Мелет, выжимает

В последнюю неделю февраля я с благодарностью принял предложение Алексея Эдгаровича провести несколько дней в его загородном доме, не имевшем адреса, но носящим романтичное название, совсем не современное, а подходящее больше викторианской Англии. Полковник явно гордился своей виллой.

Мой личный интерес в мероприятии составляла младшая дочь хозяина - Инга. Это была кроткая девушка с легкими плечами и изумительно красивыми изумрудными глазами. Чувства наши крепки и взаимны, если только я не самовлюбленный кретин.

Также в доме гостил шестилетний племянник полковника Родион, который непринужденно включил меня в свой зыбкий выдуманный мир, обозначив, видимо, как шулера и прощелыгу, или даже шпиона-нелегала; иногда он почти по-взрослому посматривал на меня с таким выражением, которое могло читаться как «Натворил же ты дел! Шуму-то!».

Отец Алексея Эдгаровича – известный и востребованный некогда художник, на каком-то повороте потерявший свой талант, и с достоинством с этим смирившийся. «Деда Эдя», так называл его Родион, любивший деда эгоистичной любовью, похожей на отношение всадника к лошади, а Эдгар Викторович внимал выкрикам и фразочкам внука, время от времени доставая блокнот и записывая детскую болтовню. В ответ на мою заинтересованность Эдгар Викторович сказал: «В пору душевного смятения во всем мы ищем знаки. Искать ответы в речах ребенка – известно издревле. А можно их найти в дожде, стучащем по окну или в стучащем по сосне красноголовом дятле. Бутылочные этикетки и те годятся. А уж когда совсем невмоготу, я возьму…. С болью и волнением я беру в руки как взведенную бомбу, как хищный цветок, усыпанный шипами, как неведомую дикую ядозубую тварь, чей даже взгляд смертоносен, я беру эту книгу».

Беседа случилась в конце насыщенного, прекрасного дня, когда мы с ним остались вдвоем, допивая коньяк, в то время как остальные уже разбрелись по комнатам, готовясь ко сну. Мне тоже отвели маленький чуланчик на мансарде – самое дальнее место от спальни девушки. А Инга мало того, что лично сказала, так и на телефон пришло от нее: «Не подкрадайся! Неудобно. Потом все будет». Юбилейный десятый «потом».

Так что я остался с дедушкой Инги в его кабинете на втором этаже. Окно было приоткрыто, и ветер с Черного моря иной раз напоминал о себе.

-… беру эту книгу, - сказал Эдгар Викторович и положил книгу на стол. Это оказалось Евангелие.

Я дотянулся до книжки, открыл наугад, тут же закрыл и сказал, как можно почтительнее:

- Непонятно, Эдгар Викторович. Евангелие указывает, что вы верующий, а слова ваши говорят обратное.

Он помолчал, смочил коньяком седые усы и уверенно ответил:

- Я верю в сверхъестественное!

Тут мне захотелось сказать, что я тоже смотрел этот сериал, но… не сказал. Не оценит.

- Домовые, лешие? - спросил я с минимальной издевкой.

- Хм. Вероятно, и они. И они. А вы мне нравитесь, откровенно говоря. И я буду, очевидно, не против ваших отношений с моей внучкой.

Я подумал, что с таким союзником даже Чингисхан проиграл бы все войны. И очень громко промолчал.

- Я расскажу вам одну историю, которая касается… не столько семьи, сколько этого дома, - медленно проговорил деда Эдя (я, собственно, уже его так величал. Пока мысленно). Он опять глотнул коньяка и продолжил. – Но только если вы не будете распространяться.

- Слово офицера, - поклялся я. И подумал, что, если речь пойдет о привидениях на чердаке, плюну и уйду.

- Итак, о сверхъестественном. Вы видели у нас в гостиной в шкафу за стеклом такую маленькую мельницу?

Видел я этот меньше чайника агрегат – плод любви шарманки с мясорубкой. Видел даже, как Родион скрытно достал старинную приблуду и принялся вертеть ручку, а из раструба потекла бурая слизь.

- Антиквариат? – солидно поинтересовался я.

- Италия, пятнадцатый век. Ручная соковыжималка по предназначению. И она - старожил этого дома, - Эдгар вздохнул. – Этого дома. Здесь раньше располагалась помещичья усадьба. Владельцы – захудалый дворянский род из самых неказистых графов. И эта, как вы выразились, ручная мельница принадлежала им, уж не знаю какими путями досталась. А дело с ней обстояло так. Шел тысяча восемьсот не знаю какой год. Последний отпрыск графского рода вышел в отставку в чине поручика по неким скандальным обстоятельствам и поселился в родовом гнезде. Жил он совершенным отшельником, только кухарка и мальчишка-полотер появлялись раз в неделю. Да староста из деревни присылал мужиков на черные работы. Граф что-то писал, читал книги, гулял. А гулять, знаете ли, здесь было где, сад расстилался от побережья до нынешней автотрассы. Клумбы с цветами, деревья всех сортов, птички райские – благодать. Однако же рук к этой красоте никто не прикладывал. Без заботы сад стал чахнуть. Клумбы прорезала древесная полынь, деревья свинцово осели, и появились странные птицы с огромным размахом крыла, маленьким клювом и почти человеческой мордой. Пропадал сад. Граф написал поверенному в город, чтобы ему подыскали садовника, который не будет совать нос куда не следует. И такой садовник нашелся, граф тогда не знал, что между ними возникнет нежная дружба.

Тут я не удержался и сделал неприличный жест. Бес попутал! Ну а как в наше время понимается «нежная дружба» между мужчинами?

Эдгар укоризненно смотрел на меня, пока я извинялся.

- Продолжайте, пожалуйста, Эдгар Викторович. Пожалуйста.

***

В графской усадьбе появился садовник. Первый раз коренастый мужчина с обветренным лицом, одетый в мешковатый вязаный свитер, стремительным шагом ворвался в сад с таким видом, что стоило бы ожидать от него зычной команды «Пр-раво руля! К дьяволу парус! На абордаж!». Садовник огляделся, остался недоволен. Но непостижимым образом сад начал оживать. Зашевелились цветы в клумбах, поворачивая головки вслед за шагами садовника. Плодовые деревья взметнули ветки: «Чего изволите?». А старая сосна, приготовленная к спилу, вдруг прослезилась янтарной смолой.

- Запущено, ваше благородие, - доложил садовник.

Он нисколько не смутился перед владельцем усадьбы. А графу в свою очередь понравился новый работник. Стоит заметить, что работник появился не один: за садовником неотступно следовал крупный лохматый пес с висячим надорванным ухом. Они не разлучались. Садовник шел к сараю, собака – за ним. Садовник спиливал отмершие ветки, собака сидела рядом. Садовник стоял на коленях у клумбы, пес лежал на боку здесь же.

Каждый день с утра до ночи человек и собака кружили по саду, делая то или это. А граф заимел привычку смотреть на них из окна. Притом, если садовник работал с фасада, граф наблюдал из окна гостиной. Когда работник, щелкая садовыми ножницами, уходил за дом, хозяин поднимался на второй этаж и смотрел из окна галереи.

Однажды граф по обыкновению отправился на прогулку. Он шел по садовой дорожке, заложив руки за спину, как вдруг услышал:

- Ваше благородие! Пособи мал-мал.

Садовник тянул из земли длинный суставчатый корень.

- Помочь? – удивился граф. Он хотел возмутиться и… но проснулся в хозяине азарт кавалергарда. – А давай!

И барин ухватился руками в белых перчатках за грязный древесный корень, стал помогать своему же работнику. Тянули, тащили, как в сказке про репку, с тем лишь отличием, что пес отказался участвовать в этой работе, а нежился в траве неподалеку.

- Нет. Так не получится, - вынес вердикт садовник. – Мы ее сейчас топориком. Встань, ваше благородие, прижми ее, сволоту.

Граф встал на корень, садовник отошел. Хотя ящик с инструментом стоял шагах в двадцати, пес последовал за своим другом. В том же порядке они и вернулись.

Ловким ударом с матерным словом корень перебит у самой земли, и садовник сказал:

- Благодарствую, ваше благородие. Теперь мы энту древесину в яму. Пошли, Азорка.

- По статуту правильно говорить «ваше сиятельство», - поправил граф.

- Или так, - согласился садовник.

А пес посмотрел на графа с выражением: «А это не одна и та же хрень?».

Работник с собакой ушли, а граф остался стоять, он с удивлением смотрел на свои грязные перчатки, одна их которых лопнула напрочь.

На следующий день садовник взъерошивал землю лопатой. Подошел хозяин усадьбы.

- Слушай, - неуверенно сказал граф. – Может надо еще… потянуть что-нибудь.

- Да нет, ваше благородие. Справляемся пока.

Граф пошел было по дорожке, но тут же вернулся, смущенно сказав:

- Я просто хотел… Ты научи меня всему.

- Чему всему?

- Работать. В саду выращивать. Корчевать, копать.

- А, - садовник понял, оценивающе оглядел графа. – Тогда, ваше благородие, сымай сюртучок, есть у нас рабочая накидка.

- Сиятельство, - радостно сказал хозяин.

Так началась эта странная дружба. Одиночество ли тому причиной, или звезды совпали, но теперь они много времени проводили вместе: владелец усадьбы и наемный работник. И пес, конечно.

Вместе работали в саду, только граф, уставая, всегда мог вернуться домой, работник же должен трудиться. Бывало подолгу сидели в саду на скамейке, а в холодное время – в доме у камина. Говорили? Говорить им, в сущности, было не о чем, иногда вспоминали прошлое, здесь нечто общее находилось: как графа поперли из армии, так и работника выгнали с флота. Но иной раз садовник твердо говорил, ни к кому не обращаясь: «Я еще вернусь в море! В море пойду». Тогда граф отворачивался, этого он не хотел и очень боялся.

Сам собой у них сложился свой ритуал чаепития. Граф сидел в кресле, гладил собаку, а садовник выступал в роли дворецкого: бесшумно приносил приборы, разливал, преданно таращил глаза, выгибался. «Такое дело мы умеем, - смеялся он. – Был у капитана стюард. Такой лизоблюд – поскользнёшься». Как-то раз садовник принес из столовой к камину конусную трубку с рычагом.

- Нашел в посуде. А это что за прибор?

- Ручная соковыжималка. Дедушка привез когда-то из Италии. Видишь, гравировка – «Гуэрра». Мастер, наверное.

- Дорогая?

- Старинная.

- А она зачем.

- Ну как? Сок выжимать. Сюда засыпаешь ягоды или нарезанные фрукты, сюда подставляешь кувшин. Крутишь.

- А зачем?

- Пить. Сок пить.

Садовник поцокал языком – это ж надо! Яблоки переводить в какой-то жмых. Во, дураки! И неожиданно выпалил:

- Знаешь, ваше благородие, научи меня читать.

- Зачем тебе? – удивился граф.

- Затем, если я в море больше не выйду, так хоть будет чем заняться. Сядем мы тут с тобой, книжками обложимся.

Графу идея пришлась по душе, он согласился.

Трудно, со скрипом овладевал садовник грамотой. Но после какого-то рубежа все побежало, учение стало даваться легче. Через полгода он мог свободно читать, писать тоже мог, только с чудовищными ошибками.

Однако проводить ненастные вечера, читая книжки, у них не вышло. В один из дней графу пришлось ехать в город разбираться с уплатой по векселю. Улаживая дела, он посещал немало публичных мест, в одном из которых неожиданно встретил однополчанина, который выслужился до больших чинов. Встреча получилась душевной, разлучаться не хотелось и граф укатил к старинному товарищу в имение. Отгостив, отгуляв, возвращался домой в бричке однополчанина и с удивлением понял, что не был в имении около месяца.

Он шел к дому по аллее и не узнавал сада. Деревья пожухли, слиплась трава, цветник свернулся горелой бумагой. Дом был пуст, выглядел покинутым. Этого не могло быть, но графу чудилось, что пахнет плесенью. В своем кресле возле камина он обнаружил записку: «Азорка издох. Я отправляюся в море. Взял у вашей благородии денег, столовое серебро, выжималку и револьвер. Зато кофту свою оставил, в саду работать. Все».

Граф бросил записку в камин на сухую серебристую золу.

Прошло пятнадцать лет. Сад погиб, дом махнул на себя рукой. Граф стал так одинок и слаб, так стало легко его погубить, что этого не могло не произойти. Запутавшись в вексельных делах, хозяин решил заложить имение, итог закономерен. Участок на побережье уходит с молотка, здесь все расчистят, построят новое, на современный вкус и лад. Граф готовился переезжать в город. Он собрал личные вещи, написал последние письма, и несмотря на теплый весенний день, разжег любимый камин.

Сидя в таком родном кресле, на своем излюбленном месте, граф размышлял. Тягостные раздумья были о том, что жизнь прошла бескрыло и серо, что впереди одинокая старость. Что самое обидное - расточительно! Наивысшей глупости транжира – тот, который промотал отпущенные дни.

Погубил имение. Нет не тогда, когда отдавал под залог. Ленью своей, приземленностью, отчужденностью погубил и дом, и сад.

Граф вышел на улицу, чтобы пройтись по садовым дорожкам. Деревья, словно понимая, что человек прощается, слегка качали ветками. Сосны и ясени, березки и яблони пребывали в мрачном оцепенении. Тропинка выщерблена и замусорена. Скамейка сломана. Тут граф остановился – на лавочке сидел респектабельный господин в модном пальто, белом кашне и цилиндре. Эта высокая шляпа больше всего разозлила графа.

«Покупатель, - подумал он. – А возможно уже и хозяин. Деловые люди действуют быстро».

Граф подошел поближе.

- Это ты?!!

- Я.

- Черт возьми!!!

- Успеется, ваше благородие.

- Но как?! – граф, не находя слов, прочертил в воздухе круг.

- Ты об этом? – садовник прикоснулся к цилиндру. – Об этом? – погладил белый шарф. – Разбогател. Приобрел капиталец на последней балканской войне.

- Поставками гладиолусов?

Садовник не заметил иронии.

- Коли знаешь точную дату начала боев, можно провернуть пару дел. А я знаю. Благодаря вашему благородию.

- Я тебя не видел пятнадцать лет, - усмехнулся такой несуразице граф.

Садовник отодвинулся. На скамейке стояла итальянская соковыжималка, та, которую работник некогда украл у господина.

Тень от облака плыла по имению. Граф сидел, слушал и не верил своим ушам.

- Я много путешествовал, - рассказывал Садовник. – Полмира объездил за это время, но самое главное произошло в первый год. Ушел я за море, хорошее судно, стояли в порту небольшой страны. И выясняется, что хозяин наш выжига и капитан с ним сговоре. Что да как я не знаю, но команду списывают на берег, борт арестовывают, и ничего не понятно. Тогда я закинул мешок на плечо и пошел посмотреть Европу. Выжималка все время была со мной. Пытался я ее продавать, да все казалось, что дурят меня. А потом передумал продавать. Пусть будет, думаю, на память. Пешком. Сбивая ноги. Города, деревни. Постоялые дворы. Харчевни. Пешком. Долгая дорога. Дождь. Дождь. Устал, продрог. Небольшой монастырь, давший приют путнику. Келья, безусый послушник. Мешок разобран и сушится. Все промокло насквозь. Послушник интересуется. В руки берет и крутит рычаг выжималки. Из мельницы сочиться густое. Красное. В жерновах не было фруктов. Ни ягод. Не было ничего. Но эта машинка мелет. Она выжимает. Попробовал – кровь. В полдень на следующий день в монастырь ворвались разбойники. Монахи, послушники – в петлю, а странники – пошли вон! Не чудо ли, что ушел? А то, что пустая машинка мелет и выжимает. Не сок, не мадеру, не жмых. Обыкновенную кровь. Это из ряда вон! Это необъяснимо. Дьявольская машинка с гравировкой «Гуэрра». Она смерть притягивает! Или не притягивает? Наоборот, запускает кровопролитие?

Стал думать, разбираться. Опыты. Я кручу выжималку, другой крутит, третий – ничего не происходит. Но! Если нажмет на рычаг уважаемый старец, городской дурачок, свежекупленная девственница – трех дней не пройдет и война. Резня! Восстания, волнения, бунты. Все что угодно, но кровь потечет. Кровь потечет из выжималки и в местности. В стране! Несколько стран – газеты писали – вступили в войну. Без толку, без выгоды. Я там был. Машинка дала сок.

В высокогорном болгарском Грывске пятьсот жителей было. Прохожий ребенок за яблоко три раза рычаг провернул. Ночью, этой же ночью соседи, друг друга знавшие несколько поколений, стали друг друга резать. Жестоко, злобно, отчаянно. Горели дома, взвивались стоны. Дети рубили головы матерям. Отцы насиловали дочерей. Брат убивал брата. Я это видел. Не первый раз такое видел, но тут уж что-то перекрутили. И утром осталось с десяток жителей этого города. Но и они друг за другом гонялись по дымящимся улицам среди развален домов. Машинка мелет, выжимает. Кровь проливается. Это твоя выжималка… ваше благородие.

- Я не знал, - граф сразу и безоговорочно поверил.

- Вашей семьи машинка. Дедушка не душегуб?

- И что ты хочешь? – пожал плечами граф. - Вернуть? Ни за что!

Садовник снял цилиндр и бросил его на землю, на место бывшего цветника.

- Поставим ее на место, - сказал он. – Пусть стоит в шкафу. Пока.

Последнее «пока» он произнес столь зловещим тоном, что граф содрогнулся.

- Не такие уж мы и старые, ваше благородие-сиятельство. Поживем покудова, а? Как раньше.

- Не получится, - грустно ответил граф. – Я банкрот.

- Это да, - поморщился садовник. – Векселя у меня. Кое-где даже переплатил. Так что…

- Ты теперь хозяин?

- Так и есть. Сад опять запущен. Будем восстанавливать, а? Вдвоем, как раньше. Одежда моя сохранилась? Сад восстановим, дом приберем. Щенка купим, назовем Азоркой. Но самое главное, - садовник перешел на шепот. – Когда жить уже станет в тягость, когда все надоест. Мы, - он оглянулся, никого не увидел. – Когда будет полная ясность, что смертный конец уже близок. Достанем машинку, достанем ребенка и…

Граф разгневался… Это вселяло бы надежду и веру в человечность, если бы он разгневался. Но он задумался. Граф, конечно, должен был выгнать… нет, выгнать не мог, но мог уйти, уехать. Да просто отвергнуть эту идею. Схватить машинку, расколотить ее. Но неостывшая злость на утраченные годы, на упущенную жизнь, она взяла свое. У меня не получилось, так и другим не жить!

- И устроим кровавый раздрай, - завершил фразу граф.

Хозяин и садовник. Поменялись ролями. Жили в этом доме. Ухаживали за цветами и кустарниками. Знал один, знал второй, что в их власти устроить в этом краю кровавую баню, чтобы смерть металась мотыльком, и никто бы, ни один мирный житель не смог бы остаться в стороне.

Они не смогли или не успели. Итальянская выжималка вместе с домом переходила от хозяина к хозяину. И нельзя ее уничтожить. Ведь злые силы вместо одной пришлют в этот мир другую.

***

Такую историю рассказал мне Эдгар Викторович. Я преувеличенно бодро сказал:

- Аллюзия на группу «Король и шут». Доводилось слышать, Эдгар Викторович?

- Дело в том, что это правда…

- Как же! – разоблачительно воскликнул я. – Кто бы мог знать, ведь граф жил один? Садовник бы не стал!

- А мальчишка-полотёр? Стал мужчиной-полотером, и он все слышал.

Тут мне стало не по себе. Не то, чтобы страшно. Просто в пользу правдивости истории говорит нелепость артефакта – соковыжималка. Мелет, выжимает. Амулет бы там или книга – сразу вздор, но эта машинка – такой ляп, которому не место в обдуманной легенде.

- Последний раз ей пользовалась моя тетка, - медленно произнес Эдгар Викторович. – Она была сестрой милосердия, и ей многие оказались признательны, письма шли десятками… Тетя Клара. Она в этот день пекла тортик, использовала сок. Сок из первой клубники.

Я сглотнул и спросил:

- И что?

- Она любила по субботам приготовить нечто необычное.… Это была суббота. Двадцать первое июня. Год подсказать?

- Сорок первый, - тихо сказал я.

Эдгар ушел к себе, я тоже отправился спать. Из головы не выходил Родион, крутящий ручку выжималки. Странно это все. А может они в сговоре? Проверка для будущего родственника? Ну конечно!

Я успокоился, даже посмеялся: «Вот шутники!». Чуть не поверил! Дед послал внука играть с какой-то фигней из шкафа, потом мне поддатому ужастик в ухо вкрутил. Испытывают будущие родственники.

Идею пробраться в комнату Инги я обдумал и отложил реализацию. Успеем еще. Разделся, растянулся на чистых простынях. Выпита сонная доза, ни больше, ни меньше – спать буду быстро и крепко.

И, уже засыпая под дребезжание стекол окна, терзаемых ветром с Черного моря, я вспомнил, что, открыв дедово Евангелие наугад, я увидел строку: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Глубокой же ночью явственно слышал хохот, вой замогильный, уханье и пересвист. И кажется, кажется отчетливо видел, как мимо усадьбы торжественной поступью шагают уверенный Граф, старый Садовник в вязаной кофте и крупный лохматый пес с висячим надорванным ухом.

Утром, когда я спустился в гостиную, Инга была невероятно бледна, Эдгар Викторович сидел перед рюмкой. Домочадцы пребывали в шоке, пахло хлоркой и горем. Полковник к этому времени уже уехал. Через двадцать минут по тревоге был отозван и я.

Что еще мне вам сказать? Хорошее место Змеиным не назовут. Остров регулярно переходит из рук в руки. Есть чувство, что я не доживу и до ночи. Господи! Как обидно!!! Мама… Инга… наши будущие дети. Твои внуки, мама! Ваши правнуки, Эдгар Викторович.

Я записываю эту историю, как сам ее запомнил. Может кто-то прочитает. А может, и нет, не знаю. Я плачу, как свинья и матерюсь. Но пытаюсь донести, достучатся. Ручку выжималки должен крутить праведник, безгрешная душа, тогда, о да! Потечет кровушка. Символично! Все самое злое начинается с наивного, доброго, ценного. Люди! Верьте в сверхъестественное! Просите Небо, просите Высшие силы. Попросите у духов. Хоть у бесов, если вы верите в них! У Вселенского Разума! Пусть заберут от нас эту штуку, которая мелет и выжимает. Мы и сами отлично справляемся, без потусторонних аппаратов.

К слову об аппаратах. Вон, опять «вертушка» небо режет. Наш – не наш? Скоро узнаю. Как бы ни было, но глупо все. Бессмысленно, никчемно. На всякий случай прощайте! Мама… Инга…