Не герой

Когда на землю опустился туман, Савелий жарил яичницу. Получалось пресно - без сала, лука, томатов и черного перца - не то, что делала мама. Но сколько Сава не заставлял себя пойти на эксперимент и добавить в скворчащую на рафинированном подсолнечном масле глазунью хотя бы соль, никак не решался.

Мама не боялась ничего. Яркие салаты, морепродукты под экзотическими соусами, заморские фрукты, национальные блюда со всех краев света - все у нее получалось легко и органично, как будто она сама выращивала с индейцами майя кукурузу и тыкву, с африканцами корпела над лучшим рецептом запеченной с курагой телятины, а с тайцами с детства жарила свинину с креветками, морковью и перцем.

Мама была для Савы всем. Пока была. Очередной бурный роман унес ее куда-то в Европу, кажется, в Испанию, откуда она раз в месяц звонила, скупо делилась подробностями жизни с избранником, который даже не говорил по-русски, и расспрашивала, что нового у сына.

Но как бы мама не хотела, как не надеялась, что в отсутствие ее юбки у него наладится личная или еще какая жизнь, ничего из ряда вон выходящего у Савы не происходило. Овсяные хлопья из пакетика на завтрак, забитый дурно пахнущими заводчанами автобус, проходная, лаборатория ОТК, дешевый растворимый кофе, котлета с политыми коричневатым соусом макаронами на обед и беспеременная пресная яичница на ужин. Сам он измениться не мог, хотя временами и пытался. Заискивающе здоровался с соседями, носил секретарше шоколадку, одну и ту же целый месяц, потому что так и не осмелился вручить, скачивал на телефон всевозможные приложения для знакомств - все заканчивалось одинаково безнадежно.

Измениться мог только мир вокруг, да так, чтобы не оставить Саве шанса жить по-прежнему. И мир изменился.

Туман опустился на землю, образовав кольцо в несколько сот километров в диаметре. Клубящийся беспросветный полог перекрыл шоссе, обрезал провода и кабели, окутал приграничные села и деревеньки, навсегда лишив их жизни. Даже вездесущие радиоволны не смогли пройти сквозь завесу, и область, в центре которой грязным неаккуратным пятном торчал город Саратов, погрузилась в полнейшую эфирную тишину.

Несущиеся по дорогам автомобили влетали в серую стену и больше никогда не появлялись ни с той, ни с этой стороны. Поезда сходили с рельс, самолеты падали, трубопроводы взрывались, заливая утренний сумрак черно-красными всполохами и запахом гари.

Случайно оказавшиеся рядом люди застывали в безотчетном ужасе. Туман стоял стеной, не развеивался, не таял под солнцем и на ветру, словно от мира его отделяла невидимая и неощутимая перегородка. Можно было идти мимо, почти касаясь плечом границы, и не ощущать ничего. Или почти ничего.

Кто-то говорил, что слышал шорох острожных шагов, словно кто-то крался, едва переступая мягкими лапами. На кого-то повеяло холодным ветром и странным неземным запахом. Одна заполошная баба клялась, что видела в серой тьме глаза сатаны. Все сходились в одном - туман жил, или в нем кто-то жил, или за ним, но кто и почему так ни разу и не вышел наружу - оставалось до поры неизвестным.

Туман пришел, изменив все вокруг, и даже жизнь Савы. Но сам Савелий еще не знал об этом. Он без аппетита поковырялся вилкой в пресной яичнице, пообещал себе, что в следующий раз обязательно использует томаты, хотя бы томаты, и лег спать.

***

- Эх, вдул бы я твоей жене! - вечно небритый Гришка, с похмельно-красными глазами и грязными ногтями, хлопнул Саву по плечу.

Дышавшее рядом с проходной горьким дешевым дымом стадо привычно гоготнуло, хотя шутка еще не была закончена. Дальше Гришка все время говорил: "Только скажи, какая она у тебя сегодня, левая или правая?" - вызывая взрывы пахнущего гнилыми зубами хохота. Гришкиным дружкам много не надо, чтобы день ото дня ржать, посасывая влажные замусоленные окурки.

- Вдул бы, да нечем? - неожиданно для себя произнес Сава. Каждый день он мечтал так ответить, и вот вдруг прорвало.

- Чего? - торчащая во рту Гришки папироса от неожиданности повисла, отлепилась от губы и упала, оставив на промасленной робе длинный пепельный след. Гришка потрогал губы, пытась отыскать потерю, и только потом сообразил взглянуть под ноги. - Чего ты сказал?!

Те из стада, что потупее, раскрыли рты, в ожидании расправы. Редкие затесавшиеся среди них интеллектуалы понимали, что драка возле проходной завода, да еще прямо перед сменой - это лишнее даже для Гришки, а потому лишь ухмыльнулись, надеясь, что развлечение продолжиться, но уже в конце рабочего дня. Где-нибудь у пивнухи, или, еще лучше, в темном переулке.

- Слушаем сюда! - разводя сбившихся в кучу работяг худощавыми покатыми плечами, из проходной вышел главный инженер, мужик невысокий, щуплый, и от того без меры злобливый.

Те заводчане, кто успел отметить пропуска и пройти, возвращались вслед за ним, с лицами смущенными и немного испуганными. В последний раз, когда Михалыч вот так вот встречал народ у КПП, кучу народу уволили, сославшись на сокращение штатов. Пропуска отнимали прямо тут, на месте, не дожидаясь из бухгалтерии подписанного приказа.

- Все наверное уже слышали, что произошло, - убежденно сказал инженер, хотя по лицам заводчан было видно, что никто ничего не слышал. В пять утра сил хватало только на то, чтобы не опоздать на вахтовку. Не до новостей. - А значит, работы сегодня не будет. До прояснения. Так решило начальство. Все. Расходимся.

Сказанному поверили сразу, потому что Михалыч, при всей своей мелочной мстительности, был мужиком конкретным и зря не болтал. И все же расходиться не торопились, мрачно переминаясь с ноги на ногу.

- А чего случилось-то, Жень, скажи хоть? - подала голос тетка Маша, ширококостная с туго натянутыми щеками повариха, единственная, кому позволялось Евгения Михайловича звать панибрастки, по имени.

- Чего-чего случилось... Абзац.

***

Не совсем Гришка был прав. Женщина у Савы была. Звали ее Надькой, и она даже была женой, правда, не его собственной. Чужой.

Виделись они редко. В основном по ночам, когда Колька, ее муж, особенно сильно напивался и начинал гонять семью по квартире, грозя убить и кляня по чем свет стоит за зря потраченные годы и загубленную жизнь.

Надька хватала детей и убегала на улицу, в соседний двор, где они сидели до утра на лавочке. Сыновья, Славка и Дамир, спали, уткнувшись холодными носами матери подмышку, а Надька, покачиваясь, смотрела в небо в ожидании первых лучей солнца. С рассветом Колька успокаивался и засыпал.

Надька не нравилась Саве. Стопы ее были слишком широки и одутловаты, икры по-деревенски крепки и волосаты, бедра широки, груди тяжелы, а талии не было совсем. Хороша она была в другом. Мало кто еще был столь же молчалив и покорен судьбе, и не роптал, даже когда было совсем плохо, и терпел тяготы с такой же стойкостью, как Надя. Мало кто, кроме нее и еще Савы.

Их первый раз произошел в конце августа, когда ночи уже стали холодны, а Колька по причине увольнения за прогулы перешел с водки на воняющий ацетоном самогон. Сава вынес бутерброды и плед для детей, чтобы не мерзли. Надя приняла помощь молча, с достоинством, выдав себя только блеснувшими благодарностью глазами. Их пальцы соприкоснулись всего на миг, но Саве этого хватило, чтобы не спать до утра.

Когда же пришел сентябрь, он пригласил их домой, переночевать. Славке и Дамиру постелил на диване, Наде отдал кровать, а сам устроился на матрасе на кухне. Он долго ворочался, гордый, что в его доме спит женщина.

Надя пришла, едва сыновья заснули. Она села возле матраса на колени и сняла лифчик, белый, в двух местах аккуратно зашитый серыми нитками. Ореолы на ее белой груди темнели широкими неровными кругами, приглашая вступить в настоящую взрослую мужскую жизнь. Сава вступил в нее с радостью, и вступал еще не раз, иногда по два раза за ночь.

В день, когда на мир опустился туман, и из-за этого на заводе отменили смену, Сава возвращался домой и снова увидел их: Надю, Славу и Дамира. Серый с ацетонового похмелья Колька не дал им на этот раз спокойно уйти из дому. Выскочил вслед, догнал и продолжил скандал у савиного подъезда. Он что-то кричал и размахивал руками.

Сава вжал голову в плечи. Страх перед взъярившимся у проходной Гришкой никак не отпускал, заставляя жилки на обратной стороне коленей время от времени подрагивать.

- Чего пялишься? - Колька едва повернул голову, да и то, только чтобы плюнуть Саве под ноги. - Шуруй!

Сава вжал голову в плечи и, стараясь не смотреть на испуганных мальчишек, проскользнул в подъезд. Там он долго стоял у мусоропровода, борясь с желанием выбросить купленные Дамиру раскраски. Младшенький любил рисовать.

Скупость победила. В конце концов, даже если мальчишкам теперь и стыдно будет смотреть в глаза, он всегда может отдать раскраски Наде, а она уже отдаст им.

Дома Сава поставил на плиту сковородку, открыл холодильник и долго смотрел то на яйца, то на томаты. А потом выключил газ, откопал в кладовке когда-то и зачем-то запасенный кусок арматуры, взял в обе руки и с размаху врезал по синей крашенной по штукатурке стене коридора. А потом еще раз, и еще. И еще.

***

- Здорово, лошарик. С тебя двадцатка, - Гришка лениво постукивал милицейской дубинкой по установленному прямо на проезжей части бетонному блоку. Чтобы пройти или проехать мимо, нужно было обогнуть, сначала блок, а потом самого Гришку и его подельников.

Это был личный тариф Савы. Все платили по десятке грачиков, а Сава - целую двадцатку, потому что Гришка так и не забыл то утро и отыгрывался теперь каждый вечер. Официально блокпосты по краям жилых кварталов поставили для наблюдения за туманом и предупреждения людей об опасности. Но все знали, что это только причина.

Сергей Грачев, бывшие во время прихода тумана главой города, умудрился остаться у власти и даже выпустил новые деньги - грачики, но воевать с расплодившимися по всему городу бандами испугался, предпочтя войне переговоры. Каждая из банд сама выбрала себе место для блокпоста и, не стесняясь, обирала всех, у кого не было припрятано под одеждой огнестрельное оружие. Кто посерьезнее, заняли места в центре. Гришка сотоварищи обосновался там, где впятеро поредевший ручеек заводчан возвращался после смены домой. И у Савы был личный тариф - в половину его дневного заработка.

"В изокуб бы тебя. На опыты" - чертыхнулся про себя Сава и начал шарить по карманам, словно не помня, куда засунул деньги, в действительности же лишь стараясь оттянуть неотвратимое.

Мысль засунуть Гришку в изокуб вызвала неожиданную волну тепла в груди. Лабораторию ОТК на заводе, где работал Сава, переделали в научную. Пригнали с биофака областного института студентиков и дали им карт-бланш на любые исследования.

Освобожденные от норм морали и права молодые ученые развернулись не на шутку. За бешенные деньги они скупали по всему району тела людей, умерших после пребывания в тумане, и хорошо платили тем, кто еще не умер, но, угодив в серую дымку, перестал чувствовать себя прежним.

Людей сажали в изокубы, стеклянные комнаты с множеством камер и мониторов, и ставили на них, в зависимости от состояния человека и изменений в нем, множество самых разных опытов, от банального психологического тестирования, до самых изуверских. Проблема состояла в том, что видимых изменений почти не было, да и не знали студенты, что конкретно они ищут, и потому подопытных нещадно резали, били током, просвечивали, обкалывали лекарствами и наркотиками и многим из тех, кто может быть и не был обречен, существенно приблизили конец. Деньги в этом случае выплачивались родственникам.

Угодить в изокубы можно было и по-другому. Например, попасть в немилость к властям и бандитам. Провинившихся хватали и под угрозой расправы заставляли зайти в туман в нужном месте и в нужное время. А потом к студентикам – на обследование. Работали ли такие лаборатории в других местах области и какие там существовали порядки – Сава не знал, да и думать об этом не хотел. Никакого другого способа заработать грачики он все равно придумать не мог.

- Быстрее, лошарик! Не на рынке, очередь ждет, - Гришке надоело ждать. Он замахнулся дубинкой, но ударить не успел. К блокпосту подлетела рабочая машина лаборатории.

- Савелий Павлович! Савелий Павлович! Да тут я! Тут! Скорее! – водитель призывно махал руками, надеясь так ускорить нерасторопного лаборанта. - Язык на Топоринской! Прямо с Волги зашел, зараза. Все уже там, а меня за вами послали. Сказали отыскать и сразу туда.

Гришка отвернулся, чтобы никто не увидел на его лице разочарование. Савиной двадцатки грачиков, самой любимой за день, на этот раз он так и не получил.

***

Языки расползались по всей области, забираясь даже в самый ее центр. Они были плоть от плоти тумана, выплескивались бесшумным узким потоком из серой стены и стелились над землей, то прямо, перекатываясь через любые препятствия, то извивались змеей, огибая холмы и ныряя в овраги. Особенно языки любили Волгу и другие водоемы, а потому среди народа ходили байки, что нужно бежать от любой пришедшей с воды дымки.

Из-за языков, которые могли появиться где и когда угодно и также внезапно исчезнуть, в отрезанной от остального мира области больше не существовало дорог, да и вообще прямых путей. От деревни до деревни, между которыми на тракторе прежде было полчаса пути, приходилось теперь добираться иногда по дню, а то и по два, да и то если повезет. Стоило кемарнуть в дороге, или остановиться на долгий привал - и можно было уже не проснуться. Или проснуться, но уже в другом мире.

Бывало такое, что языком накрывало целые улицы или селения, и чтобы выжить, приходилось держать со всех сторон часовых. Язык на Топоринской заметили сразу, как только он перекатился через дамбу водохранилища, но полз он так быстро, что успел накрыть четыре еще жилых дома. Из остальных люди в спешке бежали, прихватив только одежду и документы.

- Приборы! - главный студент, ныне звавшийся начальником лаборатории, бесстрашно бегал вдоль края туман и орал. - Вашу мать! Приборы!

Савелий и другие два лаборанта бегали еще быстрее, успевая при этом втыкать в землю термометры, барометры, магнитометры, дозиметры и еще кучу всего, что должно было фиксировать, измерять и записывать множество совершенно бесполезных данных, которые старательно заносились в таблицы и еще никогда никому не пригодились.

- Куда ты прешь, дура?! - заорал кто-то над ухом.

Два тела, одно белое, в ночной рубашке, другое темное, в распахнутом тулупе на голое тело, рухнули в кусты. Баба рвалась в наполовину залитый туманом дом. Мужик лежал сверху, прижимая ее к земле.

- Там Васенька мой! Вася! Вася! Васенька! - баба вертелась ужом, стараясь выскользнуть из-под мужа.

- Да нет его там! - мужик едва удерживал крепкое вертлявое тело. - Ты же видела! С нами он выходил!

Разбираться, кто из них прав, времени не было. Сава свалил остатки приборов одному из лаборантов и махнул рукой трактору, которого ученые всегда таскали с собой на выезд. Тракторист понял все без слов, поднял грейдер, разогнался и завалил часть забора, а потом высадил одно из окон.

Парнишка лет десяти выскочил сам, без подсказки. Осколки стекла изрезали ему руки и бедро. Начальник лаборатории окликнул медика, перевязать, сам же хмуро и зло посмотрел на Саву.

Минус один подопытный. Лаборатории очень нужны были живые существа, побывавшие именно в этом языке, в бурлящей серости которого поблескивали едва заметные синие искорки. Такой туман – редкость, и именно в нем люди чаще всего становились проводниками. Теми, кто чувствовал туман.

Проводники имели разную силу. Кто-то мог лишь предсказать возникновение и направление движение языка, кто-то смутно ощущал таящиеся в нем опасности. Самые сильные умели предчувствовать возникновение разрывов, и вот это умение было практически бесценным.

Все знали – мир за пределами стены остался прежним. Знали и мечтали выбраться отсюда, в старый привычный уклад. К жизни, где существовали дороги, ходили рубли вместо грачиков, работали телевизоры и телефоны, где была работа, стабильные зарплаты и сетевые продуктовые магазины. Где можно было жить, а не выживать.

Способ был только один – постеречь разрыв в стене и броситься в него, надеясь, что серая дымка не сомкнется до того, как ты покинешь ее пределы. Говорили, некоторым счастливчикам это и в самом деле удавалось, вот только слухи так и оставались слухами. Разрывы происходили редко, в разных местах, быстро смыкались, и подстеречь их было почти невозможно.

А потому проводники, способные предчувствовать возникновение проходов, были поистине на вес золота, но чтобы человек приобрел такую силу – ему нужно было пробыть в мерцающей синими искорками дымке очень долго, не меньше часа. Что гарантированно приводило к смерти не больше, чем через пару недель.

- Иди, Карпатов зовет, - шепнул Саве, почему-то прямо на ухо, начальник лаборатории.

Сава побежал к командиру охраны без лишних вопросов, рысцой, надеясь сгладить внезапно возникшее напряжение в отношениях с начальством. Вроде и мальчонку спас, а в работе лаборатории внезапно возникла неприятная прореха.

Карпатов имел вид безразличный и даже беспечный, но говорил тоже очень тихо, едва шевеля губами:

- Иди-ка забери палку. Вон у того. Видишь, бородатый?

- Зачем? – Сава и не думал ослушаться. Что в этом такого, у какого-то бомжа отобрать его клюку? Но хотелось понять, как лучше это сделать, потихоньку или лучше с конфликтом.

- Просто забери. А дальше я сам.

Немытый бородатый старик, пришедший попялиться на работу яйцеголовых, пошатнулся, когда Сава вытащил у него из рук привычную опору. Карпатов, вдруг оказавшийся рядом, подхватил его, словно хотел помочь. Подхватил и незаметно толкнул, разогнав по толстому слою грязи. Старик ухнул от испуга, поскользнулся напоследок и улетел в туман.

***

Произошедшее у языка ужасало и окрыляло. Совесть ликовала, вспоминая глаза матери спасенного ребенка, и не давала оправдаться по отношению к старику. Хотя, успокаивать себя было чем. Сколько бы он протянул, тот вонючий бомж в преддверии зимы? Вряд ли больше, чем он проживет в лаборатории, на казенных харчах, под медицинским присмотром в окружении молоденьких медсестричек. Для такого счастье – уйти в мир иной сытым, довольным, обласканным уважительным вниманием. Да и пользу он успеет принести немалую: предскажет два, а то и три разрыва, помогая уважаемым людям вырваться за стену.

Взвесив все за и против, Сава решил все же не беспокоиться зря, тем более, что уже ничего не изменишь, и считать себя таки героем, а не убийцей. Тем более, дома ждали окончательно переселившиеся к нему Надька с мальчишками, а в кармане шуршали полноценные сорок грачиков, половину из которых хотел отобрать Гришка, да не успел.

Совесть бухтела все тише, настроение постепенно повышалось, и когда Сава подошел к подъезду, стало окончательно ликующим. Он – герой. Он зайдет домой и кроме денег и еды принесет еще и добрую новость: он – герой, спаситель ребенка.

- А вот и наш лошок пожаловал! - в синеватых впалостях на лице Коляна виднелись тусклые глаза человека, много дней не смотревшего дальше бутылки. Голос отдавал прокуренной хрипотцой и голодной слабостью, но гнев в нем звучал вполне натуральный. - Мои у тебя? Что молчишь, гнида?

Даже завзятые гопники от слов к мордобитию обычно переходили не сразу, а после краткого обмена мнениями. Колян ждать не стал. Сава с первого удара рухнул навзничь и на миг отключился. А когда очнулся, слюна обманутого мужа уже летела ему в лицо.

- Что, гнида, жен чужих любишь? А в морду получать не любишь? Не любишь, а?! – Колян снова замахнулся.

- Поднимай его, - раздалось откуда-то сбоку, - нечего тут торчать. Тащи в квартиру, там и отмудохаешь.

Каким бы ни был Сава тихоней, один Колян прийти побоялся. Притащил Гришку, одноклассника и прежнего собутыльника. Теперь Григорий стал главой группировки и мог позволить себе пить с закуской, прежде же закладывал за воротник вполне профессионально.

Квартира встретила запахом жареной картошки. Колян не удержался и сглотнул. У него в доме едой в последнее время пахло редко. Он и раньше не был особенным добытчиком, теперь же иначе, чем мелким воровством и не промышлял. Даром, что и тащить-то у людей стало нечего.

Мальчишки резались в карты на щелбаны. Славка поддавался, проигрывал и обиженно потирал лоб. Дамир радостно хлопал в раскрашенные шариковой ручкой ладоши. Снова не нашел, поди, подходящий кусок бумаги и рисовал по-простому, прямо на себе. Не на обоях и ладно.

Рядом валялись детская книжка, раскрытая почти на самой последней странице, и Сава не к месту порадовался. Значит, листал. Значит, разбирал буквы и может быть даже прочитал пару несложных слов.

Сава забрал Надьку к себе окончательно в прошедшую субботу, откровенно говоря, опасаясь скандала. Колян не появлялся три дня. Скорее всего, не замечал пропажи. И вот вдруг заявился, да не один. Сава смотрел на него заплывающим левым глазом и думал, что ни дети, ни жена ему не нужны. Член у него давно толком не стоял, Надька жаловалась, а с мальчишками он редко разговаривал о чем-то кроме драк, легких на передок девок и воровстве. Дамир при этом ничего не понимал, а не в отца вышедший Славка краснел и отворачивался.

При виде гостей мальчишки вскочили и навострились бежать в спальню. Колян остановил их грубым окриком.

- Собирайся, - обратился он уже к жене, - и пожрать чего-нибудь прихвати.

Они били Саву вдвоем, Колян и Гришка, стараясь не столько поломать, сколько унизить. Топтались на груди и животе, пинали в пах, били, глумливо гогоча, фофаны и щелбаны, плевали в глаза. Когда они прервались на перекур, Сава попытался подняться, но его опрокинули пинком в грудь, и тогда силы и смелость покинули его окончательно, и он заплакал.

Когда Надька наконец собралась, и все двинулись на выход, Гришка вдруг схватил Славку за плечо:

- Слушай, малой, а это ты же? Ты, да?

Славка, как ни странно, с готовностью кивнул, хотя и был насмерть перепуган.

- Ты что, его знаешь? – удивился Колян.

- Да он с пацанами у нас шустрит на посту. Воду носят, сигареты, и так, по мелочи. Мы оставляем им сдачу, а то и по пятаку даем. А что, не жалко. Твой самый шустрый из них, молодец, далеко пойдет.

Славка смахнул с лица слезы и перестал горбится.

- Только, - Гришка кивнул на все еще лежавшего на полу Саву, - никогда не водись больше с этим лохом.

***

Старик доживал последние дни и его чувствительность развилась до невероятных высот.

- Это как когда хочется выпить, а не на что и не с кем. И нутром чуешь, где нальют. И тянет так, тянет, прямо в туман.

За свой двухнедельный век он успел обнаружить и точно указать два разрыва. Через них за стену успели прорваться шесть машин, всклень набитые детьми и родственниками местных царьков. Обычным людям, чтобы не создавать давку, о проходах в тумане не сообщали. Да и не могли простые люди заплатить за эту информацию столько, сколько запрашивала лаборатория.

- Я им не скажу, а тебе скажу. Ты хороший парень, я вижу, - старик почему-то проникся к Саве особенной симпатией, хотя лаборант и был косвенно причастен к тому роковому толчку в туман, - сходи на Рабочую, предупреди людей. Там все накроет языком, вплоть до самой школы. Скоро уже, через час.

Сава привычно фиксировал каждое его слово, по старинке, в тетрадь, чтобы записи нельзя было скопировать и вынести из лаборатории. Но после этой просьбы остановился и только слушал.

- Не говори им, - старик с трудом шевелил обветренными пересохшими губами, - чтобы снова не повторилось тоже, что и со мной. Они снова это сделают, я знаю. Снова толкнут кого-то, а это тот самый туман, с синими огоньками. И они снова сделают это с кем-то. Нельзя этого допустить. Слышишь? Нельзя. Ни с кем нельзя. Ни за что. А они снова сделают это.

Старик откинулся в кресле и подал знак медсестре, чтобы несла ужин. Последний ужин в его жизни.

Найти причину уйти с работы оказалось несложно. Верхушка третий день праздновала за загородной базе два удачных барыша подряд, и охрана блаженствовала, зная, что никто не придет и не проверит. Девочке в отделе кадров и тем более было все равно, и она подмахнула пропуск, не глядя.

Светиться на Рабочей было никак нельзя, но Сава без труда нашел выход. Шепнул первому попавшемуся прохожему, что видел едущие в эту сторону машины лаборатории, и новость о возможном появлении тумана разнеслась по району как верховой пожар в сухом лесу.

Из пятиэтажек мигом выкатились сотни людей, и неброско одетому лаборанту не составило труда среди них затеряться. Вот только все бежали вглубь города, а он шел навстречу, к реке. Там, у самой дамбы, росло множество прекрасно подходящих для его целей кустов: там было тихо, безветренно и одиноко.

Язык, поблескивая звездочками, величественно переваливался через бетонный парапет.

***

Сава знал, что населяющее городские подворотни стадо встречи для «разборок», а по сути банальных драк, называли «стрелками». И если ты зовешь кого-то на «стрелку», то тебя не будут бить сразу, а подождут назначенного времени.

- Колян, разговор есть, - Сава не стал подходить близко, чтобы не провоцировать обманутого мужа на нарушение уличных джентельменских соглашений.

- Пошел в задницу, урод, - Колян, покачиваясь, едва сидел на лавке. Он отбирал у Славки почти все заработанные им деньги и старательно пропивал.

- Я тебя на стрелку вызываю. К Гришке, на блокпост.

- Пошел в задницу, урод! - повторил Колян, но, осознав услышанное, встрепенулся. - Чего ты сказал? Да я тебя сейчас прям здесь закопаю!

- Гришка знает, что я приду, - Сава пытался справиться с собой, но не мог. Голос его дрожал от волнения, да и что уж там, от страха, - если не придешь, он подумает, что ты струсил. На блокпосту. В девять тридцать. Не опоздай. Иначе я ославлю тебя на весь район.

***

Дни становились все короче, солнце почти не показывалось из-за туч, и по вечерам город накрывало густым влажным сумраком. Лампочки блокпоста с трудом отнимали у надвигающегося ночного мрака небольшой пяточек вокруг бетонных блоков. Люди все чаще обходили пост вокруг, через кусты, и Гришка, чей заработок день ото дня уменьшался, заметно нервничал.

- Тебе жить что ль надоело? – он говорил вроде бы спокойно, но чувствовалось, что он готов в любой момент сорваться.

- Колян пришел?

Обманутый муж вышел из-за темнеющего в стороне вяза, на ходу застегивая ширинку. Сава встал в боевую стойку и пошел по кругу, заманивая противника в нужное место. Он не рассчитывал выдержать больше одного удара, но больше было и не нужно.

Колян свалил его хуком слева, быстрым, поставленным, мощным, как будто всю жизнь его тренировал у боксерской груши. Сава упал, довольный, что все так быстро закончилось, и, комично задергал руками и ногами, отползая от противника на спине назад. Он никому не мог позволить отвести от себя взгляд.

У блокпоста довольно захохотали.

- Червяк, мля, - бросил кто-то, - добей его.

Колян, смотрел молча, размышляя.

- Нечего тут, - внезапно вступился Гришка, - кто потом трупак потащит? Подними и оттащи подальше.

- Пачкаться не охота, - скривился Колян.

- А о трупак потом не испачкаешься?

Все непонятно над чем заржали. Их почему-то очень веселила мысль, что в труп Савы окажется чище, чем он же при жизни. Гогот стоял до небес, что безмерно радовало Савелия, ощущавшего все более настойчивый зов тумана. Язык подползал мощный, широкий, быстрый, но совершенно невидимый в темноте.

Гришка, отсмеявшись, достал сигарету, зажигалку, и предложил закурить остальным. Остальные с удовольствием потянулись к пачке – табак в последнее время ощутимо подорожал и доставать его становилось все сложнее. И в этот момент их накрыло.

Сава точно все рассчитал – его ноги оказались в метре от границы. Ошибся бы чуть-чуть, и сгинул бы во тьме вместе бандитами. Этот тип языка, а точнее клубящийся в нем туман, убивал быстро беспощадно. Стоит едва переступить границу – и только успеваешь услышать свист и ощутить, как тело что-то опутывает, то ли веревки, то ли лианы, то ли щупальца. И сразу – темнота и смерть.

Сава неторопливо поднялся, ощупал место удара на лице и принюхался. Пахло кровью и дерьмом. Кто-то из бандитов напоследок обильно наделал в штаны.

Злорадствовать было некогда. В городе было еще немало очень плохих людей, а языки поблизости возникали не так уж и часто.

***

Яичница удалась на славу. Сава взял самую большую в доме сковороду, натопил шкварок, подрумянил лук, томаты и кусочки болгарского перца, ухнул сразу восемь яиц, и когда желтки начали прихватываться сверху легкой белесой пленкой, выключил огонь и посыпал натертого на крупной терке сыра.

Надька намыла до бриллиантового блеска тонкие фарфоровые тарелки из парадного сервиза, начистила высокие стеклянные бокалы под удачно купленный на рынке свежий недавно отжатый яблочный сок. Славка, лишившийся на прошлой неделе привычного заработка у блокпоста, ходил хмурый, но и он воспрял, увидев на столе необычное лакомство. О гибели отца мальчишкам пока решили не рассказывать, чтобы не портить момент.

Сразу после ужина погрузились в машину. Сава угнал ее за день до этого от заброшенного дома, хозяева которого давно сгинули в тумане, еще в самые первые дни. Он специально выбрал неприметную «шестерку», чтобы не привлекать внимание, и денег с собой взял по минимуму, только чтобы проехать все возможные блокпосты. Любая задержка, даже на банальный грабеж, могла обернуться крахом плана, а допустить этого было никак нельзя.

Дорога к стене заняла всего несколько часов, благо, обострившееся чутье Савы сообщало обо всех языках на десятки километров вокруг, и все же они едва не опоздали, потому что старая машина все время скрипела, чихала, тарахтела и никак не хотела разгоняться. И все же успели.

Туман разошелся в стороны, открывая неширокий проход. На той стороне погода стояла такая же холодная и ветреная, и было точно также темно, но Сава точно знал, что проход сквозной и просуществует достаточно долго, чтобы пройти его хоть пешком, не то что на машине.

- Ураааааа!!! – хором закричали мальчишки, едва клубящаяся дымка осталась позади.

Несмотря на возраст, они прекрасно понимали, куда и зачем едут, и что ждет их на той стороне, и потому всю дорогу напряженно молчали, не веря своему счастью. Надя радовалась вместе с сыновьями, очень по-детски.

Сава же встретил мир без тумана молча, потому что точно знал, что жить ему оставалось всего несколько часов, а еще потому, что проход сквозь стену его откровенно разочаровал. Не оказалось в нем ни напряженной загадочности, ни таинственных шепчущих пророчества голосов, ни следов внеземных животных – только ровная изрытая сурковыми норами степь и жухлая осенняя трава.

Да и не собирался он жить в этом мире, даже последние отмерянные ему минуты. К чему себя дразнить, обманывать спасением, которое ни потрогать, ни ощутить просто не успеешь?

Он дождался, когда проход закроется, и ушёл в туман, не прощаясь. Надьку он никогда не любил, а мальчишкам боялся не суметь объяснить, что, может быть, Гришка был не совсем-то и прав. И что он, Сава, может быть, и не совсем лох. Хоть и не герой.