речь зашла о том, что Маскарад своего рода мероприятие вне времени, пространства и языковых барьеров, он спокойно принял этот факт на веру. И даже выслушал несколько историй о том, как встречи, произошедшие на Маскараде, меняют Реальность. Особенно запомнилась замечание о неких «фантастах». Они обычно проводят время в Научной зале, детально запоминают устройство каждого хоть сколько-нибудь необычного для их времени изобретения, а вернувшись с Маскарада, делают это изобретение одним из главных героев своих романов (редко бывают случаи, когда, например, учёный из прошлого додумывается «своровать» изобретение из будущего; эти ребята, в большинстве своём, слишком горды для подобного хулиганства, да и средств для воссоздания чудес техники «будущего» в «прошлом» обыкновенно не находится). Обычно эти «фантасты» недолго держатся: Маскарад быстро отлучает их за «Злоупотребление» и дело с концом. Хотя некоторым удаётся избежать его праведной кары. Например, некая Ужасная маска в своей Реальности умудрилась накатать более пяти десятков романов и двух сотен повестей, причём большинство идей этих произведений рождались в залах Маскарада. Etc… Однако стоило проводнику закончить нести этот отнюдь не вдохновенный, а скорее уж наскучивший бред, в большинстве своём собранный из отрывочных рассказов других масок, как поэт, только что воспринимавший его слова в качестве аксиомы, вполне резонно счёл их «метафизической чушью» и «наскучившим бредом». И всё же не удержался от вопроса:

— Стало быть, Вы, Белая маска, можете оказаться моим пра-пра-правнуком, забывшим корни и родной язык, который попал на Маскарад, войдя в одну из пражских кондитерских?

— Что-то типа того, — весело согласился Проводник, одобрительно прищёлкнув пальцами. — Конечно, я бы поспешил опровергнуть Ваше предположение, но…

— Очередное табу?

— В яблочко!

Маски чокнулись и наградили друг друга насмешливыми улыбками.

Разговоры о жизни, последовавшие за пространными разглагольствованиями о Маскараде, в конечном счёте свелись к поэзии, ибо вдруг выяснилось, что обладатели обеих масок — друзья муз.

— Что бы там ни говорили, а даже стоящие поэты всё больше служат политике, своим и чужим страстям и забывают о главном — об Истине! — с чувством произнесла Белая маска, покручивая на столе пустой бокал.

— Как?! — разгорячился юноша, выпивший лишнего. Он хотел сказать ещё что-то, но всё никак не мог подобрать нужных слов. Тем более что гневный взгляд, брошенный было на собеседника, вновь лишь скользнул по его одеяниям, а слетев и с них, беспомощно уткнулся в опустевшую бутылку.

— То-то в него ближние и « бросают бешено каменья»[1], — как ни в чём ни бывало продолжала Белая маска. — Наши читатели на самом деле куда проницательнее, чем нам может казаться, мой друг!

Слова о проницательности читателей вызвали на лице, скрывающемся под чёрной маской, гримасу отвращения. «Эта толпа! Этот сброд, слепой, когда дело касается красоты и глухой, когда речь идёт об Истине! Проницательнее?!»

— Вы хоть сами в это верите?! — почти выкрикнул юный поэт.

— Временами — да. Но такие времена случаются очень редко, в минуты слабости и безмятежной наивности.

Обладатель чёрной маски выдохнул с облегчением. Он уж подумал, что его Проводник, и правда, сошёл с ума: говорить такое столь серьёзным тоном.

— Но я хотел поговорить с Вами не о читателях, а о нашем брате. О том, что он, не желая всматриваться в Истину, видит только то, что хочет видеть. То, что удобно видеть.

— О чём это Вы? — сознание обладателя чёрной маски ещё нельзя было назвать в полной мере ясным, но так как разговор, как ему казалось, затрагивал его честь, он не позволял себе упустить нити разговора и желал наконец перейти в область конкретики. Более того, поэт смутно надеялся, что этот разговор поможет узнать ему хоть что-то о личности собеседника, которого он даже не может увидеть должным образом.

— Да взять, хотя бы, ту же «Смерть поэта»…

«Приплыли!» Обладатель чёрной маски мгновенно протрезвел. «Это надо же было среди собрания представителей всех времён и народов наткнуться на современника и соотечественника, который читал этот стих!» — в душе поэта вскипало негодование. Он уже предвкушал, что сейчас начнётся и хотел было вскочить со стула и, без дальнейших объяснений, покинуть своего собеседника, кем бы он ни был, но… тело отказалось его слушаться. «Неужели он с самого начала узнал меня! И теперь!..»

Теперь проницательности самой Белой маски, доселе предварявшей любые волнения своего Гостя прежде, чем он успевал их осознать, как не бывало.

— Признаю: это шедевр! — очередная попытка взглянуть в глаза Белой маски и прочитать в них иронию, которая подразумевалась, но не была выдана голосом, была парирована «поганым сиянием». — Но, позвольте, неужели этот несчастный погибший поэт был столь несчастен?

Уж каких только вопросов и упрёков ни наслушался обладатель чёрной маски, но ничего в этом роде ему никто не говорил. А если и было что-то подобное, то звучало как обвинение: мол, нечего его так жалеть, сам виноват, сам напросился, вот и погиб в честной дуэли. Но это обвинение было иного рода…

— Какого чёрта он такой страдалец! — почти проорал Проводник, привстав на стуле, и навис над столом, упорно сверля взглядом, своего Гостя. — «Невольник чести»[2]! Не вынес, несчастный, «позора мелочных обид»! «С напрасной жаждой мщенья, с досадой тайною обманутых надежд»[3]! — он всё горячился, цитируя, и с каждой новой фразой его голос становился всё более гневным. Однако закончив, Белая маска снова опустилась на стул, громко выдохнула и, успокоившись, с усмешкой сказала. — Эдакого я и сам бы пристрелил. И «в руке не дрогнул б пистолет»[4]!

В голову обладателя чёрной маски снова что-то ударило. Может, та самая Истина? По крайней мере, он, наверное, впервые задумался о том, каким изобразил Поэта, ведь… «Поэт всё больше служит политике…»

— То-то и оно! — согласилась Белая маска, вновь обретшая возможность читать в сердцах и умах людей.

— Но!.. — в поэте вновь взыграло честолюбие, и он, за неимением адвокатов (в этот момент он подумал, что было бы неплохо, если бы где-нибудь поблизости проходил его «невольник чести» и смог бы его поддержать, разделив мнение о горькой участи всякого поэта; когда он так подумал, по его спине вдруг прошла волна дрожи) решил оправдываться сам. Но первая попытка была провалена по той простой причине, что, защищая свою честь, поэт привык смотреть в глаза тому, с кем он имеет дело… — Что за чёрт! — выругался он.

— Простите, — прошелестел шёпот Белой маски. — Хоть я и не виноват.

Это извинение окончательно сбило Гостя с толку, и он потупил взгляд, нервно постукивая пальцами по столешнице. Да и мысль о том, что его Проводник, наверняка, знает кто он, но не обращается к нему лично, говоря о «Смерти поэта», сбивала его с толку.

— Не судите по себе, друг мой, — добродушно сказала Белая маска.

— Да нет же! Вы знаете его? — обладатель чёрной маски понял, что это будет риторический вопрос ещё прежде, чем задал его, но зачем-то всё-таки сделал это. — Ладно! Но вы ведь знаете общество, в котором он жил! Вы ведь знаете!.. Он просто не мог оставаться в нём таким…

— Смотрите! — слова Проводника звучали повелительно.

Поэт обернулся назад, куда указывала рука в белоснежной перчатке, и обнаружил за своей спиной фортепиано, которого, он был готов поклясться, раньше там не было. Испытанное при этом удивление, весьма кстати заняло место негодования, вызванного было тем, что оратора так нахально перебили. Но более всего Гостя удивил не музыкальный инструмент, взявшийся из ниоткуда.

Около фортепиано расположились две маски: Чёрная, со знакомым золотым узором, в мантии, расшитой золотыми нитками, выпрямившись, сидела на стуле, тем временем как Белая, окружённая тем же пульсирующим светом, что и Проводник поэта, стояла, опершись на фортепиано. Рядом с ними стояла Слепая маска (в ней не было прорезей для глаз) и фальшиво играла на скрипке арию из Дон Жуана. В позе Белой маски читалось веселье, а Чёрной — негодование. В итоге скрипача прогнали, а Белая маска уселась за фортепиано и начала играть. Поэт узнал произведение Моцарта и по его спине вновь пробежал холодок. «Этого не может быть!»

— Может! — безапелляционно заявила Белая маска. Та, что сидела рядом.

Тем временем другая, что сидела за фортепиано, закончила и, лёгкой походкой, почти паря над натёртым до блеска полом, удалилась. Прежде чем поэт успел засыпать своего собеседника вопросами, раздался голос другой Чёрной маски. Раздался настолько отчётливо и близко, будто она сидела за одним столом со своим «тёзкой».

— Я избран, чтоб его остановить — не то мы все погибли! — раздался возбуждённый шёпот. — Что пользы, если друг мой будет жить и новой высоты ещё достигнет? Подымет ли он тем искусство? Нет; оно падёт опять, как он исчезнет: наследника нам не оставит он…[5]

Чёрная маска за фортепиано достала из складок своей мантии небольшой флакон.

— Теперь пора! Заветный дар любви переходи сегодня в чашу дружбы!

— Нет! — вскрикнул поэт, вскакивая со стула. — Что он делает?! — рванулся вперёд. — Нужно его остановить! — крепкая рука схватила руку Гостя, и он, преисполненный негодования, обернулся и обнаружил рядом с собой Белую маску. — Что Вы делаете?!

Белая маска лишь ещё крепче сжала руку поэта, а второй рукой через силу усадила его на стул.

— Всё правильно, — в её голосе звучала задумчивость, граничащая с отрешённостью. — Кажется, я наконец-то начинаю понимать!.. Всё правильно. Бессмертный гений, озаряет голову безумца… Что пользы в нём? Как некий херувим, он несколько занёс нам песен райских, чтоб, возмутив бескрылое желанье в нас, чадах праха, после улететь! Так улетай же! чем скорей, тем лучше[6], — монотонно, с блаженной улыбкой на устах, бормотала Белая маска, казалось, позабыв обо всём на свете.

Гость, бессмысленно силившийся понять речь своего Проводника, снова подскочил со стула, завидев возвращение того, кого он, сам того не заметив, без тени неуверенности, про себя называл Моцартом. Он хотел во что бы то ни стало остановить великого композитора, не дать ему выпить заветный яд, но тяжёлая рука и в этот раз остановила его.

— Всё правильно, — повелительно и бескомпромиссно пробормотал он, пресекая любые возражения. — Чем скорей, тем лучше...

И всё же поэт хотел предпринять новую попытку. Но…

— Здравствуй, дружище! — приветствие, слетев с губ одной Белой маски, Проводника поэта, достигло другой, музыканта.

— Здравствуй, дорогой мой! — откликнулся Моцарт.

Маски по-дружески улыбнулись и посмотрели друг другу в глаза, не замечая «поганого сеяния». Моцарт уже держал в руках бокал, готовый пригубить, и теперь заворожено вглядывался в полупрозрачную бордовую жидкость, будто бы пытаясь прочитать в ней собственную судьбу. Потом снова перевёл взгляд на «близнеца» и принял решение: эту судьбу разделить.

— Выпей со мной, милый друг!

Милый друг принял бокал с благодарностью, почти с благоговением, с которым апостолы на тайной вечере принимали чашу с кровью Христовой, тем временем как обе Чёрные маски сделали неуловимое движение, в порыве остановить его, но остались на месте. Отпив ровно половину, он вернул бокал, который музыкант испил до дна. Их взгляды снова встретились и они, прочитав во взглядах друг друга то, что не дано было понять никому другому, рассмеялись. Он был беспредметен, этот смех, он был только светом, только прозрачностью, он был тем, что остается в итоге, когда подлинный человек, пройдя через людские страданья, пороки, ошибки, страсти и недоразуменья, прорывается в вечность, в мировое пространство[7]. И казалось, всё живое замерло, растворилось, не в силах предложить ничего под стать этому смеху. Всё вокруг молчало, боясь спугнуть остановившееся мгновение.

— Всё-таки смех Бессмертных — это чудо! — прошелестел шёпот, который сам казался светом, подобным сиянию белых масок и мантий, а не живым человеческим голосом.

Поэт в чёрной маске обернулся, желая увидеть обладателя этого призрачного голоса.

Перед ним стоял худой мужчина с волчьей шкурой вместо маски и мантии. Зверь был воистину огромен, ибо его морда скрывала под собой всё человеческое лицо, а сама шкура свисала до самого пола, царапая его острыми когтями, размером с человеческий палец. Впечатление было тем сильнее, что фигура обладателя этого «трофея» была отнюдь не атлетической и терялась в складках серой шерсти, из-за которых иной раз можно было заметить блеск бисера в прозрачном мешочке, привязанном к поясу Охотника на Степных Волков. Поймав на себе чужой взгляд, Охотник лишь сильнее закутался в шкуру, но уходить не стал.

— Не часто доводится такое слышать, не так ли? — контраст невесомого голоса этого человека и его костюма приводили в замешательство. Поэт бессмысленно смотрел на него, не в силах понять смысл его слов.

— Прощайте, Гость! — знакомый голос Белой маски разрезал тишину и заполнил собой всё пространство. А вслед за ним хлынули звуки Лакримозы.

Только теперь поэт вспомнил, как его Проводник пил отравленное вино. Вспомнил и своё бездействие, как онемели все его члены и пропал дар речи, когда он хотел остановить его. Вспомнил и, преисполненный вины, отвёл взгляд, который бы и без того не смог надолго задержаться на лице Белой маски.

— Всё правильно, — повторил Бессмертный с убеждённостью, которой позавидовал бы священник, отпускающий грехи своих прихожан. — Ты ничего не смог бы сделать! Прощай!

На этот раз поэт всё-таки смог пошевелиться и схватить за руку своего Проводника.

— Зачем?!

В его глазах застыли слёзы. Он ничего не понимал. В том числе и того, что сейчас не сможет понять, что с ним происходит. Он неистово тряс руку Белой маски и всё твердил своё «зачем». Когда он наконец умолк, Бессмертный попытался ответить.

— Сегодня у меня дуэль, — заявил он. — И некролог мой уже написан, — из-под белой маски вновь блеснула улыбка. На сей раз заговорщическая. — Кому, как не тебе это знать?

Бессмертный освободил свою руку из обмякших пальцев поэта и, не оборачиваясь, пошёл прочь под звуки реквиема, так кстати слетавшего с лёгких пальцев Моцарта, уже оплакиваемого Отравителем.

— Твой Проводник уходит, Чёрная маска, — голос Охотника звучал, казалось, непосредственно в сознании поэта.

Он всё ещё не был в силах вымолвить ни слова, но теперь понимал. Понимал куда большее, чем могло принять за раз человеческое сознание. Он не мог вымолвить ни слова. Даже не мог сказать последнее прощай…

— Не утруждай себя, сударь, — голос Белой маски чудесным образом преодолевал огромное расстояние, которое разделяло Проводника и Гостя, не теряя своей звучности. — Для меня ты скажешь его позже, но считай, что я услышал. По сути, так оно и есть…

Бессмертный, блеснув напоследок улыбкой с другого конца зала, скрылся за дверью. Тут наконец обладатель чёрной маски, стряхнув оцепенение, бросился вдогонку, крича что-то невнятное, спотыкаясь о столы и стулья, расталкивая тех, кто случайно загораживал ему путь…

На улице светало. Шёл дождь, бранился заждавшийся извозчик. Никакого белого сияния. Никакого беспредметного прозрачного смеха. Никаких неуловимых улыбок. Только дождь и брань извозчика.

P.s. После смерти поэта в его вещах были найдены черновики «Смерти поэта», разительно отличавшиеся от «окончательного» варианта. Впоследствии выяснилось, что они были написаны значительно позже 1837 года, да и почерк на них был более угловатым, порывистым, как если бы его обладатель писал в спешке (некоторые высказывали мысль, что это хорошая подделка), так что их сочли апокрифичными. Теперь, возможно, мы могли бы установить их происхождение, но… Последнее упоминание о черновиках относится к 1915 году.

Я не могу быть уверена в достоверности вышеприведённых сведений: они сделаны скорее путём логических заключений, построенных на информации, взятой из непроверенных источников. Самое главное моё доказательство — маленький потёртый клочок пожелтевшей бумаги, найденный между слипшимися страницами «Декамерона» 1821 года издания, который долгое время пролежал в контейнере, привезённом моими родителями с золотодобывающего прииска из Якутии. Я с трудом разобралась в почерке, однако, часы, проведённые мной над этим обрывком, того стоили. Там было три строчки:

Нет, не погиб поэт Бессмертный,

Рукой Дантеса не сражён,

И смех его, прозрачный, светлый…

На этом листок обрывается. Но мне достаточно и трёх строк…

[2]М.Ю. Лермонтов «Смерть поэта».

[3] Там же.

[4] Там же.

[5]Здесь и далее все слова Чёрной маски у фортепиано взяты из произведения А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери».

[6] Там же.

[7]Здесь и далее все слова Чёрной маски у фортепиано взяты из произведения А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери».