Ученый. Малый. Но

Раскинув ноги по бортам, упер их в выступающие прямо из керамических панелей полукольца излучателей. На торможении его часто протаскивало вперед, зажимая между движителем и генератором поля и, бывало, терял по несколько секунд, выбираясь оттуда. Индикатор процесса заполнил уже практически всю шкалу, но Андрею он был не нужен – настолько хорошо чувствовал каждое изменение стадии перехода. Во рту закислело от избытка засочившегося казалось прямо через обшивку озона, и он тут же подпружинил ноги, приготовившись к торможению. Мышцы нагрузило, все тело сдавило, он перестал дышать, зная что лучше чуть перетерпеть, чем получить отек легких… В голове зашумело…

Бот толкнулся…

«Все!»

Не успела еще погаснуть инерция, он уже соскользнул с ложемента и, выдернув из креплений гарпун с капсулой, приготовился покинуть бот. Дверь, с тихим всхлипом уравнивающего давление клапана, открылась, и в глаза брызнул яркий утренний свет, то ли преломленный, то ли умноженный сочными красками лежащей повсюду палой листвы.

«Осень!»

Он даже зажмурился, не ожидая такой пронзительной красоты. С пригорка, на который сел бот, открывался потрясающий вид на тянущуюся до самой излучины реки долину. Кутающиеся в тумане деревца были похожи на спешащих к реке посмотреться в зеркало воды девушек. Кто в красных, кто в желтых, кто совсем уж в многоцветных платьицах. Туман, стелясь все ниже к траве, клубился меж них лениво, придавая картине и таинственности и динамики одновременно.

Андрей встрепенулся, прогоняя это странное наваждение очарованием. Обычно каждую секунду экономил, а тут застыл, раскрыв рот. Он скользнул взглядом по местности, выискивая приметные складки рельефа, но не найдя ничего подходящего поблизости, решил заложить капсулу у реки. Как раз у самого уреза воды в излучине виднелся каменистый выход.

«И водой не смоет, и координаты потом легко найдут», - решил он.

Одно смущало – метров четыреста по открытой местности. Но вокруг все было настолько умиротворенно и тихо, что он отогнал мысли об опасности.

«Пошел!»

Андрей спрыгнул с бота и, взяв снаряженный капсулой гарпун наперевес, побежал к реке. Преодолев уже половину расстояния, услышал вдруг неясный гомон, доносящийся со стороны леса. Звуки были пока далекие, и настолько плотные, что выделить из них хоть что-то, позволяющее идентифицировать, было просто невозможно. Он ускорился, преодолев еще сотку. На бегу уже снял предохранитель со стартового пиропатрона и перехватил гарпун поудобнее…

«Поезд что ли?... Нет, такое ощущение, что толпа бежит… Собаки!»

Теперь он явно услышал лай. Высокий, низкий, многоголосый…

Он тут же остановился и, воткнув в землю прямо под ногами гарпун, дернул фал пиропатрона. Гарпун дрогнул в руках, заглубляя капсулу. Не медля уже более ни мгновения, вырвал гарпун из земли и что было сил помчал к боту.

В этот же момент из подступающего справа к реке леса вырвалась на простор целая свора поджарых высоких собак и звук тут же широко расплылся по долине, заполнив собой казалось все вокруг. За собаками показались конные. Двое, трое, пятеро… Никак не меньше трех десятков всадников мчались за собаками, постепенно расправляясь по долине широким полукругом. До бота было еще метров сто пятьдесят, как его заметили. Два крайних всадника резко изменили курс, поскакав за ним.

Пошло на подъем. Нижний край бронежилета стал давить на бедро у паха, не давая сделать полный шаг. Он сдернул липучку, сдвинув бронежилет на бок. Пожалел сейчас, что стал его носить. Вроде и не особо тяжелый, но в таких ситуациях лучше бы без него… Каждый шаг был уже через надрыв. Он принялся отталкиваться гарпуном, помогая забираться наверх. Двадцать шагов…пятнадцать…десять…

Лошади хрипели казалось за самой спиной. Он бросил короткий взгляд назад. До преследователей было еще метров тридцать. Лошади, выворачивая из-под копыт комья влажной земли, скачками толкались вверх, стремительно сокращая расстояние между ними. На губах клочьями висела пена, пар валил из пастей… Всадники, крутя над головой плетками, привстали на стременах…

Уже практически не чувствуя ног, он завалился в темный лаз и наотмашь ударил по кнопке управления створкой. Дверь, заурчав приводом, стала степенно опускаться. Последнее, что увидел – копыта передней лошади, мнущие под самым бортом бота желтые кленовые листья.

Сглотнув, показалось горячие аж слюни, растянулся во весь рост по борту бота. Зашедшийся пульс грохотал барабаном, в груди хрипело…

- Вот так мы и работаем, - чуть отдышавшись, обыденным голосом произнес он будто кому-то и, перевалив тело через поручень ложемента, запястьем нажал на пульсирующую сверху красную кнопку…

***

Двадцать семь дней назад.

Кабинка перешла на правое вращение. Кокон стиснуло, высасывая из него воздух. Затрясло. Андрей сжался, пережидая наплыв передающихся от корпуса упругих волн. Отдавалось в каждом суставе. В мелких свербило, крупные словно раздавало изнутри… Амплитуда вибраций становилась плотнее, накатывала тошнота. Он закрыл глаза и сосредоточил все внимание на том, чтобы зрачки не реагировали на вращение…

«Сейчас будет переход… Сейчас будет переход…, - принялся повторять Андрей внутренне, заводя себя на принятие удара. – Ну!... Ну-у-у!!...»

Бот вдруг вильнул и, прекратив вращение, принялся раскачиваться из стороны в сторону, словно на кильватерных волнах. Подняв голову, Андрей попытался рассмотреть сквозь прозрачные вставки на коконе индикатор температуры обшивки.

«Оранжевый… Могли бы и еще прибавить…»

Колеблющиеся движения бота постепенно стали затухать и вскоре он, задрав чуть нос, перешел на глиссирование.

«Кружок-два еще…»

Он наконец-то мог расслабиться и, отпустив закостеневшие от напряжения руки от поручней, раскинул их по бортам опавшего кокона. Тут же накатило такое благостное ощущение, что захотелось полежать именно в такой позе как можно дольше…

Под днищем лязгнули стыковочные замки, и пошла продувка. Минуты три-четыре у него еще было…

Предпереходный момент сегодня был необычный, хоть и не ушли в следующую стадию. И если раньше перед ударом кабинку просто трясло как по ухабам, то сейчас явно попали в какой-то резонанс. Хорошо это было или плохо – непонятно, но хоть какое-то изменение. А то от тряски той у него уже некоторые проблемы начались. С желудком. Ну а кто сказал, что состояние желудка в общем, и регулярность стула в частности – не важно для Инженера-испытателя П.?

«Понос, извините меня – никогда не добавлял полезности никакому процессу, тем более – инженерно-испытательному» – внутренне хотел уж пуститься, в как ее называл философию он, но обшитая керамическими сотами дверь уже дрогнула и стала подниматься вверх. Он поспешно расстегнул кокон и скинул ноги на пол. По инструкции ему надлежало до открытия двери обрызгать открытые участки тела специальной жидкостью из ручного пульверизатора, но он в последнее время пренебрегал этой мерой. Из-за своей особенности. Не прост он был.

- На выход, - донесся усиленный динамиками сухой голос.

«К дозиметру, - передразнивая, начал повторять про себя скрипт Старшего специалиста по эксплуатации он. – Руки на панель… Идет измерение… Измерение завершено… Хоть раз бы что-нибудь от себя добавил, - с искренним сочувствием подумал Андрей, закончив передразнивать ССпЭ. – Вот так всю жизнь и будет по линейке говорить…»

- Приступить к раздеванию.

Думать и раздеваться одновременно было неудобно. Он сосредоточился на втором и принялся стягивать с себя чулком комбинезон. Опережая требование «Вещи поместить в контейнер для утилизации», сунул скомканную одежду в стоящий у стены освинцованный ящик и пульнул следом туда же ботинки. В следующей комнате переоделся в ровно такой же комплект одежды и, покинув владения ССпЭ, вышел в общий коридор.

У двери его уже ждал Байрон. Единственный здесь близкий по духу, да и по интеллекту, пожалуй. Друг в общем.

- Ну как сегодня?! – нетерпеливо спросил Байрон.

- Ну – по другому, - обратив внутрь себя взгляд, многозначительно ответил после паузы он. – Хоть не трясло. До удара правда не дошло, а так, как говорил уже – по другому…

- Дошло! Дошло до удара!! – прошипел распираемый желанием видимо проорать это Байрон. – Ты за хрошку вывалился! Мы тебя семь секунд не видели! – продолжал шипеть Байрон, оргазменно закатывая глаза. – Что мы сделали! Что мы сделали!! – уткнул он лицо в выставленные перед собой сжатые до тряски кулаки…

Байрон был Наладчиком пультового хозяйства. НПХашником. Работал он здесь уже лет восемь, и был, пожалуй, самым опытным, если принимать во внимание стаж, сотрудником. Ну оно было в принципе и понятно, почему Байрон здесь прописался – не очень он приспособлен к жизни в обычном мире. Не сказать что там инфант какой-нибудь, но на уме лишь ямбы всякие, нимбы…

- Слыш, Байрон, давно все хотел узнать – а за что тебе такое нетривиальное погоняло дали? – вспомнил вдруг Андрей заинтересовавший его еще на прошлой неделе вопрос.

Байрон отнял кулаки от лица и недоуменно уставился на него покрасневшими глазами. Капилляр в правом показалось вот прям в этом моменте и лопнул у него.

- Какую погонялу? – все еще не вернувшись из своего «откуда-то», спросил Байрон.

- Ну кличку… Ты там не прикидывайся иностранцем. Знаем мы ваши заграницы, вон до того поля пшеницы, - срифмовал даже для лучшего понимания Андрей.

- А-а, это, - произнес Байрон, сразу мечтательно изменившись в лице; уголки глазок вниз, складочка на переносице. – Да я просто поэзию очень в школе любил. Пушкина конечно больше всех…

- А что Байроном то назвали? - перебил его Андрей; был он порою скор на мысли до нетактичности, но это, как говорил – издержки высокой продуктивности мозга. - Братья они что ли?

- Ну, в каком-то роде, - вздохнул Байрон, бросив на него свой дурацкий, то ли сочувственный то ли снисходительный взгляд и, словно вспомнив что-то, приосанился, горделиво колыхнув русыми кудрями.

Андрей на него не обижался. По кому уж сочувствовать, так это по самому Байрону. Но дружба есть дружба, и Андрей старался не злоупотреблять своим предопределенным положением.

Да и сказать, что Байрон был совсем уж никчемен – отнюдь нельзя. Совмещал здесь наверное больше всех. Был еще Специалистом по контролю функционирования площадки – СпКФП, еще ИФНСТУшником (ни пальцем, к слову, к Теплопроводным Устройствам он за все время и не прикоснулся) и последнее, вообще феерическое назначение – Составитель отчетов по деятельности программы (СОпДП). Выдали ему тогда блокнотик с грифом СС (совершенно секретно) на 732 слова и поручили составлять отчеты о ходе испытаний. Первое время он чуть ли не до полночи слепил глаза над этим блокнотиком, но потом пристрелялся и даже не заглядывая в него, в легкую лепил, как называл ее, «бугагу». Общая суть технологии была в следующем. Сначала отчет составлялся на обычном языке, правда только из тех 732 слов из блокнотика, а затем переводился с его помощью, записывался, запечатывался в конверт, ставились росписи с расшифровкой по каждой склейке конверта (4 шт) и отдавалось все это на третий этаж в ЦУиППРпП (Центр управления и принятия промежуточных решений по проекту). Дальше МСАР, ассистюха в общем, Коля Горелый переводил это все для сидящего на третьем же этаже начальства, а затем кодировал эту белиберду еще раз в другую супер белиберду, для отправки за периметр в какой-то таинственный НИИ. Ну что тут скажешь – повышенная секретность у них на объекте.

Поугарали они в первое время над этим словариком по полной. Слово «запуск», к примеру, там переводилось как «обрешетка», «органы управления» - «трава», «ускорение» - «яичница» («ускоряться» соответственно – «жарить яичницу»), «Инженер-испытатель П.» - «щель». Последнее, как казалось, несколько девальвировало функцию Андрея, но Коля Горелый как-то намекнул, что «щель» дальше превращается в ого-го что, и волнения его по этому поводу пусты.

Что же касается его самого, то работал он здесь, на самой что ни есть передовой и, как уже говорилось, являлся ИИП. Инженер-испытатель П. Что значило это П. ему никто ничего внятного так и не сказал, но процентов на 96-98 он был уверен что это Первый. Что-то не видел он здесь других Инженеров-испытателей.

Попал он сюда можно сказать случайно. Как-то в их Л…й (здесь и далее термины и названия, позволяющие определить примерное место, где происходят данные события, будут опускаться или даваться в сокращенном виде) колледж заявились какие-то типы с измерительной аппаратурой и прогнали через нее всех четверокурсников. Выбрали только его и зачем-то повели еще раз делать флюрку (не дураки ли – два дня назад они всем курсом ее делали). Потом опять что-то в нем долго измеряли.

И тут на него просто посыпались всякие заманчивые предложения. Такие аппетитные, что он применил всем известное правило: «Проси больше – дадут, а потом еще добавят». В итоге получил на руки аттестат об успешном окончании Лесо…о колледжа (в самом начале четвертого курса-то!), военный билет и устные заверения в постоянном окладе+высоких премиальных на очень, по их словам, приличной работе.

Предложений было столько, что от некоторых даже пришлось отказываться. К примеру, один типок из этих же, предложил ради науки и не бесплатно совсем, облучить чуть его мошонку цезарем каким-то и посмотреть, как там его головастики будут себя после этого чувствовать. Но яйца за восемьдесят шесть долларов облучать он не согласился. Печень там, почки – куда еще ни шло, но репродуктивные вещи – адью!

- Пойдем может в столовку? – тряхнув головой, прогнал он воспоминания. - Возьмем там что-нибудь перекусить, посидим, пофилософствуем.

- Не, - отмахнулся Байрон. – Мне надо сейчас расчеты перепроверить… Я то к тебе метнулся, чтобы время на расшифровку телеметрии не тратить. А если говоришь – нормально все было, так значит у нас – прорыв! – вновь начал заводить он себя, наполняясь какими-то духоподъемными эмоциями. - Столько лет она от нас ускользала, эта х. сингулярность!... Не счесть, сколько дристунов из-за нее перевели…

- Каких дристунов? – напрягся Андрей, вспомнив недавние проблемы с желудком.

- Да не, это до тебя, - запнулся даже Байрон, но затем все же пояснил. – Лучевое поле почему-то всех в основном по кишкам колотило. Запуск-два – и весь в подливе… А ты то у нас парень-металл! Я бы даже сказал парень-свинец!... Полста запусков и, как говорится, ни в одной штанине!

Андрей поговорки такой не слышал, но звучала вроде не обидно. Он с видом бывалого кивнул пару раз утвердительно и, хлопнув Байрона по плечу, пожелал ему успехов в дальнейшей поимке х. сингулярности. Сам же взял ноги в руки и двинул в столовую.

Пока идет он по коридору (32 шага прямо, налево 15, лестница) приподнимем чуть завесы над личностью нашего героя. Это был человек, с его же слов и записано, который сделал себя сам. Полностью. Отца у него не было… Нет – наличествовал наверняка. Заявить о непорочном зачатии конечно можно было бы, но там не угадаешь – куда все это потом могло свалиться. От поликлиники до клиники. Хотя и в политику могло занести… Мамка помогала, крутилась как могла. Детский сад еще нормально, дальше – сложней. Не то чтобы даже в плане успеваемости, а в плане соответствия стандартам. Образовательным. Где-то в середине школы уже понял, что в меню у учителей для него приготовлены только самые простенькие оценки, состоящие из пару-тройку раз сложенных однушек и путевка в жизнь с таким аттестатом будет лилипутова. И он, удостоверившись в полном несоответствии составителей школьной программы и ее проводников веяниям современности, налег на самообразование.

В поисках всякого рода ориентиров он принялся одну за другой поглощать разные серьезные телепередачи, в конце концов найдя для себя подходящие по форме и содержанию. В простонародье их называли политическими ток шоу, но нигде в другом месте он не встречал такого плотного сосредоточения персонажей, сплошь обладающих как гибчайшей эрудицией, так и даром убеждения, крепко подкрепленного обертонами. И довольно скоро стало понятно, что предтечей появления в его электронном дневнике мелких чисел, служила скупая лапидарность его суждений на взыскующие попытки преподавателей получить хоть маленькую толику обратной связи по своим животрепещущим вопросам. Вскоре у него выкристаллизовалась довольно простая формула месседжей, преобразовавшая бы даже бормотание дегенерата в наполненную неким смыслом речь. А именно – необходимо добавить к фразе хоть пару листиков заимствований да щепоточку метафоры. И плоское становилось объемным, а тусклое – ярким. И с обретения этого знания началась трудолюбивая работа над вокабуляром.

Вскоре его словарный запас пополнился изумрудными россыпями эгрегоров, рудиментов, скрижалей, скреп, фикций и дедукций; серебряные каждодневки – «позвольте», «не считаете ли вы?» и «если примете контраргумент» с гарантией смогли бы помочь наладить коммуникативный контакт хоть с патриотом, хоть с гугенотом; а граненые алмазы отсылок к великим мыслителям всех времен, с изложением изречений, которые кому то из них могли и принадлежать, чуть ли не слезу стали выбивать у преподавателей, еще недавно считавших его огрызком ДНК.

Случалось, что первое время несколько и перебарщивал с барочностью речи, слишком распуская завитки словесных фуэте, но как бы то ни было – это приносило свои фрукты. Бывал конечно и бит за интеллектуальную особливость завистливыми маргиналами, но Фортуна все чаще и чаще стала подсаживать его на свое колесо, провозя остановку-две вперед. И вскоре он уже и на хорошем счету и даже чуть ли не отличник…

С ЕГЭ вообще вышло все гладко, словно Фидий и Овидий незримо водили его рукой над своим иррациональными числами и почему-то квадратными корнями. А уж как он филигранно увернулся на русском от ловушек удвоенного «н» и других негласных, позавидовал бы сам Кирилл Имефодий…

Душистый запах котлет сбил мерное течение мыслей о былом и Андрей, перепрыгивая по три ступени зараз, ввалился в столовку. Вокруг было тихо и чисто.

На четвертой котлете его вызвали в ЦУиППРпП. Не часто его туда приглашали, поэтому – стоило поспешить. Доел оставшиеся две с половиной котлеты и булочку с компотом и помчал.

Байрон был уже там и докладывал, переходя временами на бугагу. Его слушали пятеро костюмов, кивали изредка многозначительно, делая пометки на салфетках.

- Щель чувствовал себя удовлетворительно, телеметрия тоже не показала каких-либо черносливов, - закончил доклад Байрон и сел.

Вокруг воцарилась тишина, означавшая, что сейчас происходит серьезный мыслительный процесс. Наконец главный из костюмов, сложив вчетверо свою салфетку и прибрав ее во внутренний карман, поднялся монументально. Оправил полы пиджака и, откашлявшись зычно, сказал неожиданно писклявым, но не ставшим от этого менее отеческим голосом.

- Ну, что, сынок,… поехали!

Куда он приглашал съездить, было непонятно, но все вокруг вдруг засуетились, воодушевленно похлопывая сами себя по плечам.

***

С того дня программа сильно уплотнилась. В день стали делать запусков по пять. Бот чаще и чаще стал уходить во вращение, с каждым разом делая его все продолжительней. Вращение переносилось им лучше чем тряска, но иногда выкручивало до синусоид в глазах. После одного из причаливаний, заявился к Байрону прямо в лабораторию, с предложением менять через раз вращение с правого на левое, но тот просьбу отклонил, рассеянно поинтересовавшись при этом – не беспокоят ли его приступы подливы. Развернулся он тогда и молча ушел… Да-а, сдал Байрон за последнее время – щетина, халат обвис, деменция…

***

…Внутрь вдруг хлынул какой-то кисловатый, словно после грозы, запах, и бот начал замедляться. Вибрации обшивки постепенно сошли на нет, но мышцы, словно аккумулировав в себе эти упругие волны, продолжали разнонаправленно сокращаться странными тягучими пульсациями. Внезапно дверь бота пришла в движение, медленно открываясь. Понимая, что сейчас происходит нечто иное, отличающееся от привычных причаливаний, он напрягся, с тревогой наблюдая за поднимающейся створкой… Дверь открылась, обнажив непроницаемую темноту. Даже черноту скорее. Будто бот сел перед облитой дегтем стеной… Смотреть в эту бездонную пропасть было жутковато. Ощущение, когда ты не можешь контролировать или хотя бы наблюдать за развитием ситуации, держало в сильном напряжении. Прилететь через эту стену могло что угодно – камень, африканский носорог, осы… Дверь колыхнулась, начав закрываться. И с каждой долей закрытия, в нем тонко натягивалась невидимая струна… Даже дышать перестал… Створка сомкнулась с порогом, и он облегченно откинул голову на ложемент.

Сверху требовательными пульсациями замигала красная кнопка с надписью «Возврат». Выгнувшись, он быстрым движением нажал на нее…

***

Ну тут каждому стало бы понятно, чем он тут занимался. В прошлое путешествовал. Эка невидаль! У них дядя Гена со двора тоже регулярно путешествовал во времени, особенно когда треники одевал коленями назад. Как-то даже с самим Петром Первым выпивал и, не сдержавшись, всыпал тому за поражение при Нарве. И ничего, не кричал об этом на каждом углу.

«Вот если бы в будущее могли!» - мечтательно подумалось ему.

Но Байрон говорил, что умеют только в зад, а вперед – это фантастика… Андрей вздохнул и перевернулся на другой бок. Надо выспаться. Завтра у них новый этап – будут расставлять координатные маяки. А то мотает его по всей округе как бешеную собаку в проруби. Хорошо хоть мощность у их Манюни не такая большая, а то закинуло бы куда-нибудь в Марсианскую впадину, и сиди, булькай там…

Но все равно было интересно! В первый раз он увидел «предков» на семьдесят девятом запуске. Сел он в какой-то полузатопленной грязными весенними водами канаве. Бот наклонило на одну сторону и если бы не гироскоп – точно бы перевернулся. А так повезло, что бандура гироскопа была на другой стороне прикреплена и он перевесил. Выбрав место посуше, Андрей спрыгнул вниз (уже позволялось на время до трех минут покидать капсулу), но земля оказалась столь напитана влагой, что увяз по самые отвороты ботинок. Пока вытаскивал ноги из жирного суглинка, с пригорка показалась спускающаяся к лесу колонна людей. Он сразу присел в канаву, принявшись сквозь кусты сухого чертополоха наблюдать за колонной. Было до нее от силы метров двести, и Андрей разглядел даже мелкие детали одежды и снаряжения. Не смотря на довольно теплый день, одеты все были в основном в какие-то зипуны, некоторые в кафтаны. Примерно у каждого второго за спиной висел круглый плоский щит. На поясах топоры, у части то ли длинные ножи, то ли сабли. Хотя это могли быть и мечи. Не особо он понимал в древнем оружии. Мужички были все невысокие, но коренастые. Стрижки под горшочек, усы, бороды. Дай каждому по самокату и прям летучий отряд хипстеров…

Внутри бота негромко заверещал зуммер. Андрей метнулся назад, не без труда поднявшись из вязкого месива в качающийся бот. Вырубил зуммер и, плюхнувшись прямо на кокон, нажал кнопку возврата. Бот дернулся и под шипение реактивных струй начал разгоняться.

«Теперь понятно, с чего они своего Змея Горыныча придумали», - мелькнула еще тогда у него в голове самодовольная мысль, и накатило благостное понимание, что крепко вошел в историю.

***

На сотом запуске с ним приключился инцидент. День как день. Работа. Служба. Рутина в общем. Ан нет. Видимо магия чисел какая-то. Сто это вам не семь.

С утра он заложил только одну капсулу. Посадили тогда на громадный пляж у самого моря. Сине-черного. Холодного. Дующий с моря свежий ветер срывал с барханов тяжелых волн пенные гребни, и кидал их на берег, наполняя пустынный пляж водяной взвесью. Андрей набросил на голову капюшон и спрыгнул в сырой песок. Капсулу здесь закладывать не стоило и пришлось преодолеть широкую полосу нагроможденных друг на друга валунов до темнеющих за ними зарослей. На путь туда и назад ушло не менее получаса. Вымотался и вымок. По прибытии хотел сразу двинуть в столовку, выпить чего-нибудь горячего, но встретивший его у пирса Байрон попросил установить еще одну. Надо было им, видите ли, срочно «замкнуть кривую Римана». Сразу напрягло – до этого ни одного нормального выражения со словом «кривая» он не слышал… Байрон, словно в оправдание, пообещал, что точность доставки после этого станет до полутора километров. Да хоть кубометров! А то – то в болото, то в трущобу.

- Ну ладно, поставлю, - всем видом показывая, что делает серьезное одолжение, ответил Андрей и, махнув ССпЭшнику, чтобы тот принес сухой комбинезон, принялся перезаряжать гарпун…

Посадили в поле, прямо между двух высоких, даже и не понятно как в такую верхотуру уложенных, копён. Невдалеке, у озерка, виднелась еще одна, но верхушка у той была скошена, словно срублена. Он трусцой двинул к озерку, решив капсулу заглубить там. Метров двадцать только пробежался, как вдруг, словно из-под земли на него выскочили два перепоясанных мужичка и совершенно безмолвно, но деловито, принялись мутузить его.

Кулаки были маленькие, но очень жесткие, словно из дерева. Глаза закрой – будто молоточками для отбивки мяса тебя колотят. Не отличишь. Но глаза закрывать точно не стоило… Ушел в глухую защиту, спрятав голову за выставленными вперед локтями. Получил тут же в грудину штук двадцать молоточков… Но уже послабее…

Пока натиск чуть спал, появилась возможность осмотреться… Оказалось не мужички. Подростки. Два ребенка в общем. Он тут же перешел к активным действиям и двинул одному по башке рукоятью гарпуна. Не сильно, но свалил с одного раза. Второму хотел крутануть уширо маваши гери, но не стал. В десятом-тринадцатом веках скорее всего еще не придумали защиту от этого удара, и поэтому использовать данный прием было не совсем этично.

И тут неожиданно из-под копны у озера выскочила толпа мужиков и с каким-то остервенелым гиканьем понеслась на него. С одного взгляда на их оснащение стало понятно, отчего получались такие высокие копны. Трезубец Аквамена, по сравнению с их вилами, тянул не более чем на портативный рыхлитель междурядий… Андрей, не заглубив даже капсулы, так деранул назад, что чуть не слетели ботинки…

***

Выводил буквы старательно, чтобы аккуратностью и грамотностью изложения подчеркнуть серьезность поднятого вопроса.

«Служебная записка (по центру, сверху). Во исполнение… (здесь пришлось задуматься. Варианта было два: «приказу» и «приказа». Оба звучали нормально. Выбрать не смог. Решил остановиться на сокращенном варианте) прик. №135 «О соблюдении правил Техники Безопасности» прошу предоставить мне защитную спецодежду в виде бронежилет легкий (1 шт), поскольку во время осуществления мероприятий по замыканию кривой Римана был бил холопами. В противном случае имею все основания полагать, что жизнь ИИП. при исполнении им служебных обязанностей может быть подвержена серьезной опасности, вплоть до гибели».

Поставил дату. Расписался.

Махнул побегушнику ССпЭшнику и отправил его с этой служебной запиской на третий этаж.

Бронежилет выдали на следующий же день. Новенький. С зеленой нашивкой на груди, означающей: «Обеззараживать. Не утилизировать». Инвентарный номер 4578.

Кривую Римана он все-таки замкнул. Высадили в зимнее поле. Мороз был, наверное, под минус шестьдесят пять. Гарпун в землю не лез, и капсула вряд ли заглубилась как надо. Ну тут уж извините, либо гарпун зимний выдавайте, либо по теплу высаживайте.

***

С Байроном они виделись все реже и в основном для составления бугаги. Тот осунулся, стал похож на старичка. Временами принимался даже говорить сам с собой, подергивая при этом плечами. Андрей как мог, пытался отвлечь Байрона от высасывающих из него силы Лоренцевой метрики и прочих временных континуумов, но тот, пришамкивая, отвечал что-то невпопад и под любым предлогом старался как можно быстрее удалиться в лабораторию. Не понимал Андрей этого странного самоуничтожения, но поделать ничего не мог…

***

Наступила череда расстановки изотопных капсул, по которым халаты смогли бы отюстировать временную шкалу. Высаживать его стали уже довольно точно, где на лужок, где на полянку и вокруг ни души – хоть голым скачи. Правда сами вылеты стали производить реже – капсулы готовили в НИИ ат…ых реа…ов, и пока там подберут что-то правильного полураспада – с ума можно было сойти от безделья.

Но не такой он был человек, чтобы праздно проводить время. И он решил посвятить досуг какому-нибудь благородному делу. Взятая в этот раз на себя миссия состояла не в увеличении количества подтягиваний с семи до одиннадцати, не в освоении свиста через пальцы и даже не в изучении бранных слов на эсперанто. Он решил задействовать всю мощь своего интеллекта, чтобы отвлечь Байрона от дурно влияющего на его здоровье процесса беспрестанного конструирования модусов перехода. И забегая вперед, скажу сразу, что ему это все-таки удалось. Полностью и бесповоротно.

Как раз ждали девяностый стронций, чтобы калибрануть новейшее время, но этот элемент так просто не выпишешь и у них образовался простой в несколько дней. Получалось вытащить Байрона то в столовку, то в комнату релакса, к громадному, чуть ли не метр на метр, аквариуму со стайкой гуппи и лягушкой. Улучая моменты, когда тот не дергал плечами, Андрей пытался увлечь Байрона беседами на всякие там гуманитарные темы, не без основания полагая, что это оторвет его от отупляющих мозги математических расчётов.

- Вот скажи мне, что лучше – капуста, или там, к примеру, … лаванда?

Байрон даже повернулся на него, усердно пытаясь осмыслить неожиданный вопрос. Затем зачем-то дернул себя за нос, словно переключая тумблер, и ответил, как показалось, не совсем безразлично:

- Лаванда да-а-а… Очень приятный, я бы даже сказал – романтический запах…

Байрон даже прикрыл глаза и очень медленно втянул своим тумблером воздух, а затем, слабым совсем голосом, чуть гнусавя, завел:

Вы бывали в Провансе?

Там лавандовый цвет на заре

На ресницы ложится сиреневым тоном.

Мир чарующих танцев,

Молодое вино в ноябре

Дивный мед и миндаль, и подсолнухов звоны.¹

Байрон словно перенесся туда, в то воспетое только что место с подозрительно не русским названием, и мечтательно начал что-то нашептывать про себя.

Андрей решил идти до конца, применив заготовленный заранее диалектический прием.

- А вот суп из капусты, вкусней!... Что то я ни одного рецепта не видел, чтобы лаванду на гарнир подавали, а капусту – пожалуйста!

-Это ты верно подметил, - открыв глаза, меланхолично ответил Байрон. – И еще пирожки хороши.

- Какие еще пирожки? - не понял Андрей.

- С капустой, - произнес Байрон и, не ища даже повода, развернулся и пошел в сторону лабораторного модуля.

Но все эти беседы не проходили даром, и постепенно Андрей выявил одну закономерность – как только Байрон перекидывался на свои стишки, которых в башке у него было, что хлама в кладовке, то хоть на миг пропадала эта омертвляющая его холодная сосредоточенность. Ключик был найден, и Андрей принялся ненавязчиво делать в их скупых диалогах подводки к вечным темам, которые наверняка воспевались поэтами всех времен: снедь, день рожденья, половодье… Байрон иногда отзывался куплетом-другим, ну как говорится курочка по зернышку – голому рубаха.

- Да-а, стихи это хорошо-о, - протянул Андрей, когда Байрон зачел коротенькую вещь про какого-то бродягу в кустах багряных. – И слова все такие простые и рифмы…

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.² - выдал еще Байрон.

- И с этим не могу не согласиться, - с видом ценителя кивнул несколько раз Андрей. - Может быть, при всем при этом, строки не слишком конгруэнтны друг другу, но общий метафизический смысл вполне удовлетворяет предмету описания.

Байрон тем временем замер в какой-то трагической позе, уставив напряженный взгляд в свою ладонь, словно этот метафизический смысл стоило искать именно в пересечениях линий на ней.

- Слышь, а вот Пушкин твой, - решил Андрей сменой темы отвлечь того от неожиданного приступа грусти. - Он что там, открытие сделал какое-нибудь литературное, нобелевку получил? Что вот ты в нем нашел?

- Ну как бы тебе сказать, - ответил после долгой паузы Байрон. - Это наше все в поэзии… Это как Ньютон для физиков, Коперник для астрономов… Гоголь как то написал о нем, что Пушкин – явление чрезвычайное, и может быть, единственное явление русского духа…

Байрон замолчал, унесшись внутренним взглядом в какую-то сокровенную для него даль. Отражающее душевное состояние выражение лица было то покойно, то наполнялось скорбью, то легкая улыбка трогала губы...

Андрей, соучаствуя, тоже проникся некоторым пиететом к поэту, хотя и не сильно знал его стишки. Но раз Гоголь сказал, что это единственное явление, то наверняка было за что уважать. Довольный сегодняшней терапией, он оставил Байрона наедине со своими переживаниями и, стараясь сильно не шуметь, вышел из комнаты релакса.

***

Наконец-то привезли девяностый стронций. Андрей за один день воткнул все пять капсул. Высаживали в основном на заросших молодыми березками полях. Три раза в осень, два – в весну. Но все время небо в тучах и нудный дождик. Эпоха наверное такая пасмурная была. Один раз видел на проселке вполне современную легковушку, отчаянно буксующую в глубокой колее…

***

Ночью к нему пришло озарение. Взволнованный, он не спал пару часов, боясь забыть о нем. По утру, не успев еще толком умыться, Андрей записал размашистым почерком на листе бумаги основную мысль и, вдохновленный, бодро зашагал в столовку.

Дожевывая уже последнюю котлету, увидел шаркающего к полке раздачи Байрона. Видок у него был еще тот. Халат его белым мог назвать разве что Стиви Уандер. Помимо всего, это мятое двухпугвичное пончо было застегнуто в единственно неправильной комбинации и висело на нем уступами, как на жертве чудовищной железнодорожной катастрофы.

Андрей махнул ему рукой и Байрон, больше держась за поднос, чем держа его, приземлился рядом.

- Как спалось? – словно и не замечая синяков под глазами спросил Андрей.

Байрон кивнул заторможено, отправляя в рот на подрагивающей вилке салатный листик.

- Что снилось?

Байрон вновь едва кивнул; он будто отсекал все не нужные в его состоянии информационные потоки, отделываясь примитивными реакциями.

- У меня вот вопрос такой возник, - решил сразу перейти к делу Андрей. – Как лично ты смотришь на проблему контакта представителей разных поколений. Я не имею в виду там «отцы и деды» и всего этого, а контакт как таковой, межвременный или межвременной даже?

Он дал паузу Байрону на пережевать и осмыслить. Тот наконец осилил салатный лист и поднял на него глаза – мол, продолжай.

- Взять к примеру твоего Пушкина. Вот что нам стоит смотаться к нему и дать там ему осторожненько лекарство против там диабета, экземы… Не знаю, что там у него было.

- Его убили, - глухо, незнакомым совсем голосом, ответил Байрон и сглотнул так глубоко, будто хотел отправить пережеванную пищу сразу в самые низлежащие органы пищеварения.

- Ну тем более! – оживился Андрей. – Там присыпки всякие, бинты…

А Байрон уже и не слушал его, взволнованно завозившись на стуле. Он принялся совершать какие-то разнонаправленные движения – то брал вилку, то откладывал, прочесывал свои спутанные кудри руками сверху вниз, вновь хватался за вилку… Глаза его сосредоточились, заблестели даже…

- Нет, - вдруг твердо выдал он безапелляционное.

- Это что так? – состроил мину недопонимания Андрей.

- Мы сейчас как раз работаем над кодексом путешествий во времени, - сухим голосом произнес Байрон, - и сформулировали два, пока взаимоисключающих друг друга теоретических принципа. Если уж совсем по простому , то первый, о том, что прошлое существенно менять невозможно. Основывается он на предположении о том, что энергия, требуемая для изменения, должна быть равна совокупной всевременной энергии, которая возникла бы вследствие этого изменения. И второе, что существенные изменения возможны, но при условии, что текущая действительность, есть одно из отражений параллельных миров…

- Да чепуха все эти ваши принципы! – перебив, махнул рукой Андрей. - Оторваны вы батенька от жизни, как яблоко от яблоньки. Вот к примеру – перстенек этот золотой, - поднял Андрей руку и показал Байрону тусклую небольшую печатку, - как думаешь – откуда взял?... И что-то я не слышал, что баланс золота вдруг так в веке пятнадцатом перекосило и арийцы с марийцами на этом фоне войной друг на друга пошли, или там по второму варианту – разнесло нас с тобой по параллельным мирам к едреной фене. Тебя – в психуху, меня там тоже куда-то…

Байрон оглянулся затравленно, желая посмотреть, не слышал ли их кто-то. Столовка была пуста. Повернувшись назад, он уставился на Андрея взглядом, будто тот рептилоид, а затем накрыл лицо ладонями, чтобы не видеть и не слышать ничего…

***

- Я категорически не одобряю этих твоих мародерских выходок, - подошел к нему на следующий день Байрон. - Но ты навел меня на мысль, что мы, я, потомки, в общем, можем, - Байрон даже начал сбивался, словно нервничая, - или, имеем право – выразить гениям свою, так сказать, признательность. Я сейчас, - Байрон чуть замялся, - конкретно о Пушкине говорю. И мне очень хочется чуть скрасить его последние мгновения, и думаю – на ход времени это никак не повлияет…

- Ну! - нетерпеливо произнес Андрей. - Что хотел-то?

- Мы записку ему отправим! – перейдя на заговорщицкий шёпот, сдавлено просипел Байрон. - От благодарных потомков. Напишем, что его произведения входят в сокровищницу мировой литературы, - вдохновенно зачастил он. - Что миллионы людей будущего знают все его стихи чуть ли не наизусть…

- Покороче надо бы для последних мгновений, - перебил его Андрей. - И поправдивей.

- Да-да, - поспешно согласился с ним Байрон. – Только самую суть. Как он сам любил…

И с этого момента они объединились в ТОДвПЗ – тайное общество доставки в прошлое записок, заняв там оба кресла председательствующих.

Подготовка не заняла много времени. Байрон действительно был не совсем дурак, продумав все до мелочей. Андрею самому просто некогда было этим заниматься – он как загнанная лошадь мотался по древности, расставляя юстировочные капсулы, и если бы ему еще добавились обязанности в рамках ТОДвПЗ, то это могло бы вызвать и подозрительность. А Байрон обычно ничем особо и не занят – кнопки на пульте жмет, да кофе глушит.

Вечером в среду у них была рекогносцировка.

- Я тебе конечно не Кристиан Диор, - начал Байрон живым, быстрым темпом (за последние два дня он разительно изменился, растеряв практически всю свою старикашность), - но из того что было, получилось более чем достойно. Вот это плащ тебе, - показал он сложенный брикетом кусок ткани. – Завяжешь на шее… Внимательно на меня смотри! - голосом строгой учительницы прошипел он, увидев, что взгляд Андрея направлен в сторону. – Повторяю – здесь вот на шее завяжешь… Головной убор дальше, - вынул Байрон из пакета какое-то тканевое ведро. - Классический цилиндр сделать не смог. Пойдешь в боливарке. Моднючая по тому времени вещь… Расправишь немного полы у нее, - растянул он ведро в стороны, - и сойдет… Что касается момента контакта. Думаю, самое время и место будет вручить записку сразу после дуэли. Потом – почти нереально… Ранение у него будет страшное, - сам посерел на лицо Байрон, примеряя на себя страдания поэта. – Все будут в шоке, пока то пока се… Можешь подойти в этот момент и аккуратно сунуть записку в карман для часов. Вот здесь на жилете у него будет, - похлопал Байрон ладонью себе по груди. – Все понятно?

Андрей кивнул уверенно.

- Будет у тебя на все сорок три минуты – больше не смогу окно дать. Вторым рейсом это запустим. Я специально сдвинул график, чтобы еще одну уточняющую капсулу в семнадцатом-девятнадцатом веках поставить… А так она конечно уже не нужна – точность там до семи минут у нас…

Байрон еще что-то бубнил-бубнил, уточнял-уточнял. И где будет все это и где его посадят… Андрей делал вид, что убедительно внимает.

Ночью спал как убитый. И это был признак уверенности. Проснулся. Умылся. Позавтракал… Байрона, на странность, нигде не было. Но вроде не должен был заднюю дать. ССпЭшник вручил ему углеродный контейнер, и значило, что первым рейсом кинут тысячи на три-четыре назад. Воткнул. Вернулся.

Байрон появился, когда уже закончилась подготовка к следующему запуску. Подошел ближе. Был натянут как струна. Прикрываясь от ССпЭ спиной, сунул ему под бронежилет пакет с одеждой и намеренно громким голосом стал проводить назидательный инструктаж по должной расстановке капсул юстировки. Закончив, протянул для рукопожатия руку и передал из ладони в ладонь плотно сложенный фантик записки. Подмигнул сразу обоими глазами. Видимо для двойной уверенности. Андрей тоже моргнул двумя и шагнул в капсулу…

Это была не зима. Это был ад адский. Как только створка открылась, у него сразу иней на ресницы сел. Андрей принялся зябнувшими пальцами прилаживать на себя плащ, что выдал Байрон, но распираемая пластинами бронежилета накидка спереди не сходилась, и ярко синие штаны комбинезона выглядывали в прореху не совсем аутентично эпохе. Пришлось снять свою защиту. Без броника было все ок. Приладил на голову шляпу-ведро. Сразу стало теплее. На всю эту канитель с переодеваниями у него ушло минут шесть. Надо было спешить. Взяв на всякий случай бронежилет под мышку, он двинул под уклон, памятуя, что дуэль была «в низинке». Снега по колено, ни тропинок, ничего. Сначала забурился в какую-то непролазную чащу, двинул назад, забирая чуть левее.

И уж совсем отчаялся найти в этой Антарктиде хоть кого-то, как вдруг услышал голоса. Сразу повернул на звук. Меж деревьев редеющего леса показались силуэты. «Они!». Двое сумрачно сновали по полянке, расталкивая ногами снег, двое других стояли по разным сторонам на отдалении.

«Ну быстрей же, - притаившись за деревом взмолился Андрей, отчаянно дыша в скрюченные от холода пальцы, - стреляем. Стреляем!»

Но ничего такого решительным образом не происходило. Двое перепахивали снег, двое стояли.

И тут он решил воспользоваться моментом и вручить записку до «страшного ранения». От этого ведь смысл послания от благодарных потомков не изменится. Он напряг зрение, выгадывая, кто из двух стоящих поэт. Пушкина узнал сразу, с первого взгляда. Только этот, горделиво державшийся человек мог написать свои бессмертные элегии. Он попытался даже вспомнить несколько строк на ходу, чтобы получилось завязать разговор, но что-то подсказывало, что «Онегин обошел онежское озеро, обнаружил обнаженную Ольгу», могло и не принадлежать его перу. Приблизился.

«Да, он!!»

Даже дыхание сперло от ощущения близости к гению. Видно было, что сосредоточен крайне, что держит концентрацию…

- Что хотел? – холодно бросил ему предок, когда Андрей подошел до пары шагов.

- Я это-с, к вам-с с посланьем-с, - напал на него какой-то приступ раболепства.

- От Гончаровых?

- И от них-с тоже-с. Миллионы-с нас-с, - и он полез в карман за запиской.

В левом боковом, в правом боковом, в нагрудном, за подкладкой. Не было! Записки не было! Где выронил – не понятно…

- Ну! – донеслось до него нетерпеливое.

Что он провалил миссию – не сказать ничего. Столько усилий угрохано на подготовку и все впустую! Он хотел придумать еще что-то оглушающе уничижительное для себя, как вдруг решительно откинул попытки самобичевания в сторону, найдя, как достойно завершить миссию.

- Вас любезный, сейчас убивать начнут, - на вполне современном заявил он. – Мне это известно вседоподлинейше. Рана будет серьезная, помрете в муках… Антибиотиков, сами должны понимать-с, еще не придумали-с, - для большей понятности вновь перешел он древний.

Предок остолбенел, уставившись на него немигающим взглядом.

- Так что делаем следующее, - обернувшись на все еще занятых расчисткой места для дуэли секундантов, деловито произнес Андрей. – Одеваем вот этот противопульный жилетик, - сунул он в руки поэта броник, - и наслаждаемся жизнью дальше… Или в могилку сегодня хотите? – видя нерешительность, посмотрев предку прямо в глаза, добавил Андрей.

Не нагорная конечно проповедь, но такие слова не убедили бы только самого тупого. Пока Андрей скрывал происходящее от взгляда, подняв полы плаща на выставленных в сторону руках, предок проворно переоделся, поддев броник под верхнюю одежду.

- Ну вот и миленько, - осмотрел его Андрей, и перед тем как удалиться, добавил. – От Байрона – привет.

Предок кивнул ему отрывисто, передав таким образом ответный привет и, приняв горделивую осанку, шагнул к приближающемуся секунданту.

Андрей, воспользовавшись переключением интереса, юркнул в сторону и по своим же следам ходко двинул прочь, разгоняя кровь по застывшим членам. За спиной вскоре бахнул приглушенный расстоянием выстрел. Андрей обернулся назад, пытаясь разглядеть хоть что-то меж деревьев, но простора для взгляда уже не было. Спустя какое-то время раздался второй.

«Не, точно бы я там пальбы не дождался. Замерз бы как суслик».

Боту он обрадовался как родному дому. Сунул под кусты накидку со шляпой и залез в настывшую кабинку. Не заглубив даже капсулу, улегся на холодный ложемент и, преисполненный чувством перевыполненного благородного долга, активировал программу возврата.

Первое, на что упал взгляд под открывшейся створкой, были широкие лампасы. Потом другие и другие… Его встречал весь третий этаж по форме. Но лица не торжественные. Серые.

События развивались так молниеносно, что стоило подумать все же над тем, что быстрее всего на свете.

Оказалась, что какая-то престарелая бабка, прибирая чердачок, обнаружила неучтенные вещички своего знаменитого предка. На радостях снесла сразу же все это на аукцион. И среди них оказался б.у. бронежилет ЗАО "Щелковская шелкоткацкая фабрика" под инвентарным номером 4578 и зеленой нашивкой на груди. Эксперты аукциона, соотнеся эту вещичку с покойным владельцем, провели экспертизу и, выяснили, что застрявшая в бронежилете пуля была выпущена из пистолета, из которого стрелялись Пушкин с Дантесом (не поленились в Польшу к какому-то замшелому коллекционеру съездить, у которого те хранятся). И оказалась та превредная бабка стосемьсотпраправнучкой кого б вы думали? Барона Жоржа Шарля де Геккерен д’Антес!

И как он мог так ошибиться!

***

По линии МИДов прошла бурная перепалка. Их – сотня, мы, Россия – одни. Наших прямо обвинили в попытках изменить прошлое, приводя при этом множество соответствующих примеров. Наши же невозмутимо объявили это смешной подделкой и порекомендовали партнерам поменьше читать на ночь дрянной фантастики.

***

Вышибли их с Байроном с проекта в один день. Байрон после всего этого окончательно поехал кукухой. Начал пить, мел грыз, бугагил. Андрей приглядывал за ним – сколько мог. Ну как, сколько мог – пока все деньги тот не пропил. Потом настала череда Байрона приглядывать за пошедшим на поводу у генетической памяти Андреем. И так менялось несколько раз, пока они окончательно не перебороли все свои фантомные и боли и синдромы.

И словно родились заново. И сил что у птицы того Феликса, и физических и творческих… Денег только нет. В общем – самая что ни на есть отправная точка для новой жизни.

- Слышь, Байрон, а ты случайно не помнишь сто тридцатый запуск? - произнес одним замечательным утром Андрей, закончив любоваться своей печаткой.

- Я их все помню, - осипшим от всеночного декламирования наизусть стихов, ответил Байрон, откинувшись на спинку продавленного кресла.

- Ну и где это?

- Сто тридцатый…? - чуть задумался тот, и, зевнув широко, выдал: – Под Гатчиной. Семьсот северней старой…

- Под Гатчиной? – перебив его, немного озадачено повторил Андрей. – За границей что ли?

- Не, в России.

- Тогда готовьте, Байрон, лопату, - протерев запотевшую печатку, произнес Андрей и, порывисто поднявшись, настежь распахнул в весеннее утро окно…

¹ В. Набоков; ² А. Ахматова