Автобус домой

Самым невыносимым в моем ежедневном возвращении с работы домой было то, что я не испытывал от этого радости. Я не испытывал ее не потому, что обожал свою работу. Просто дома меня не ждало ничего приятного. Забившись в угол дряхлого автобуса, переполненного уставшими лицами, я думал о том, как выйду на привычной остановке, войду в знакомый подъезд, открою дверь, затем захлопну ее, одарив весь этаж тяжелым грохотом (не специально и не от злости, а потому, что по-другому она не закрывается), а потом войду в пустую квартиру. Все было до отвращения предсказуемым: как пройдет мой вечер, что я поем на ужин, какую передачу выберу для просмотра во время еды. Возвращаясь домой в душном набитом автобусе, я уже знал, как долго простою под струей горячего душа и сколько по времени займет чистка зубов. Я даже знал, о чем задумаюсь перед сном.

Мое стремление к постоянной рефлексии иногда доходило до безумия. Жизнь всех этих людей в автобусе вряд ли сильно отличалась от моей. Тогда почему мысли о предсказуемости и бесцельности собственного существования изо дня в день душили именно меня? С другой стороны, откуда я мог знать, что в головах других пассажиров?

Единственным, что смогло отвлечь меня от получасового смотрения в стену, стал заливистый смех. Я повернул голову на звук и увидел девушку лет двадцати пяти с ребенком на руках. Девушка выглядела уставшей. На ее лице не было косметики, в ушах и на шее – украшений, а на теле – хорошо подобранной одежды. Сложно было назвать эту маму красавицей в общепринятом представлении, но лицо ее было умиротворенным и счастливым. Казалось, будто ничего не может ее огорчить, обидеть или разозлить, пока в руках находится смеющийся ребенок. Я смотрел на них и думал, что во всем автобусе не найдется человека, счастливее этой маленькой семьи. Думал, что отдал бы все на свете за возможность быть ее частью. Я ведь уже и забыл, каково это – искренне смеяться. Я смеялся над шутками моих друзей, коллег по работе, участников телепередач, но все это был какой-то пустой, осознанный, иногда выдавленный смех. Я слушал чей-то рассказ и заранее знал, что после его завершения засмеюсь. Но каково это – засмеяться случайно, внезапно, безудержно, от нахлынувших эмоций, от собственной неловкости или необычной ситуации? Каково это – смеяться без возможности остановиться, несмотря на просьбы мамы вести себя тише, несмотря на холод и метель за окном?

Я вышел на нужной остановке, оставив молодую маму с ее малышом в светлом автобусе и в своей памяти. Сейчас моей целью был винный магазин по пути к дому. Я зашел внутрь, помещение оказалось теплым, а пол в нем – грязным и мокрым. Получив скидку в честь дня рождения, купил бутылку виски и направился в сторону дома. Однако, не успев сделать и шага, я увидел яркую вывеску, остановился, минуту подумал и вошел. Вывеска принадлежала зоомагазину. Что понесло меня туда? Наверное, нежелание снова проводить свой день рождения в одиночестве?

Я прошелся среди клеток с птицами, миновал полки с собачьим кормом и остановился в отделе с аквариумами. В узком проходе ютился мужчина, окруженный детьми. Они громко разговаривали, спорили и умоляюще смотрели на отца. Он пообещал подумать и вернуться в следующий раз, а секундой после раздался резкий звук разбившегося стекла. Продавщица бросилась к месту происшествия. Девочка, уронившая небольшой аквариум, стояла, испуганно прижав ладони ко рту и широко раскрыв глаза. На полу бились несколько маленьких рыбок. Женщина быстро подняла их и забросила в аквариум, стоявший рядом. Но подняла она не всех. Прямо у моих ног лежала одна единственная рыбка желтого цвета. Я взял ее в руки и отправил туда же, где оказались остальные.

– Вы спасли нашу последнюю оранду, – выдохнув, сказала женщина.

– Какая ты красивая, – прошептал я, рассматривая золотую рыбку.

Маленькое тельце светилось желтым цветом, а голова, хвост и плавники – оранжевым. Она выделялась. Выделялась тем, что была такая одна.

Вышел из магазина я с маленьким пакетом, в котором плавало спасенное мной существо.

Шагнув за порог, ощутив на лице покалывание снежинок и вдохнув обжигающе холодный декабрьский воздух, я вдруг подумал о том, что хочу позволить себе в этот день не убегать от своих мыслей. Я решил не подавлять чувства, страхи и переживания глупыми передачами, не заваливаться спать как можно раньше, чтобы сократить количество часов в сутках, и не наедаться до изнеможения, чтобы удовольствием от еды перекрыть недовольство жизнью. Я решил, что сегодня прочувствую все, что накопилось за долгие месяцы. В конце концов, сегодня я был не один.

Зайдя в квартиру, я сразу же поселил рыбку в ее новый дом в виде большого стакана, затем открыл виски. Положил на подоконник плед, поставил стакан и рыбку вместе с ее домом. Переоделся и сел напротив немого, но зато живого друга.

За окном огромными хлопьями медленно падал снег. Я прислонил ладонь к окну, стекло оказалось очень холодным. Затем сделал первый глоток. Когда-то давно, сидя так же на подоконнике другого дома, я тоже смотрел на падающий снег, но ощущал жизнь иначе. Наверное, я ощущал ее так же, как тот малыш из автобуса. Тогда моя судьба, история казались какими-то волшебными, особенными. Я знал, что мне достаточно просто быть, существовать, чтобы меня любили и ценили. Я казался себе героем какого-то кино, где даже несправедливости, проблемы и ошибки воспринимались как важная часть сюжета, а не как показатель собственной никчемности. Сейчас же я ощущал, что жизнь моя – не особенная, сам я – один из миллиардов, а будущего никакого и нет.

В руках я держал фотографию. Моя жена умерла почти пять лет назад. Засыпать без нее по ночам было невыносимо, поэтому первое время я напивался до состояния, когда не мог стоять на ногах, лишь бы ночь пролетела незаметно. Затем алкоголь потерял свой приятный эффект.

На тумбе у кровати лежала упаковка с таблетками снотворного – напоминание о том, что моя жизнь превратилась в ежеминутное ожидание ночи, чтобы забыться сном и ничего не чувствовать.

– Как же я хочу снова оказаться в детстве, – сказал я вслух, касаясь пальцем стеклянного дома моей рыбки, – прожить пару дней ребенком, а затем исчезнуть навсегда.

Оранда вряд ли меня слушала. Она передвигалась быстро, резко, но изящно, поглядывая на меня то одним, то другим своим глазом.

После трех выпитых стаканов я почувствовал сонливость. Прибираться на подоконнике не стал, просто рухнул на заправленную кровать и, не нащупав подушку, провалился в сон.

***

Я проснулся от яркого солнца. Голова и лицо были теплыми, словно я только что умылся горячей водой. Где-то справа звонил телефон. Солнце светило так ярко, что мне никак не удавалось полностью открыть глаза. Полусонный, я начал искать рукой источник раздражающего звона. Нащупав гладкую дрожащую поверхность, я снял трубку и, не открывая глаз, поднес ее к уху.

– Алло? – раздался голос с другого конца провода.

– Вы ошиблись номе… – я начал говорить, но тут же замолчал.

Слова принадлежали мне, а голос – вовсе не мне. Он был немного хриплым, но в то же время нежным и…детским?

– Доброе утро, это мама, – снова прозвучал приятный голос.

К этому моменту мои глаза уже привыкли к яркому свету, и я вскрикнул, обнаружив, что нахожусь не в своей квартире. Я оставил трубку на кровати, сам спрыгнул и выбежал из комнаты в коридор. Наткнувшись на ростовое зеркало, я еще раз вскрикнул и остановился. Перед глазами потемнело, к горлу подступила тошнота. В зеркале отражался ребенок, которого я не мог не узнать. Вокруг был знакомый интерьер двухтысячных. Вход в зал представлял собой пустое отверстие без двери. Уже из коридора в нем можно было увидеть маленький выпуклый телевизор, длинный шкаф во всю стену и ядовитого цвета диван. Я спустился на корточки по стене напротив зеркала и схватился рукой за голову. Мне всегда после алкоголя снились странные сны, но настолько странные, еще и осознанные – никогда.

– О Господи! – послышалось где-то в коридоре. – Что случилось?

Я поднял голову и увидел бегущую ко мне бабушку. Черты лица, длинное красное платье с белыми ромашками, очки с леопардовой оправой и белые короткие кудри – все в ней было точно таким же, каким я запомнил. Сам того не ожидая, совершенно не контролируя себя, я заплакал громко, резко, на весь дом. Моя бабушка, с которой связаны мои лучшие воспоминания о детстве, бабушка, которой я кидал на гроб землю на похоронах, стояла передо мной, живая и настоящая. Мне было так больно видеть ее снова, так больно слышать ее голос. Сколько раз я вспоминал ее объятия? Сколько раз корил себя за то, что не наслаждался каждым мгновением ее присутствия в моей жизни?

В какой-то момент она заметила телефон, лежавший в комнате на кровати за открытой дверью.

– Кто звонил? Плохие новости? – тревожно спросила она, а через секунду скрылась за стенами комнаты.

Я нашел в себе силы подняться с пола и войти следом за ней.

– Ты нас всех перепугал! – воскликнула она, заметив меня. – Будешь говорить с мамой?

– С мамой? – мой голос был тихим, слабым, заплаканным.

– Мама? – спросил я, взяв из бабушкиных рук трубку.

– Да, солнышко, что случилось?

– Мамочка! – почти прокричал я, а затем зажал рукой рот.

Спазмы сдавили мое горло, было больно и трудно даже дышать.

Я пытался вспомнить этот голос больше десяти лет. Первые годы после ее смерти он сохранялся в моей памяти, такой звонкий, бодрый, способный поднять настроение в самые скверные дни. Потом он начал постепенно стираться. Спустя пятнадцать лет со дня смерти мамы я забыл ее голос совсем. Мне было трудно вспомнить ее внешность в объеме, осталась лишь плоская картинка с фотографий. Я столько раз мечтал, чтобы в моей квартире раздался телефонный звонок, и я, взяв трубку, услышал это нежное “солнышко”. Бесконечно невыносимым было понимание того, что звонок этот больше никогда не раздастся. Наверное, каждый человек, терявший близких, был готов отдать все, чтобы вновь услышать любимого человека.

– Тебе приснился кошмар? – с беспокойством спросила мама.

– Я люблю тебя, - сказал я, набравшись смелости оторвать руку ото рта. – Я никогда этого не говорил, но я так сильно люблю тебя, ты самая лучшая, ты лучше всех, я так люблю тебя, прости меня за все.

Я говорил это быстро, плача и боясь, что сон вот-вот закончится, а я не успею сказать все, что хотел сказать ей после смерти.

– Я тоже тебя люблю…– ответила она с особой нежностью, – так сильно, как никого и никогда не любила. Скажи мне честно, с тобой все хорошо? Тебя кто-то обидел? Хочешь, я заберу тебя домой?

Больше всего сейчас я желал, чтобы это длилось вечно. Я хотел слушать маму вечно, хотел, чтобы она жила вечно и вечно была счастлива. Я не мог оторвать от уха телефонную трубку, каждую секунду я боялся, что она – последняя, что через мгновение я проснусь в своей кровати и больше никогда не услышу этот голос.

Бабушка смотрела на меня с испугом и непониманием, я на нее – с любовью, желанием уловить и запечатлеть в памяти каждую деталь.

Взяв с мамы обещание, что в ближайшее время она приедет ко мне, я вернул телефонную трубку на место.

– Это же был просто кошмарный сон? – спросила бабушка, положив руку мне на плечо.

От этого прикосновения снова захотелось плакать, кричать, но я сдержался.

“Может, все, что было до этого момента, и правда – страшный сон? Или сон – то, что происходит в данный момент? Если так, то я хотел бы остаться спящим навсегда”.

– Да, – вытирая слезы, ответил я, – мне приснился самый ужасный кошмар на свете.

– Ничего, – бабушка прижала меня к себе, – все будет хорошо.

Я все еще не понимал, почему этот сон длится так долго. Я щипал себя за руку, вдавливал ноготь в кожу. Физическая боль тоже была реальной.

На кухне меня ждали блины и какао.

“Сколько лет еда не казалась мне такой вкусной? Сколько лет солнце не освещало мой дом так ярко?”.

Я все еще ожидал, что всему этому придет конец. Я пытался в деталях запомнить этот момент, запомнить кухню, любимое лицо, особенный вкус и солнце.

“Это все – то, что будет поддерживать во мне жизнь еще несколько лет после пробуждения в реальной жизни. Все эти воспоминания я буду смаковать каждый следующий день перед сном, в автобусе и в душе. Эти воспоминания – мой новый смысл жизни” – думал я, допивая какао.

Но сон не заканчивался.

***

После завтрака я вернулся в свою комнату. Большая двуспальная кровать, узорчатый ковер на стене, стол, накрытый прочным стеклом, сквозь которое можно было увидеть десятки черно-белых фотографий, и огромное окно, занимавшее собой половину стены – все это было так знакомо, так привычно, и в то же время чуждо. Страх стал постепенно сменяться любопытством. Я продолжал верить в то, что происходящее – какой-то особый сон, который можно увидеть, только напившись дорогого виски. При этом мне хотелось изучить, исследовать, на что способен мой мозг, все ли детали он сумел воспроизвести в этом сне.

На стене рядом с окном висела медная картина, которую бабушка называла “чеканкой”. Картина была черно-золотого грязного цвета и изображала пастуха с флейтой, стоявшего среди деревьев. Все свое раннее детство я боялся этой картины. Я связывал это с ее цветом. Пастух светился золотом, а фон позади него был черным, поэтому я всегда воображал, будто он стоит посреди леса в ночи. Из моего окна тоже можно было увидеть лес. Именно этот лес я и представлял, с жалостью и ужасом рассматривая выбитый металлический силуэт пастуха. Иногда я представлял себя среди этих деревьев с картины: перед моими глазами возникал ночной черный лес, но как только я пытался вообразить себя на месте пастуха или рядом с ним, в памяти тут же всплывал образ мамы. Она словно врывалась на это не приятное детскому глазу изображение. Каждый раз, пытаясь представить себя в одиночестве среди страшного леса, я видел маму, которая обнимала меня, закрывая от ужасов ночи своей длинной пышной юбкой.

“Как же удивительно детское воображение, – думал я. – Всего лишь дешевая картина в спальне способна породить в детском мозгу столько эмоций, ассоциаций, чувств и сюжетов, сколько взрослый человек не всегда уловит в самом известном и продуманном произведении искусства”.

Внезапно я услышал лай собак во дворе. Спустя минуту лай стих, а в дверь кто-то постучал. Я помнил, что это значило. Это значило, что к нам в гости пришел кто-то знакомый. Собаки всегда начинали лаять, заметив человеческий силуэт во дворе, но, увидев в нем знакомого, затихали, превращаясь в гостеприимных друзей.

Бабушка поспешила открыть дверь гостю, а я замер.

“Чей еще образ из моей памяти преподнесет мозг в эту ночь?”.

Мгновение спустя бабушка оказалась в моей комнате, указывая рукой в сторону входной двери.

– Это к тебе. – Сказала она.

С бешено бьющимся сердцем я прошагал в сторону двери. Решил не поднимать глаз, пока не окажусь рядом с этим человеком. Остановившись возле двери, медленно перевел взгляд с пола на гостя. Девочка лет четырнадцати стояла у входа. Ее светло-русые волосы были собраны в две косички, тело закрывала зеленая майка, обнажавшая худые загорелые плечи. Ноги, напоминавшие две спички, выглядели непропорционально длинными, а лицо украшали едва заметные веснушки.

– Соскучился? – широко улыбаясь, спросила Лилия.

Конечно же, я узнал эту девочку. Именно ее фотографию я держал в руках, допивая последний стакан виски прошлой ночью. Именно ее руки обнимали меня перед сном на протяжении двадцати лет, и именно ее смерть уничтожила меня навсегда. На пороге стоял человек, который в будущем станет любовью всей моей жизни.

***

Мы шли в сторону речки знакомой мне дорогой. Деревья, составлявшие дубовую аллею, отбрасывали на дорогу тени, которые чередовались со светлыми участками асфальта. Девочка прыгала с одного светлого участка на другой, пытаясь избежать затемненных частей, а я смотрел на нее и не мог насмотреться. В этот момент жизнь казалась мне чем-то странным и невероятным.

“Сейчас рядом со мной прыгает девочка, которая через четыре года окончит школу, – размышлял я, не отрывая глаз от нескладной худой фигуры. – Затем она бросит университет, а через двадцать лет ее лицо изменится до неузнаваемости. Еще двадцать с лишним лет, и она исчезнет, оставшись невыносимым воспоминанием в памяти других людей. Знает ли эта маленькая девочка, что когда-нибудь все закончится? Думает ли она о том, что когда-нибудь потеряет почти все, чем дорожит, что будет своими руками закапывать сбитого машиной двенадцатилетнего пса, что будет организовывать похороны своего отца, что до конца жизни не сумеет справиться со смертью бабушки и дедушки? Кончено, не думает, и ее счастье, беззаботность и непосредственность состоят в отсутствии этих мыслей”.

Издалека река выглядела узкой и длинной, напоминая ползущую между деревьев змею.

Лилия бросила на песок рюкзак и побежала к воде. Я разглядывал ее волосы, блестящие под полуденным солнцем. Разглядывал нестираную майку и неровный загар.

“А что, если мой мозг убедил меня в том, что она выглядела так? Ведь во сне часто бывает так: ты ходишь по своему городу, по своей квартире, согласно сюжету, созданному твоим мозгом, а проснувшись, задаешься вопросом: как же я не разгадал, что был во сне, если квартира и город выглядели совсем не так, как на самом деле?”.

Я решил прощупать воду. Она оказалась обжигающе холодной. В ноги впились мелкие камни.

– Идем же! – позвала Лилия.

Я сделал шаг вперед и неуверенно взял ее за руку. Это прикосновение заставило меня засомневаться в своей теории осознанного сна. Ни горячее какао, ни яркое утреннее солнце, ни речная вода не казались такими реальными, как эта маленькая теплая рука.

– Я досчитаю до трех, а потом мы побежим и окунемся, – сказала она. – Это самый безболезненный вариант.

Я несколько секунд сомневался, а затем одобрительно покачал головой.

– Раз, два, три, – громко сказала она, и мы, крепко держа друг друга за руки, понеслись в объятия еще не прогретой солнцем воды.

Дальше от берега камни сменились мягким, обволакивающим песком, а вода почему-то стала чуть теплее, хотя обычно бывает наоборот. Лилия вынырнула и засмеялась.

***

Уже поздним вечером мы расстелили большое покрывало вдали от воды. В рюкзаке Лилии нашлось соленое печенье и лимонад. Где-то недалеко среди деревьев хрустнула ветка, и я резко обернулся на звук.

– Что это? – спросила девочка, всматриваясь в темноту среди деревьев.

– Не знаю, – на самом деле я предполагал, что это какое-то животное, но почему-то вслух этого не произнес.

– А я знаю, – говоря это, она чуть сощурила глаза. – Ты вообще знаешь, что много лет назад в нашей деревне жил маньяк?

– Нет, – честно ответил я, – не знаю.

– Обычный семьянин, бывший военный, – Лилия говорила медленно, искоса поглядывая на лес. – Он жил с женой и двумя сыновьями. Перед сном он рассказывал детям забавные истории, над которыми они смеялись. Этот военный вообще был очень веселым человеком, умел рассмешить в любой ситуации. Но потом, к сожалению, сошел с ума. Говорят, он болел шизофренией или чем-то подобным. В общем, голова дала сбой. А после психиатрической больницы он вернулся еще более сумасшедшим.

Девочка внезапно притихла, поднесла указательный палец к губам и прошептала:

– Тссс…Надо быть тише.

Я проследил за ее взглядом и обнаружил, что она снова рассматривает лес.

– У него началась паранойя, – наконец, она заговорила снова. – Думал, будто жена и дети его больше не любят. Когда он заходил к сыновьям в спальню перед сном, чтобы развеселить, они смотрели на него со страхом в глазах и прятались под одеялом. Он все равно садился рядом и начинал свои истории, однако не видел даже улыбки на лицах детей. Однажды жители деревни заметили, что жена этого сумасшедшего перестала ходить на работу, а дети уже несколько дней не появлялись в школе. Когда соседи пришли к их дому и постучали, никто не открыл дверь. Тогда они вошли внутрь и увидели следующую картину…

Лилия всегда умела рассмешить любого человека. Но, наверное, напугать у нее получалось еще лучше.

– У жены было вырвано сердце, а дети лежали в своей комнате с вырезанными улыбками на лицах. Самого убийцы нигде не было. Поначалу он прятался в лесу, но вскоре в деревне стали происходить странные убийства: детей находили в их собственных кроватях с изуродованными лицами.

Я все-таки решил прервать этот мрачный, но слегка нелогичный рассказ.

– Он бы не смог так просто входить в дома. В деревне каждый дом сторожат собаки.

– Так ты слушай, – спокойно ответила девочка. – Наш маньяк ведь когда-то был военным. Он умел взламывать замки, а еще умел незаметно проходить мимо собак. Никто не мог спастись от него, и тогда дети сами придумали решение. Они стали засыпать с улыбками на лицах, заклеивали себе щеки скотчем, а убийца, вспоминая смех и улыбки своих сыновей, уходил.

Вокруг потемнело, но все еще было тепло. Такая погода всегда казалась мне самой приятной: деревья, дома, небо становились какими-то синеватыми, а воздух как будто за день накапливал в себе лучшие запахи.

– Говорят, – она приблизила свое лицо к моему и в очередной раз посмотрела в сторону высоких деревьев, – он все еще бродит в этом самом лесу.

К концу фразы ее голос стал тише.

Обратно мы шли, то и дело оборачиваясь назад. В характере Лилии была забавная особенность: пытаясь напугать других людей, она невольно пугала и саму себя.

Наши пути разошлись у ее дома. Когда Лилия скрылась за дверью, я некоторое время смотрел на окно, в котором почти сразу зажегся свет. Это была ее комната. Я смотрел на закрытые шторы и думал о том, что, возможно, вижу это окно в последний раз.

“Рыба! – внезапно я вспомнил прошлую ночь. – Я пожелал вернуться в детство, и желание исполнилось. Глупо верить в то, что я, как старик из сказки, наткнулся на волшебную рыбу. Но я думал о детстве, говорил о нем вслух перед сном. Такое ведь часто случается: ты думаешь о чем-то, засыпая, а во сне видишь это”.

Шагая в сторону собственного двора, я испытывал странное чувство, будто иду не домой, а к врачу удалять зуб. С каждым шагом в груди становилось тяжелее, ведь близилась ночь, которая, по моему предположению, могла вернуть меня в реальный мир.

Когда я пришел, дома пахло выпечкой. На кухне горел свет. Из спальни бабушки доносился громкий храп. Дедушка. Он был на работе, когда я проснулся. Удивительно, но эти отвратительные звуки, по мнению бабушки, не предназначенные для человеческого уха, никогда меня не раздражали. Даже наоборот: засыпая в своей темной комнате рядом с окном, выходившим на черный лес, я чувствовал покой и безопасность под звуки дедушкиного храпа за стеной. Во-первых, это ежеминутно напоминало мне о том, что в доме есть большой и крепкий мужчина, способный защитить меня от монстров. Во-вторых, мне казалось, будто сами эти звуки способны отпугнуть от дома любое живое, да даже мертвое существо.

Несмотря на приятный запах, я не очень хотел есть. Мысли о возможном конце этого рая убивали аппетит. Заставил себя попробовать кусок пирога, но понял, что насладиться этим вкусом детства вдоволь не смогу.

Мне хотелось продлить мгновения в этом месте, в это время, среди этих людей и старой мебели, но мерзкое ощущение в груди все портило. С каждой минутой желание наслаждаться беззаботностью сменялось желанием поскорее проснуться, чтобы больше не сходить с ума от ожидания конца. Я прошелся по дому, вышел во двор, погладил двух собак, навестил корову. Затем обнял бабушку, вдохнув запах ее странных духов с сиренью. Зашел к дедушке и обнял его спящего, он улыбнулся сквозь сон, слабой рукой приобнял меня в ответ и продолжил храпеть. Я обошел и потрогал каждый кусочек этого дома. Я прощался.

***

Подушка и одеяло были холодными. Из оконных щелей дул прохладный свежий воздух. Я залез под одеяло с головой, прижал колени к груди, как ребенок, и лежал так, наверное, целую вечность.

***

Когда я проснулся, комната напоминала собой бездонную черную пещеру, в которую просачивался свет луны через расщелины в камнях. Глаза постепенно привыкли к темноте. Спустя пару минут я уже мог слабо различить узоры на ковре рядом с кроватью. Я все еще находился в доме детства. Сложно было сказать, обрадовала меня эта мысль или нет. С одной стороны, я все еще был в раю, а с другой стороны, это вселяло в меня множество страхов.

“Я сошел с ума? Неужели это все-таки не сон?”.

Я смотрел в стену, снова погрузившись в мысли о возможности и невозможности происходящего, когда боковым зрением заметил движение за окном. Лес вдали напоминал собой приближающееся черное цунами, высокие деревья слились в длинный темный мазок кисти, и среди всей этой черноты мелькало яркое пятно. Пятно, которое, судя по всему, было светом фонаря, становилось все ближе. Двигалось оно резко и быстро, то появляясь, то исчезая, будто бы фонарь был со сломанной батарейкой. Когда пятно достигло нашего забора, я отринул от окна и вжался в холодную стену. Теперь кроме мигающего света можно было заметить темный силуэт. Через секунду силуэт и пятно уже были у нас во дворе. С бешено бьющимся от страха сердцем я ждал, когда залают собаки и дедушка проснется. И именно в это мгновение я осознал, что не слышу его храпа.

Я собирался выбежать из комнаты, как вдруг послышался протяжный скрип уличной двери. Силуэт с фонарем был уже на веранде. Еще мгновение, и раздался едва уловимый звук, знаменовавший собой то, что дверь в коридор дома открылась. Я услышал, как вошедший сделал один шаг и замер. Пол в коридоре немного провалился под его весом, издав характерный хруст. Я закрыл глаза и представил расположение комнат в доме. Комната бабушки и дедушки справа от входной двери, гостиная слева, далее следом за гостиной кухня, а справа, напротив нее, моя комната. Нетрудно предположить, что гость сначала выберет одну из ближайших к входу комнат: либо ту, где спят родные, либо гостиную. Я не знал, как себя вести. Сердце вырывалось из груди, подмышки вспотели, а руки дрожали. Спасать бабушку и дедушку? Но что я мог? Будь я тем взрослым мужчиной, который заснул под действием виски ровно сутки назад, я бы без сомнений нашел выход. Но на что способно это тощее мальчишеское тело? Наконец, гость сделал еще шаг. Самым странным было то, что я ощущал себя не только физически ребенком. Мне было страшно, как ребенку. Мне было страшно слушать шаги в коридоре, мне было страшно от того, что стих дедушкин храп, и мне было страшно смотреть на этот черный лес за окном. Я словно снова стал тем мальчиком, который с ужасом вглядывался в медную картину, представляя себя на месте одинокого пастуха. Я посмотрел на окно и оценил, насколько возможно вылезти из него, чтобы добежать до соседей и попросить о помощи. Окно было старым, стоило его открыть, и гость сразу услышал бы этот скрип.

Судя по звукам, человек в коридоре открыл дверь первой комнаты, закрыл ее, а после зашагал быстро и уверенно прямо ко мне. Я начал судорожно метаться по комнате, в голове не было ни единой мысли, только страх и паника. Я не мог даже заставить себя закричать, чтобы разбудить дедушку.

“А был ли он вообще в доме? А был ли он жив?”.

Рядом с моей комнатой шаги резко стихли. Я знал, что человек стоит за дверью. На цыпочках я прокрался к кровати и лег. Она издала скрип, от чего мое сердце едва не разорвалось. Но гость не спешил входить. Я медленно подтянул к себе одеяло и залез под него с головой. Спустя пару бесконечных минут дверь чуть слышно открылась.

Я замер и изо всех сил пытался дышать тихо. Я практически ощущал, как сердце ударяется о грудную клетку.

Гость шел медленно, его дыхание было громким и тяжелым. Мое тело от паники перестало мне подчиняться: то нога дернется, словно назло, то палец.

Незнакомец уже стоял надо мной. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание от волнения. Такого не было в моем детстве. Но я вспомнил момент, который в нем был. Та история, рассказанная Лилией. Я уже слышал ее в детстве. Я вспомнил, как долгое время боялся спать, убежденный, что сумасшедший отец, убивший жену и детей, придет за мной. Я засыпал, улыбаясь, и просыпался с верой в то, что именно это меня спасло. Удивительно, но тот детский страх был очень похож на мой нынешний. Тогда, в свои четырнадцать, я мог до смерти испугаться, только услышав историю о монстре или маньяке. Мне было необязательно увидеть что-то, столкнуться с этим. Было достаточно истории и детского воображения.

Сейчас улыбка невольно возникла на моем лице. Мне хотелось кричать, хотелось сбежать, но мое тело выдало лишь улыбку. Я зацепился за этот наивный шанс, снова, как ребенок, уверовав в волшебную силу ритуала.

Рывок одеяла сопроводил поток холодного воздуха. Когда с тебя стягивают одеяло, это всегда неприятно. Особенно неприятно, когда это делает психопат из леса. По ногам и шее тут же побежали мурашки. Я лежал и глупо улыбался, зажмурив глаза. Тело все еще не слушалось меня, глаза будто специально пытались разомкнуться. Я сжимал их еще сильнее. Казалось, мое сердце больше не выдержит и минуты этого ужаса. Даже с закрытыми глазами я ощущал, как кружится голова и подступает тошнота. То же самое я ощущал, когда узнал о смерти Лилии. В тот раз симптомы предшествовали потере сознания. Судя по всему, в этот раз тоже.

***

Когда я открыл глаза, под одеялом было уже светло. Я резко скинул его с себя и осмотрелся. Я ожидал увидеть, что от двери до моей кровати тянется полоса засохшей грязи вперемешку с травой – верные спутники выходцев из ночного леса. Но пол оказался чистым. Я вышел в коридор, исследовал его на следы лесного гостя, но снова ничего не обнаружил. На кухне сидела бабушка, замешивая в большой кастрюле тесто. Каждое ее движение было автоматически-уверенным.

– Зачем ты выходил из дома ночью? – в голосе бабушки читалось спокойствие и любопытство.

– Я не выходил, – ответил я, смотря прямо ей в глаза.

– Дверь была закрыта на ключ. А утром дед отругал меня за то, что я оставила ее открытой. Старческий маразм рано или поздно коснется меня, но пока радуюсь тому, что рассудок и память на месте, – она смеялась.

– Кто-то заходил в дом, – а вот мне было не до смеха.

Бабушка отодвинула кастрюлю в сторону, стряхнула муку с рук и недоверчиво посмотрела на меня.

– Когда-нибудь ты научишься врать, – она произнесла это с доброй улыбкой и недоверием, отчего мне стало по-детски обидно. – Когда кто-то приходит, собаки дают об этом знать. А дед любой намек на лай услышит даже сквозь собственный храп.

***

Я переоделся, позавтракал и поспешил к дому Лилии.

Вся эта деревня, дома, лес, лица постепенно переставали вызывать во мне прежнее недоумение и ужас.

“Ко всему-то подлец-человек привыкает” – прочел я когда-то в книге. Только к воспоминаниям о ночном госте я еще не привык.

Лилия сидела на качелях в своем дворе, лениво отталкиваясь одной ногой от земли. В ее руках была маленькая книжка. Вероятнее всего, из жанра ужасов.

В этот раз мы не остановились у реки, а пошли вдоль нее. Дошли до большого длинного дерева, переваленного через воду. Лилия моментально забралась на поваленный ствол и ухватилась руками за торчащие ветви.

– Переберемся на ту сторону, – не предложила, а почти приказала она. – Там есть пляж и вода теплее.

Я залез на дерево следом за ней, посмотрел вниз и ощутил легкое головокружение. Было не очень высоко, но из воды под нами торчало еще одно дерево. Его острые гниющие ветви напоминали длинные щупальца. Я представил, как тело дерева выглядит под водой. Склизкое, переломанное, огромное, опасное. Река над ним казалась более темной, чем в других местах. Я представил, как падаю на эти острые ветви, и замер, вцепившись в сук под рукой.

– Боишься?- спросила девочка, почти добравшись до берега. – И правильно. Это ведь не простое место.

Я знал, почему она начала новую историю, только когда миновала темную реку под ногами. Она боялась собственных историй и могла запаниковать, посмотрев вниз. Ей хотелось пугать меня, смаковать это чувство, находясь в безопасности.

– На том берегу есть кладбище, а к нему – два пути. По этому дереву – быстрый путь. По дороге в обход – долгий. Жила здесь одна бабушка, которая не любила длинные дороги. Забралась она, значит, на дерево, хотела по нему быстро до кладбища к мужу покойному дойти, но ноги подвели.

Лилия замолчала в ожидании вопроса, который смотивирует ее на продолжение.

– И что дальше? – сказал я то, что она хотела услышать.

– Что-что? Упала она. Тебе эти ветви ничего не напоминают?

Я снова посмотрел на извилистые ветки. Листьев на них давно не было, осталась лишь гнилая кора.

– Похоже на рога оленя или козла, – с сомнениями предположил я.

– Да! – воскликнула девочка. – И это неспроста. Это не обычное дерево, а место поклонения дьяволу. Ты же знаешь, что одно из воплощений дьявола – козел? Так вот, старушка упала прямо на эти ветви. Ее искали целые сутки, а ночью она вернулась домой сама. Она была мокрой и не разговаривала, а ночью произошла страшное. Ее внучка услышала странные звуки из комнаты бабушки, вошла и увидела, что вместо старушки на кровати лежала коза.

Лилия рассмеялась. Она уже давно стояла на другом берегу. Эту историю я тоже помнил. Сейчас мне было не страшно ее слушать, ведь это была всего лишь выдумка, просто слова. Столкнувшись с множеством потерь, смертей и настоящих ужасов жизни, я не мог испугаться обычных слов. Но помнил, как боялся их в детстве. Тогда это были не просто слова, это и была жизнь, состоявшая из подобных сказок и наивной веры.

Мы снова провели день у реки: плавали, смеялись, рассказывали истории и снова смеялись. Под вечер чувство тревоги вернулось. Не хотелось думать о том, что происходит. Не хотелось вспоминать прошлую ночь. Однако наш мозг не всегда делает то, что нам хочется.

***

Этой ночью мне было особенно страшно засыпать.

Я уже устал размышлять о последних событиях моей жизни. Я решил смириться с ситуацией и ждать, пока все само собой не станет ясным. Поначалу я пытался не засыпать, чтобы не упустить появление незнакомца, который мог наведаться в дом снова. Сил хватило ненадолго.

Когда я открыл глаза и опять увидел вокруг темноту, сразу понял, что ночь предстоит непростая. Спустя минуту после пробуждения я осознал, что именно меня разбудило в этот раз. Странный грохот доносился из бабушкиной комнаты. Казалось, что кто-то бьет по полу тяжелой палкой. Я осторожно прокрался на кухню, взял самый большой нож и решил, что в этот раз не буду прятаться. Было страшно представить, что этот человек делает в комнате бабушки.

“А может, его там вовсе и нет?”.

С каждым моим шагом на пути к комнате грохот становился сильнее. Сквозь щель от двери не просачивался свет. Я решил, что тихо открою дверь и подкрадусь к преступнику сзади. А если он меня заметит, то просто наброшусь на него с ножом.

Сердце колотилось еще сильнее, чем прошлой ночью. Я коснулся трясущейся рукой двери и толкнул ее.

Испытывал ли я когда-нибудь хоть что-то, близкое чувству, поразившему меня в этот момент? В свете луны у стола с иконами прыгала моя бабушка. На ее лице было пустое глуповатое выражение, глаза были устремлены на самую большую икону, а туловище переходило в козлиные ноги. То одно копыто, то другое с грохотом касалось пола. Козлиная кожа медленно, едва заметно обрастала поверх бабушкиной человеческой кожи, превращая ее в животное.

Мои глаза намокли от слез. Это были слезы ужаса, паники, какого-то животного страха вперемешку с садомазохистским любопытством, заставлявшим меня стоять на месте и смотреть. С пеленой перед глазами и пустой головой я медленно закрыл дверь и пошел к выходу из дома. На улице стояла черная ночь. Фонарей в деревне не было, но на крыше нашего дома висела лампочка, которая немного освещала двор. Слева за забором виднелся лес, над которым возвышалась белая луна. Калитка с правой стороны двора вела в сторону дороги.

Я шел медленно, как лунатик, и не оборачивался. Я знал, что если хоть раз обернусь, меня охватит паника, я потеряю контроль и побегу. Ни в одном доме у дороги не горел свет. Наверное, за всю свою жизнь я никогда не ощущал себя таким одиноким. Я не знал, куда идти, к кому идти и что искать. Справа и слева от дороги расположились одноэтажные домики, в которых мирно спали люди. Иногда между домами были деревья, иногда даже целые рощи. Я шагал прямо, а перед моими глазами стояла одна единственная картина: бабушка с козлиными ногами прыгает напротив икон. Внезапно в черноте спящей деревни я заметил тусклый свет. Это было окно в доме Лилии. Я посмотрел на окно, а затем обернулся назад и увидел далеко-далеко на дороге, на том месте, где я шел несколько минут назад, темную низкую фигуру. Пару секунд фигура стояла неподвижно, а потом резко побежала. Побежала туда, где я стоял в настоящий момент.

Пелена перед глазами и сонно-бездейственное состояние покинули меня мгновенно, я закричал на всю улицу и побежал к дому со светлым окном. Начал стучать изо всех сил, собака Лилии громко лаяла. Я обернулся и увидел, что существо с рогами и четырьмя ногами было близко.

Дверь распахнулась, я завалился внутрь и упал. Сердце вырывалось из груди, из глаз текли слезы, а слова, вырывавшиеся из моего рта, никак не могли собраться во что-то связное. Лилия, ее бабушка и дедушка смотрели на меня с непониманием. Я бросился в ее комнату, выключил свет и посмотрел в окно. На улице было пусто, только деревья шевелились от ветра.

Мне потребовалось больше часа, чтобы прийти в себя и хоть что-то рассказать. Конечно, меня сочли сумасшедшим. Бабушка Лилии позвонила в мой дом, но никто не ответил.

– Я тебе верю, – неожиданно сказала Лилия, обхватив мою руку своими.

Я прижал ее к себе и снова зарыдал.

“Куда мне бежать? Где искать помощи?”.

Я мечтал вернуться в детство, оно казалось мне потерянным раем, но сейчас мне хотелось просто снова оказаться в грязном автобусе. Хотелось ехать, зная, что я съем на ужин, какую передачу посмотрю и какой температуры будет вода в ванне. Мне больше не хотелось оставаться здесь. Мне не хотелось видеть прекрасную Лилию, потому что сейчас, глядя на ее юное живое лицо, я испытывал такой ужас, какой не испытывал, в последний раз целуя ее на похоронах.

***

Утром меня привели домой. Бабушка выбежала из дома в слезах, с человеческими ногами и адекватным лицом. Она с ужасом выслушала рассказ бабушки Лилии о моем визите к ним ночью. Затем позвонила маме и сообщила мне, что сегодня вечером я уезжаю домой.

***

Я сидел на остановке, справа от меня – бабушка, слева – Лилия. Дедушка ходил по дороге туда-сюда, что-то бормоча про водителей-бездельников, которые вечно опаздывают. Вдали я разглядел приближающуюся точку – автобус. Посмотрел на Лилию. Ее русые волосы в этот раз были распущены, а тонкие пальцы перебирали камни ярко-розового браслета. Бабушка облокотилась головой о стену остановки и закрыла глаза. Ее морщинистый лоб был расслаблен, тонкие губы плотно сжаты. Она переживала за меня.

Из пятна вдали уже можно было разглядеть очертания автобуса. В конце каждого лета в детстве я так же сидел на этой остановке и смотрел на приближающийся автобус.

Куда он меня отвезет? Обратно в реальную жизнь? Или все это и есть реальная жизнь? Я не мог этого знать. Но одно я знал точно: моя жизнь, где бы она ни была, здесь, в летней деревне, или в холодном зимнем городе, изменится навсегда.