Шизофрения* (Шестьдесят минут из жизни...)

12 июля 21… года, 15 часов 27 минут по общегалактическому времени

Он очнулся от боли.

Он очнулся от внутренней раздирающей боли, как будто глубоко-глубоко в его теле поселился чёрный всепоглощающий дракон, пожирающий без остатка его самого, пожирающий без остатка его клетки и органы.

Болело тело.

Ныли конечности, а особенно правая рука.

Он попытался осознать, понять или вспомнить, где же он находится. Почему он и почему его тело так чудовищно болит? Но в голове стояла звенящая пустота с единственной мыслью, бьющейся как муха о пыльное стекло.

«Ничего-о и ничто-о! Я умер, погиб и пропал… — он попробовал успокоиться, что-то вычленить или вытащить из окружающего пепельно-серого небытия. — Кто я? А кто я? — новый вопрос возник сам собой. — Я же не знаю, кто я. То есть как — не знаю?! — испугался человек, вспомнил и дал ответ невидимому оппоненту, — я же Пати. Я же Патиссон Пати, или просто мистер Пу для друзей».

Осознав себя, он немного успокоился, провёл языком по обветренным губам и сглотнул, вернее, попытался.

Сухой рот.

Сухие дёсны и зубы.

Сухая гортань.

Сомкнув сухие губы, он вновь попытался сглотнуть.

Сухой язык, царапая наждачной бумагой воспалённое нёбо, вызвал мучительную боль.

— Пи-ить… Вода-а… — прохрипел он, с ужасом прислушиваясь к пугающей пустоте в своей голове.

Пустота и тишина.

«И белый шум, только один белый шум…»

Как рыба, выброшенная на сушу, он снова открыл пересохший рот, закрыл, и очень скоро жаждущие влаги губы смочила вязкая слюна. Человек таки сумел сделать глотательное движение, перевести дыхание, а после, дыша полной грудью, осознать на своём лице странную стягивающую маску.

Тогда, превозмогая себя, он пошевелился, вернее, опять попробовал совершить какое-либо движение — мотнуть головой или хотя бы сдвинуть свою правую, такую неловкую и такую чужую руку хотя бы на сантиметр, на два миллиметра, хоть на миллиметр, чтобы ободрать и отбросить прочь ненавистную корку, сковывающую его плоть.

Бесполезно.

Как парализованный, он даже не мог пошевелиться, словно находился под многотонной громадой, принявшей форму человеческого тела, его тела.

Тогда он захотел открыть глаза, но и это простое движение не принесло результата. Они оказались залиты, затянуты тем же непонятным клеем. Он попытался ещё раз продрать и поднять веки, чтобы увидеть и понять: что же произошло?

Или что происходит?

Или где он вообще находится?

Но и эта попытка оказалась безуспешной.

Тогда в его душе вновь поднялась глухая паника.

Девятый вал страха накрыл его всепоглощающим цунами, полностью погребая под многометровой толщей жалкие попытки осмысления.

«Так что-о же… Замуровали! Закры-ыли! Я погиб… — едва не смирился он, но буквально тут же противоречивая и жгучая вспышка пронзила его мозг, — но я же мыслю! Я мыслю, значит существую, — не к месту он вспомнил известное изречение одного из великих. — Я же живой! Я не погиб, я живой… Я не умер… А значит… Это зна-ачит… — и череда предположений самой различной породы закружилась у него в голове, — что если… А может… А всяко…»

И понимая, что так продолжаться больше не может, человек собрал всю силу воли, словно подчерпнув её из божественного источника своей бессмертной души, и неуклюже дёрнулся немощным телом, разрывая плотную могильно-серую пелену савана, сковывающую его крепкими узами.

Его тяжёлые веки приподнялись, пропуская полоску белого света.

Яркий блик резанул по глазам, вызывая невыносимую боль.

Он снова крепко, до слёз зажмурился, пережидая пугающий приступ, и одновременно с огромным облегчением сумел шевельнуть пальцами левой руки, после чего смог двинуть всей конечностью. А притихший внутренний дракон, жаждущий этого простого движения, опять расправил чудовищные кожистые крылья, выпуская отравленные стрелы боли по его истерзанному телу, особенно в правую кисть.

— О-ох! — охнул человек чужим голосом и поморщился. Сухой скрип и скрежет заполнили его уши, как будто остро отточенным лезвием провели по закалённому и гладкому стеклу, оставляя на ровной поверхности глубокую царапину-борозду, но зато теперь белый шум пропал, возвращая человека в мир звука. И тогда, словно осваивая новый музыкальный инструмент, он раскрыл губы и позвал, прислушиваясь к своей и не своей незнакомой речи: — Э-э-эй...

Тихий всплеск голоса мягко погрузился в кошмарное окружение, а он ещё немного поразмышлял, приводя в порядок ускользающие мысли, привыкая к своей разбитой и такой немощной плоти, а после вновь приоткрыл глаза.

На этот раз пытка светом оказалась более милосердной, и, прищурив веки, он немного осмотрелся.

«Красное! Всё вокруг красное? Почему всё красное?!»

Он с трудом приподнял правую руку, желая отбросить навязчивую картинку, желая снять сухую плёнку, стягивающую его лицо, желая окончательно продрать глаза и понять, а если получится, то и сбежать, умчать без оглядки от жуткого видения, неожиданно ставшего явью. Но поднеся ладонь к своему лицу, он понял, что кровавые пятна и брызги перед ним — это всего лишь цветочки, потому что вместо обычной человеческой пятерни он увидел торчащий из сине-голубого рваного рукава измочаленный оглодок.

Он увидел, словно обгрызенные кем-то, мышцы, концы вен, артерий и сухожилий… А посреди этого кошмарного виденья торчал белый кусок кости, его кости, и чёрный ремень жгута на локте, выше того, что когда-то являлось его кистью.

Он широко открыл рот, глядя расширившимися от ужаса глазами на своё изувеченное тело, и взвыл.

— А-а-а! О-ойё-о-о! — жуткий нечеловеческий вопль вырвался из его пересохшей глотки. — Ру-у-ука-а-а! Моя рука-а-а… — заскулил он, роняя жгучие слёзы и разглядывая изуродованную конечность, — о-ойё-о-о!

Вскоре он затих, бережно опустил культю на свою грудь и, покачиваясь и баюкая её, как малого ребёнка, откинулся на спину, принимая жуткую реальность.

«Заче-ем? В чём я виноват? Кто-о? Когда посмел? Почему именно со мной? В чём моя вина-а?! И что делать теперь?» — вопросы громоздились в его голове. Надеясь получить очевидную подсказку, он мощным потоком вывалил их на невидимого собеседника, а все они и каждый по отдельности оставались без ответа.

***

15 часов 37 минут

Он опять осмотрелся, желая отыскать причину своего бедственного положения, надеясь выявить и сообразить, где же всё-таки он оказался.

В том, что он находится в некоем командном модуле, убедился почти сразу.

Перед его глазами открылась наклонная бледно-зелёная поверхность с ровными рядами многочисленных кнопок, переключателей, рычагов и циферблатов с венчающим это поблёскивающее великолепие тёмно-серым глянцевым экраном высотой более метра и пересекающим поперёк лицевую вертикальную стену. Освещение — суматошная морзянка нездорового жёлтого света в несколько электрических ламп; скрутки разноцветных проводов, болтающихся из-под сорванных боковых панелей, и алые, ярко-красные кляксы и брызги… Повсюду…

«Кровь. Кровь! Моя кровь! — ужаснулся человек, разглядывая неровные пятна, — или не моя? — А после, восстановив дыхание, он немного пришёл в себя. — Пульт управления? Пульт управления — этого ещё не хватало. Только пульт управления чем?» — подумал он, разглядывая и оттирая непонятные надписи под приборами, а затем повернулся и посмотрел вбок.

И здесь он увидел.

Человек вздрогнул и мгновенно покрылся холодным липким потом, а сердце, его измученное неизвестностью сердце испуганно ухнуло в пятки.

В первый момент он не понял, что это такое, а когда кошмарная картина сумела пробиться сквозь препоны его мозга, перегруженного стрессом последних пяти минут бытия, когда полученная информация пришла в соответствие с теми обрывками понимания в минуту пробуждения, он сообразил.

Рядом с ним по правую руку сидело поникшее человеческое тело.

«Незнакомая девушка? Незнакомая женщина? Или нет, всё-таки девушка!»

Лина Смит.

«Лина Смит» — гласил белый шильдик на её рукаве.

Простые чёрные буквы на сине-голубом фоне, заляпанном красным.

«Лина. Лина? Ли-ина-а… Какое знакомое имя. У меня когда-то была знакомая Лина, — и он задохнулся, поражённый внезапной догадкой, — так я же… Мы же… Мы же и правда знакомы!»

Он порывисто приподнялся.

Он хотел приподняться и шагнуть к ней.

Он дёрнулся в своём кресле, желая дотянуться и дотронуться до неё.

«Возможно, она спит! Возможно, ей так же плохо, как и мне. Плохо, как и мне!»

Он непонимающе посмотрел на белые ленты, стягивающие торс, затем снова поднял бегающий взгляд на соседку и провёл ладонью по широким ремням, отыскивая хитрое крепление.

Он видел — это действительно она.

Щёлкнув, блестящая металлическая пряжка выскочила из своего гнезда.

Она сидела пристёгнутая, как и он, с опущенной на грудь головой, словно усталый путник, дошедший до долгожданного приюта, в таком же сине-голубом комбинезоне, как и у него, в таком же кресле, как и он.

Он приподнялся.

Он видел её профиль — такое же спокойное и уверенное лицо, прямой с небольшой горбинкой и очень даже симпатичный нос.

Он видел её руки, видел её правую ладонь, сжимающую один из рычагов и ярко-ядовитый блеск кольца на среднем пальце.

Нет, глаза его не обманули — это действительно была она.

Боясь потревожить и расплескать обжигающее безумие, затаившееся у него внутри, боясь разбудить неизменного спутника своего пугающего бодрствования — боль, он сделал скользящий шаг к креслу и дотронулся до её плеча.

Да, это она — Лина Смит!

***

15 часов 42 минуты

«Да, она Лина Смит! И она точно уснула, как и я».

А её фигура качнулась, провалилась и исчезла.

Он непонимающе посмотрел на свою ладонь, потом перевёл взгляд на её правую руку, покоящуюся на пульте управления.

Опустил глаза…

— Не-е-ет! Не может бы-ыть! — мотнув головой в сторону, он изверг из желудка дурно пахнущую жижу и мешком свалился на пол возле того, что когда-то, кто когда-то являлся Линой.

Он упал возле её останков.

Он лежал рядом с ней, а его истерзанное тело сотрясали мощные волны рвотных судорог.

Когда измученный организм выпростал из себя что возможно и даже больше, когда человек конвульсиями напоминал невротичного паралитика с дикими глазами, он отполз от зловонной лужи, провёл ладонью по бледному лицу, сдирая сухую плёнку крови и заросший подбородок от вязкой и густой слюны. После приподнялся и на четвереньках добрался до технической ячейки, где, распахнув пластиковую дверцу, без сил опустился рядом.

Сидя, он вслепую шарил по полкам, выгребая всевозможный хлам: какие-то баночки, коробки, инструменты, аптечку. Вскоре среди этого разнообразия мелькнул знакомый прозрачный сосуд, и, отчаянно выхватив, он зажал его между бёдер и открутил крышку. Острый кадык на жилистой шее несколько раз дёрнулся, пропуская долгожданную влагу внутрь измученного организма.

Обжигающая струя холодного пламени пробежала по пищеводу, возвращая человека к жизни. Он сделал ещё несколько глотков, смывая противный запах и вкус желчи с языка.

А после, восстановив дыхание, он зацепился взглядом за красный крест на белом чемоданчике, подтянул его к себе, открыл, вываливая содержимое на пол. И, нырнув рукой в груду медикаментов, выхватил блистер с обезболивающим и, выдавив три белых горошины себе в рот, запил их водой.

Затем, вполне удовлетворённый, взял упаковку бинтов, распечатал и как мог закутал культю в белое покрывало, а после, немного ослабив жгут, приподнял его выше — белоснежное на изувеченной руке расцвело алым. Человек выругался, подтянул ремень и вновь прижал изуродованную конечность к своей груди.

Он смотрел невидящими глазами, смотрел и пытался сообразить.

Над креслом Лины немного правее виднелось грязно-жёлтое рваное пятно с опалёнными краями, размером не больше футбольного мяча.

Чуть дальше оказалось ещё одно, меньше размером, и другие, даже на стенках, словно гигантская вилка прошила командный модуль насквозь, захватывая из окружающей действительности что можно и что нельзя.

Он поднялся, разглядывая необычную дыру с сосульками оплавленного пластика и заполненную желтоватой пористой массой.

Аварийная пена.

Он чувствовал, он знал, ответ лежит на поверхности, но по какой-то странной и донельзя непонятной причине он не видит и не осознаёт её.

«Аварийная пена… — его память услужливо подбросила следующий кусок пугающей головоломки. — Стоп! Аварийная пена! Но откуда я это знаю? — Он мучительно задумался. — Бред бредовый. Что это? Откуда я это знаю? Откуда я знаю Лину? Мы вроде познакомились… Точно! Мы же вместе поступали в лётный отряд. А зачем… Чтобы летать! — перед его мысленным взором пронёсся ряд едва уловимых смазанных картинок, он попытался заострить своё внимание хотя бы на одной, но все попытки оказались бесполезны. Непонятные видения одно за другим растворились в пыльном небытии, — так что это всё значит? Что значит?!» — человек растерянно обвёл окружающую обстановку, не понимая, что это такое и где же он всё-таки находится.

Он посмотрел на неё, на её останки, сдерживая поднимающуюся внутри себя новую волну тошноты.

Её восковая маска в половину лица, нетронутые части тела: левый бок, нога, правая рука, лежащая на рычаге и…

«…скорее всего, что-то обжигающее прошло вдоль неё, выжигая огнём человеческую плоть, и сожрало большую половину кресла вместе с ней, оставив целой только левую часть, и хватило одного неосторожного прикосновения, чтобы она упала, чтобы неустойчивая конструкция обрушилась…

… запёкшаяся лужа того, что когда-то являлось Линой и её внутренними органами.

…по крайней мере, она умерла быстро и сразу».

Лина Смит.

— Гха-ауп, — закашлялся человек, а вслед его вновь накрыл сильнейший болевой спазм, скручивая в жгут истерзанный организм. И, упав на бок, он снова оказался на полу в позе эмбриона.

Вскоре огнедышащий дракон, прочно обосновавшийся внутри его тела, умерив свой ненасытный аппетит, выпустил ещё несколько жалящих струй огня и немного притих.

Сколько так пролежал, он не знал, в дьявольскую реальность его вернуло басовитое гудение за стенкой, вслед моргнули разноцветные сигнальные лампы на пульте, и малая часть из бесчисленных приборов ожила. Громко щёлкнуло несколько реле, а вслед послышался непонятный учащающийся треск и шипение.

Он приподнял голову.

«Нужно вставать! Нужно обязательно встать. Проверить… Узнать… Хоть что-то… Встава-ай, слаба-ак!» — приказал он себе, подтягивая ноги, и, опираясь на здоровую руку, встал на колени. Затем ухватился за спинку кресла, подтянул измученное тело ближе к пульту и медленно поднялся.

Он осмотрелся, надеясь отыскать источник пугающего звука.

По левую руку, в полутора метрах от него стояло ещё одно сиденье с разодранной пополам и заломленной назад спинкой, являя собой взлохмаченную внутреннюю набивку и разноцветную проводку. Там же в дальнем углу пульта читались явные следы недавнего пожара: покрытый копотью и оплавленный пластик стенки, чернеющие рычаги, кнопки и разбитые циферблаты, присыпанные белым порошком.

Треск усилился.

И почти на том же самом месте поднялся белёсый дымок. Усиливаясь, он быстро потемнел, а вскоре среди обгорелых приборов показались ещё робкие языки пламени, и, разрастаясь, они захватывали новые, пока ещё не тронутые огнём части.

Сбросив оцепенение, человек неуклюже отступил назад.

Его испуганный взгляд лихорадочно перескакивал по небольшому помещению в поисках огнетушителя.

Он увидел его в последнюю очередь, когда под потолком командного модуля уже шевелилась и жила тёмная пелена ядовитого дыма.

Перебивая чистый воздух, едкий и вонючий чад проникал в лёгкие, тогда, размазывая кровь и копоть по своему лицу, человек вновь глухо закашлялся и упал.

Огнетушитель лежал на боку, прямо перед ним, под пультом, между педалей.

Слезящимися глазами он увидел округлый красный бок, подполз ближе и трясущимися руками выхватил вожделенную ёмкость. Скользнув взглядом по манометру, он приподнялся и, стоя на коленях, нажал на рычаг, направив раструб на пламя. Из широкой воронки вырвалась белая струя порошка, засыпая очаг возгорания.

А ещё через несколько секунд, выплюнув последние крохи реагента, огнетушитель выдохся. Человек откинул бесполезный баллон, выискивая ещё один, потому что снаружи огонь вроде бы утих, но внутри, под бледно-зелёной поверхностью слышалась его методичная и разрушительная работа по уничтожению проводов, реле и прочей электрическо-медной начинки.

Видимо, здесь пламя добралось до какого-то важного узла пульта управления, потому что по его поверхности перемигнулись уцелевшие сигнальные лампы, а перед лицом человека выскочила кислородная маска, похожая на фасеточную голову стрекозы.

Едва не упав, он невольно мотнул головой назад, а после, сообразив, торопливо взмахнул рукой раз-другой, надеясь поймать театрального паяца, прыгающего на длинном гофрированном шланге.

С третьей попытки он поймал и натянул обрезиненный намордник на перемазанное лицо.

Вслед взвыл оглушительный и короткий сигнал сирены, а затем послышался механический голос, вещающий на повышенных тонах:

— Пожар! Внимание, опасность! Пожар! Экипажу принять необходимые меры… — что там последовало дальше, он не разобрал, невидимые динамики прохрипели что-то нечленораздельное, а ещё через несколько секунд с потолка и из стен ударили порошкообразные струи автоматического пожаротушения, засыпая его и окружающую действительность.

***

15 часов 57 минут

Когда очаг возгорания был ликвидирован, сработала система очистки воздуха.

Вскоре перед глазами немного посветлело, а когда туманное белое марево окончательно рассеялось, он сдёрнул кислородную маску и обессиленно опустился на припорошённый пол. Затем, невесело усмехаясь, подобрал бутылку, валяющуюся под ногами.

Он пил холодную воду, пил, не успевая глотать. Прохладные ручейки бежали по подбородку, сбегали ниже под комбинезон и по груди, остужая разгорячённое тело.

Отбросив пустую ёмкость, человек вернулся к технической ячейке, где, вытащив оранжевое одеяло, прикрыл останки Лины, а после присел на своё кресло, вновь пытаясь вспомнить хоть что-то и сообразить.

Лётный отряд.

«Лётный отряд? Да, лётный отряд, а дальше что? Что дальше-то?! А дальше только пустота, как будто в голове стоит чёткая грань, разделяющая моё сознание на «до и после».

Отсутствующим взглядом он пробежался глазами по пульту, провёл ладонью, очищая часть приборов перед собой, и зацепился взглядом за правую руку Лины на рычаге, покрытую противопожарным реагентом, как и окружающая мрачная реальность.

Кольцо.

«Да, кольцо!»

Мертвенно-жёлтый блеск обручального кольца…

Он вспомнил.

В его голове как будто взорвалась яркая комета, погружая его в прошлое, такое весёлое и беззаботное прошлое.

Человек видел её, видел такое же спокойное и уверенное лицо, женственную фигурку и полные чувственные губы, и глаза — два голубых омута, в которых не страшно утонуть.

В этот момент ему показалось: она сейчас поднимется, улыбнётся во все свои тридцать два и, приложив правую руку к лихо заломленному головному убору, отрапортует:

— Да, мой капитан… Есть, мой капитан…

«Мой капитан!» — его память обнажилась, показывая следующую сцену из прошлого.

«Да, точно! Они… Мы… Мы вдвоём поступили только не в лётный, а в космический отряд. Мы познакомились на врачебной комиссии. Да, точно, и по состоянию здоровья прошли оба. Да, мы и ещё дюжина таких же молодых и уверенных в себе парней и девушек».

Он вспомнил долгие тренировки, изматывающие душу и тело.

Он вспомнил умопомрачительные дьявольские упражнения.

«Значит, мы… Значит, я… В космосе?! Но тогда почему всё болит? И почему перед глазами всё плывёт?!»

Он вспоминал её улыбку, её манеру разговора и её привычки.

Вспоминал её нежные руки, ласкающие его тело.

«Стоп!»

Выскользнув из потока воспоминания, он наклонился и схватил её руку.

Поднял и всмотрелся внимательнее.

Её холодное, обжигающее ледяное запястье.

— Не-е-ет! Не-ет… Нет… Нет… Нет… — повторял он шёпотом.

Его грудь волнительно поднималась, но даже эти простые движения вызывали мучительные спазмы.

По его телу снова прокатилось жгучее цунами боли, скручивая внутренние органы в жалящий комок нервов. Он откинулся на спинку кресла и замер, вспоминая. Он вспоминал, вспоминал, а в какой-то неуловимый момент поднялся и опять провёл своей ладонью по её руке:

«Так и есть, обручальное кольцо. Мы помолвлены и должны были… Это наш последний рейс. Сотый…

Стоп!

Почему сотый, да потому что после пенсия, свадьба и дети. Так почему-у же, почему-у же я ничего не помню-у…»

Он поднял руки и хотел сжать свою голову, сжать свой несчастный мозг, чтобы выдавить хотя бы частичку информации, чтобы получить частичку правды, но, увидев культю, скривился в злой ухмылке.

***

16 часов 07 минут

Сколько он так сидел, он не знал, в его памяти проносились какие-то неясные будоражащие видения.

Возможно, в прошлом эти моменты ему и казались радостными, и даже больше: они вызывали какие-то чувства и желания, но не сейчас.

Сейчас он умер.

Человек умер.

Мистер Пу умер.

Патиссон Пати умер.

Вместе с любимой умерло и его желание жить, желание что-то делать и куда-то стремиться.

Смерть чувств — это всегда смерть человека.

Он сидел посреди разгромленной, полуразрушенной командной рубки космического корабля и не хотел ничего, вообще ничего.

Бездумно и не мигая, он смотрел прямо перед собой.

Он смотрел на потухший серый экран и не видел его, как и не видел оплавленного и обожжённого командного пульта.

«Я капитан. Я всего лишь жалкий капитанишка, но зачем, зачем мне это всё-о? Заче-ем?! — мысленно взвыл он. — Если рядом нет Лины. Если моя Лина…

Любимая…»

И горькие слезы человеческого разочарования сами собой побежали из его глаз, оставляя на перемазанном гарью и засохшей кровью лице две светлые дорожки.

Время утратило свою функцию. Оно перестало для него что-то значить, потому что он остался совершенно один в маленькой скорлупке корабля, несущегося куда-то.

А куда, он не знал.

А гигантский автомат, огромный механизм космического грузовика «ГИЛЬДИЯ» выполнял свою основную функцию: нёс его и останки Лины с Урана мимо остальных планет Солнечной Системы, чтобы однажды достигнуть Объединённой Терры.

***

16 часов 17 минут

Человек не знал, сколько ещё он так просидел.

Его блуждающий и бессмысленный взгляд перескакивал по белой поверхности пульта, по его приборам и рычагам, по циферблатам. И в какой-то определённый момент он заметил мелкую, но важную деталь.

Почему-то он её раньше не видел. Или просто не замечал.

«Почему?» — отрешённые мысли сами собой зашевелились в голове, а он сфокусировал взгляд на этом мелком элементе, неожиданно ставшим очень нужным для него.

Перед ним на сером стекле виднелось тёмное пятно, выделяющееся на общем фоне широкого экрана.

Он неверующе присмотрелся и приподнялся.

Так и есть.

Маленький мишка, обыкновенный мишка на присоске, полимерная фигурка.

Человек невольно прикрыл глаза от боли.

Нет, не от физической, разрывающей его тело напополам, он закрыл глаза от душевной боли, а по телу от макушки до пяток пробежала обжигающая волна холода.

Мой медвежонок.

«Мой медвежонок!»

Так называла его Лина, любимая.

Мой медвежонок.

Он вспомнил всё. Или почти всё.

Единственный момент, которому он не мог найти объяснение: почему его тело так болит? Почему его сознание находится на самом краю между обжигающей действительностью и страшным, почти осязаемым сумасшествием, ожидающим свою ни в чём не повинную жертву?

«Наверное, я безумец, и именно поэтому я вышагиваю по самой грани, для того чтобы сорваться вниз… Но заче-ем?

Чтобы там навсегда и остаться!»

Он прикрыл глаза.

Это его подарок ей, а она, как всегда, в своей прежней манере притащила его сюда перед первым рейсом и, послюнявив присоску, прилепила игрушку над пультом.

— Наш талисман, мой капитан! — бойко выдала Лина.

И потом они долго смеялись и хохотали над её милой шуткой.

Он приподнялся, протянул руку, желая сдёрнуть и схватить пластиковую фигурку медведя, чтобы вспомнить и познать ту вещь, которой, возможно, совсем недавно касались ладони любимой женщины.

Мой медвежонок.

И после он не понял, что случилось.

Вроде бы он зацепил один из тумблеров, разбросанных по поверхности пульта, а может быть, в электронных мозгах полусумасшедшего компьютера произошло очередное короткое замыкание.

Он схватил фигурку, потянул и в следующий момент испуганно замер, ожидая неминуемой расплаты за содеянное.

Ужас, боль, разочарование и в то же время неописуемый восторг наполнили его разум и чувства.

Послышалось низкое гудение.

Вроде бы послышалось, он не был уверен. После всего произошедшего он уже ни в чём не был уверен.

Как раз в том самом месте, где оставался чёткий матовый след от приклеенной присоски, на блёкло-сером глянцевом экране показалась чёрная полоса, пересекающая его поперёк.

От низа до верха.

Она на глазах расширялась, являя его взору…

***

16 часов 17 минут

Чёрная пустота космоса.

Пустота? А так ли это?

Космос только на первый взгляд кажется пустым, огромным и безжалостным. На самом деле он довольно-таки хитрый шутник и пройдоха. Он жил, живёт и будет жить по своим дьявольским законам.

Стоит зазевавшемуся путнику, будь то каменный астероид или сверкающая комета, планета или даже звезда, сбиться с предначертанного пути, космос силой попытается вернуть заблудшего на истинную дорогу, применяя методы, порой идущие вразрез с таким понятием, как гуманность.

Так оказалось и в этот раз.

12 июля 21… года в 15 часов 17 минут по общегалактическому времени в квадранте Сатурн-783(ПРв3) рейсовый грузовик столкнулся с роем блуждающих астероидов. Прошив досадную помеху насквозь, поредевшая стайка возмутителей спокойствия припустила дальше, а слегка потрёпанный рудовоз с грязными проплешинами аварийной пены на корпусе продолжил долгий перелёт.

«ГИЛЬДИЯ» — гласили большие серебристые буквы на округлом боку космического корабля.

Как и прежде, многочисленные системы грузовика класса «Фагот» работали в штатном режиме, повреждённые при столкновении блоки были автоматически изолированы, а управляющие сигналы пошли по запасным контурам.

На носу корабля бронированные жалюзи иллюминатора пилотской кабины были раздвинуты. А с обратной стороны командного модуля, внутри маленького воздушного пузыря находился обыкновенный человек.

Его донельзя потрясённый и потрёпанный вид говорил о том, что он находится в непростой ситуации: заляпанный брызгами красного и присыпанный белым сине-голубой комбинезон, грязное, перемазанное в чёрном лицо, взлохмаченные волосы, руки: левая, сжимающая пластиковую игрушку, и правая, на которой обыкновенная пятипалая ладонь просто отсутствовала от слова совсем, являя под бледные блики электрического света неровно замотанный в серое грязный красный огрызок.

Но человек не замечал своего плачевного положения.

Он не замечал окружающего кошмара, потому что глаза его горели тем самым непередаваемым детским восторгом, взирая и внимая божественную суть космоса, его безбрежный чёрный океан с частыми вкраплениями ярких звёзд.

Казалось, его глаза жили, и он сам жил, впитывая своими чувствами непередаваемую красоту космоса.

Забыв о последствиях катастрофы, забыв о смертельной опасности, забыв о чудовищной боли, терзающей его немощное тело, человек стоял перед полуразрушенным и обгорелым пультом управления, перед широким иллюминатором и жадно всматривался в чернильную пустоту.

Волшебник и чародей.

Великий обманщик-космос со своими верными и неизменными спутниками-жильцами: ярко мерцающими звёздами, чёрными дырами, хвостатыми кометами и прочими головокружительными явлениями, заполняющими естественный вакуум. Он заливал чернилами, заваливал чёрной сажей с тлеющими угольками до самого верха тонкой стеклянной перегородки, разделяющей его и маленькую скорлупку командного модуля рейсового рудовоза.

Забавляясь и играя, как могущественный и вездесущий маг, он позволил человеку разумному отвоевать малую часть своего огромного тела, создать нужные и необходимые условия для жизни, а после, поправ эту относительность, с иронией наблюдал за родовыми потугами отважных смельчаков.

А израненный человек, забыв про своё плачевное положение, жадно вдыхал сверхъестественную красоту и жил волшебными явлениями космического спектакля.

Своими примитивными чувствами он знал, он понимал свою ничтожность и в то же время ощущал свою значимость. Он ощущал божественный трепет от прикосновения к священной тайне.

Ему дозволили.

Он сумел.

Человек смог прикоснуться к чуду.

Он рождался и умирал, снова и вновь, вместе со звёздами.

Он, как чёрная всеобъемлющая дыра, захватывал и поглощал в ненасытном обжорстве астероиды, луны и даже целые планеты.

И одновременно, будучи белым гигантским квазаром, изливал слепящий свет на окружающий безбрежный вакуум, на туманности, на миры, на системы и галактики, привнося тем самым доброе, светлое и чистое мириадам живых во всех уголках Вселенной.

Человек жадно смотрел на мерцающие белые, красные, жёлтые и даже синие звёзды и никак не мог наглядеться.

Забыв про мучительные болевые спазмы истерзанного организма, он вбирал, впитывал божественную красоту всеми фибрами священной души, потому что у него была мечта, у него была единственная цель в жизни: увидеть звёзды. Увидеть, понять и принять невообразимую чистоту Божьего Промысла.

У человека, у Пати, всегда была детская мечта: увидеть первозданный космос.

Он хотел, он мечтал увидеть звёзды.

И Пати видел эти звёзды.

Он сумел дотянуться до своей мечты.

Сколько так стоял, он не знал.

Не отрываясь от волшебного зрелища, он неловко переступил и выронил игрушечную фигурку.

Непонимающе посмотрев на пустую руку, он наклонился, и неожиданно его сознание поплыло.

Патиссон Пати охнул и, прикрывая веки, опустился в кресло, чтобы переждать новый приступ.

А когда открыл…

***

Ещё через полминуты он полностью пришёл в себя.

Открыв глаза, капитан непонимающе посмотрел на зажатую в левой руке игрушку. Нечленораздельно хмыкнув, он отложил её на засыпанный белым пульт. Затем его целеустремлённый взгляд пробежал по правой руке от плеча до обрубка, и, поправляя повязку, капитан зацепился равнодушным взглядом за маленькую бумажку со временем наложения жгута. После он сосредоточенно глянул на чёрную пустоту космоса за иллюминатором, а его нежно-голубые глаза окончательно поменяли цвет на серый стальной и налились уверенностью и силой.

Человек немного поёрзал в своём кресле, словно вспоминая и возвращаясь домой из утомительного и долгого путешествия, а после в его голове возник первый пункт корабельного устава:

«Обеспечение безопасности перелёта и сохранность груза…»

***

За пару десятилетий до описываемых событий.

Совершенно секретно.

Выдержка из заседания правительственной комиссии Объединённой Терры.

31 марта 20… года

— …и теперь же, исходя из полученных данных, я со всей уверенностью и со всей прямотой могу заявить: полёты в космос просто-напросто невозможны! — докладчик шумно выпустил воздух и, довольный произведённым эффектом, опустился на стул.

Потрясённые столь откровенным заявлением, члены комиссии несколько примолкли, а после минутного молчания голос подал генерал-лейтенант ВВС:

— Коллега, а не слишком ли вы категоричны в своих заключениях?! Мы, конечно, летаем, но чтобы вот так…

Практически тут же, размахивая длинными руками, вскочил один из учёных.

— Вы понимаете, вы понимаете, — частил он, — наш мир истощён, и если в ближайшее время мы не сможем найти выход, то мы задохнёмся здесь как в закрытой наглухо банке. Мы просто-напросто вымрем…

Комиссия ещё долго обсуждала этот вопрос, приводя самые немыслимые доводы в пользу того или иного мнения, а после, видя, что большинство всё же принимает и понимает невозможность космических полётов, слово взял председатель комиссии Глеб Скороходов:

— Уважаемые члены комиссии, я очень внимательно выслушал каждое мнение, очень внимательно, поверьте. Я и сам не первый год изучаю данный вопрос. Вы все, я ещё раз повторю, вы все безусловно правы, за одним малым, но я бы сказал, очень существенным исключением. — Он ненадолго замолк, как будто раздумывая, стоит ли говорить дальше, а затем, глотнув воды, продолжил. — Дело в том, что буквально с неделю назад мне на глаза попались некие выкладки. Не скрою, я с интересом с ними ознакомился, далее же оставались всего лишь кое-какие мелочи, а именно поиски автора этого научного труда. И теперь, чтобы не слыть голословным, и более того, прежде чем мы с вами вынесем окончательное решение по данному вопросу, у меня имеется огромное желание познакомить вас с этим человеком. — Здесь председательствующий выдержал театральную паузу и добавил: — Встречайте! Доктор медицинских наук, психолог, профессор кафедры психиатрии, академик Марьяна Козлофф. Да-да, не сомневайтесь, это та самая скандально известная Марьяна Козлофф.

После его слов отворилась боковая дверь, и перед комиссией возникла невысокая женская фигура в строгом чёрном костюме.

— Что ж, друзья, я очень и очень рада нашему знакомству, — улыбнулась она, смешно наморщив маленький носик. — Теперь же, исходя из того объёма огромной работы, которую начал ещё мой отец, я бы хотела изложить…

— Позвольте-позвольте, — перебил её старый знакомец, учёный с длинными руками, — ваше же основное направление — психиатрия? Так? И что же вы нам можете поведать такого сверхъестественного, кроме своего шизофренического бреда?

— А вот здесь вы совершенно правы, но только насчёт первой части, — ловко парировала Марьяна. — Давно известно, что при неконтролируемом всплеске адреналина в том случае, когда субъект подвергается угрозе жизни, в его теле просыпаются скрытые резервы, и он предпринимает и производит действия, которые никак не сопоставить с обыденностью. Например, он может поднять или передвинуть предмет массой в несколько раз превышающей предел его возможностей…

— А покороче! — встрял тот же учёный.

— Уважаемая комиссия, — вступил в беседу Скороходов, — я понимаю ваши желания и ваши чувства, которые вы испытываете к нашей, я повторяю, к нашей коллеге, но извольте дослушать до конца!

Отблагодарив председателя признательным взглядом, Марьяна продолжила:

— И теперь, насколько я понимаю поставленную задачу, космонавты в момент прохождения плотных слоёв атмосферы не выдерживают перегрузок, сходят с ума и погибают. Так? А если и найдётся счастливчик, который переживёт чудовищные напряжения, то у него плюсом ко всему этому возникнет посттравматический синдром, и результат не изменится: человек умрёт. Так? Тогда возникает следующий вопрос: что нам мешает соединить эти два явления, сверхвозможности человека в стрессовых ситуациях и полёты в космос? Что нам мешает разработать комплекс специальных психотерапевтических упражнений и усилить их медицинскими препаратами, чтобы в момент старта у пилота включалась другая личность, а он бы…

— То есть вы говорите о том, чтобы наши корабли пилотировали безумцы-шизофреники?

— Не совсем. На самом деле в психиатрии есть более точное название этому явлению…*

Шизофрения* — на самом деле в психиатрии есть более точное название этому явлению, а именно диссоциативное расстройство идентичности. Это редкое психическое заболевание, которое характеризуется присутствием в одном человеке нескольких личностей (от двух и более), одна из которых доминирует над индивидуумом в определённый момент времени.