Чертеж мечты моей

Стрела из арбалета лишь царапнула кольчугу. Воин соскочил с лошади и ринулся в гущу боя, на ходу доставая из ножен верный меч кипринской стали. С ходу рубанув по шестипалой руке ининца-пехотинца, Сурд принялся продвигаться к центру, где виднелся зеленый плащ барона Флейка повелителя Мутарии, его заклятого врага.

Хлипкие щиты неприятельских солдат, набранных, видимо, из солтонской деревенщины, не выдерживали мощных ударов рыцарского меча. Сурд пробирался всё ближе к барону, ручьи синей крови заливали иссохшую почву и третье солнце на закате выглядело голубоватым. Сурд бросился на врага, нещадно рубя по пути головы, руки и хвосты охраны.

Они сошлись в поединке. Сурд ждал этого четыреста долгих драконьих лет с момента казни отца - старича басаргинского. Удар, еще удар. Обманное движение, выпад, через мгновение всё было кончено. Воин проревел победный клич.... Нет. Он испустил ликующий вопль!

Торжествующий крик?

Муть какая-то! Ставлю точку.

***

- Муть какая-то, - говорю, захлопнув ноутбук. - Или пойдет для конкурса?

- Не знаю, - отвечает Эркен. - Ты главное старайся.

- И почему все любят эту фэнтази?

- Не знаю. Я и живой-то был, книжки не особо читал.

Выкурив сигаретку, я снова открываю ноутбук. Конкурс фантастических рассказов ждать не будет. Выиграю грамоту, на стенку повешу. Придет Шапошников пиво пить - хоккей болеть, а я ему - вона погляди чего у меня на стенке висит. Круто? Круто.

- Работай давай, - советует Эркен.

- Может подскажешь? - тяну я. Ни на что, впрочем, не надеясь.

- Сам, сам. В этом и смысл. И великая радость. Потом.

Фэнтази. Что можно нового сказать? Конформизмом занимаюсь.

Ни на шаг не ближе к той книге с большой буквы, которую за жизнь я должен написать. За жизнь, за одну. Сроки поджимают. А о чем та книга с большой буквы никому неведомо.

Не то чтобы совсем никому...

- Может всё-таки? Намекнешь?

- Сам, - отмахивается Эркен.

- Обещали, что помогать.

- Обещали, что присмотреть.

У приличных христиан честь по чести – свой ангел -хранитель. А у меня крещенного да нерадивого - не пойми кто, к тому же из басурман.

Обиделся? Пардон, огорчился? Не нужно. Я любя.

Ангел-хранитель, путеводитель.... Вот и у меня.

Случилось это некоторое время назад.

***

Отмотав десять тысяч дней своей беспутной жизни, ощутил я тугую потребность изменений. Табула раса, всё такое. Попыткам бросить курить мой юный организм категорически воспротивился, да и государство в то время еще не озаботилось таким важным делом, как притеснение курильщиков. Утренние пробежки и прочие спортивные порывы неизменно откладывались с первого числа на понедельник и с понедельника на следующее первое число. При этом, менять именно в себе не очень-то и хотелось, и поступил я по нормальной русской практике: изменить не как жить, а жить где. Не место красит человека, но хорошо там, где нас нет. К тому же определенные два-два-восемь-обстоятельства настойчиво подталкивали к перемене ландшафта.

Решил я на время переселиться в Горный Алтай, это регион на юге Сибири.

«За фига?» - спросил друг Коля.

А под впечатлением пикантных фильмов с японскими школьницами! На Алтае такие живут азиаточки! Наверное. А вообще, кому какое дело!? Поехал и поехал.

На вокзале Колян долго мял мне руку. Говорил: «Ну, давай». Говорил: «Зря ты это. Я как бы, это… типа, соскучусь». Влупил своей лапищей по плечу: «Уматывай давай. Надоел!». Увалень ты мой лукавый.

По прибытии на место я незамедлительно осчастливил потомков стихотворной глыбой о том, как многочисленное племя

здесь вышло из ущелий на простор,

и через двести сорок поколений

вернулись мы к подножью этих гор.

И еще полтетрадки эзотерической фигни в стиле нео-Рерих и Нострадамус-лайт.

Страдаю графоманией. Грешен.

Это я вслух насчет графомании. На самом деле есть там в сердечной мышце желание заниматься литературным ремеслом. Может, в будущем.

А пока пришлось подключить административный ресурс по материнской линии, чтобы устроится на работу. Стал чиновником. По моим тогдашним убеждениям – ренегатство, но ничего не поделаешь, жрать-то надо.

Итак, Горный Алтай. Место мифическое: где-то здесь северный выход из Шамбалы, юг погибшей Гипербореи, легендарное Беловодье старообрядцев, реальная прародина множества народов, включая гагаузов и ирокезов. Природа магическая: высокое синее небо, поросшие щедрыми кедрами недоверчивые горы в белых митрах, резвая вода на солнечных склонах - уютный сверкающий космос. Люди мистические.

Однажды, по долгу службы я направился в бесполезно-муторную командировку в отдаленные горные районы, куда падают отработанные ступени стартовавших с Байконура ракет. Мне было поручено отобрать пробы почвы и воды, на основании которых эксперты дадут заключение, что пролившийся гептил безвреден для природы, а для человека – вообще полезен, и поголовная онкология имеет другие причины. Какие-то.

Главное то, что в некоторые места, указанные в плане командировки, не было дороги. В буквальном смысле. Доехать можно на лошадях, но в районной администрации лошадей держать перестали - накладно. Поэтому, поднявшись в горы до села Петровка, куда еще в силах добраться казенная «Волга», мне предстояло пересесть на бывший армейский ГАЗ-66 и на нем большей частью по дну мелко каменистой речки добираться до пункта назначения.

Местный водитель грузовика для простоты, представившийся в честь села Петровичем, - алтаец лет эдак средних, натруженные руки, ржавая кожа на лице, - смотрел на меня с пренебрежительным отстранением. Нам предстояло часа четыре пути в одну сторону, благо был самый длинный день в году.

Ну, надо отношения налаживать, я и предложил:

- Дорога неблизкая, чекушку возьмем? Ментов, поди, не встретим.

В раскосых глазах мелькнуло что-то похожее на уважение. Когда я взял в магазине две пол-литры и нехитрой закуски, Петрович всем своим видом выразил полное одобрение и уже с энтузиазмом мы отправились в путь.

В дороге под шум мотора я пересказывал федеральные новости и статьи из желтой прессы, водитель с почтительной нежностью рассказывал о своих краях.

Каждую скалу он знал по имени, помнил вкус воды из всех окрестных родников, под каждым кедром ночевал его знакомый, родственник, или предок. А род его живет давно – тысячу, быть может, лет – живет в этих горах, и никто никогда не брал у земли больше, чем надо. Так и жили. И хорошо, что равновесие. А эти теперь спешат! Все быстрее вырубить, все быстрее выкопать, сожрать, сожрать! Как евнухи, когда детей не будет.

Трухлявая пустошь вместо тайги, да ядовитые реки – вот будущее. Если не одуматься. Так люди говорят, которым ведомо…

Тысячи веков живет седой Алтай, его долины, реки и озера, вершины гор, где обитают духи настолько древние, что им еще молоденький Осирис бегал за кумысом. А люди решили все это загадить, разрушить, продать! Вагон денег – это точно много, но…

Быть может, духи защитят? Помнишь землетрясение? Это от духов, реакция на разрушение природы и могил. Предупреждение! Те духи в верхнем мире, а есть еще и нижний мир, мы – в среднем, а равновесие блюдут шаманы. Шаманам доступны другие миры. Неподалеку, кстати, есть Место Силы. Одно из многих на Алтае. Там на стоянке живет Сынару – сильная шаманка, почитаемая.

Ну-ну, колдунья. Пещерный век.

К шаманам и прочим экстрасенсам я тогда относился скептически, но и без непримиримого отрицания. В принципе, у людей могут быть особенные способности. Собаки различают запахи, дельфины слышат ультразвук. Объем чувственного восприятия имеет свои границы. Эти границы у кого-нибудь несколько шире. Хорошо известны случаи, когда у внезапно ослепшего человека, неимоверно развивается слух, и тому подобное. У некоторых есть невиданная интуиция, способности к гипнозу есть у кого-то. Шаманы из этой же серии, то есть имеется всему научное объяснение. Примерно такую конструкцию я и высказал во время одного из привалов. Моему спутнику рациональные доводы были явно не по душе и он поведал историю:

- Сынару-эде четыре, быть может, года было. Собирали колбу. По-вашему черемшу. Сынару от всех потерялась. Ну не потерялась. Как в тайге можно потеряться? В сторону зашла. Отдыхает, сидит под кедром. И слышит – разговаривают! Одна говорит: «Ореха будет много в этом году», другая говорит: «Да, надо в эти места перебираться, тут больше еды». Потом Сынару этот подслушанный разговор бабке своей передала. Бабка тогда сказала, что будет скоро война. Война, да, а Сынару большой шаманкой будет.

- И что? - мне было непонятно. - Ну, будет много ореха, причем здесь война, шаманка?

- Это же птицы разговаривали! - засмеялся Петрович. - Птицы!! Мужчины уйдут на войну, орех собирать будет некому.

Подобного рода преданий о начале большой войны существует достаточно, так что история не впечатлила. Но квадрат отбора проб по моему заданию обширен, и я предложил заехать на шаманскую стоянку.

- Ждет, не ждет, не знаю, - пожал плечами алтаец.

Чудной человек! Как меня могут там ждать?

***

Меня ждали. Стоянка – несколько аилов, несколько человек, сонные собаки, неподвижные овцы вдали. Колющий солнечный свет и тишина. Меня подхватили, отвели в сторону. За невысокие скалы, на идеально круглую поляну.

И было всё туманно-необъяснимо. Старуха с сигаретой, сжигает арчин на черном камне и говорит на древнем языке. Я вижу в пламени ответы. Прикоснулся к чему-то необъятному, единственно значимому. Видения? Глюки?

Тысяча картинок, из которых…

Смотрю в костер. Видение: похороны близкого мне человека. Сухое небо разрывает радуга. Я тру свои глаза, горло перекручено.

Дым. Картинка: спускаюсь в подвал. Темно. Оголенный провод. Его не видя, тянусь рукой.

Миражи… Автобус теряет управление, я дремлю на заднем сидении, в салоне душно. И! Одновременно иду по обочине, на меня несется белый автобус.

Огонь. Видение: лежит на столе новенькая книга синего цвета, автор – мой псевдоним, название из пяти букв и подпись «книга вторая». А рядом я – только не сегодняшний, а пожилой - глажу обложку и думаю, что прожил жизнь не зря, всё сделал.

Тянусь к этой книге. Не успеваю. Огонь отвернулся. Дым уносится в долину.

Это что, будущее? Так и будет?

Или не так, шаманка вдруг помолодела, и от тебя зависит. Это набросок, чертеж. Захочешь – сделаешь, сможешь – пойдешь, и дойдешь, если минуешь спорные повороты.

Да, я всегда и хотел, наверное. Мечтал, но всегда сомневался.

Мечта — это тоска по своему пути, смеется девушка. Мечта – ничто, всего лишь направление, это стрелочка на карте, которую ошибочно считают точкой. Но эта стрелка в чертеже должна совпасть с другими, тогда все сложится, и, значит, путь построен. Мечта петь песню исполнится, когда у другого мечта – ее слушать. Судьба рисуется не в пустоте. Будущее? Я не знаю, что это такое. Судьба? Моя судьба - сегодня нарисовать судьбу. Тебе. Так и случилось, человек пришел. Ты получил, что должен. Судьбу или мечту, не знаю. Это все слова, а слова порой мешают понять. Все это слишком необычно для тебя. Твой народ очень отдалился. И нужных слов нет в вашем языке. Можно только почувствовать. Хочешь?

У камня-алтаря в пространстве приоткрылось НЕЧТО, шаманка протянула руку, и я, вцепившись в детскую ладошку, шагнул в сакральную хрустальность…

Что это?

По моей не засохшей руке пробирается тихо память, по моей незастывшей реке проплывает тихонько птица. Я летаю снаружи всех измерений. Я летаю снаружи всех измерений. (с).

Очнулся, лежа на траве. Над черным камнем утихающий дымок. И что теперь мне делать с этим знанием? Не надорвусь? Ух, рассказать кому!.. Да нет! Лучше напишу.

- Не напишешь, - шаманка ссыпала золу в бумажный кулек. Туда же ввернула окурок. – И не расскажешь. Не сможешь. Узнал, что надо, вот и знай. Хоть и ехал, как в цирк. Руль крутит и смеется: пещерный век. Бабку с бубном представлял.

- Я вообще-то не рулил. Нас вообще-то двое.

Тут на ее лице недоумение. Тревога! Шаманка внезапно смутилась, охнула, засуетилась и отступила в тень скалы. Исчезла. Остался от нее тревожный запах гари и шепот на старинном языке. Потом и он утих.

Я подождал немного и вернулся к нашему грузовику. Кабина горячая даже на вид, обе дверки открыты. Рядом Петрович разговаривал с пастухом.

- Куда пропал? – спросил Петрович. – Поплохело? На жаре бывает.

- Поехали, - скомандовал я. Невыносимо хотелось уехать. Не так! Хотелось ехать. Ехать и ехать.

- А пробы?

- Блин! – я взял с пассажирского сидения папку, достал бланк протокола, подозвал пастуха, спросил его данные. Тот с видимым сомнением продиктовал фамилию, имя, отчество.

- Нет тут никакой отравы, - авторитетно произнес Петрович. – Там, быть может, где ближе к перевалу. А здесь… не то место. Сюда ничего не падает. Тем более, ракеты эти.

Я вырыл небольшую ямку, набрал земли в коробочку, на которую прилепил бумажную печать. Пастух расписался на печати и в незаполненном протоколе. Вторым понятым у меня числился, естественно, водитель.

- Поехали! – я забрался в кабину.

- Ты ж собирался с Сынару-эде говорить. Я уж договорился по-родственному, - обижено забурчал Петрович. – К шаманке хотели же. А то пропал. Я уж думаю – пойти поискать.

- В смысле к шаманке?!

- Так я договорился, - Петрович остановился у водительской двери. – Вон ее чадыр. Она уж не выходит, но приглашала.

- А я? С кем тогда…

- А ты пропал. Бочком, бочком. Я подумал, что хреново стало.

- Дебильно как-то все. Поехали!!

На обратном пути, мы с Петровичем почти не разговаривали, расстались в Петровке, сдержанно попрощавшись.

Сев в служебную машину к своему заспавшемуся водителю, я пристроил блокнот на коленке и корявым почерком наскоро записал: «Чертеж мечты. В огне видел похороны, радуга. Оголенный провод в подвале. Мечта – тоска по своему пути. Шам – ка (была или не было?). Стоянку – пробить по карте или спросить у М. Книга! Название!!! (запомнить!). О чем?! По шам-ке, маленькая рука и какая-то хрустальная нора. м.б. склейка или че? Перечитать. ?? Переворот житейских аксиом. Мечта не точка и пункт, а направление, стрелка. Слова мешают. Автобус!».

Дневную водку я прибил вечерней в Онгудае. В Баранголе полирнул пивком. В город мы вернулись поздно ночью. Спал сутки.

Через неделю хоронили Колю. Действительно, жара и радуга.

***

Время течет. Оно же и лечит. Время раскрывается загадочной физической формулой, или увесистым философским фолиантом. С неистребимым человеческим стремлением все разложить по полочкам мы разделили время на отрезки – годы, месяцы, дни. Есть дни-фавориты, бывают нелюбимые даты.

Одиннадцать лет под девизом «завтра в школу» мне внушалась стойкая нелюбовь к тридцать первому августа. И хотя мои школьные годы ужас как давно отлетели желтыми сухими фотками, до сих пор в последний день лета чувствую я грусть и дискомфорт.

И в тот августовский день было так же. Я сидел в городской своей квартире, составлял из букв гневливый текст на злобу дня «Шарлотта де Корде как антитезис депутатской неприкосновенности». Текст выглядел смачным. Но не вечным. А хотелось встать поближе к классикам. Нужно что-то другое. Новое, неожиданное. Например, моя поездка двухмесячной давности достойна быть оформлена рассказом. Сценарием!? Тот случай я сознательно задвинул глубже в память, чтобы он отлежался. Теперь, однако, можно. Начинается бестселлер в жанре сибирской психоделической мистики.

Я не знаю, что тогда произошло, когда я шагнул за шаманкой в черный обломок скалы. Спрессованное мироздание явило себя со стороны. И я был Вселенной... вселенная мной. Как она сказала? Мой народ не знает этих слов. Если потрудиться, можно подобрать.

Занятное чувство - литературный зуд. Я походил взад-вперед по комнате. Нашел в бумагах тот блокнот, что был со мной в поездке. Кружку крепкого кофе на стол к монитору. Создал новый вордовский документ. Надо! Надо написать. Хотя бы для того, чтобы самому разобраться, определиться. Как слова найти нужные? Ничего. Я буду работать до вечера пока «моя» с работы не придет. А потом еще ночью буду писать и завтра день. За отпуск отшлифую. Я переверну сознание людей! Подумают, конечно, - бред, очередная «Роза Мира». Да и кто бы поверил? Ничего! Сначала не верят, потом смеются, потом ненавидят, потом признают и восхищаются.

Откинул голову в тщедушную тень жалюзи. Перебрал сегодняшние заботы и мысленно их перечеркнул. Вспоминаю. Вернулся в горы, прокручиваю тот день. Шаманка. Ее не помню совсем. Нет, надо раньше… Кабина грузовика, грохот, Петрович, чуть склонив голову влево, крепко держит руль, он слегка улыбается. Вижу узкую дорогу меж двух гор, едем туда, как в пасть лежащего на щеке гигантского ящера.

Звонок в дверь. Какая сука?!

Петрович слегка улыбается, голова чуть склонена, руки в карманах.

- О, ы… не поверишь, Петрович! Я только что…

- Поверю. Ничего, что через дверь?

- Заходи, не разувайся. А как ты нашел?! Ну да. Я же адрес говорил. Так это был старый адрес!

- Ты ручку забыл, - протягивает мне толстую зеленую ручку с логотипом «Алтай».

- Спасибо. А я вот… - киваю на компьютер. – Наши воспоминания пишу.

- Поэтому я и здесь. Она передает, - слово «она» Петрович произнес значительно. – Что не надо никому рассказывать того, что видел. Она! Говорит, что нельзя.

- Ты про ту бабу шаманскую? Чай, кстати, будешь? У меня пряники овсяные, - суетился я. – А ты ездил, что ли туда опять?

- Одного раза хватило, - тоскливо усмехнулся Петрович. – Я, понимаешь ли, умер, как вы это называете.

- Чего?! – я принюхался, перегаром не пахнет. Только слабый запах горелой травы.

- Тогда, в тот день нам дали тропинку. Должен был быть один человек, а было двое. Шоферов часто не считают. Даже там. Нам по ошибке дали один чертеж на двоих. Небольшой сбой произошел. Вот так-то, - Петрович сел за мой стол, шевельнул мышкой, закрыв на экране документ. - Она сказала, что теперь за тобой надо присматривать. Мне и присматривать, раз одна судьба на два рыла. Откуда ты такой взялся? Сокровенный Алтай не открывается чужакам. Но в тебе есть…. Вас таких мало. В прошлом и будущем. Двести сорок поколений это сколько лет примерно?

Я вдруг ему поверил. Это – мертвец. И между шеей и плечами у меня вспыхнул дикий страх, будто нарыв прорвался и что-то шершавое и обжигающее побежало по венам от головы до ног.

- Ничего страшного, - сказал Петрович. – Ты привыкнешь. Я хотел вообще из стены войти, да пожалел тебя.

Я прислонился к косяку, тело было парализовано.

- Быть может, зря пожалел. Эх… Дочка у меня самая младшая завтра в первый класс. Смешная… Зимой сломала ногу – с горки каталась. Ну я ее в райцентр, гипс наложили. Вернулись домой, она лежит, конечно. Ковыляет маленько до кухни или на двор. Ухаживали первые дни, но надо и на работу. Оставили ее дома. Так ты представь, что отчудила! Оделась, напялила на свой этот гипс мой валенок, саночки взяла – да на горку опять. Смешно… - Петрович вздохнул. – Ты больше про сокровенное не пиши. И не пытайся. Время настанет, быть может, тогда. У нас много других дел, - голос все тише. Жидкая тень от жалюзи, в ней растворялся мой гость. – Твою девку я сейчас пришлю. Хорошая девка. Даже жалко, что у вас не получится. И не зови меня Петровичем, я – Эркен.

Моя «хорошая девка» выскочила с работы и на такси примчалась домой, где и обнаружила меня лежащим на полу без сознания, кровь из носа залила нательный крестик. Как она потом рассказывала, жуткое предчувствие непреодолимой силой ее подбросило и повело ко мне. Скорая диагностировала гипертонический криз. Врачи вкололи лекарство, я оклемался. Доктор предложил подписать отказ от госпитализации (вы сами решайте, но предупреждаю - мест в стационаре нет, только в коридоре), я подписал.

Потом мы плакали с моей невестой, я обещал себе и ей, что никогда ее не брошу. Жизнь, считай, спасла, мог бы прибраться. Не брошу, хотя и слышал в обмороке голос, что у нас не получится. Надо голову проверить, а то мерещится всякая муть. Притом так реально! Кофе много выпил, вот давлёнка и скаканула. Да и выкурил уже вон почти пачку с утра. Все нормально. Вытираем сопли, умываем лица. Подлечусь, куда я денусь. Схожу завтра в поликлинику. Все нормально. Давлёнка. У меня у матери гипертония. Надо просто таблетки пить.

Обычный скачок давления. Житейское дело, обычное. И все бы ничего. Только на столе, на раскрытой странице блокнота аккуратно лежала зеленая ручка с логотипом «Алтай».

В том году, согласно всем поверьям, снег лег четко на Покров. Я был в составе государственной комиссии, командированной в сельские районы, чтобы проработать вопрос о передаче ряда лесозаготовок неким предприимчивым ребятам в долгосрочную аренду. За юани. Проездом заехали Петровку. Пока тетки-коллеги разминали ноги у машины, я отправился в магазин.

- Скажите, пожалуйста, - спросил я хмурую продавщицу. – У вас в селе живет такой Петрович. Он в горы возит на грузовике шестьдесят шестом. Мы познакомились по лету.

- Ага, на грузовике. Сейчас Адар возит. Но погода седни не та, - продавщица приняла меня за туриста.

- А Петрович где?

- Эркен? Помер. Молодой еще, жалко. Шесть дочек, одна совсем маленькая. Как? Да в подвал полез свет чинить, током ударило. Был бы помоложе, то и ничего. А тут сердце. А откуда ему знать, что сердце больное, если он не болело? Ну, когда… последний день августа был. Я почему помню - шестого сентября у мужа день рождения. И на поминки выпал. Вы на девятый день поминаете, алтайцы на седьмой.

Я вышел на улицу, со всей силы вдохнул. Вкусно.

Подвал, оголенный провод. Предсказанный поворот. Или созданный? Один чертеж на двоих.

А если бы я не взялся в тот день написать о тайне шаманской, Эркен Петрович был бы жив? И отвел бы младшую дочь в первый класс?

- Быть может, что так, - шепнул знакомый голос. – Или не так.

Эркен стоял за углом магазина, прижимая руку к груди, на сгибе локтя лежала картонная коробка из-под кроссовок. Я принялся озираться по сторонам.

- Да никто меня не видит, - сказал Эркен. – И ты не психопат. Вспомни сам свои слова: границы восприятия у некоторых шире. Все рационально.

Я подошел к нему. В коробке серым клубком свернулся ежик.

- Ёж? – глупо спросил я.

- Нас уже трое, - улыбнулся Эркен. - Чего ты мнешься? Растерялся. Ну, по большому счету, что изменилось? Живи. Есть мечта. Есть чертеж. Топай.

Я понял, что ни черта не понимаю в этой жизни.

- Там книга в будущем была типа как моя. Ты знаешь, о чем она? Знаешь?

- Сам. В этом и смысл. И великая радость потом. А если что пойдет совсем не так, - Эркен погладил колючки ежа. – Мы подправим.

***

Двойной театральный занавес кажется сплошным, но его половинки сдвинуты внахлест и артист выходит сразу на середину сцены. Так я теперь вижу пространство. Привычный интерьер или пейзаж, и нежданно выныривает Эркен, как из-за шторы, сливающейся с фоном. Он нетороплив и ироничен. Совсем не пафосный ангел. Или бес. Кто его знает.

- Как дела в загробном мире? – говорю тогда я.

- А который мир загробный? – кряхтит Эркен. – Это смотря откуда смотреть.

Или говорит что-то вроде:

- Работы много. Сегодня Хемингуэя в кипятке варили. Столько должен был сделать, а план не выполнил. Так что ты имей в виду.

Бывает, что из ниоткуда появляется еж. Возникнет на подоконнике, проплывет над полом и нырнет в стену возле выключателя.

По истечении определенных процессуальных сроков я уехал из Горного Алтая, проезжая Сростки помахал Пикету. Вернулся в родной город, поскучневший без Коляна. Барахтался на литературном поприще, рассылал тексты по журналам и издательствам. Сделал маленький шажок от электронного письма со унылыми словами «Мы рассмотрели, нам не подходит» до более оптимистичного «Уважаемый Максим, мы не можем к сожалению». Но в основном, конечно, молчание, игнор. Я уж думал, хоть бы кто сюжет мой присвоил, да под своим именем опубликовал. Это бы значило, что могу что-то стоящее. Слышь, Эркен! Я могу что-то стоящее?

Бросить бы это дело. На нормальную работу пойти, в отпуск ездить, жениться, в конце концов. Напрягает социальная несостоятельность. И денег перманентно не хватает, и личная жизнь прискорбно скудна. Плохо все. Когда кастинг на постер «Лицо современной депрессии»? Я бы подошел.

Согревает одно: бывают – совершенно неожиданно порой – моменты шипучего душевного взрыва, искрящегося остервенения, полета мыслей, слов, образов. Завихрение фантазии. Такое чудесное состояние! Вдохновение, или что? На это подсаживаешься плотно и самоотрешено.

В прошлом году приехал я в деревню к матери окучивать картошку (да-да), дело это монотонное, располагает к мысленной работе. А у меня был как раз замысел рассказа, где ничего не происходит, но есть отголоски событий, намеки, последствия действий. И все не впрямую, а косвенно. В общем, жижа. Что делать с этой жижей непонятно, но не отпускает. Орудую тяпкой, землю рыхлю, периодически нахожу колорадских жучков, собираю их в специальную банку. А подсознание, видимо, работает.

И тут в считаные минуты небо заволакивает тучами и крупнокалиберный дождь очередью прошивает мне голову и спину. Я бегу на крыльцо и… нога уже оторвалась от земли, но на ступеньку еще не попала – вспышка! Сложилось! Жижа в голове добродила, настоялась, нужно отцеживать и разливать.

Темень. Летней ночью светлее, чем в эту грозу. А мне надо записать. Электричества нет, гроза беснуется. И ритм. Ритм пошел! В доме темно, я нахожу в шкафу на ощупь фонарик, на зеркале – ручку, в аптечке – тетрадку, в которой мама записывает народные рецепты. В той тетрадке, по счастью, есть чистые листы. Фонарик сую в рот, освещая бумагу и стремительно записываю. Пока еще помню, пока не ушло. Невероятный духовный подъем.

Как это работает? Не знаю. Берем любую нелепость – бюст Ван Гога в барнаульском парке. Накрытый марлей. Ткань по краям топорщится, в середине вздувается. Бесформенная тряпка. Начинается дождь. Марля, намокнув, липнет к скульптуре, постепенно облегает ее. Становится видно – плечи, лицо, нос, брови. Человек. Вдохновение – это дождь. Как бы с неба, да?

Рассказ был записан от руки. Мне казалось неплохой. Когда я вернулся в город, оставалось перенести текст в электронный вид. С этим возникли сложности. Мне разонравилось. Я менял местами абзацы, выбрасывал реплики, переигрывал слова. Полез было в Интернет в словарь синонимов, но из потустороннего мира подал голос Эркен, сказав, что это не честно, надо от себя, от души, искренне.

От себя, от души через неделю отточил рассказ. Перечитал. Получилась фантастика. Неожиданно. Я в этом стиле никогда не сочинял. Ну, нехай будет фантастика, подумал я и пошел к Шапошникову пить водку. Надо мозг поставить на паузу. Отличный текст сотворил.

Через месяц переделал рассказ полностью.

- На этих литературных конкурсах побеждают только свои кенты из своей тусовки.

- Откуда знаешь? – осведомился Эркен.

- Если бы я конкурс проводил, делал бы так. И потом, что это за подход, когда участники оценивают рассказы друг друга. Это значит, мой текст выстраданный будут читать такие же. Начинающие неудачники.

- А зачем тогда писать?

- Чтобы для себя. А других – улыбнуть. Впечатлить. Мысли свои донести.

- А зачем? – настаивает Эркен.

Я ищу таких,

как я сумасшедших и смешных, сумасшедших и

больных. А когда я их найду, мы уйдем отсюда

прочь, мы уйдем отсюда в ночь (с)

Послал свой труд на конкурс фантастических рассказов.

Послал и с трепетом ждал рецензий.

Читал отзывы, огрызаясь.

- … замысел автора непонятен, смысл не улавливается… (читай Буратино!).

- … характер главного героя не раскрыт… (какой характер? Тоже мне психолог!).

- … предлагаемый мир не проработан… (че-о!!? Иди к хоббитам в проработанный мир).

- … профессиональный стиль, профессиональный слог… (ну хоть один нормальный человек!) … но в плане внутреннего конфликта… (откуда эти средневековые эталоны? Что ни графоман, то Виссарион Белинский).

- … мне понравилось. Вкусный текст. Юмор бесподобен… (Ах, ты моя умничка!).

- … не зацепило, но добротно. Все на своих местах… (спасибо, братан).

- … есть замечания…сугубо сутулый – абсолютно безграмотное выражение… (да я понимаю! Но звучит-то кайфово).

- … классный стиль, ни на что не похоже… (польщен).

- … хороший текст, где, наблюдая за героем, мы четко прослеживаем его политическую позицию и, перенося это в сегодняшнюю сложную реальность… (дебил!).

- … не проведена глубокая проработка характеров, вселенная автора несколько размыта, а что касается развития персонажа, его мотивация… (может я чего не знаю? Может в школах есть уже учебник по литературной критике. Все хотят соответствия канонам, приведения к общему знаменателю. Наглядный пример развития персонажа – Полиграф Полиграфович Шариков, вот где развитие. И внутренний конфликт. Взяли моду, характер им подавай. Уже все характеры описаны давно от маньяка-педофила до святого старца. Главное в произведении – фабула, а психологические моменты сопутствуют действию. Хотите поспорить? Спорьте…. С Аристотелем).

Я упустил из виду, что мне тоже нужно оценивать произведения участников. Опаздывал, поэтому рецензировал впопыхах и строчил такую же ересь про конфликт характеров и реалистичность авторского мира. Но главный мой критерий был: понравилось – не понравилось. Понятно, что невозможен текст одинаково приятный всем и каждому. Разное восприятие у всех чисто физиологически, разный темперамент. Я давал высокие оценки тому, что ближе мне. Видимо, обязательный к оценке текст я пропустил. В итоге мой рассказ с конкурса был снят.

Да и пошло он все! Надо завязывать с этой квазилитературной псевдоработой. Поеду на Камчатку рыбу чистить. Хоть денег заработаю.

А мы? Возмутился Эркен. А мечта? Путь?

За год наваял роман в жанре альтернативной истории о Петре первом. Там царь умирает, парусники на рейде, а в устье Невы входит английский пароход. В двух словах: все зря. Мертвый Эркен просветил меня насчет свойств кнопки «delete». Роман не получился, но идею я готов продать.

Пришло письмо на электронку – старт нового конкурса фантастических рассказов. Ща, поучаствуем. Я уже опытный, знаю конъюнктуру. Вы хочете фэнтази? Их есть у меня.

Сижу. Вымучиваю. Бароны, рыцари, «Стрела из арбалета царапнула кольчугу». Муть. Но! По правилам конкурса будут читать. Значит, десяток читателей. И может среди них найдется он. Мой читатель. Он же существует, он ждет.

Мой читатель не глупый, остроумный, разносторонний. Он любит смеяться и любит смешить. Он предан друзьям, рад веселым компаниям, но ценит и одиночество. Мой читатель не равнодушен. Он способен размышлять и делать выводы – свои и только свои. Он скептичен к авторитетам и догматам. Он любит перечитывать старые книги из детства и юности. Он недоверчив и в меру ленив. Возможно, любит овсяные пряники. Он, в общем, хороший человек – мой читатель…. где ты?