Ягоды Лоло

Расскажу все по порядку.

Думаю, что про сражение у мыса Калиакрия весь православный люд знает. Там Федор Федорович туркам такого перца задал, что у них челмушки и тюбетейки дыбом встали. Расскажу только про необычайные приключения нашего "Святого Андрея".

Жестокое сражение кончилось в таком густом дыму, что турки-бедолаги стали палить уже друг в друга и задали такие лататы, что наша эскадра их и преследовать не стала, дабы свои корабли во тьме египетской не повредить.

Только мы непонятно каким образом выскочили из этого черного ящика вслед за каким-то турецким суденышком, размером, впрочем, побольше нашего.

Потом, на следствии, нам не поверили, когда мы показали, что неслись одним курсом с турком на всех парусах в открытое море. Мол, ветер был отнюдь не попутный, а говорить о турецких линкорах, что они, как ветер носятся – это людей смешить.

На расстоянии примерно полукабельтовых мы открыли огонь, и они ответили. Но вреда друг другу мы особого не причинили. И вообще нам хотелось взять их целенькими.

И мы, немножко постреливая, начали их догонять. Они просигналили нам: "Сдаемся" и легли в дрейф.

Тогда случилось вовсе непонятное. Мы подплыли к турку, приготовившись на всякий случай к абордажу и рукопашной. Наш капитан прокричал, чтоб принимали на борт нашу делегацию, но в ответ было молчание. Тогда мы, времени не теряя, вскарабкались на турецкую палубу и что ж вы думаете? Никого!

Мы бросились в каюты, на бак, на капитанский мостик….

Вдруг кто-то из матросов, как заорет, словно ненормальный: "Паруса! Мачты! Шпангоут!"

Мы задрали головы. Мать честная! Паруса турка были кроваво-красные, вся оснастка совсем черной. И флаг черный. Да и не «турок» это был вовсе. Мы гнали честный вражеский линкор с белыми грязными парусами. А взяли мы черти - что.

Только наш умный доктор Гамбург смутно вспомнил про какую-то легенду про какого-то "Летучего Голландца", который к своей подружке Ассоль на красных парусах пришел.

Зато наш корабельный батюшка, о. Иосиф не растерялся и принялся читать подобающую такому казусу молитву, и мы вслед за ним. Он стал кропить, кадить и бесов изгонять.

А бесы, конечно, перетрухали и с воем, яко крысы перед кораблекрушением, полезли из трюма, который мы только что осматривали – он был пуст.

Турок я много знаю, они ребята симпатичные: их и в театре показывают, и в цирке. Но этих, что повылезали, симпатичными никак не назовешь. Рваная, злобная сволочь – вот им название. И было их видимо-невидимо. Многие были при оружии самом разнообразном и во многом нам неведомым. Они вели себя нахально и делали вид, что хотят напасть.

Нас на борт поднялось немного. Однако Авдеич, мудрая Седая- Сорвиголова, так на них закричал очень по-русски, что они кубарем покатились в трюм, откуда поднимался ужасный смрад, в том числе и серный.

Несколько бесов или пиратов было сопротивляться стали, но мичман Дарюшкин, парень не только толковый, но и лихой, лихо и толково дал одному, а поразмыслив, также и другому в зубы. Это принесло нам окончательную победу. Бесовский корабль был в нашей власти.

Двоих придурков мы задержали на палубе для допроса. Третий сам остался. Это был некто Саша Тухлин. Я знавал его в Петербурге. Гуляка, Дон Жуан, подражатель Сумарокова, сочинитель веселых песен. Досочинялся. Был разжалован, отдан в матросы. Пропал без вести.

Капитан наш, Авдеич, его тоже немного знал. Мы пошли осмотреть капитанскую каюту, прихватив с собой Сашу и мичмана Дарюшкина. Все указывало на то, что этот капитан был здесь совсем недавно, только что. Ну, и черт с ним. Тотчас непонятно откуда взявшийся негр, вовсе не похожий на бесовскую сволочь, принес на подносе вино, фрукты.

Мы стали есть-пить, с этим Сашей легко, по-светски, разговаривать, как бы подчеркивая: это не допрос. Но это был как раз допрос, и Саша все понимал. И, понимая, что сила и власть у нас, откровенно рассказал все, что знал, об этом чертовом корабле.

* * *

- Сюда я попал, когда мы с ребятами, попытались захватить в нейтральных водах это судно, под непонятным флагом. И на общеизвестные, морские сигналы оно никак не реагировало.

Но эти чучела наш фрегат потопили, спастись и попасть в плен удалось лишь мне.

Волей-неволей я сделался пиратом.

И вот однажды мы бросили якорь у острова Бенбоу. Райский уголок, пираты всего мира его очень любят и часто его посещают.

На этом благословенном острове было много живности вполне пригодной для пищи, всяких съедобных растений, плодовых деревьев. Да еще добрые пираты, которых, увы, не так много среди нас, оставляли некие запасы в виде оружия и вина. Но главной прелестью острова считались ягоды Лоло. Кто вкушал их (а вкушали их все) переносился в некие прекрасные царства. Наверное, в райские кущи – я в этом не очень разбираюсь.

Так и в этот раз было. Наелись мы вкусных ягод, оказались в райских кущах, и вдруг предстал пред нами грозный Великан и проговорил ужасным голосом:

- Вы, морей скитальцы! Вы подводных тайн хранители! Возлагаю на вас Великую Миссию! Мир сей погибнет, ибо слишком много добра и милосердия в нем накопилось! Не так я его задумывал! Погибнут все! Но вы все-таки ребята туда-сюда, хоть на что-то годитесь. Соберите в свой вонючий Ковчег каждой твари по паре. Только чистых зверей и прочих существ отнюдь не берите – бейте, давите их прямо на месте. Грузите на борт всякую животную мерзость и плывите к горе Арарат. Там создавайте Новый Мир с новыми людьми и зверьми, вернее с новыми монстрами – люди возложенных на них надежд не оправдали.

Давайте, собирайтесь, а я пошел дело делать.

Очнувшись от ягодок Лоло, и убедившись, что видения каждого из нас были весьма схожи, мы решили: а почему бы и нет? Ковчег, так Ковчег. Про него что-то там в Библии написано. Но я не читал.

Прежде всего, мы, согласно, приказу стали собирать всяких поганых зверушек в Ковчег: крыс, мышей, ворон, пауков, клопов и даже одного хорька без пары. Остальных старались по три штуки брать – пусть сами разбираются, кто баба, кто мужик.

И поплыли.

Житуха была неплохая. Конечно, с разграбленных нами кораблей мы брали все, чего только душа пожелает, в том числе и женщин.

В порты мы не заходим, припасов не пополняем, апакгауз всегда битком набит. И на камбузе еды вдоволь. Вина – хоть залейся. Только песен здесь почему-то не поют. А как в море без песен?

И говорим мы на какой-то тарабарщине. Вот ты ко мне прислушайся: "калды-балды-урюк-цурюк". А тебе кажется, будто я по-русски разговариваю, и ты все понимаешь.

А еще, как вы, может быть, заметили, здесь экипажу набрано судов на 20. Вот и вас собираются присоединить. Ну, конечно, которых не утопят вместе с вашим "Андреем".

А Капитан наш, Каспар, Черная Душа, все никак себе невесту не выберет. Уж скольких девушек испортил, сколько женщин потопил. Вот, к примеру, понравилась ему одна француженка-графиня. Она со своим графом свадебное путешествие совершали. Мы, конечно графа – по досочке, а ее в качестве свадебного подарка в жемчуга-алмазы обрядили и к Каспру повели. Так она ухитрилась неожиданно дать пинка, ведущему ее товарищу и броситься за борт. Конечно, в такой амуниции она тотчас на дно пошла. Это сколько же денег пропало?!

От огочения поели мы с капитаном сладких ягод Лоло. Сначала всем стало хорошо, но вдруг Ангел с огненным мечом предстал пред нами. И произнес свой приговор: никогда капитану Каспару и его команде не обогнуть Мыса Доброй Надежды. Никогда не достигнуть желанного Арарата. И зваться наше судно будет не "Ковчегом" (много чести), но "Летучим Голландцем". В честь некоего Ван дер Декена, который ровно сто лет назад также, как ты, Каспар, Черная Душа, погубил счастливую пару.

Правда, грозный Ангел слегка смиловался и сообщил: только что четверо погибших подали ему знак и послали улыбку из настоящего Рая (отнюдь не из нашего, бесовского). Поэтому капля Надежды упала на палубу нашего "Голландца".

Отныне раз в десять лет капитан Каспар может сойти на землю и найти девушку, которая согласится стать его женой, хотя и будет знать о нем все. Тогда спадет с "Голландца" страшное проклятье.

В этом году – первый твой выход на сушу, Каспар, Черная Душа.

* * *

Ангелу хорошо говорить, он всемогущий. А мы плывем, плывем – никак до берега не доплывем. Понятное дело: дядька Великан исподтишка вредит. Но вот однажды видим: бутылка в волнах качается. Не поленились: спустили шлюпку, бутылку эту выловили.

Распечатали ее, а в ней письмо, да не то чтобы крик о помощи. Нет! В бутылке письмо любовное! Пишет какой-то Ванюша, какой-то Машеньке. И так пишет, что мы, люди окаянные и злобные, очаровались, просветлели, и всякий про любовь вспомнил. Даже те, чьи любимые давно пребывают в Аду.

"Смотрю на чайку над волнами – то ты паришь среди хижин Московских. Облако – тело твое белое, непорочное. Море – любовь моя. Солнце – ты и месяц – ты, и звезды – слова твои. А небо – терем твой. А корабль мой – алтарь, чтоб мог я на тебя молиться".

Но я рассказик свой продолжу.

К письму и адрес был приложен: Москва и какой-то приход, дом купца такого-то.

И тут вдруг взвился наш Каспар, пиратская морда: "Вот она, моя суженая! Высажусь на берег в этой самой Москве, паду девице в ноги – пусть полюбит меня грешного безгрешной любовью! И тогда спадет с меня проклятье и с вас, кстати, тоже!"

"Эй, дядя капитан, - говорим мы ему, - а не жирно ли будет: чужую невесту переманивать? Москва отнюдь никакой не порт – она в самой глубине материка, который Россией зовется, расположена. А тебя на первой таможне заарестуют".

"Пусть попробуют, - орет капитан. – Во-первых, у меня целый сундук всяких документов и валюты припасен на все случаи жизни. Во-вторых, ты со мной поедешь, в качестве свата, а ты страну эту, Россию, знаешь, и проходимец ты известный. Так что доберемся до милой Машеньки, и победа будет за нами! А если, кто будет возражать, я всех на реях повешу, а потом сам повешусь!"

И что делать? Поплыли мы в море Черное, в Россию мою родимую. У этого Каспара и вправду всяких грамот с печатями, и монет, и ассигнаций в достатке и в избытке, чему удивляться не приходится. И мы вполне благополучно добрались до Машенькиного домика. Что с вами, мичман?

Мичман, и в правду, побелел, почернел, выпил стакан рома и сказал: "Ничего". А рассказчик продолжил

- Вошли мы в дом. И вот сидит перед оконцем Машенька и плетет кружева, чудные кружева. Прекрасна она точно так, как в письме прописано и даже прекраснее.

Капитан наш по дьявольскому наущению на любом языке может болтать, хотя не все понимает, что говорит. Ну, и мне по-русски не раз приходилось в любви объясняться. И мы кое-как объяснили, что капитан Каспар ее любит до безумия, оденет в драгоценные одеяния (не ворованные!), украсит драгоценными камнями всех видов и огранок (заработанных честным трудом!), подарит замок в Кастилии, и вообще у нее будет не жизнь, а малина.

Машенька слушала нас снисходительно. Однако во время наших выступлений в светелку вошли очень большой молодец, наверное, брат, который, судя по богатырской внешности, мог бы нас побить, а также молодая красотка, наверное, сестра, которая, судя по озорным глазам, тоже могла нас побить.

К счастью, все обошлось без драки. Машенька отложила свою работу, поклонилась нам в пояс и сказала:

- Гости дорогие, рады вас видеть. Предложение ваше – высокая для меня честь, но не могу его принять. Есть у меня жених любезный и лучше него я никого не знаю. И знать не желаю.

У капитана с женщинами разговор короткий: или в койку, а потом за борт или сразу за борт. Но тут он малость забыл, что находится в Москве-матушке, а не на нашем тухлом "Голландце". Вот и заорал, как на бескрайних океанских просторах: "Да я тебя! Да я вас всех на доску! На рею! Да я вашу Москву за три часа из всех орудий! С лица земли!

Я уж ему тихонечко намекаю:

- Ты нашего тухлого "Голландца" из Колхиды волоком что ли сюда потащишь?

Братец, нрава, видать, веселого, так захохотал, что образа чуть на пол не попадали. Сестренка, сразу видно, тоже озорница та еще, как закричит звонким голосом: "Атас! Полундра! По турецким лоханкам – огонь!" Да как влепит капитану Каспару в глаз. Тогда капитан упал на венецианский сервис немыслимой красоты и стоимости. Мы его как назло уже распаковали расставили прямо на полу, как нас утопленный венецианец научил. Кердык пришел сервизу. Одна самая маленькая, самая тоненькая чашечка уцелела. Я храню ее на память о тех счастливых временах.

Больше мы ругаться и драться не стали. Отдали поклон, да из терема вон. Только малышка на прощания спросила капитана: "Эй, турка злосчастная, адресок-то скинь. Буду поблизости – в гости заскочу. Братец при этом отвесил ей несильную оплеуху, а вконец расстроившийся дядя Каспар пробормотал: "Мыс Доброй Надежды", дом пять, квартира восемь. И мы пустились наутек. Вот и все, - закончил Саша свои враки.

* * *

И вдруг наш Мичман позеленел, посинел, выпил рому и сказал: "Это была моя бутылка. Мы выпили ее с квартирмейстером Щтольцем. Это было мое письмо. Это была моя Машенька. И Лизоньку-шалунью знаю и Пафнутия-братана. Не из всякого порта письмецо пошлешь. А чувства-то нежные так и лезут, так на бумагу и просятся. Вот квартирмейстер Штольц мне и посоветовал, что надо сделать.

Да и выпить лишний раз не грех, если бутылка пустая нужна и есть возможность

- Не грех, - согласился наш Авдеич и малость встрепенулся. – А где, кстати, капитан этой пиратской и бесовской посудины? Пусть сдаст корабль по всей форме, как положено.

- Да, тута я, - сказала вдруг переборка томным голосом. – Хорошо мне тута.

- Ах да, вспомнил Саша, - там каюта отдыха, потайная. В нее капитан иногда от команды прячется, чтоб думали: он таинственно исчезает и либо с дядей Великаном, либо с Ангелом Небесным в высших сферах общается.

Наш старый приятель начертал на хилой переборке невидимой знак, и вход в потайную каюту раздвинулся. Мы узрели капитана Каспара, восседающего в роскошном европейском кресле, пьющего из высокого бокала золотое вино и заедающего его ягодами Лоло. На нас он смотрел взглядом блаженного и бормотал: "Ах, только бы мне хоть раз ее увидеть и пусть навсегда буду проклят. Только умолю Ангела ребят от наказания освободить. И один буду плавать до Второго Пришествия".

- Ты кого это увидеть хочешь, грешник старый?! – вскричал вдруг мичман.

- Лизоньку-душеньку! Ах, какие у нее пальчики прелестные! Как нежно она мне в глаз дала!

- Ясно, - сказал капитан Авдеич. Сегодня служебные дела побоку. А покажи-ка ты мне, любезный матрос, где у вас эти чудо- ягодки хранятся?

- Да здесь и хранятся, - ответил Саша.

Легким движением он снял тормоз с кресла грозного начальника, откатил его, улыбающегося и всем довольного, в сторону, отдернул бархатную шторку: за ней узрели мы три грязных мешка.

- Лоло сушеная, - пояснил бывший москвич.

- Немедленно в топку, - приказал капитан Авдеич.

Мы выволокли мешки, закрыли кайфующего Каспара в каюте отдыха.

Мичмана оставили за старшего на захваченном корабле. С ним десять наших матросов. Мы же вернулись на своего "Апостола Андрея".

Наутро, задолго до побудки на верхней палубе раздался недопустимый шум и крик. Я выскочил из своей каюты. О, дивное виденье! Авдеич наш гордо стоял на капитанском мостике, почти вся команда орала, галдела, махала, чем попало. А в двух кабельтовых от нас стоял прекрасный фрегат под алыми парусами. Шлюпка, разукрашенная цветами и гирляндами, приближалась к нам. Юный капитан фрегата стоял прямой, как кипарис. Две прекрасные дамы сидели подле него.

Мы сбросили лестницы, приняли долгожданных гостей. Команда была построена и отсалютовала по форме.

Прибывшие назвали себя: капитан Грей, его супруга, герцогиня Ассоль и Елизавета Салтыкова, невеста славного капитана Каспара Ван дер Декена,

- Ура! – заорали мы.

А вот и сам наш Ван дер Декен. Нарядился, как принц, надушился, как сто принцесс, упал перед Лизонькой на одно колено и забормотал что-то по-французски. Потом подставил свой толоконный лоб, и озорная невеста так по нему щелкнула, что некоторым показалось, что у героического пирата тотчас рога начали расти.

И вдруг все поняли, что вековое проклятье спало, что грешники прощены, а грозный Великан посрамлен, что не пристанет иной Ковчег к Арарату, кроме того, что вывез новых прародителей наших и наших добрых зверушек.

- А что с Машенькой? – спросили мы у сестренки.

- Так мы ее на «Летучем Голландце» с вашим мичманом оставили, - отвечала она.

Тут и сказке конец.