Колыба

Уля просыпалась ещё до свету, быстро, словно внутри неё срабатывал механизм, похожий на тот, что отсчитывал время в доме старосты, исправно голося по утрам.

Вот и Уля вздрагивала, как от вопля механизма, открывала глаза навстречу выкипавшей ночи за окном. Тьма ещё ворочалась, взбулькивала сгустками, которые становились всё меньше и тоньше. Они скоро совсем исчезнут. На смену им придёт привычный туман, или муть, как говорила сама Уля.

Ночь не пробьёшь никакой лампой, да и смысла нет – сожжёт, испепелит; а вот дневную муть можно обуздать и даже отогнать светом. У всех есть те или иные его источники, но ни один не сравнится с Улиной поделкой. С виду это обычный стеклянный колпак, только вместо фитилька в нём – железная игла. И таких ламп в доме несколько – одна на смену другой. Иначе много не наработаешь, а стало быть, не выживешь.

Уля протянула руку, нащупала винт лампы, повернула его. В колпаке недовольно пыхнуло, хлопнуло, и вокруг стекла разлился желтоватый свет.

Уля сбросила рогожку, спустила ноги на холодный земляной пол, который у стен серебрился инеем.

– Доброе утро, бабушка, – сказала в сторону полога из ткани, давно потерявшей цвет.

Из-за полога не донеслось ни звука. Уля не обиделась: самое главное, что у неё есть бабушка. А то ведь отправили бы, как всех детей, которых некому вырастить, в Колыбу. А она, Колыба-то, место гиблое, оттуда не возвращаются...

В крохотное окошечко, вырубленное не для свету, а просто так, по старинному правилу, глянула бельмом дневная муть. Скоро явится кто-нибудь от старосты для догляда и нового урока – убедиться, что Уля не одна, дать ей посильную работу, чтобы не росла дармоедкой.

И точно: дверь вздрогнула от удара. А звук поглотила муть.

Уля метнулась к порогу, распахнула створки, поклонилась в пояс, сказала шёпотом:

– Доброго утра, почтенный Денис, и дня тоже доброго. Бабушка ещё не встала, вчера уморилась по дому хлопотать. Пусть поспит, она уже старенькая.

Староста зыркнул исподлобья на полог, стол с блюдом варёных овощей, потухшую печурку, возле которой, однако, были сложены настоящие дрова и щепа; на гончарный круг и стойку с посудой.

Выражение старостиного лица менялось с каждой новой мыслью, которая приходила на смену предыдущей. Да, тётка Груня хорошо справляется, хоть и лет ей не счесть. Вот только почему она ни разу его не встретила у порога? Понятно, провернуть такую работу в её годы утомительно, но как же почтение к старосте? Впрочем, при такой пользе для общины – роскошной, небьющейся посуде, для материала на которую нужно не один километр под землёй проползти, – староста вполне может обойтись без почтения. А вот как тётка Груня сляжет и работать не сможет, тогда и разговор состоится. Девчонку – в Колыбу, тётку – в Мортуарий.

– Поищешь овощей перед рекой. А потом явишься для уборки дома зеленых карликов на конце улицы.

Улю бросило в жар, но она даже не дрогнула. Попробуй-ка, покажи волнение...

Староста захлопнул за собой дверь так, что упало Улино пальтишко, повешенное на гвоздик. Пока только так он мог показать своё отношение к семейству тётки Груни: ненавижу, но ценю; терплю, но временно.

А Уля закрыла лицо руками. Уборку делают, когда в доме никого не осталось. Значит, Никитка и Натка уже в Колыбе, а их родители – в Мортуарии. Но в избе не погорюешь. Уле так казалось – вон уже муть чуть стёкла не выдавливает, рвётся к живому чувству. Нажрётся горем и слезами и отрыгнёт где-нибудь в неподходящем месте вроде Общинного совета. И почтенный Денис снова тут как тут. Лучше уж поплакать у реки. Муть под землю не лезет – боится.

Уля бросила взгляд на овощи. Жаль, что они показные – из глины. Впрочем, одна картофелинка в столе есть. С подземной зеленью – вполне хороший завтрак и обед.

– Доброго дня, бабушка, – сказала пологу Уля. – Я на уроки.

И выскочила за дверь, прихватив корзину с двумя лампами.

Сегодня дневная муть плотно облепила Улю, словно захотела удушить. И даже лампы в корзине не помогли. Пришлось продираться сквозь стену из влажных, вязких комков слизи; сплёвывать горько-кислые хлопья; сморкаться через каждый десяток шагов, оставляя красные следы.

Гулко стучало сердце, муть перед глазами постепенно чернела, и Уля понимала, что до реки ей не дойти.

Ну почему так устроен мир? Всё, что нужно для выживания: лес, овощи, ягоды, зерновые, даже материал – волокна для ткани, или глину, или металл – приходится добывать под землёй. На поверхности лишь жалкие жилища людей, тьма по ночам или муть днём. Наверное, когда-то было всё наоборот. Люди сами спрятали то, чем жили. Может, из-за жадности... страха, что отнимут – ведь приходилось годами ждать, когда «земля родит». А «рожёного» никогда не хватало...

Улины башмаки весело зачавкали грязью – под ними, двумя десятками метров ниже, река, которая мощно гнала подземные воды куда-то далеко-далеко. Ох ты, а ведь удушья-то больше нет: Никитка говорил, что так бывает всегда, когда заслонишься от мути какими-нибудь посторонними мыслями. В этот раз повезло Уле!

Оказавшись у скользких, заляпанных грязью ступенек, которые вели вниз, к реке, Уля с ненавистью оглянулась на стоявшую стеной муть. Иногда казалось, что белая мерзость пролезла в головы людей, заполнила их тела изнутри. И не поймёшь, для кого все ежедневно трудятся до усталых потов: для себя ли, для общины ли... Или просто кормят своей жизнью эту проклятую муть.

Уля вывернула до отказа винты на обеих лампах. Жёлтый свет словно пнул белую завесь. Она дрогнула и отодвинулась. То-то.

Позади показались огоньки – это шли к реке другие работники со своими лампами. Муть отыгралась на их маломощном огне, поглощая и переваривая. А вдруг сегодня несколько людей не доберутся до дома? Эх, стоило ли злить стихию!

Расстроенная Уля начала спуск. От шума реки заложило уши, из-за сырости стало трудно дышать.

Бурливая река сама светилась, делала различимыми заросли ягодников, бесплодные в эту пору; редкие фигуры собирателей, согнутые к земле; высокие злаки, которые вот-вот пойдут в колос.

Уля не зря считалась лучшей из работниц: белый, чуть с зеленцой, хохолок репы сам попался на глаза. А где один, там и другие. Корзина быстро наполнялась.

– Уля! Ну Улька жё!.. – кто-то давно и без пользы добивался её внимания, а она так увлеклась, что не услышала.

Уля выпрямилась. Ягодный кустарник шевелился, словно от ветра, которого, понятно, под землёй не бывает.

Сердце ухнуло в живот: это же Никитка! А он должен быть в Колыбе! Сбежал? Вот молодец! Вдвойне молодец – сообразил, где её найти. Даже втройне – по голосу не слышно, что собирается сдаться.

Уля якобы устало присела возле кустов: здесь посуше, рёв близкой воды гасит любые звуки.

– Никитка, я так рада!.. Думала, больше не свидимся. Ничего не говори, подумаю, как тебя отсюда вывести... вынести.

Уля попинала бок своей корзины. Вроде крепкая. Кроха Никитка гибкий, ему в узелок скрутиться, что через верёвочку перешагнуть.

– Уля, Натка в Колыбе... – начал мальчонка, но Уля прервала вопросами.

– Понятно где. И мы за ней пойдём? Ты ведь знаешь дорогу? Ладно, не отвечай. Доберёмся до моего дома, поговорим.

– Там же твоя бабушка... – недоверчиво протянул Никитка.

– Она не помешает. Она поможет, – кривовато улыбнулась Уля.

Никитка в кустах захрупал репкой и хвостиками ещё не налившейся морковки, а Уля стала делать вид, что усиленно трудится.

Тени работников мелькали возле неё. Казалось, никому ни до кого нет дела. Но это было не так, собирались не только растения, но и сведения обо всём и обо вся. К тому же удачливая Уля вызывала повышенный интерес. И жила она со старой бабкой, в любой момент могла остаться одна. Такого случая никто упустить не мог.

Живот закрутило, раздалось голодное ворчание. Пора подкрепиться. Уля повертела в руке картофелину и снова спрятала в карман. Никитка, наверное, второй день голодает. Несмотря на всю свою ловкость – вон, не высовываясь из схрона, натягал овощей. А картофель – почти хлеб, сытный, дающий силы.

Листочки репы были терпкими и водянистыми, скорее раздражали желудок, чем насыщали. За них придётся отчитаться приёмщице. Но ничего, можно сказать, что погнили. Почти все сборщики врали, приёмщица знала об этом, но молчала. Потому что сама таскала домой так называемую зелень, которая на самом деле — чахлень и белень.

А вот как заставить вредную и жадную тётку не осматривать корзину? Одно дело – попустительствовать мелкому воровству, другое – закрыть глаза на преступление, которое тянет на безвременное помещение в Мортуарий. Есть, конечно, план, как справиться с проблемой. Но его нужно обсудить с Никитой. И Уля, прихрамывая напоказ – чего уставились, не видите, ногу подвернула? – зашагала к кустам.

Никитка, видно, уснул, потому что откликнулся не сразу. Зато с первых слов понял, что от него требуется. Он легко прошёл мимо ночного охранника, который преспокойно дремал в будке – а кому придёт в голову бродить средь кипевшей тьмы? Не находилось желающих свариться, стать одним из чёрных сгустков. Но днём спуск к реке охраняется пятью сторожами.

Сборщики один за другим стали направляться к выходу из подземелья. Скоро вечер, у многих есть и другие обязанности перед общиной, и домашние дела зовут.

Никитка клубочком выкатился из кустов, пока Уля отряхивала своё пальтецо. Да и не присматривался никто к ней – время позднее, все стремились побыстрее выбраться из сырости и рёва реки. Шустряга закопался в груде блёклой зелени и небольших мягковатых корнеплодов.

«Ну, вперёд! Никитка, не подведи», – подумала Уля. Но знала: не подведёт. Никитка многое умел, справлялся с проблемами не хуже механизмов. Только взрослые считали его негодным недоумком для общины, а в кругу своих – Ули, Натки, Коли и Андрея – слыл головастым и ловким.

Уля замедлила шаги и почти остановилась: возле приёмщицы маячил с десяток охранников, а она сама тщательно потрошила корзины. Гора овощей сегодня была намного выше, возле неё расстилалась зелень.

Уля сделала вид, что чихнула, и буркнула: «Похоже, тебя ищут».

«Ну и что?» – кто-то ответил ей без слов.

Во дела! Никитка не только мог двигать предметы, как например, он поступил на месте сбора – взял да притянул овощи, он ещё и умел мысли передавать! И это его-то хотели выбраковать при рождении, постоянно наказывали за то, что он поступал не так, как другие. А он всего лишь хотел всё делать по-своему. Но в сто раз лучше, чем по правилам, которым в каждой семье учили детей!

А не попробовать ли Уле самой говорить мысленно? И она это сделала:

– Сможешь увернуться от охранников?

– Вот ещё! – ответил Никитка. – Они меня пропустят. Сама увидишь.

Уля решила не обращать внимания на доводы рассудка. Увы, в жизни полезнее не руководствоваться ими, а полагаться на случай. Взрослым так поступать было невозможно, детям – привычно.

Впереди широкая спина в добротном пальто миновала приёмщицу, и Уля встретила её цепкий, хищный взгляд. Но неожиданно овощи взвились вверх и раздался вопль: «Хватай!» Охранники, приёмщица, сборщики вдруг бросились ловить их, не обращая внимания друг на друга.

Уля мелкими шагами двинулась по пологому подъёму. Внезапно корзинка, до боли оттягивавшая руку, стала лёгкой. Оказывается, у неё выросли ноги. В днище образовались дыры, из которых высунулись тонкие ножонки в башмаках. Источенная прорехами обувь загребала грязь.

К Улиным щекам прилила тёплая волна: какой же умница Никита! И Натка, его сестрица, станет такой же, если не умнее. И если им удастся избежать Колыбы.

Наверху уже смеркалось, в воздухе носились чёрные нити, обжигали до красноты при соприкосновении с открытой кожей. А ведь ещё дом прибирать... бывший дом Никитки.

– Не расстраивайся, – раздалось из корзины. – Давно нужно было уйти всей семьёй. Остались – сами виноваты. Теперь бы Натку вызволить, и только нас здесь и видели.

Уля глянула в корзину, в плоское зелёное лицо с выпученными глазами и широким губастым ртом среди чахлени и белени ботвы. Круглую ноздрю постоянно щекотала сухая былинка, и всё Никиткино лицо смешно перекашивалось на одну сторону. Как ни было ей грустно, Уля улыбнулась. Но тут же нахмурилась и пытливо спросила:

– По родителям не тоскуешь?

Вся их Община держалась на разумной выгоде, руководствовалась ею, верила в неё. И только Уля с друзьями, изгои среди сверствников, жили другим – привязанностью и чувствами.

Никитка, словно заправский член Общины, ответил:

– Ты же знаешь, такие, как мы, долго не живут. Родители со дня на день смерти ждали, готовили нас к этому.

Он помолчал и добавил:

– Советовали не противиться тому, что должно – уйти в Колыбу, научиться новому, стать новыми, начать новую жизнь...

– Ты видел хоть одного нового? – рассердилась Уля. – Попасть в Колыбу – навсегда пропасть!

Никитка завозился среди овощей и выпрыгнул. Маленький, до пояса Уле, грязный, зелёный.

– А ты никогда не думала, что наше село, Община – это и есть старое, которое навсегда покидают? Новое – где-то в другом месте. В Колыбу я не верю. Поэтому вызволю Натку и уйду искать новое. Ты с нами? Хотя что спрашивать, у тебя же бабушка...

– Бабушка не помеха, – улыбнулась Уля. – Я с вами. Колю бы с Андрюхой позвать...

–- Коля вместе со старостой и охранниками приходил за нами. Когда мать и отца вынесли, он в подполе кирпичи разобрал и нашёл нас с Наткой. Её схватил, а я убежал воздуховодом.

Уля представила, как гигант Коля, который заполнил своим мускулистым телом весь подпол, держит на ладони крохотную глазастенькую Натку. Она впервые осталась без родителей и брата, ей страшно и обидно. Что поделать, их общий друг, великан, тугодум и молчальник Коля знал все потайные места. И поступил так, как велела ему разумная выгода, – своя рубашка ближе к телу.

– Буду ждать возле твоего дома, – на ходу обронил Никитка и моментально исчез в туче чёрных нитей, признаков подбиравшейся тьмы.

Уля вздохнула. Никитка никогда не хотел воспринимать окружающий мир, как все люди. А уж думал он вовсе по-своему. Иногда его рассуждениям верилось, иногда хотелось поколотить за выдумки. По его представлениям, кипящая ночная тьма и дневной всё заслоняющий туман не столь же существенны, как настоящие огонь, вода и другие вещи. Вроде они всего лишь мысли, которые вколотили людям в головы. И после сегодняшней борьбы с туманом хочется поверить в это.

Уля сердито дунула на пролетавшую нить, которая сначала зависла в воздухе, а потом направилась к её лицу. Уля сделала вид, что хочет схватить её, и чёрный длинный сгусток испуганно отпрянул. «Ты меня не обожжёшь, потому что я в тебя не верю!» – сказала Уля и весело зашагала по сельской улице.

Однако её услуги оказались не нужны. Тётка Фефила, которая замысловато повязанным платком доставала до крыши Никиткиного дома, сообщила ей, что уже всё сделано. Но Уля заметила, что жилище беглеца не чистили, а охраняли.

По пути к своей избе она встретила Андрюху, который что-то тащил в заплечном мешке. Друг не пожелал остановиться, не то что поговорить.

– Не ходи домой! – раздался вопль у неё в голове.

Чья это мысль? Не похоже, что Андрюхина, он мог бы и вслух сказать. Уля оглянулась: мешок на его спине вроде шевелился. Или не шевелился – разобрать не удалось.

Никитка не дожидался её возле избы, Уля специально замешкалась, провозилась с запорами на калитке. Открыла дверь, и тотчас вспыхнул свет чужих ламп. Улины глаза заслезились. Но не от того, что пришёл конец прежней жизни, а из-за предательства сначала Коли, потом Андрюхи. Бедный Никитка, не миновать ему Колыбы. Бедная Натка...

– Бедная девочка, как же тебе тяжко приходится без взрослых, – раздался фальшивый голос почтенного Дениса.

Уля сморгнула слёзы, обвела взглядом избу: развороченный полог, расколотые глиняные овощи, растоптанные в пыль дрова. Тоже из отличной поделочной глины.

– И долго ты в одиночку мучаешься? – уже без напускного чувства, с яростью обманутого, спросил Денис. – Месяц? Два?

– Три года, – безучастно ответила Уля.

Староста не ответил, только шумно выдохнул свой гнев.

– Я готова идти, – снова подала голос Уля.

Её подхватили под локти и было поволокли, но втолкнули назад в избу – на улице вовсю закипала ночь. Уля попыталась скрыть радость: и староста, и трое мужчин, науроченных схватить её, останутся в доме до утра. Но не она сама.

Уля присела на свою кровать, опустила голову – ни дать ни взять раскаявшаяся преступница.

Сначала почтенный Денис попытался вызнать, как она додумалась до такого: лишить бабку право быть навечно сохранённой в Мортуарии и куда она дела её тело. Уля только плечами пожала – бабушка вышла как-то раз из дому и исчезла. Потом мужчины стали потрошить корзину с овощами, разжигать очаг, ставить на огонь похлёбку. А после вовсю занялись мародёрством, благо что в доме было достаточно добра.

А Уля всё тихонько сидела, копя в сердце гнев, против которого ночь – ледышка. Ребёнок в Общине – недочеловек. Ему положено жить при взрослых, заучивать правила, потом отрабатывать науку до тех пор, как не придёт пора завести своих детей. Рассуждать нельзя. Выбирать нельзя. Если остался один – отправляйся в Колыбу. А сами правила лживые: равенство между карликами, великанами и обычными людьми мнимое. Так век зеленолицых маленьких тружеников короток как раз из-за тяжкой работы; добродушные покорные гиганты используются всякий раз, когда близко опасность или положение щекотливо, на грани соблюдения правил. Ну и работа в вечно менявшихся, неспокойных из-за обвалов горах – дело великанов. И всем плевать, что они гибнут.

Пора! Уля рванулась и вылетела из двери. Ей показалось, что она искрит от ненависти к Общине и радости быть, наконец, свободной. В избе сначала закричали, но быстро стихли. А чего волноваться-то? Сожжённые ночной тьмой в Мортуарий не попадают. Возни меньше.

Тьма не смела дотронуться до Ули. Образовала вокруг неё кокон, который плевался нитями. Но они рассыпались, не долетая. В таких условиях можно было шагать куда угодно, делать что угодно.

Первым делом нужно спасти Никитку. Он, наверное, решил встретиться с Андрюхой, уговорить его вместе бежать. Вот и встретился на свою беду. Оказался, поди, в общинной темнице под стражей. Но сейчас, ночью, это не страшно.

Уля зашагала на другой конец села, где из камней, доставленных великанами с гор, находилось здание без окон, с одной дверью – темница. Ею пугали всех детей, рассказывали о камнях, которые стерегли лучше прежних сторожей, собак, теперь живших только в легендах. Камни распознавали того, кто хочет бежать, и падали на него, давя в лепёшку. Прореху нужно было восстановить. Только и всего.

Дверь оказалась незапертой – а зачем? Снаружи булькает ночь, внутри зорко присматривают за всем камни. Уля тенью, приоткрыв дубовую створку на чуть-чуть, скользнула внутрь.

Ужас!

Охранники храпели. В куче верёвок, от которых удалось освободиться, лежал зелёный, съёжившийся от страха Никитка. А над ним кружил громадный блок с потолка.

Если друг устанет сдерживать глыбу, от него только мокрое место останется. Что делать? Уля от отчаяния укусила себя за палец.

– Улька... попробуй его толкнуть взглядом... ну, как я показывал... – прошептал Никитка.

Камень чуть не рухнул, остановился в полуметре от Никитки. У него посинело от напряжения лицо, на шее выступили жилы.

Уля, глотая слёзы, морщилась, тужилась, сжимала веки до искр перед глазами – бесполезно. Нет, Никитку она не может потерять. Ни за что. Никогда.

Синева на его лице стала темнеть. Камень снова двинулся вниз.

Уля подскочила к другу, прикрыла его собой. Полный крах разумной выгоды – умереть всем и сразу.

– Ффуу! – раздалось из-под лавки, скорее, лежанки, на которой выводили рулады охранники.

Камень рванулся вверх и встал на своё место. Пыль и крошки из швов между блоками запорошили глаза. Когда Уля проморгалась, увидела Андрюху. Долго глядела на него, размышляя, что никогда не поймёт своего однородца – совершенно нормального парнишку из большой семьи. Его дядя, почтенный Денис, был старостой. И вся семья была такой, что хоть сейчас всех в старосты. А Андрюха водился с ними, изгоями. Наверное, потому, что пытался скрыть свою особенность, найти отдушину в постоянной боязни быть разоблачённым? Тогда как объяснить то, что он схватил Никитку?

Андрюхины глаза вдруг блеснули радостью, даже заслезились. И он произнёс обычным задушевным голосом:

– Здорово, что успел! А ещё здорово, что ты, Никитка, научил меня двигать предметы!

– Спасибо тебе... – прошептал Никитка, а Уля промолчала, потому что её раздирали противоречивые мысли.

Она стала что-то понимать, спросила наугад:

– Тебе же была невыгодна наша смерть? Мы тебе нужны живыми? Но несвободными... Зачем, Андрюха?..

– Да как же это... – Андрюхин голос дрогнул, рот обиженно скривился, и Уля осознала, что никогда не простит себя, если окажется неправой. Он продолжил: – Я же люблю вас!.. Просто дядьки сказали: без карлика домой не приходи, а не то мать твою мы в Мортуарий сдадим без времени. Поймите, я должен был!

Андрюха разрыдался почти без слёз, но громко завывая.

И разбудил охранников. Старший из них приходился ему дядей, поэтому запросто сказал:

–- Чего разорался-то? А вот розги возьму! Ба... да ты, племяш, молодец, каких мало: не только сморчка добыл, но и ведьмину внучку поймал! За ней Денис сам отправился. А ты его, значит, обставил!

Андрюхины глаза сверкнули, словно завращались в орбитах, и прежний камень вновь совершил полёт, который закончился кровавыми брызгами над тем местом, где лежали охранники. Следом ринулся ещё один блок. И ещё.

Уля ощутила, что её тащат к выходу, вцепилась в Никитку. Так, клубком из трёх тел, они и выкатились из темницы.

– Ай! – заорал Андрюха и хотел снова нырнуть в дверь, из которой рвалась туча пыли.

Уля крепко ухватила его за уши и приблизила своё лицо к его вытаращенным от ужаса глазам:

– Не кричи. Ты сильнее многого на свете. Движешь камни. Тьму тоже можно подвинуть. И далеко. Или вообще сделать так, что она сама тебя обходить будет. Не бойся и толкай. Как камень.

С каждым её словом Андрюха успокаивался.

Когда Уля оторвала взгляд от Андрюхиной рожи, то увидела, что кроха Никитка обнял их ноги зелёными ручонками, а из его опухших глаз градом катятся слёзы.

Он повёл их в горы, пояснив, что Колыба находится именно там. Андрюха всю дорогу доказывал, что он не виноват, его заставили, растолковывал на сто раз слова дядьки, короче, жутко надоедал. Чтобы отвлечь его от чувства мнимой или реальной вины, Уля спросила, почему её назвали ведьминой внучкой. Бывало, ребятня её обзывала, доставалось и от злоречивых взрослых, но никто так о ней не говорил. Андрюха обрадовался смене разговора и охотно объяснил:

– Так называют всех, кто зажился здесь и не торопится в Мортуарий. А ещё знает и умеет больше, чем другие. Это ненормально и очень плохо – быть ведьмой или ведьмаком. Хотя мы с вами и есть ведьма и ведьмаки, а нам вовсе не плохо!

И Андрюха рассмеялся, даже его быстрый шаг стал напоминать приплясывание.

Начался крутой подъём. Горный воздух был гораздо суше, и поэтому Уля и Никита покашливали, при вдохе широко раскрывали рот.

– А хотите, ещё раз докажу, что я на вашей стороне? Такую тайну раскрою, цена которой – жизнь всех моих братьев и родителей? – поинтересовался Андрюха.

По раскрасневшейся рожице, блестевшим глазам и незатруднённому дыханию можно было решить, что прогулки в горах для него привычны.

Никитка почему-то остановился и замахал руками – мол, не нужно; а Уля твёрдо заявила:

– Доказывай.

Андрюха заступил им дорогу и торжественно начал, помогая себе взмахами рук:

– Вы, как и все, думаете, что после смерти человек попадает в Мортуарий? И там он будет храниться вечно – недвижным, безгласым – до того момента, когда земля начнёт обновляться? А когда это произойдёт, то он встанет живым-здоровым, нестарым и сильным?

Никитка промолчал, а Уля бросила:

– Ну, допустим, так. И что?

– А вот он, ваш Мортуарий! – выкрикнул Андрюха и ткнул рукой в сторону.

Ночь давно отступила, а дневную муть на такой высоте сносил ветер, заполняя ею, как протухшим киселём, долину. Поэтому Уля и Никитка увидели пологий склон соседней горы, на котором что-то пестрело. Присмотревшись, они поняли, что это тела и кости. А над ними – какие-то чёрные твари с крыльями.

Уля издала недоумённый возглас, и Андрюха самодовольно пояснил:

– Это птицы. Они жрут умерших. Никитка, стой, куда ты?! Сорвёшься!

Он в два прыжка догнал бы карлика, но Никита вдруг обернулся к ним.

Его лицо приобрело странный коричневый оттенок, чёрной дырой раскрылся рот.

И из него хлынула... муть! Она двинулась на Улю и Андрюху плотной стеной. Сразу стало ясно, что этот туман не чета тому, что стоял днями вокруг села. Явственно ощутимый запах опасности заставил Улю остановить Андрюху, который прикрыл голову руками и собрался броситься в сторону Никитки:

– Он не хочет, чтобы мы шли за ним! Стой, не двигайся!

Андрюха обеспокоенно пробормотал:

– А если он спустится и расскажет всё в Общине?

– Ну ты дурной! – заругалась Уля. – У него мать с отцом должны были дожидаться обновления. И вот он узнал, что не будет никакого обновления. А тела сожрут какие-то твари, которых уже никто в долине не помнит.

– Так он убьётся, если захочет туда залезть! Покойников ведь туда великаны носят – те, у которых языки отрезаны!

Уля изредка видела днём, в свете своей лампы, колоссальные молчаливые туши обросших волосом, точно шерстью, людей. И всегда торопилась пройти мимо. Не из-за брезгливости или страха, а потому, что чуяла важную тайну и очень, очень важное дело, по сравнению с которым её жизнь – пылинка, не достойная даже чихания.

– А ты-то откуда всё знаешь? – спросила она.

– Я должен, – важно ответил Андрюха. – Думаешь, кто будет старостой после Дениса?

Уля удивлённо вскинула на него глаза. Ага, вот почему Андрюха прилип к ним. Разумная выгода. Дели мир на нужное и лишнее. Извлеки пользу и избавься от ненужного. Примени всё, что поможет достичь цели.

Андрюха, видимо, ожидал от неё каких-то других слов.

Но не дождался.

И Уля догадалась, что он уже решил, в какой половине она – нужной или лишней. И бросилась бежать.

Вместо погони она услышала смех.

Это странно, противоестественно закричали потревоженные птицы.

Одна из них, величиной чуть ли не с Улю, выдрала когтем клок волос. Другая сбила крылом Андрюху.

Мир завертелся. Уля потеряла сознание от чудовищной боли под рёбрами.

Очнулась она от надрывного плача. Открыла глаза: она и Андрюха, который сидел скорчившись, спиной к ней, находились рядом с телами умерших. В порванной одежде, окровавленные, но живые. Почему же Андрюха ноет, как девчонка?

– Андрюха... – позвала она. – Слышишь меня, Андрюха? Хватить реветь, сейчас будем выбираться отсюда. Эти твари, видно, удивились, что их пища двигается, и побрезговали, не сожрали.

Рыдавший Андрюха повернул к ней голову. Уля в отчаянии ткнулась лицом в вонючую, колкую от мелких косточек землю: у Андрюхи на месте глаз чернела запекшаяся кровь.

Двуголосый плач и крики, видно, привлекли других хищников. Три исполинских чёрных тени закружились над ребятами, при каждом взмахе крыльев обдавая ветром и обсыпая пером.

Уля крикнула:

– Андрюха! Ты же камни двигал! Отшвырни этих тварей, или нам конец!

Раненый вскочил во весь рост, и отплёвывая кровь, проорал:

– Не могу! Глаз нет! Пусть жрут меня! А ты беги!

Коготь снизившегося хищника сорвал с него кафтан и рубашку, располосовал кожу на спине. Андрюха упал ничком, и это спасло ему жизнь.

Уля заметила четвёртую тень, совсем крохотную. Она стремительно мелькнула над нею и врезалась в чёрную тушу, выбив из головы разноцветные брызги. Птица издала кошмарный вопль, забилась и перевернулась лапами кверху. Когти вздрагивали и всё хотели кого-то ухватить.

Промчалась ещё тень. Второй хищник рухнул в обрыв. Третий, истошно вопя, полетел прочь.

Уля плакала, уткнувшись в землю, пока Никиткин голос не сказал:

– Всё кончилось. Берём под руки Андрюху и идём отсюда.

Уля долго не могла вымолвить слова, но наконец собралась:

– А... твои?.. Ты их?..

– Нет, – ответил Никитка. – Они оба, их жизни, сейчас там, где Натка. Пойдём за ней.

– А как же Андрюха? – спросила Уля. – Его ведь нужно домой, он ранен.

– Каким был, таким и остался, – туманно ответил Никитка. – С нами пойдёт. Только погони великанов нам сейчас не хватало. Да и воздух в горах целебный, нет влажности и смрада.

– А может, у него спросим? – не согласилась Уля.

– Верно, – вздохнул друг.

Но Андрюха сам попросил:

– Не бросайте меня... Вниз не пойду – всё равно сюда приволокут. Как и некоторых из села – ещё живого...

Уля всхлипнула. Никитка молча подлез под ладонь слишком высокого для него друга.

Когда Андрюха стал тяжелее наваливаться на них, а руки-ноги дрожать от усталости, Уля спросила:

– Откуда знаешь, что Колыба здесь и мы идём правильно?

– Натка со мной говорит, – кратко ответил Никитка, которому явно приходилось хуже всех.

Они уселись передохнуть возле валунов, которые образовывали как бы венец скалы.

– Её в Колыбу отнёс Коля, – сказал Никита. – Обошёлся с нею очень хорошо, посадил возле окна.

– Какого окна? – удивилась Уля, но не дождалась ответа. И верно: пока никому не дано знать, что происходит с детьми в Колыбе. Тайны Мортуария больше нет, а загадку Колыбы ещё предстоит решить.

– Колька стал одним из великанов, которые пополняют Мортуарий и Колыбу. Вчера ему в темнице язык резали – ручьи крови выплюнул, но даже звука не издал, – внезапно с каким-то скрежетом или хрипами сказал Андрюха, до этой минуты не проронивший ни слова. – Меня специально привели смотреть. Как будущего старосту.

– И ты теперь жалеешь, что никогда им не станешь, – подначила Уля. Её сильно замутило после Андрюхиных слов, а в груди словно возникла ледышка.

– Что толку жалеть? – прохрипел Андрюха. – Доберусь до Колыбы, останусь там.

Никитка всё время к чему-то прислушивался, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. А потом сказал:

– Натка говорит, что Колыбу охраняют. Страж великанов не трогает, но на мелких ходоков может наброситься.

Уля повертела головой. Кругом серые камни, тишина. Вот только запах... Сильный, резкий, похожий на тот, что витал вокруг Мортуария.

Ближний валун вдруг зашипел. Уля разглядела сначала два горевших яростью жёлтых глаза, а потом различила дымчато-серое животное. Бабушка показывала Уле прошитые листы с картинками и говорила, что такая невидаль раньше называлась кошкой. Но хищник на камне был очень уж большой. И явно готовился к атаке.

Уле не стало страшно. Она ощутила ярость. Её чувств не досталось чудовищным птицам, изувечившим Андрюху. Зато эта кошка сейчас получит...

Уля неожиданно сама для себя открыла рот и выпустила быстро мелькнувшую чёрную нитку. Словно она стала тьмой.

Кошка дико взвыла и бросилась прочь. В холодном свежем воздухе почувствовался запах палёной шерсти и ещё какой-то. Ребята не знали, что так пахнет подгорелое мясо.

– Хвалю, – усмехнулся Никитка.

Но Уля обеспокоилась:

– Ты говорил, что тьма и муть созданы из людских представлений, мыслей. Кошка-страж не человек. Почему я сумела обжечь её?

– Не знаю, Уля, – печально покачал головой Никита. – Может, просто передала ей своё представление о тьме?

Андрюха уже давно лежал на камнях и спал, постанывая.

Внизу над долиной кипела ночь.

А здесь в светлом воздухе над головой загорелись какие-то огоньки. Словно вспыхнула тьма-тьмущая маленьких чудесных ламп – всё ярче и ярче.

– Не рассказывай ему об этом, – шепнул Никита и указал на Андрюху. – Лучше совсем не знать, чем жалеть, что никогда не увидишь.

Уля кивнула. Её восторгу не было предела. Словно она родилась, жила, мучилась, обманывала, боролась только для того, чтобы увидеть эти переливчатые огни.

А когда прозрачная прохладная темнота окутала ребят, камни дрогнули. Валуны заметно сблизились, и из центра хлынуло голубоватое зарево.

– Колыба, это и есть Колыба! – восторженно закричал Никитка. – И Натка там! Я вижу всё то же, что и она!

Он повалился на камни и замер со счастливой улыбкой. Уля узнала об этом, потому что сама точно так же улыбалась чудным картинам, которые сменяли одна другую в её голове. Она не заметила, как Андрюха ползком добрался до зарева, сиганул в него и исчез.

– Ну что, Улька, идём к Натке и Андрюхе? – спросил голос в её голове. – Кто бы мог подумать, что в Колыбе всё наоборот: реки, леса, поля на поверхности земли. Тьма не убивает, днём люди видят мир и друг друга без ламп. Правда, Натку никто не видит, потому что великаны и карлики (их зовут гномами) живут в мыслях людей. Но это ещё лучше: они никогда не умрут. И мы с Наткой будем приходить к вам с Андрюхой. Его уже нашли люди и увезли туда, где ему не больно. Идём, Улька!

– Идём, – прошептала Уля и поползла к теряющему свой цвет зареву.

Но остановилась. Как жить там, в блаженстве и радости, если в мрачной долине остаётся бабушка, которая приказала завалить её землёй в подполе после того, как перестанет дышать, чтобы внучку не выгнали из дому и не отправили в неизвестность? Как не показать другим людям лампы в прозрачно-льдистом небе? Может, если уничтожить тьму и муть, и у них в долине что-то изменится?

– Уля... – зовуще прошептало зарево.

– Иди... – искрясь лучами, попросили лампы.

Уля резко отвернулась.

Надо же – вся ночь прошла. На столетней пыли, которая припорошила камни, – следы её друзей. Ничего у неё не осталось, кроме этих следов. И ещё воспоминаний. Но это её выбор. Это то, чего она всегда страстно желала, прямо жить без этого не могла.

– Ну хоть с Колыбой нас не надурили, – раздался позади ехидный голос Никиты.

– Ты же хотел начать новую жизнь, – не оборачиваясь, заметила Уля. Её сердце просто прыгало от радости: она не одна!

– Есть хочется, аж желудок режет. Спуститься да отведать, какова на вкус дневная муть? Авось испугается и сама исчезнет, – сказал Никита и начал спуск. Уля отправилась следом.

Они ещё не раз поднимутся к Колыбе, одни или с желающими знать больше о жизни. Были ли раньше два мира едины, что заставило людей их разделить и оградить – эти и другие вопросы ждут ответов. Возможно, Уля, Никитка и навсегда замолкший Коля даже попытаются на время спуститься через Колыбу. Ну должны же иномиряне увидеть настоящих гномов, великанов и ведьм воочию?