Асинхронные люди
Девчонка стояла перед ними ладная, в чёрных штанах и коричневой куртке. А шлем у неё был розовый (как и молнии на штанах). И губы не накрашенными. "Никогда не знакомьтесь на горе, парни. Любой крокодил может спрятаться в красивый комбинезончик, горнолыжную маску и шлем" - так вот мило звучит завет молодым горнолыжникам от более опытных. Но девчонка сняла шлем и маску и осталась красивой (кто его, конечно, знает, что там скрывалось под мешковатым костюмом).
Никита, который зацепил её где-то на горе, светился.
– Это Одинец.
– Алексей, – сказал Одинец, с интересом разглядывая девчонку. И добавил: – Одинцов.
– Кузьма, – Никита ткнул пальцем в Кузьму. Кузьма вяло кивнул и понял, что костюмы с девочкой у них почти одинаковые. Только у него штаны бежевые, а куртка чёрная. А ещё он подумал, что надо бы тоже уточнить, что вообще-то он Фёдор. Кузьмин. Только грузить девочку ему было лень.
– Парни, это Олеся.
Олеся смотрела на них чуть насмешливо. С лёгким (лёёёгоньким таким) интересом.
Они развалились в шезлонгах у станции "Мир". Светило нежное солнце сквозь дымчатые облака. Внизу тянулось чёрно-белое в эту пору Баксанское ущелье, горизонт топорщился, утыканный вершинами Главного Кавказского хребта. Одинец жрал (по-другому этот процесс назвать было нельзя) гамбургер. Кузьма подумал, что вот так он объёмы и нарастил. И не скажешь, что жирноватый, нет. Плотный, сильный мужик с широченными плечами. Пусть и небольшого роста. Никита против него выглядел субтильным и рыхловатым, хотя и ходил в спортзал – такая порода, объяснял он – но девушки от него падали и млели. Он был обаятельным. А вот катался он так себе, но как он заарканил эту Олесю, Кузьму волновало слабо. Он вообще не очень был рад прозябать на Эльбрусе. Ах, да, он общения с друзьями желал – ну вот оно, общение. Решили, как раньше, собраться вчетвером. Только вот Пашку быт заел и жена (с тремя-то детьми), Одинца Лиза отпустила со скрипом, вот он теперь и разрывается: вроде и осторожничает, а вроде как в последний раз – и не знает, что ему за это будет. Зато Никита как рыба в воде, и смотреть на это было тоскливо.
Друзья подали знак. Ладно, пусть. Вроде как договорились.
Он незаметно кинул маленькую железячку на шезлонг.
– Олеся, присядьте с нами, составьте компанию, – сказал Одинец.
– И кофе? – Она надела очки. Вместо горнолыжной маски.
А зря, подумал Кузьма. Очень интересные глаза. Что-то такое восточное. Татарское? Как у Даши…
– У меня дедушка калмык. – Она уставилась на Кузьму. Ого, подумал он, то ли вслух спросил, то ли она слышит мысли.
– А я вот из литовских князей, – хихикнул Одинец.
А, это они друг с дружкой шутят. Ладно, посмотрим, на одной ли они на волне: он кивнул друзьям, мол, готов. Олеся плюхнулась в шезлонг, он нажал в кармане кнопочку. Запись пошла.
Никита сбегал за кофе; круассан, конечно, притащил. Кузьма на неё иногда косился – нет, не девочка она, конечно, никакая. Их чуток помладше и всё. А может, и нет, кто их сейчас разберёт. Но ведёт себя вполне по-взрослому: развлекаете? Пожалуйста. А повода для большего не даёт. Но Никита, тёртый калач, и не таких брал. Измором. Напором. Или чего у него ещё там есть в арсенале.
Круасанчик отодвинула, гран мерси, говорит, сегодня норму по хлебобулочным изделиям выбрала. Никита, конечно, расцвёл – какие наши годы, Олеся! Ты стройна как тростник, а лыжи забирают любую лишнюю калорию.
– Но не килокалорию, – улыбнулась она.
Тут дунул ветерок. Настойчиво так, Кузьма отвлёкся от спектакля, посмотрел на небо – облачность уплотнялась.
– Может, подвалит снежку… – пробормотал.
– Это ему тут, Олеся, скучно на отутюженных вельветах пологого Эльбруса. Он у нас мастер больших и малых фрирайдных маршрутов, – проворковал Никита
– Знаменитый – в узких, конечно, кругах – гуру Приэльбрусья и Чегета… – добавил Одинец.
– Мастер…
– …ломастер лыж и классического катания…
Кузьма на их перебрёх внимания не обращал, он глядел на небо. Солнце это ему надоело, хотелось свежего снега. Или лезть уж на бугры, но это ведь на Чегете, а они залипли на Эльбрусе. В коллективе пришёл, в коллективе и должен… Но вот намёк появился на снегопад, и согласно прогнозам…
– Кузьма, покажешь класс?
– Дорого встанет, Никит.
Олесю вся эта болтовня забавляла, она не скучала, а попивала кофеёк и смотрела то на одного, то на другого.
– А мне?
Кузьма повернул голову, смерил её взглядом, с ног до головы.
– Знаете, Олеся… – начал он.
– Ой, Олесь, отстань от него, а то сейчас нагрубит… Ну его.
– А двинули завтра на Чегет, там уж он не устоит! С "Доллара" нас спустит да ещё пылинки сдует.
– Хорошая идея, слушай! Он же совестливый.
– Катание вне трасс на совести катающихся, – буркнул Кузьма, натянул обратно очки (это когда глядел на Олесю, на нос их спустил) и откинулся в шезлонге.
Эльбрус сзади нависал двухголово. Изящный и массивный одновременно.
– Конечно. Поэтому ты и сделаешь всё, как надо.
А почему бы, собственно, и нет. Всё веселее. Лавины устаканились, утряслись; "Доллар" сейчас, пожалуй, безопасен. А они ухандокаются – будут знать. Олесю вот только жалко.
– Девушку жалко.
Олеся вздёрнула свои тёмные брови:
– Я с Кириллом через "Камень" с "Северов" спускалась, и никто меня не жалел.
Кузьма уважительно двинул губой:
– Годится.
– Вот и договорились, – обрадовался Никита, не думая про "Доллар" совершенно. А куда ему. Он там, на Чегете, и на трассе-то обделается. Ведь там не трасса, а бугры в два метра с уклоном и загогулинами по вершинкам.
– Отдохнули, называется… – деланно расстроился Одинец. – Но что уж, надо и над телом поработать, Чегет так Чегет. – Он-то как раз кататься умел, он в Альпах с вертушек сигает прямо в их альпийские девственные снега. Но им же там гиды пухлячок подбирают, чтоб клиент был доволен. Не дай бог корка, заструги или какая снежная неровность. И уж конечно от бугров, в которые превращают трассы Чегета лыжники после каждого снегопада, Одинец отвык. Хотя и начинал тоже тут вместе с Кузьмой. Лет двадцать назад.
Вечером Одинец таращился в телевизор. Зевая, боролся со сном. Ввалился Кузьма, морозный, мокрый. Весёлый.
– А там валит!
– Ты и рад. – Одинец повернулся на диване к другу, уютно сложив ладошки под бритую круглую голову.
– Вот, биперов вам всем набрал, забежал к ребятам в Терсколе.
– О, даже про лавины думаешь, – удивился Одинец. Он с биперами этими, лавинными датчиками дело имел – цепляешь на себя в режиме передачи и, если засыпало кого в группе, переводишь в режим приёма и ползёшь искать.
– Ник не приходил?
– Не. Гуляет. Слышь, там вроде у Олеси этой подруга. Может, она тоже ничего…
Кузьма разделся, поставил чайник. Номер-студия, в спальне обитал Одинец, а Кузьма на диване в гостиной-кухне. Никита жил в соседнем номере. Маленьком, зато отдельным.
– А тебе-то что?
– Мне как раз ничего, мне в Бельдяшки нельзя, – замотал большой головой Одинец. – Я о тебе пекусь. Ладно, скажи, чего там с синхронизацией? Покажешь?
Кузьма отрезал себе лимон в чашку, стоял спиной. Дёрнул плечом, мотнул коротко стриженной головой.
– Да норм, более-менее. Никите сгодится.
– А, но отлично. А то он же чумной, когда с девками не получается.
Кузьма налил чай; за дверью затопали, и ввалился Никита. Тоже радостный (хотя Кузьма своё веселье уже растерял).
– Пацаны, ну девка…
– Так-так. – Одинец прищурил глаза, устроился поудобнее.
– И подруга – высший номер. Кузьма, надо её тоже просканировать насчёт синхронизации. Не-не, мне вторая не нужна… хотя… Шучу-шучу, всё! О тебе забочусь.
– Какие заботливые у меня друзья. – Кузьма уселся, взял чурчхелу и стал снимать зубами с неё орехи, как с шампура шашлык.
– Ты ж без Дашки злой как собака. Нам тебя жаль, – подал голос с дивана Одинец. – Ник, наш гид биперов приволок. Всё по-взрослому. Проверять будет твою Олесю по полной программе.
– Круто… – не очень уверенно протянул Никита. – А чего, ты ж говорил, лавины присохли вроде.
– Говорил. А теперь снежок подсыпает.
Никита, задумчиво глядел на груду лавинных датчиков.
– Ладно, пойду я спать, как-то мне здесь не рады. Да и денёк завтра… Надо выспаться.
– А "Дип Пёрпл", дискотека, девочки, – зевая, сказал Одинец.
– Ну это… может, завтра?
– Давай.
Кузьма хмыкнул. Каждый день один и тот же заход. И результат один – крепкий храп в одиннадцать.
***
За ночь в посёлке навалило полметра; и возле подъёмника на Чегет толпился истосковавшийся по снегу (сюда приезжали ценители) народ.
– Молоко там, – вглядываясь в мутные верха, сказал Кузьма.
Олеся вглядывалась туда же. Только, в отличие от Кузьмы, она улыбалась.
– Поедем на ощупь. А с таким гидом и сам чёрт не страшен. – Она плавно поводила в воздухе перчаткой.
Лыжи Кузьма её оценил ещё накануне. Годные были лыжки. Но как она с ними управляется? А тут ещё и Никита. Малахольный с утра, ныл, что может не надо, сходим на источники… отоспимся… там холодно, снег колючий. Снег действительно покалывал лицо.
Одинец восторга тоже не выказывал, но от запланированного он отступать не привык. Надо, значит, надо. Ворковал по телефону с Лизой, щёлкал ей доказательства несусветного пипеца, пугал и стращал, а потом тут же успокаивал – перебарщивал со страшилками.
Тут зашевелился народ – пустили подъёмник.
– Подъёмник суровый, открытые кресла полувековой давности, под зад дают с размаху. Потом ехать на ветру двадцать минут над пропастью. Когда солнце, можно загорать и виды, а когда вот так, то на любителя, – Никита рекламировал достоинства Чегета без энтузиазма.
– Да-да, что-то я слышала, – сказала она.
– А, ну да, – смутился он.
И что-то он там замешкался в очереди, а народ напирал, подгоняя: "Езжай давай!"
Олеся крикнула:
– Кузьма, садись!
Кузьма крякнул, чего бы не взять ей Одинца, вон он, красивый какой тоже на подхвате. Абреки – местные канатчики, смотрители за порядком и вообще – поддакнули:
– Да, зачэм па аднаму? Садысь, какая дэвочка, гляди.
– Хорошая, – согласился Кузьма.
И поехал.
Успокаивая себя, подумал, что и с Одинцом всё равно в тишине не ехать. Ну, нет, так нет. Поговорим.
– А что же ваша подруга?
– Хорошо бы всё-таки на ты. Если можно. Кузьма. – Она повернула к нему свой шлем с надетой маской – смотри-ка, поставила фильтры по погоде, не зеркала вчерашние, можно глаза даже разглядеть. И как они смеются.
– Вообще-то, Фёдор я. Кузьмой эти обалдуи зовут.
– Фёдор. Угу, – она озадачилась. – А Наташа, это вот подруга моя, сказала, фу, какой снег, я поваляться хочу, так тут хорошо валяется… воздух и все дела. Так себе из неё катальщик. Хотя сама, можно сказать, инициировала – свози меня на Эльбрус, да свози… Вот, свозила.
– А ты, значит, бывалая, если с Кириллом каталась?
– Было дело. Меня папенька с детства – он у меня военный – на турбазу сюда возил и привил, так сказать, любовь. Уж Альпы всякие потом начались, а сюда тянуло всё равно, наезжала иногда – и тебя я, кстати, видела. И не раз. И правда, мастер.
– Ломастер…
– Да-да, именно. Так вот, подумала я, чего ж всё по буграм да по буграм, а на "Северах" никогда и не была. Ну и навязалась разок. Взял он меня в группу. Но кишка тонка у меня оказалась. Тогда съехала кое-как, но и больше всё. Потом тут теракт случился, и подзабила я на Приэль. Можно сказать, благодаря Наташке, ностальгическая поездочка образовалась спустя годы.
Помолчали. Скрипели блоки на опорах, ветер вопреки ожиданиям Кузьмы не дул, всё тонуло в молочном тумане, из которого выпадали снежинки.
– Чего-то, сдаётся мне, посидим в Пирожковой, а потом югами соскребёмся как-нибудь.
– Ой ли? Могучий Кузьма… простите, Фёдор дал заднюю?
– А чего. Я не завтракал.
– Ну, а "Доллар", а…
– Кстати, бипер я тебя по-любому попрошу надеть. Иначе не поедем вообще. Даже по "Югам".
Она так и смотрела с лёгким прищуром.
– Что?
– Ничего, – хмыкнула она и отвернулась.
Внизу она отчего-то заартачилась, отказалась надевать лавинный датчик: "Ну привет, прямо уж тоже разводите тут… игрульки свои". Никита сказал, может, ну его, Кузьма. Тот махнул рукой, наверху тогда. Но обязательно. И они полезли в очередь.
Наверху подождали друзей. Те приехали кислые.
– О, гляди, други твои тоже настроены скептически. – Кивнула Олеся на них. – Ну, что, кавалеры, вы тоже хлипковаты в настрое?
– В смысле? – спросил Одинец.
– Да вот, наш предводитель что-то сомневается.
Кузьма подтвердил:
– Да нельзя соваться на "Доллар", за ночь фиг знает, чего там навалило, в такой видимости и не проверишь. Сейчас посидим, погреемся, а потом уж по "Югам" – ладно, по средним – до ручья скатимся. Может, даже урвём пухляка чуток.
– В кафе пойти, друзья мои, – обрадовался Никита и приобнял Олесю, – и подруги, это очень правильный ход.
Она фыркнула.
В кафе Кузьма умял не только пирожки, но и яичницу – насчёт завтрака он её обманул, но ел всё равно с аппетитом.
– Куда в тебя столько лезет-то… – пробурчал Одинец. Он такого себе позволить не мог. И в более молодые годы, а сейчас и подавно.
Олеся цедила чай с малиной и смотрела в окно, в котором висела всё та же мутная белизна.
– Бипер будьте любезны, – вспомнил Кузьма.
И сказал так, что она больше не кочевряжилась, взяла датчик.
– Под флиску, – уточнил.
– Да?.. – растерялась она.
– Да.
Никита незаметно показал большой палец и улыбнулся, скривился одобрительно и Одинец. Олеся их ужимок не заметила, она стягивала, красиво изогнувшись, флиску. И оба уставились – под флиской была обтягивающая "термуха". Кузьма качнул головой, но и сам мазнул взглядом, не удержался.
Посидев и ничего не высидев – снаружи всё так же шёл снег стеной, только поднялся ещё и ветер – они вышли на воздух. Редкие лыжники соскальзывали куда-то в молоко и шваркали удаляющимся эхом внизу.
С уступа, где крутилась промежуточная станция канатной дороги, где пересаживались на верхнюю, однокресельную очередь (сегодня стоявшую наглухо), где прилепился знаменитый "Ай" ("Завтрак с видом на Эльбрус") и туалет страшного вида на отшибе, можно было стартовать по центру под опорами подъёмника, на близкие и средние "Юга", где полого стелились широченные поля, и на "Доллар", бывшую трассу скоростного спуска, закрытую впоследствии для общего катания ввиду частого схода лавин. Название этой загогулине среди берёзок дали за характерные изгибы. И чего только на этих изгибах не "росло": узости, поваленные деревья, сильный уклон, камни, бугры… Но наверху лежала и притягивала фрирайдеров легко доступная линза широченного поля с мягким, пушистом снегом. Которое, конечно, часто "висело на соплях".
– Сколько там народу погребено, – закончил Кузьма рассказывать про "Доллар", размахивая палкой влево, вправо и вниз. Хотя видно ничего не было по-прежнему.
– На "Югах", конечно, попроще, а ниже и деревья начинаются, от них какая-никакая тень, рельеф можно считать. Но безопаснее всего под опорами – тут не потеряешься.
– Под опорами как-то почётче… – уныло проговорил Никита.
– Мне всё равно, – сплюнул Одинец.
– Какие вы, мальчики, скучные, – сказала Олеся и юркнула вниз с маленького трамплина (ловка, машинально отметил Кузьма) и влево, в сторону "Доллара". – Эге-ге-гей! – крикнула она откуда-то уже из невидимости.
– Вот же дал бог на голову… – вздохнул Кузьма. – Стой! – крикнул в рацию и сказал друзьям: – Съеду, попробую её оттуда вытащить. Ждите тут.
Он прыгнул за ней и тоже сгинул.
– Раскомандовался, – сказал Одинец. – А эта – шизанутая.
– Ага, – расплылся в улыбке Никита. – Ничего, приструним.
– Хоть бы он её побыстрее привёл. Грустно так стоять-то.
– А пойдём-ка мы назад, в тепло.
– А пойдём.
И они оба довольные, что не надо сейчас в снег и в метель куда-то ехать, вернулись в кафе, сняв предварительно лыжи.
– А не испить ли нам глинтвейнчика…
– Так это… на горе разве можно? Кузьма говорит…
– Вот не пошёл бы он лесом, этот Кузьма? – сказал Одинец. – Два глинтвейна нам.
***
Нашёл её по следам. Хотел обругать. Но она стояла такая… заснеженная, улыбчивая. Гневные слова его куда-то исчезли. И ещё синхронизатор, вернее, результаты его считки, лезли в башку. Но ведь не всегда же там всё правда. Да ведь?
– Кузьма, ну чего ты такой суровый? Улыбнись.
– Не в цирке, – буркнул он. – Полезли назад.
Снега навалило будь здоров, и слой теперь лежал какой-то непонятный. Вроде рыхлый, пушистый, по такому надо гнать "на ходах", а то зароешься, не откопают. Только вот под ним-то старьё это задубело под ветрами и солнцем – скользкий бетон. Свежий приклеился к нему или нет? Зачем такой риск? Нет-нет, правильно. И на дальние "Юга" нельзя, и на средние не очень – там тоже всё это шаткое, тронешь, поедет.
Сейчас наверх, а там тихонько, под опорами…
– Назад? – удивилась, думает, шутки он тут ей шутит. – Кузьма… да, Кузьма! Не полезу я никакой назад. Я не хуже твоего про лавины знаю. И очковать это как-то не по-мужски. Вот! – ахнула ему резко в лицо и лыжи свои повернула. Вжик! И нету её в тумане, даже шорканья не слышно. Ветерок потому как завыл, тоненько так, настойчиво.
– Ну твою же мать! – задрал лицо Кузьма вверх, будто спрашивая у небес, на кой ему это счастье сдалось. Тут в рацию заскрипели веселые голоса: "Мальчики и девочки, приём!". Кузьма ответил в тангенту. – Одинец, спускайтесь без нас. Под опорами.
И погнал за ней, по следам. А потом и розовый её шлем завиднелся нерезко. Склон приходилось и впрямь нащупывать: хуже нет, когда небо сливается с поверхностью, кругом одна равномерная муть, мозг "плывёт" и привет, ты уже ногами в облака торчишь, мордой в сугробе. Главное, все чувства в лыжи, а глаза отключить.
Он думал обогнать, крикнуть, но она ехала шустро, не хуже него чуя носками снег. Где она там чего испугалась… Наврала с три короба. Неуёмная.
– Да стой же ты, дура!
Крикнул, но она не услышала – он потом об этом то жалел, то радовался – и гнала дальше.
Остановилась, когда под ногами, справа, сверху – везде, хрустнуло. Диафрагмой там или коленками почувствовал и Кузьма. Приехали.
– Чего теперь стоять, жми вправо, там где-то перегиб должен быть, – крикнул он и двинулся первым. И она как-то сразу присмирела, знала, что тут за хрусты.
Перегиб оказался ближе, чем предполагал Кузьма – вот шпала торчит, за ней – ага, тут вот. На перегибе безопасно.
Олеся ехала сзади затылок в затылок. Кузьма услышал сбитое дыхание, обернулся. В её глазах и через маску читался страх.
– Лавина?
Тут-то она и сошла.
Вот где они стояли минуту назад, оттуда ухнуло гулко, дрогнула поверхность, и разнеслось так подленько-тихо – бухххх. В лицо из молочного мрака пыхнуло морозной пылью – снежное цунами покатило дальше, на "Доллар".
– Ну вот, мы могли быть где-то уже внизу вместе с ней. Быстренько так. Экспрессом.
В рации сразу заскрежетало, без прежнего веселья:
– Кузьма, Кузьма, приём! Приём! Это чего там…
– Да ничего тут. В порядке всё, – ответил Кузьма и прокашлялся, тут хочешь не хочешь, а голос дрогнет. – Вы там едете или как? Под опорами, поняли!
– Да поняли, мы поняли. А вы как, приём? У вас чего? Чего там так…
– Плохо слышно. Внизу свяжемся. Конец связи.
Рация ещё чего-то поскрипела да перестала.
Посмотрел на Олесю: бледная стоит, но не истерит вроде.
– Ехать сможешь?
Она кивнула.
– Смогу, чего не смочь. Сейчас отдышусь.
– Это ты молодец, это ты крутая…
– Перестань. Потом будешь ругать.
– Лады. Но вот попотеть сейчас придётся. Она… – он помахал палкой, – там сорвала всё. Но это не значит, что больше не может быть. Наверх нельзя. На трассу не выползем, скальный сброс там. Один путь у нас – чуть вбок, в берёзки. Там жопа, конечно, но относительно безопасно.
Она кивала, смотрела на него внимательно. Умница-девочка, подумал Кузьма. Так-то дура, но умница. Пусть.
Он спускал её аккуратно, она слушалась, а он думал, что синхронизатор не ошибся. Кузьма почти ровно так сиганул наперекор гидам лет десять назад. Это он потом повзрослел.
Когда его откопали где-то тут, недалеко.
Не ошибается синхронизатор, собака, никогда.
***
Первый раз он на Пашке проверил. Тот сам вызвался. Они только-только из институтов выпустились.
Пашка из них самый не ловелас. Кузьма-то тоже волком смотрел на женский пол, просто девчонки в ответ почему-то краснели и улыбались, а вот Одинец с Никитой перепархивали от одних прелестниц к другим, не задерживаясь. А Павлик он такой: недотёпа в очках, немного грузный, ужасно умный и бесконечно добрый. Такому бы руль и ветрила.
И появилась Катя, ухватистая, весёлая и нацеленная.
Тут-то Пашка и сказал Кузьме: "Давай!".
Кузьма вздохнул тяжело и дал.
Это дед его ещё изобрёл, и в НИИ потом допиливали эту придумку в семидесятые – как лучше производственные процессы между собой слаживать. Не всё получилось, но изделие получилось толковое.
А Кузьма с дедом с детства жил, у деда, а как у крупного инженера квартира большая с высокими потолками в сталинке на Спартаковской. Родители у Кузьмы жили друг с другом нескладно, мальчик страдал от ссор и постоянных размолвок; и однажды дед гаркнул на них: Пацан-то не виноват в вашей нескладухе, дурости и эгоизме. Забираю. И забрал. А те словно и рады были. Сходились, расходились, путешествовали…
Кузьма вырос, инженерный ген впитав достойно. Он хорошо изобретал и многое понимал уже в школе. А в институте уж развернулся на всю катушку технарской души.
– Дед, а вот если ваш этот синхронизатор, да к людям, а?
– В смысле?
– Ну, в прямом. Человеческая жизнь тоже ведь в своём роде процесс.
Дед был стар, но крепок, бородат и имел скрипучий бас. И курил трубку.
– Допустим. – Пыхнул дымком.
– И вот. Два процесса, мужчина, женщина. Если они не схожи изначально, а любовь там пронзила, с ума сходят, не понимают, чего вокруг творится и куда их несёт, мозги отшибло, а женятся и… Бесперспективно ведь? А тут им приборчик – чик-чик, полный разлад у вас, биоритмы и биопроцессы рассинхронизированы, не стоит и пытаться.
– Федька, а ты не романтик ни черта! – заскрипел дед. – В твоём-то нежном возрасте. Иди ты лешему со своими фантазиями. А если из-за родителей своих переживаешь, то наплюй, а то жизни тебе не будет. Травмы-фигавмы детские – не верь. Ты личность, хоть и занудная, но волевая. Жить, шишек не набивая, по граблям не ходя – это чего за жизнь-то? Не жизнь, а расписание.
Дед хвалил внука редко, если не сказать всего несколько раз за всю жизнь. Но Кузьма похвалу пропустил мимо ушей, он подумал, что от деда помощи ждать не приходится. И в кабинет к нему залез, когда тот ушёл играть в шахматы на бульвар. И в основных штучках дедовских, в папках пожелтевших, талантливый технарь внучок быстренько разобрался. Всё гениальное потому что.
И собрал на коленке. Вышло громоздко: осциллограф, "крокодилы", щупы, блок питания. Нет, не Пашка, конечно, первым был. Над дедом и собой для начала поэкспериментировал. Дед разбушевался, естественно, для порядка, но потом отдал себя "в руки науки". И получили результат – синхронные так идеально, что Кузьма подумал – не, не получилось, ошибочка вышла, наверное. Надо бы доработать. Друзьям, конечно (они тогда делились каждым душевным шорохом между собой), всё рассказал. А тут Пашка.
Собрались у Кузьмы, дед со всем поручкался, каждому сказал словцо и удалился в свою комнату.
– Допустим, тебя считаем. Садись… Запишем твою кривулину, – сказал Кузьма. – А зазнобу твою как мы усадим?
– Это не твоя забота. – Паша краснел и поправлял без конца очки.
– Ништяк, Паштет, давай. А мы уж потом по девкам пройдёмся, – загыгкал Никита.
– А ты, Кузьма, давай прибор свой совершенствуй – чтобы портативный был вариант, незаметный, – сказал Одинец с улыбочкой.
Катерина-то деловая была, надо так надо – Пашка ей всё начистоту вывалил.
– Давайте свой эксперимент. Я в науку верю. – И руку дала ущипнуть, и пятку – Кузьма твердил, что лучше всего, если левая рука, правая нога – сигнал через сердце чтобы прошёл.
Потом он в своём закутке на кафедре – аспирантом он уже стал, выдали уголок в комнате – сравнивал напечатанные графики.
– Фига себе, – проговорил. Позвонил Пашке – женись. Полное, говорит, у вас совпадение.
И Пашка женился. А Катя, таким образом, вышла замуж.
А Одинцу спустя пять лет говорил – ну, есть, конечно, что-то у вас Лизой, но… Только Одинец не слушал, кивал, потирая руки: "Годится, годится". Влюблённый, что возьмёшь. Может, впервые в жизни. Он уже прилично зарабатывал, дело своё раскручивал, и получалось у него неплохо; завалил её подарками да с прибабахами романтическими. Лиза и не сопротивлялась. Свадьба была ого-ого. Пела и плясала, а Кузьма сидел мрачный.
– Ты чего? – спрашивал счастливый молодожён. – Я к нему с тостом-благодарностью, а он скучный…
– Будь. – Чокался Кузьма и забивался в угол.
Не нравилось ему. Не очень синхронные молодые получились.
Но жизнь катила дальше
Дела у Кузьмы и самого шли неплохо – инженер был от бога; быстро нашёл место, где оценили.
Синхронизатор усовершенствовал, сделал маленьким, как просил Одинец – укольчик крохотный, подопытный не почувствует. График на флэшку. Сравнивал глазами, хотя и статистический аппарат на компьютер приладил.
Как закончил, стал продвигать. Но только для бизнес-процессов и деловых партнёров, а вот по линии брака и любви не распространял. Только для друзей. Никита кривился, но пользовался – у него совпадения были редки и однобоки ("То, что надо!", – кричал он в таких случаях). А когда не было вообще ничего, он лез напролом: "Чушня это всё!", и получал обидные пробоины.
Так и сложилось. Пашка теперь вечно взмыленный многодетный отец, но с неизменным счастьем в глазах. "Засосало", – ворчал Никита и морщился, когда на него лезли Пашкины детёныши (две девочки и мальчик). Но при этом неплохо с ними управлялся, они его даже любили. Ванька правда больше предпочитал Кузьму. Кузьме же доверяла и Катерина, остальных называя обалдуями. Лиза же на Кузьму смотрела прищурясь, не зная, подсуропил он ей или счастьем одарил – Одинец, конечно, с годами рассказал жене про проверку.
Потом появилась Даша. Улыбчивая, вроде как лёгкая, а не подступишься. Кузьма синхронизатор закинул подальше. И зря, как сказал потом Одинец. Чуть ли не злорадно. Или не злорадно, потому как вроде был доволен. В общем, он и сам не знал. Ведь клял Кузьму иногда и кричал Никите: "Не женись!". Тот довольно ржал – ладно, ладно, так и быть.
Любовь у них с Дашей была высшей пробы, оба на стенку лезли, только про это не знал никто (дед подозревал, но хмыкал в бороду и молчал). В глазах боль сквозила, но попробуй, прочитай эти глаза. Сшибались лбами, жизненный вектор свой гнуть в сторону – ни в жизнь! Не эгоисты, в общем, по жизни, тут с мазохистским остервенением отстаивали что-то непонятное и самим.
***
А ведь она на Дашку похожа – понял на спуске вдруг Кузьма, вороша все эти воспоминания. Он потом всё же Дашу "уколол". И там ужас, что было – полная синхронность, но разброс по фазе, который ни подвинуть, ни притянуть – потому как характер. Если надо, чтобы убили другу друга – подходяще. А так – увы.
Кузьма с Олесей спускались.
Отступал туман.
Кривые берёзки частоколом цепляли лыжи, но Олеся ловко перепрыгивала с уступа на уступ, а Кузьма контролировал. Разок, когда она чуть разошлась, догнал, прыгнул с камня, встал ниже неё.
– Ну как так-то!
– Прости, – сказала она спокойно. – Не права. – Помолчала. – А ты и правда… умеешь.
В рацию бухтели Одинец с Никитой, проклинали Кузьму, уже давно не беспокоясь об их судьбе – в молоке, в глубоком, но уже взрытом десятком-другим лыжников снегу, они ковырялись, ослабленные глинтвейном, в поту и мучениях.
Кузьма не обращал внимания: "Осторожнее, ребятишки, от опор не отъёзжайте".
– А ведь дали бы по "Югам" спокойно, а там внизу дорога в лесу, уж по ней бы… – горячился Одинец в кафе, когда они собрались все вместе.
Никита поддакивал, вспоминал особо геройские моменты – после драки хорошо махалось кулаками.
Кузьма не слушал, из памяти не шла картинка: Олеся стоит на выносе под "Долларом", заваленном уже заледенелыми комками лавины, и в глазах вновь тот страх, что видел он на горе.
– А в какие походы мы ходим, ты бы знала, – разливался Никита.
Кузьма перевёл не него мутный взгляд – потерял нить, а эта фраза кольнула – куда ты, Никита дорогой, ходишь, интересно. Раза два и было всего.
***
Они двигались еле-еле, шлёп-шлёп по медленной воде вёслами. От жары воздух плыл густыми волнами, а небо тонуло в мареве. Носились над головами тучными стадами слепни.
Приладожская речка Уксунйоки застаивалась тихой водой с замершими в ней брёвнами-топляками на плёсах, ускоряясь и гремя на порогах. Замирая перед конечными препятствиями возле озера, где обрывалась к устью пятью падунами-водопадами.
Кузьма иногда отрывался от нудной гребли (нудной для кого-то, но не для него, он отрешался от всего, ни жара, ни слепни, ни сонная атмосфера не колебали его внутреннего мыслеброжения) и удивлялся, как это всё так получилось. Такой вот неожиданный поход. И как это так, что зачинщиком всего стал тот, кто воротил нос от "дикого водного счастья" – тепличный Никита. И, самое главное, как это так, перед ним в этой замечательной надувной байдарке маячит стройная, загорелая спина Даши. И вот он может (когда не медитирует) разглядывать каждый мускул, который напрягается от работы веслом, а вот сел слепень – бац! Ладонь с длинными пальцами, с ещё не сошедшим маникюром… Он помотал головой – как? Сзади тянулся караван: на одном катамаране Одинец с Лизой и Никита с Олесей, а сзади шумная братва Пашки. Как они все догребают по этим мелям… ладно, на порогах покатаются… там вообще можно надолго зависнуть.
Наверное, с Олеси это всё началось. Никита залип, вот прямо растворился. После Приэльбруся только и слышали от него: "Олеся то, Олеся это… Ах, какая девочка… Парни, я влюбился". Одинец по-доброму кряхтел, похлопывал бедолагу по плечу, Пашка радостно потел и поправлял свои очки, а Кузьма хмурился – ладно, синхронизатор, но то, что она воровато подсунула ему в аэропорту бумажку с номером телефона – с этим что делать? И потом, на общих сходняках, на даче у Одинца, например, она ловила его взгляд и смотрела в упор. И никто, может быть, разве что кроме чуткой Лизы, не замечал. Олеся в их компанию хорошо вошла, вжилась: смеялась, виртуозно резала салаты и нанизывала шашлыки, возилась с мелкой Пашиной Варей. Лиза показывала большой палец довольному Никите, косясь при этом на Кузьму.
А ближе к лету Никита сказал, а давайте вот на эту вашу с Одинцом речку сходим. Они плечами пожали. Река-то хорошая, классная даже. Но хорошая-то она весной. Когда снег ещё лежит по бортам, вода гремит, а питерские (там рядом) заполоняют своим катамаранами все берега и толкутся в порогах. Но, вообще, можно. Но только… какой из тебя походник? – Да Олеся оказалась любительницей этого дела. Ты Лизку возьмёшь, Пашка пусть семью потащит… Кузьма, разработай так, чтобы получилось. И это. Я Дашу позвал.
Кузьма рот открыл.
И она согласилась. На лодке твоей пойдёте. Здорово я всё придумал?
Никита светился, а Кузьма не знал, чего и ответь. Так вот сразу слов у него не нашлось.
"Ага, и чтобы погода. И комаров чтобы ни одного", – дал тогда последние указания Никита и убежал на свидание. Сводник фигов, подумал Кузьма, а Одинец покачал головой.
– Если бы не слепни, то прямо рай, – сказала Даша, прихлопывая очерёдного кровососа.
Что-то не замечал он в ней раньше тяги к походам. Сдвиг тот самый, по фазе. Он в поход, она на море. А тут согласилась. Фаза ушла?
– Искупаемся?
Они на своей юркой лодочке, да "ещё с таким рулевым" (слова Даши… или Олеси… или Никиты?) вечно отрывались от неспешно ползущих тяжёлых катамаранов.
– И подождём остальных.
Выбрали омуток, причалили к песчаному обрыву.
Даша вылезла, потянулась смуглым длинным телом в неопреновых велосипедках и топе – купальник, сказала, ещё вдруг слетит в ваших этих порогах. Да и попой в сырости плохо сидеть. Хоть и тёплая вода. Кузьма был согласный, он любовался.
– Хватит пялиться, дурачина. – Она дзинькнула ему по губам пальцем, скинула всё до купальника и нырнула рыбкой. Он хотел крикнуть – а вдруг там бревно. А она уже вынырнула, отфыркиваясь. Нимфа. Ей эта река шла.
Тут послышался гогот и выплыл катамаран с парочками.
– О, дело. – Одинец прямо с баллона свалился в воду.
– Купаться! – заорала детвора с "плавучего детсада", появившегося следом.
Олеся тут как тут, и Кузьма полез скорее купаться. Под водой чертыхнулся в очередной раз – как они с Дашей похожи. Даже в одежде почти одинаковые – Олеся была в тоненьком коротком гидрокостюме. Сидела на корме с Одинцом, гребла лучше Никиты – и правда, кажется, опытная.
– Кузьма, когда уже пороги? – спросила она, когда все накупались, а детям выдали по шоколадке.
– А лучше скажи, когда днёвка, – влез Никита.
– Сейчас будет мост, там порог "Мостовой-два", хорошая такая "тройка". Если очень хочется там можно встать, но дорога рядом. Потом длинная шивера "Лососёвая", кажется. Там тоже нескучно. На байдарке.
– Начинается… – заныл Никита.
– Да ладно, хоть и жара, а вода высокая. Дожди, видать, перед нами были. А, Лёх?
Одинец показал большой палец. Он сначала скептически отнёсся ко всей это затее: "А дети Пашкины? Они ж будут ныть… И самое главное правило: женщина в походе – ни к чему хорошему. А тут целых четыре!", а втянулся. Сложилось всё, синхронизировалось. И дети кайфовали, и даже Катя с Пашей выглядели не такими замученными, как обычно.
– Вот. И там вскоре порог "Блюдце".
– Нежное, поэтическое название, – продолжал комментировать Никита. – Прямо красота за красотой.
– Ну, да, почаще пойдут, но всё равно плёсов-то навалом. Карелия же, не горы.
– Это на Алтае летишь себе и летишь, – сказала Олеся.
У Кузьмы дёрнулся глаз.
– Ну и вот, на "Блюдце" шикарная стоянка, там купание и сосны. Площадка ровная, красиво. Одинец баню сделает. Сделаешь, Лёх?
– Сделаем. Если меня покормят.
Дети что-то радостно закричали, и все полезли рассаживаться.
Через два дня доплюхали до первого порога-водопада "Розовый слон". Причалили, впечатлились. Даша облизывала потрескавшиеся губы. Одинец довольно хмыкал, Лиза скучала. Дети притихли. Катя сказала: "С ума, что ли, сошли? Не дам!". А Олеся деловито поскакала по камням и скалам поближе разглядеть подробности. У Кузьмы заныло в животе.
– Симпатично тут, – сказала Даша. – И купель какая.
– Права. Симпатично и купель. Но темновато и загажено прилично. Следующая посветлее и почище, а всё остальное не хуже. Вон, – он указал через разлив реки, где она вновь сужалась, был следующий водопад – "Мельница".
– На катах скучновато, а на байде – в самый раз, – услышал Кузьма Олесю.
Посмотрел. Улыбается. Задорно так. Весело ей. То на своей неведомой всем волне, то нормально общается. Как все. И с ним тоже. Словно и не было того клочка с телефоном. Как у неё с Никитой, поди, разбери, что они там, в палатке, делают после отбоя. Вроде обнимашки какие-то, взгляды, хихикания – как полагается. И Никита весёлый, хотя и грустил в Москве: не выходит каменный цветок, говорил. Будто бы и да, а будто бы и не стоит рассчитывать.
Влип Никитка.
– Детишкам-то можно на катамаране? – спросил Кузьма.
– Детишкам? Можно. Женщинам, старикам и детям, – пошутила, получается. Даша услышала, нахмурилась.
На одном из порогов, она чего-то испугалась, когда на камень по недосмотру Кузьмы сели, лодку качнуло – она вскрикнула, а эти сзади тащились с прибаутками, неуклюже переваливаясь через все обливняки, в сливы заходя лагом; и увидел Кузьма, что Олеся не столько веслом шурует, сколько за ними смотрит, как они на байдарке, ловко ли управляются. И вскрик нервный своей "близняшки" услышала, чуть губы скривив. Кузьма разозлился тогда, веслом шваркнул по камню, лодка поехала резко дальше. "Даш, ну чего ты, тут по колено же!", – сказал. А голос видно звякнул как-то нехорошо, Даша обернулась, изумлённая. И больше ничего такого себе не позволяла, даже когда на "Мостовом" её накрыло прилично. С головой. Она не пискнула, грести не перестала, и Кузьма одобрительно высказывался, мол, хорошо теперь выглядишь в этом мокром своём костюмчике, а она замахнулась на него веслом.
– Загар железнодорожника будет, – сказал ей он на стапеле по поводу плавательной одежды.
Она не поняла сначала, оглядела себя, потом улыбнулась и поцеловала его в висок.
– Ну и будешь стрелочником.
Он хмыкнул в том роде, что да, это ему привычно. Она тыкнула кулачком в бок. Он ойкнул. Такие вот высокие отношения. Кузьме нравилось. Казалось бы. А наверняка он бы и сам не сказал. На вокзале встретились: "Привет" – "Привет", будто вчера расстались. И он боялся, что вот-вот, опять всё разойдётся по швам. Не верил. А что было на душе у Даши, он не знал. Спрашивать такие вещи он не умел, а сама она не раскрывалась. Так и плыли, вроде как карауля друг друга, настороженно. Словно подвоха ожидая.
– Начальник, вещи-то разгружать? – крикнул Никита. Он взбудоражился, проявлял активность – нервничает, понял Кузьма.
Глянул на Олесю, будто спрашивая совета. Она пожала плечами и отвела глаза.
– Да покатаемся нормально. На пустых. Разгружай! – решил за них Одинец. – Тут носить-то одно удовольствие.
Про удовольствие он погорячился, всё-таки надо было карабкаться по скалам с вещами. Носили осторожно, перекрикиваясь – шумел водопад. Дети не отставали, носили наравне.
В одной из ходок Кузьма наткнулся на стоящую Дашу.
– Красиво.
Он поглазел вместе с ней, кивнул. Кто бы спорил: сосны по берегам, река масляно и тихо подходит к перегибу и ухает метра на три (в каскаде пять) вниз, наискосок загибаясь от кривого выступа.
– Поедешь со мной? – спросил он. Как-то пока не обсуждали, какими составами и кто рискнёт прыгать вниз. Только Лиза сразу сказала на уговоры Одинца, э, нет, это вы без меня развлекайтесь. Я вас пощёлкаю. И потрясла своей "зеркалкой".
– Олеся же сказала, что на катамаране надо… неопытным?
– Мало ли что Олеся сказала, – ответил Кузьма. – Я направлю, упадём куда надо. Главное, вот в этот, – он указал, – косой слив не попасть. А там нос окунётся, я крикну – загребёшь. – Он обнял Дашу. – А и не загребёшь, не страшно. Вывезу. Ничего особенного. А на кате детей махнём с Пашкой и Одинцом. Ну и кто там ещё захочет.
Захотели почти все.
Всё перетаскали, надели каски и спасжилеты. Первым шёл катамаран с Одинцом и Пашкой сзади, спереди махали Олеся с Никитой. Олеся усмехнулась, глядя, как Никита дёргает, закрепляя на себе спасжилет, и без конца поддувает его.
– Он же у тебя как барабан уже, сдуй немного, движения будет сковывать, – посоветовала она.
– На фиг будут мне ваши движения, когда я выпаду…
И не обманул, выпал.
Они расселись, упёрлись коленями в петли-держатели; дети выстроились на гребне – смотреть. Катерина суетилась возле, всё боялась, что свалятся и отгоняла от края. Лиза выставилась внизу – фотографировать. Кузьма разместился возле кромки – махать руками, направлять. А Даша скучала ниже всех со спасательным концом. Они чуток потренировались кидать, но вроде как для проформы. Тут выплыть-то… Да и вода почти стоячая сразу за водопадом в разливе. Кто ж знал, что Никита так психанёт.
Одинец скомандовал: "Поехали", они мощно замахали вёслами, ухнули вниз, и Никита зачем-то (может, не специально, может, глаза закрыл) сунул весло в тот самый кривой слив. Весло там где-то защемило, а Никита рук не разжал, и вытянуло его из петель; катамаран развернуло, и свалился тяжёлый корабль в водопад лагом. Его поджевало струёй, а обратной волной наподдало снизу, борт с одиноким кормовым Одинцом подняло над низенькими теперь Олесей и Пашей, и ухнуло всё вверх ногами в омут.
– Твою ж мать, – сказал Кузьма.
Ванька восторженно заверещал, а девчонки ахнули: "Папа!". Но папа уже вынырнул и помахал рукой. Вылез из-под катамарана и Одинец:
– Я тебе сейчас добавлю! – и трёхэтажно обматерил лупившего рядом по воде руками Никиту.
Даша не дремала, она метнула "морковку" (спасконец венчался оранжевым пенопластом цилиндрической формы) прямо к ним, Никита вцепился, она подтянула. Одинец достал веслом до шлема Никиты – стукнул воспитательно, и, чертыхаясь, полез на перевёрнутое судно, отгонять к берегу. Лиза хотя рот и открыла, в ступор не впала и щёлкала без остановки, выставляя кадр.
– Олеся где? – заорал Кузьма, перекрикивая шум воды.
В круговороте воды болтались оранжевые спасик и каска. Это и была Олеся.
Кузьма прыгнул.
Потом уж судмед сказала, что-то острое прямо под шлем, это ещё постараться надо было, так попасть.
А Кузьма знал, камень там был, забыл он про него, обычно перепрыгивали по большой воде-то, да и так экзотически никто никогда не переворачивался.
Никита, конечно, посерел и поседел сразу и навсегда. А как они выбирались, никто и не знал. Если бы не их женщины, они бы там передрались все. Одинец на Никиту лез, Кузьма обоих хотел убить, а Пашка с несчастным видом болтался под ногами. Лиза гаркнула: "А ну, быстро… хватит!", а Даша стала перед Кузьмой, погладила его по скуле, шепнула: "Не убивайся. Все мы… И никто… Такая судьба". Он соглашался и не соглашался. Она же не знала про синхронизатор. А он в этом пороге уже валялся пять лет назад. Но он тогда выплыл.
***
– Даш, где бассейн надувной?
– Ярик игрался, запрятал, наверное.
Ярик бегал по квартире и радостно вопил – собирались на дачу, и усидеть он не мог. Кузьма его гонял лёгкими подпопниками, чем ещё более раззадоривал.
В поисках вытащил ящик. Из кучи барахла вывалился сложенный кое-как бассейн и синхронизатор.
Кузьма осел на пол.
Будто не стало этих шести лет, свадьбы, рождения Ярика, отъезда в Штаты Никиты… Таблички на "Розовом Слоне".
Он встал, аккуратно положил бассейн в рюкзак, поцеловал подвернувшуюся Дашу, потрепал пробегавшего Ярика, выкинул синхронизатор в урну и сказал:
– Ну, чего, поехали?
Он наконец-то синхронизировался.
