Муза, Гамлет и сковорода

— Розово-лиловые, мои любимые, и небо от них особо синее, как твои глаза, — смотря на облака, прошептала Офелия, лукаво улыбнувшись Гамлету.

Они прищурились и замерли, очарованные мистической картиной, доверительно-интимно соединив ауры. Офелия как обычно начала петь, любуясь облаками. Гамлет как мог аккомпанировал, искоса любуясь ею.

— Интересно, кто их делает? — вела Офелия. Она наделяла облака всяким необычным смыслом. — Сегодня мысли мои управляют облаками или облака моими мыслями, еще не поняла. Но нам вместе весело. Они сейчас добрые, не плачут. И ветер не злой, — закончила Офелия и, виновато улыбнувшись одними глазами, произнесла вслух:

— Надо учиться творчеству у неба, там все гармонично, а у меня не получается петь в рифму…

— Это даже хорошо, — немного грустно ответил Гамлет, почему-то отвернувшись.

Офелия это заметила и, подсев еще ближе, вернулась к пению:

— На крыше я чувствую себя облачком и понимаю, насколько они интереснее живут. — Сегодня она видела пушистых белых котят и глаза доверчивых детей. И как-то грустно вздохнув, прошептала: — Там целый мир. Прекрасное — это когда не грустно и не весело.

Гамлет сделал вид, что согласен, благородно наклонив рыцарски маскарадную голову. Он уже не мог смотреть на облака. Они напоминали ему румяные куриные окорочка во взбитых сливках и почему-то рыб с огромными губами. Наверное, от голода.

— Я боюсь разучиться чувствовать. Очень боюсь,— неожиданно вздохнув, вслух произнесла Офелия и потупила взгляд. — В следующей жизни хочу быть облаком. Они свободные. А это волшебное чувство.

Крыша для нее — граница раздела мира на бескрайний синий океан вверху и унылый, пыльный город внизу с нелепой геометрической абстракцией крыш до горизонта. Солнце уже почти вошло в зенит, и лучи его попадали внутрь дворов. Наступил недолгий хрупкий мир — большое солнечное перемирие. Коты нагло грели пузо прямо перед мордами разомлевших собак. Воробьи по-деловому прыгали через хвосты и тех и других, зачищая территорию от еды. Пенсионеры на скамейках вяло провожали взглядами мини юбки и каблуки высотой до колена. В звенящем воздухе иногда гуляло эхо случайных звуков.

Офелия никогда не была во дворе. И ей там не место, как аквариумной рыбке в океане. От рождения попав в роскошь,постепенно увядала. Оказывается, там бесхитростная жертвенная любовь никому не нужна. Она же умела только любить.

Гамлет открыл ей иной мир — показал крышу, небо, облака и двор.

— Смотри, какие они все мелкие и суетливые, — хихикнула Офелия.

Слева по улице спешили прохожие с отрешенными, утомленными лицами. Они были чем-то лихорадочно озабочены и брезгливо обходили лужи, в которых загадочной синевой отражалось небо, делая их похожими на вход в портал иного мира. Похоже, люди не знают про порталы, не видят ауру, не слышат музыку города. Копят напряжение внутри молча. До взрыва.

Внизу тесно, душно, бессмысленно.

Около метро все сливались в длинную серую гусеницу, уползающую в подземелье. Улица называлась символично — Сибирский тракт.

— Да, не грустно и не весело,— немного печально повторила Офелия.

— У тебя что-то случилось? — внимательно смотря на нее, произнес Гамлет. Офелия, как бы очнувшись, потянулась и кивнула вниз.

— Смотри, вот мы — позитив, а они кто? Вот в чем вопрос!

— Сложный вопрос, — согласился Гамлет. Он не хотел портить настроение философским спором. Ему достаточно разборок с истеричным Диогеном из третьего мусорного бака.

Зато рядом, на покосившейся антенне, от этих мыслей задумчиво переступила лапами флегматичная ворона, как бы молча поддержав тему. Смотрящая. Как же без нее, когда мы тут. Погода благоприятствовала для службы, и сегодня на посту Фрося, весьма любопытная особа. Благородный угольно-серебристый окрас выдавал ее высокое положение в птичьей иерархии. Сидела важно, постоянно клювом поправляя перья.

Вороны — прирожденные шпионы, маскирующиеся под философов, и нередко часами способны, сидя на одном месте, размышлять или подслушивать. При этом голова вороны движется так, как-будто она разговаривает сама с собой: наклоняет голову в одну сторону, другую, поднимает клюв к небу и что-то спрашивает, грустно опускает вниз и, придя к какому-то выводу, удовлетворенно нахохливается.

Она представляла цивилизацию верхов.

На другом конце антенны расположился представитель цивилизации низов — рыжий Пират, бывалый адреналиновый воробей, пузатая наглая мелочь, постоянно достававший всех своей нудной болтовней. Сейчас он внезапно затих, обдумывая услышанное от Офелии.

— Ты какая-то грустная. Скажи, что-то случилось? — Гамлет видел, как Офелия последнее время угасает.

— Как раз нет. У меня все настолько нормально, что нет смысла дальше жить. Мне нужен богатый внутренний мир. Видишь, как у других? — Она показала взглядом на балконы домов, где на ветру нежились редкие души спящих днем.

— За душой надо следить. Она же все впитывает. Иногда хотя бы проветривать, как простыни, чистить ее… Он стал жестокий и нечуткий. — Хочу ему сделать такую же ауру, как вон то облачко… но уже не получится.

— Его нет?

— Он есть. Про ауру не знает. Материалист.

— Философ?

— Совсем нет. В банке работает. Там иное ценят. Он даже греться внутри умеет только напитками.

Они замурлыкали в унисон, согревая друг друга.

И вдруг Офелия расплакалась.

— Да, я умею имитировать кайф, но уже больше не могу. Он толстокожий. Очень-очень. И еще в джинсах дома ходит. Самые черствые люди — в джинсах. Об них бесполезно тереться моей шелковой шерстью и даже массировать когтями. Какие люди черствые. Молчания не понимают, ауру не видят. Одеждой закрывают ее. Купил игрушку вроде как для меня… робот-пылесос, который сам ползает и рычит, как бешенный пес. Я везде пряталась от него. А хозяин найдет меня, посадит на этого зверя и ржет как конь над моими квадратными шарами.

— Жестоко, — задумчиво и тихо ответил Гамлет. Он тоже не дружил с пылесосом, считая его террористом.

— Он приходит домой с порванной в клочья аурой. Чаще злой и жутко уставший. У меня впечатление, что ему платят большие деньги за то, что издеваются над ним. Я всю ночь собираю ауру, чиню ее. А потом он опять приходит никакой. Работа постепенно убивает его.

Она задрожала, обиженно и потерянно.

— Мне негде жить. У меня красивый и дорогой домик, но он холодный, как могила. Не понимаю… Мне иногда кажется, что пылесос умнее его и больше похож на человека.

Офелия вздрогнула, как бы очнувшись, и виновато улыбнулась Гамлету. Он сочувственно смотрел на нее. Его голубые глаза как бы говорили: — Не теряйте веру в доброту и волшебство.

— Ты такой тактичный и чуткий.— Офелия искренне лизнула его раненное ухо и, опять посмотрев вниз, засмеялась:

— Глупые. Живут под крышей и не знают о том, что на крыше. Им иногда полезно не торопясь смотреть на все сверху и наслаждаться спокойствием. Побыть наедине с небом и не лаяться, как дворовые собаки.

— Кар-рр! — аккуратно возмутилась Фрося.

— Не обижай дворян, они хорошо воспитаны улицей,— согласился с Фросей Гамлет.— Не как породистые беспредельщики.

— Извини, я забыла, что ты тоже дворянин.

— До двух лет я жил вон там, — Гамлет показал в дальний угол двора, — рядом с контейнерами и пивным киоском. Там все вежливые.

— Согласна, на улице хамы долго не живут. Скучаешь по той жизни?

— Сейчас? — немного подумав ответил Гамлет.— Как бы это тебе сказать… Нет уже тех оперно-романтических интонаций, как в молодости. Какие концерты мы давали вместе с рыжим Шаляпиным, гастролером из соседнего двора!

— Я слышала, — хихикнула Офелия, — это было божественно.

— Я тебе рассказывал про Диогена?

— Да, смешной такой!

Диоген принадлежал к интеллектуальной элите двора и известной школе мыслителей. Когда-то хозяева лишили его мужского достоинства, и он стал мудрецом, потерял уважение к хозяину и сбежал жить в бак. Стал учить всех разуму и магии, периодически путая их. Число кастрированных росло, поэтому паства у него была.

— Помните, что нашу цивилизацию сохранило? — говорил Диоген, печально смотря своими масляными глазами. — Это первая заповедь кота: Никогда не позволяйте, чтобы за вас думали другие.

С этим все согласились. Все-таки двор — среда чуткая, с обостренным стремлением к справедливости.

— Недавно Диоген сообщил, — едва сдерживая смех, продолжил Гамлет, — что люди — это мы, коты. А зазнавшиеся двуногие —вообще тупые и совсем мышей не ловят… Перестали нас слушать, деградируют. Это мы в давние времена на свою голову взяли шефство над обезьянами. Научили их всему, а они отгрызли себе хвост и объявили себя людьми. Стали нас за хвост дергать, кошками назвали…

— Брешешь!— возмущенно прозвучало с антенны — это не выдержала Фрося. Она чуть было не свалилась вперед, вытянув шею для лучшего подслушивания. И, с трудом удержав равновесие крыльями, ошарашенно огляделась по сторонам и зачем-то добавила:

— К-хе, то есть Кар-р!

Немного придя в себя, Фрося попыталась сделать вид, что ничего не говорила, смотря куда-то в сторону, но не выдержала и шуганула клювом заливающегося чирикающим смехом Пирата. Тот очертил два круга над ее головой и невозмутимо вернулся на свое место.

Гамлет всегда подозревал ворон в лицемерии, вероломном проникновении в чужие мысли и умении говорить. Обычно они молчат и только изредка орут:

— Каррраул!

— Не вру. Рэксом буду, — поклялся Гамлет, чуть повернувшись к Фросе, и добавил: — Правда, есть промежуточная стадия между человеком и обезьяной — поэт, как мой хозяин.

— Да ну! — подыграла Офелия

— Век крыши не видать.

— Не перегибай. Еще не все обезьяны, хотя… Все равно мы умнее их. Потому что умеем молчать.

— Да, люди не понимают молчания. В нем почти нет лжи, — согласился Гамлет..

И они замолчали.

Фрося переживала свой прокол. Попыталась списать на молодость, что всего-то восемьдесят лет. Не успокоило. По негласному этикету к вороне на крыше надо обращаться на вы. Даже взглядом. И мыслями тоже. Фрося после некоторых размышлений все-таки решила, что дипломатический протокол котами не нарушен. Списала на усыпляющее бдительность солнце. И вспомнила, что она добрая и однозначно не прощает только одно: если ее назовут черной, даже по глупости. Все-таки основной цвет у нее седой — мудрости. Так она мудро когда-то решила сама.

— Так у тебя хозяин поэт? Ты раньше говорил, что писатель, — продолжила тему Офелия и вспомнила слова Гамлета о рифме. — Извини, если что не так.

— Да, теперь поэт, — невесело ответил Гамлет.

— Что страшного в этом?

— К нему Муза вернулась.

— Муза Аполлоновна?! — Офелия вздрогнула, и ее шерстка тревожно заискрила. — Это такая... страшная как темная туча?

— Она самая, грозовая. Свинцовая, с наковальней.

— Ужас! — настороженно съежилась Офелия. Она боялась грозовых туч с громом и молниями. Несколько раз видела Музу. Когда та появлялась, все вокруг становилось темнее.

— Что поделать, поэты и писатели музу не выбирают. А моему немощному именно вот таких размеров и нужна.

— Ты ее боишься?

Гамлет, взглянув еще раз в сторону мусорных баков, горестно усмехнулся:

— Мне нельзя бояться. Мои мысли сбываются. Я против страхов бьюсь насмерть.

— Какой ты сильный! — Офелия кокетливо-томно наклонила голову. — Как принц из сказки. А я — принцесса и слишком люблю ласку. Ой, я сказала почти в рифму! — И она не на шутку обрадовалась, запев. — Мррр.. А еще я лучше всех имитирую кайф. Как твоего гения зовут?

— Сейчас он — Ант Он.

— Кто? — удивленно переспросила Офелия.

— Он такой псевдоним себе взял. А раньше был просто Антон.

— И как вы там в рифме и с Музой?

……

Когда Антон оказался никому не нужен, возникла Муза и легко заполнила все вокруг— шумом, делом и телом. Она стала третьим измерением для его плоского пространства — суприма. Так она назвала мир Антона. По ее словам, союз двух противоположных начал создаёт ощущение объёма, придает контрастность, вкус и сочность существования.

— Ты у меня не мужик, а метафора, — многозначительно сказала Муза, подавая яичницу из двух яиц и сосиску на завтрак после первой ночи.

— Загадка? — попытался отшутиться Антон.

— Скорее, казус. Маленький, — усмехнулась она и на следующий день подарила широкие штаны со словами: — «Душе мужика нужен простор и воздух» — при этом его любимые дутики брезгливо порвала пополам .

Муза была из категории «редкая красавица» и умела властвовать. Чаще одними глазами. Обычно знают, что муза — богиня и отрицать ее божественность опасно. Тупым же Аполлоновна намекала, что ее выгнали не только с неба, но и из ада. Действовало. Местные мужики ее боялись и уважали больше участкового.

И при этом она не была религиозна. Ее любимый аргумент: Если кто-то создал человека, то это женщина.

— А что, если Бог — женщина? — размышляла вслух она, величественно положив свой первый волевой подбородок на мягкий второй.— Все вы, мужики, будете гореть в аду за свое желание доминировать.

Антон слушал богиню спокойно, признав главным смыслом жизни битву пороков и добродетелей. То, что били только его, переносил стоически, покинув тело и наблюдая со стороны, из-за шкафа. Так он привык жить вне тела и даже прятаться в кота. Во время экзекуции ненавидел себя, свою смиренную беспомощность…

Периодически Муза требовала от него ответ на вопрос: — Ты меня любишь?— он согласно кивал, но при этом вспоминал слова Ландау: «Когда собака привыкает к человеку, говорят что она его любит».

В общем, они друг друга любили.

И тут грянул гром.

Антон был в запое, жег написанное и заснул, оставив последний листок на столе. А там:

«В зал вошла Муза. Наложницы рыдали вокруг камина, смотря на то, как Дон бросает листки романа в огонь.

— Ты что делаешь, придурок?! — Муза вырвала из рук потерявшего рассудок Дона роман.

— Критики запретили мне писать про Жуана, — мрачно прошептал Дон, обреченно смотря на огонь"

— Ну как тебе? — чуя неладное, спросил несчастный.

Муза, хищно принюхиваясь, зловеще тихо произнесла:

— Ты жег рукописи?

— Они никому не…

Звонкий удар сковородки удалил все лишнее из его головы.

— Идиот, смени просто Жуан на Бон и пиши дальше!

— Бон-н-н...— пропел Антон, качаясь в такт звону в голове. — Хорошо звучит. Да, сковорода — это сила! И исправляет, как могила… Похоже я стал поэтом, в рифму говорю… срам то какой!

Муза, брезгливо фыркнув, уплыла. А я пытаюсь помочь бедняге вернуть разум и найти смысл жизни, но он ничего не ищет.

— Наверное, боится его.

— Он всего боится. А теперь еще и поэт. Так что в процессе глубокой личностной трансформации. Теперь я во всей красе познаю от него классиков: — «Поэт — такой человек, который умеет красиво быть несчастным. («Больница преображения»)».

— И зачем ты его в свое время прилапал?

— От милосердия, Офелия, все это от него. Я все терпел. Ждал, когда заснет, чтобы лечить. Днем сплю, ночью работаю. Душу чиню, от плохих снов охраняю.

— Там все плохо?

— Когда он был писателем, то не мог попасть в унитаз… постоянно мой лоток заливал. А я ему в тапки мстил.

— Святое дело! — фыркнула Офелия.

— А теперь он — поэт. И это катастрофа!

— По-моему, ты преувеличиваешь. Что может быть хуже мокрого лотка?! Хотя я слышала, что поэты и философы дрессировке не поддаются. — Офелия медленно повернула ухо в сторону Фроси, искоса посмотрев. Фрося вопросительно наклонила голову вбок: мол, зачем хамишь философу?

— Сначала все было прекрасно, — продолжил Гамлет. — Он не любил работать, мало писал, много думал и в это время чесал меня за ухом, гладил… мр-р-р, кайф.

— Мне тоже не нравятся трудоголики,— согласилась Офелия. — Они что есть, что нет. Бездельники, наверное, лучше.

— Ты же знаешь, что вечного кайфа не бывает. Когда не идет рифма, он жутко нудный, но это терпимо. Потом неизбежно наступает запой — расплата мыслителей за избыточные знания… Мир материален и наказывает идеалистов. Это он сначала решил, что только поэт. На второй неделе запоя решил, что он — Бог… — Гамлет горестно замолчал.

— И что?

— Потом пришел настоящий Бог и лишил нас пространства.

— Квартиру отнял?

— Да. Потом пропал и вискас.

Гамлет неожиданно посмотрела на Фросю. Та понимающе опустила голову.

— Странные они хищники, — задумчиво произнес Гамлет. — Не понимаю, что заставляет его отдавать мне последнюю еду? Он же сам голодный.

— Они не хищники — жертвы, — ответила ворона.

— Ужас! — вздохнула Офелия. — И что он делает?

— Ничего. Стихи пишет.

— Хорошие?

— Плохие. Но я ему намуркиваю во сне, а он потом вспоминает и записывает. Только всю мою мяодичность портит. Вот что у него последний раз получилось:

У меня есть место имение

Соответствующего измерения.

На чужое по этому мнение

У меня всегда есть склонения.

Вы все — жалкие междометия

И по сути — четвёртый род.

Я счастливейший в этом столетии.

У меня есть коробка "Норд".

— В коробке живете?

— Да, двуспальной, от холодильника.

— Это же ад!

— Да не скажу. В аду отопление есть, процедуры… — и задумчиво добавил: — Он решил изменить мир, и мир изменил его…

***

Антон очнулся. Рядом на столе сидел Гамлет и лениво перекатывал лапой ручку. Антон испуганно осмотрел свою комнату и, по привычке артистично заикаясь, спросил:

— А где коробка?

— Норд? — насмешливо спросила Муза из-за спины. — Выбросила.

Она читала текст на мониторе. На экране было:

«— Это же ад!

— Да не скажу. В аду отопление есть, процедуры… и задумчиво добавил: — Он решил изменить мир, и мир изменил его…"

— На конкурс рассказ? — грозно спросила Муза.

Антон был в шоке. Он ничего не писал. Но решил согласиться.

— Да.

— Отправляй, сойдет. Только вставь эпиграф:

«Человек культурен настолько, насколько он способен понять кошку».

Антон покорно напечатал, приписав в скобках — «Муза Аполлоновна» —и увидел удивленные глаза Гамлета. Подумал и заменил «кошку» на «кота».

Сзади раздался гомерический смех:

— Это Бернард Шоу, идиот!