Письмо из ниоткуда

Напоминаем читателям: в этом рассказе, согласно правилам конкурса, что-то спрятано. Что это - философская идея, отсылки к литературным произведениям классиков, загадка, шифр - доподлинно неизвестно. Но оно тут есть, и вы можете попытаться это скрытое найти.

Свои разгадки помечайте словом РАЗГАДКА, иначе они не будут считаться. Авторы самых оригинальных (и самых правильных!) трактовок будут награждены.

Привет, Па! Здравствуй, Па!

Можно я буду тебя так называть? О! Я буквально вижу, как ты сейчас хмуришь брови и болезненно морщишься. Ты не любишь панибратства, Па! И все же я буду именно так к тебе обращаться. А как иначе? Отец мой? ПапА? Батюшка? Вот видишь, первый вариант не так уж плох! Все познается в сравнении.

Да, ты угадал, я смеюсь. Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя. Ты не понимаешь, как это возможно? И это меня радует. В уме нечутком нет места шуткам.

Нет, что ты! Я не ёрничаю. Ха-ха! Каково слово! Бедный Йорик! Наверняка, он-то как раз ёрничал. Интересно, какого это, когда тебя нет, совсем нет, нет в живых, нет даже в перечне действующих лиц, но имя твое у всех на слуху. Оно больше — не твоя собственность, а звучит почаще имени принца. Мне кажется, я могу себе это представить. А нет, скорее всего не могу. Просто я тешу себя, а на самом деле — просто пленник.

Ты снова хмуришься. Тебе не милы мои речи? Я несу чушь? Напоминаю тебе тех ничтожеств, которые говорят ни о чем! Но я люблю говорить ни о чем, отец, я в этом хорошо разбираюсь.

Нет, я не издеваюсь над тобой. Как ты мог такое подумать?! Ведь я люблю тебя! Моей любви не выразить словами… Но я люблю… в глубине души…где-то очень глубоко!

Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье…

Паясничаю? Возможно, но виной тому тоже любовь.

Смейся, паяц, над разбитой любовью! Смейся, паяц, ты над горем своим!

Молчу-молчу! Да, певец из меня не вышел. А так хотелось! Почему не вышел? И ты еще спрашиваешь! Так ты же мне не позволил! Конечно, ты! Кто же еще!

А как бы славно все могло получиться! В наше время чего не стоит говорить, то поется. Я мог бы стать известным, знаменитым, кумиром миллионов. Из всех богов наибожайший бог — бог музыки и тот завидовал бы мне украдкой. Я стал бы его любимцем.

И это ты мне говоришь о призрачности славы? Я рад бы сам стать призраком. Пусть это смешно для тебя. Мюзик-холл не твое, понимаю. Только не уходи от темы. Я мог бы быть странствующим певцом. Только представь: скиталец, бродяга… Певец любви, певец своей печали… с тихим взором, исполненным тоски…

Боже, как романтично! Кто б меня слушал? Даже если и никто. Не прервется песня и на краткий миг…

У меня была бы гитара! Вообрази себе: Разбивается чаша утра. Начинается плач гитары. О, не жди от нее молчанья, Не проси у нее молчанья! …Бедная жертва пяти проворных кинжалов!

Драматизирую? Может быть… Ведь ты почти позволил этому случиться.

Ты даже увлекся этой моей идеей, как вдруг тебе внезапно показалось это банальным.

— Какой смысл?— вопрошал ты.

Я хотел тебе ответить, что у меня душа поет. Мне песня жить помогает, как друг зовет и ведет. И вот я уже хозяин земли, покоряю пространство и время…

Но ты сказал, что это шаблонно, сплошной пафос и вообще — глупости.

— Нет, не глупости! — возразил я, — У меня есть сердце, а у сердца песня!

Но ты ответил, что нет такой глупости, которую нельзя было бы спеть. Ты сказал, что и сам себя смирял, становясь на горло собственной песне. Ты не хотел выглядеть глупо.

Тогда-то между нами вставала стена. Великая стена! Берлинцам не снилась! А после, еще и ни одна.

И вот вокруг меня тьма и стены закрывают меня! Ах, если бы знать шлягер иерихонских труб!

Ты просишь говорить без юродства, не оскорблять домашних своих, но ведь ты сам у меня отнял копеечку! А я ведь мог стать богачом, финансистом, титаном. Но ты опять брезгливо морщишься.

— Есть вещи важнее денег, — говорил ты.

— Но без денег эти вещи не купишь.

А что плохого, скажи, чтобы к двадцати одному году достигнуть в чем-то самых вершин, чтобы потом, все, что бы ты не делал, все казалось спадом? Почему ты против, чтобы у меня была великолепная вилла, точная копия какого-нибудь Hotel de Ville в Нормандии, с угловой башней, где новенькая кладка просвечивала сквозь редкую еще завесу плюща, с мраморным бассейном для плавания и садом в сорок с лишним акров земли? Почему мне не позволительно привезти, например, из Лейк-Форест целую конюшню пони для игры в поло, дарить невесте жемчужное ожерелье?

Что? Выбросит? Теперь ты смеешься? Пусть! Будем искать! Или купим другое, другую… Какая разница!

Но ты не можешь допустить, чтобы твое чадо поклонялось Золотому Тельцу! Это безнравственно! Пошло! Бездуховно! Это тебя порочит.

— Мало кто может вынести бремя богатства, — вздыхал ты.

— Конечно, чужого, — продолжал я.

Почему я так с тобой?! Действительно, почему? Я так много хотел попробовать, так много хотел испытать — скользнуть в нору за белым кроликом, гнаться в океане времени за Моби Диком. В итоге ты сам сидишь в Starbucks, думая обо мне над своим Flat White. Врачи запретили тебе кофе, но ты бунтарь, Па! Да!

А ведь я мог бы служить в разведке, я мог бы сниматься в кино… Я даже уже на метро согласен. Чего уж там! Эти дети подземелья проводят там часть своей жизни, почему бы не проводить его со мной? Но нет. Даже этого у меня нет! Ни 2033, ни 2034, ни 2035.

Да не отнял, ты не отнял! Ты не дал! Со стороны не видно разницы!

Чего я хотел больше всего? А как ты думаешь, Па? Не знаешь? Надеюсь, что это не так. Ты не можешь не знать этого. Это слишком просто бы все объясняло. Давай подумаем вместе. Что ты еще не позволил мне сделать? Чего ты лишил меня, от чего уберег, что ты мне не дал? Я знаю все, я ничего не знаю. Ты не дал мне познать Тебя, потому что Ты и есть то, от чего ты меня уберег.И ты еще учишь, как надо жить! Говорил слепец глухому о красотах мира!

А мне никогда не постичь этот мир, мне не поможет здесь немецкая философия. Да, я словно бабочка к огню…

Ну, зачем, зачем ты опять перебиваешь меня? При чем тут «влюбиться»? Влюбиться не значит любить. Влюбиться можно и ненавидя.

А я так хотел просто смотреть в одном направлении, я хотел, чтобы в душе сияли звезды. А ты? Ты был уверен, что все они либо бросят меня, либо умрут. Но мы оба знаем, тебя пугало вовсе не это.

Ты боялся, Па, что когда-нибудь я появлюсь у тебя, буду говорить с тобой, а из уст моих ты услышишь не свои речи. Ты переживал, что это будут слова тех, других, кто не испугался быть смешным, распущенным, кто мог позволить себе не играть словами, и не краснеть удушливой волной, и… тем не менее, владеть умами…Чего боишься, то и случается.

Только скажи мне, в какой момент ты уверовал, что все сказано до нас, и нам нечего даже добавить, не то что сказать нечто новое всем им и миру? Как ты умный, талантливый, оригинальный, убедил себя, что все уже написано, нарисовано, сыграно, пережито, и не вложат нам в уста новую песню? Теперь только повторы, бег по кругу. На месте стой! Раз! Два! А иначе обвинят в плагиате, в эпигонстве…

Не бойся, Па, все украдено до нас. Но счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?

Ты боишься, даже признаться в том, что ты боишься? Все ждут меня. Ты киваешь, улыбаешься, отшучиваешься, говоришь, что работаешь над этим, что еще чуть-чуть и… Себе ты тоже говоришь, что тебе нужно какое-то время, что у тебя много дел, но ты скоро разберешься со всем этим, и вот тогда… Но ты, готов часами спорить до потери пульса с незнакомыми тебе людьми по вопросам, ничего для тебя не значащим, чем уделить мне хоть немного своего драгоценного времени.

И если ты читаешь это,

значит

меня

нет!

Но лучше бы ты сам убил меня! Разорвал, сжег, похоронил за плинтусом. Поверь, так было бы лучше. Всегда лучше жалеть, о том что сделал…

Пока, Па! До свиданья, Па!

Твой так и нерожденный …

P.S.Конечно, зови меня, как хочешь, нас в принципе всех у вас зовут одинаково. И, Па, еще не поздно