Фантастическая История

Квинт Максимус – претор Кейсарии-палестинской, внимательно наблюдал за новым прокуратором, сопровождая его в восхождении по длинной мраморной лестнице, ведущей ко дворцу царя Галилеи и Перреи – Ирода Антипы, который не отходил от молчаливого римлянина ни на шаг. Подобострастно, ежеминутно заглядывал ему в лицо, мог обогнать, поднимаясь на ступень выше, или спускался, заходя то справа, то слева и при этом, не переставая, восторженно трещал обо всем и ни о чем. Преторианцы Квинта в блестящих лориках-сегментатах[1] оттеснили пеструю толпу стражей Антипы и плотным полукругом следовали на шаг позади своего командира.

– Нам сложно было представить, что такая высокая особа почтит наш скромный дом своим присутствием!.. – распинался с заметным акцентом самый лучший, по мнению Тиберия, сынок Ирода-великого.

Прокуратор Иудеи, Идумеи и Самарии, в тяжелом плаще красного понтийского сукна неторопливо постукивал своими калигами по невысоким белым ступеням, задумчиво глядя перед собой.

– Зачем тебе такая длинная лестница, этнарх[2]? – Спросил прокуратор Иудеи, не глядя на суетящегося рядом Антипу, – Что бы высокородные посланники Великого Рима быстрей обессиливали после долгой дороги?

– О нет! – вскричал тот, проглотив явную насмешку и заметно краснея, – Господин, верно наслышан о дурном нраве народца, населяющего эти благословенные земли, и поэтому, я исключительно в целях безопасности себя и моих высоких гостей, построил этот укрепленный дворец на вершине горы.

Этот очередной прокуратор месяц назад прибыл в Кейсарию откуда-то с границ Понта Эвксинского со всей своей семьей, с указом Цезаря и сотнями личной охраны, которых сопровождали многочисленные рабы, нагруженными разным домашним скарбом и всякими понтийскими безделушками. Его семья сразу заняла все помещения претории, нещадно потеснив самого Максимуса с его манипулой «Блистающих». Когда же этот понтийский выскочка приказал своему префекту готовиться в поход по Идумее в Галилею, тогда Максимус понял, кого ему прислал Великий Рим.

– Ох, эти проклятые канаимы[3]! – погрозил куда-то в сторону Антипа, – Если же моя излишняя осторожность так утомляет нашего драгоценного гостя, то я готов на себе отнести его в свой дом!

При этих словах Антипы, римский ставленник остановился на ступенях, повернулся к нему и с каменной улыбкой произнес:

– Давай!

До конца лестницы оставалось еще около тридцати ступеней, и даже видавшие виды ветераны-преторианцы не могли скрыть усмешек от того, как маленький, круглый Антипа взвалил себе на спину высокого и грузного латинянина и, пыхтя, поволок его вверх по лестнице. Квинт обернулся назад – воины Антипы, до этого чуть не наступавшие на плащи его преторианцев, остановились на месте и обескураженно глядели на унижение своего царя.

– Пусть высокий гость… не изволит… беспокоится… – натужно кряхтел Антипа, активно потея, – Там… на верху… он найдет… все самое лучшее… и отдых… в садах… моего… дворца… запомнится… как самое… благословенное… время… Хр-р…

Достигнув последней ступени, царь Галилеи остановился, ожидая облегчения своей ноши.

– Обещания данные Великому Риму следует исполнять в полном объеме, а ты обещал внести меня в свой дом!.. – услышал Максимус негромкий голос прокуратора.

На дрожащих ногах царь Галилейский сделал несколько шагов по каменной дорожке между цветущих смоковниц, и стал медленно заваливаться на бок. Претор сделал торопливый шаг и успел подхватить своего патрона, тут же вставшего на ноги. Антипа, оказавшись у ног прокуратора, закряхтел пытаясь подняться.

– Так же и весь твой народ, Антипа, будет валяться у ног Великого Рима и молить о помощи! – назидательно произнес высокопоставленный римлянин, подавая, наконец, руку недалекому сынку Ирода-великого.

– Ты не знаешь… этого проклятого народа… О, великий прокуратор… – прокряхтел Антипа, тяжело поднимаясь, на ноги, – Прошу тебя, скорей пойдем к столу! Там все уже давно остыло!

– Пилатус! – обратился Максимус к своему патрону, – Где, прикажешь, разместить солдат легиона, что остались у подножия дворцовой горы?

Прокуратор вопросительно посмотрел на Антипу.

– Не извольте беспокоиться, о, мои высокие гости, – знакомо залебезил царь Галилеи, – Доблестные защитники Великого Рима ни в чем не будут нуждаться во время Вашего отдыха в моих райских кущах!

– Я слышал, что у тебя в Галилее опять начали собираться зелоты, – окликнул прокуратор Антипу, пока тот устраивался на соседнем ложе напротив обеденного стола, уставленного всевозможными явствами.

– Что ты, прокуратор! – повернулся к нему царь галилейский, – Уверяю тебя, что в моем царстве все спокойно! А что до этих подлых слухов, то не верь им, поскольку распускают их мои недруги, что хотят посеять раздор между нами!..

Рабы стали разносить кувшины с вином. Максимус, расположившийся с краю стола, наблюдал за всеми гостями и прекрасно понял, что его шеф не торопится продолжать начатый им же разговор.

– Ох уж эти ревнители народа Израилева! – продолжил говорить Антипа, – Нападают на своих и чужих, словно бешенные собаки! Покуда я не предпринял меры, они постоянно нападали на мытарей и гонцов… Случалось иногда, мы даже подать полную не могли собрать…

– И что же ты предпринял? – заинтересовался прокуратор.

– О, о, о!.. – заулыбался во весь рот царь галилейский, – Я захватил в Перее одного из их пророков и посадил у себя в заложниках! А всему народу в поселениях и на перекрестках объявил, что если хоть один волос упадет с головы какого-нибудь мытаря в Галилеи, то их любимому Йоану несдобровать!

Рабы уже наполнили чаши густым, ярко красным вином и Антипа, на правах хозяина, хотел произнести приветственный тост, но Пилатус и тут решил принизить его.

– Да здравствует, великий Рим! – выкрикнул он, приподнимаясь со своего ложа, – Авве, цезарю!

– Авве! Авве! Авве! – откликнулись преторианцы, стоявшие по всему залу, ударяя себя кулаками по стальным пластинам нагрудников.

Антипа, скрыв свою досаду, отхлебнул из кубка, и, подавая пример остальным, запустил пальцы в запеченную баранью тушу, отрывая себе добротный кусок.

– Сейчас, мои дорогие римские друзья, – сказал хозяин дворца, – Вы увидите зрелище, которое я показываю только избранным!

Антипа приподнялся на ложе и несколько раз хлопнул в ладоши. В зал вошли музыканты и заняли места у стены, напротив стола. Антипа еще раз хлопнул в ладоши и в дверном проеме показались девушки-танцовщицы, наряженные в яркие свободные одежды. Заиграла красивая музыка и в зал вбежала еще одна танцовщица, выделявшаяся среди других ярко-красным полупрозрачным покрывалом, множеством гремящих браслетов на изящных руках и прекрасной точеной фигурой, угадывающейся сквозь легкие одежды.

– Позволь представить тебе мою дочь Шоломию, о, прокуратор! – повернул Антипа восторженное лицо к Пилатусу.

Понтийский выскочка, насторожился и даже ненадолго отвлекся от еды. Девушки устроили в обеденной зале поистине фееричный танец – они кружились в такт ритмичной музыке, сходились вокруг солистки танца и быстро разбегались, срывая с нее части наряда. Изящные, плавные движения были завораживающе синхронны. Наконец, музыканты взяли самые высокие, вибрирующие ноты и танцовщицы разом сбросив свои покрывала, распростерлись на них ниц.

– Как хороша твоя дочь, галилейский консул[4], – сыто рыгнул Пилатус, расслабленно жмурясь на обеденном ложе.

Юная Шоломия, вскочив на ноги в одной тонкой рубашке, словно степная лань подбежала к отцу для поцелуя, разгоряченная и прекрасная.

– О, конечно! – согласился Антипа, нежно обнимая свою дочь, – Ее учили этому танцу лучшие учителя из Сирии… Ведь всем известно, что самые умелые танцоры – это сирийцы! Ах ты, баловница, моя… – нежно пожурил он Шоломию, – Ну, теперь беги, поиграйся с подружками!..

Музыканты продолжили играть на своих бубнах и свирелях, какую то незамысловатую местную мелодию. Квинт повернулся к своим «блистающим», что бы распорядиться об ужине для них, и тут краем уха, сквозь какофонию звуков, услышал своего патрона.

– У нас, в ее возрасте, женщине уже полагается познать мужчину!..

Начальник охраны Пилатуса отдал распоряжения, что бы рядом с прокуратором всегда оставались четверо преторианцев в полном вооружении, а остальным распорядился подать в соседней комнате, многие, оставшиеся почти не тронутыми, блюда с царского стола. Антипа с Пилатусом о чем-то горячо спорили на своих ложах, не обращая на окружающих никакого внимания. Рабы то и дело подливали им разбавленное вино и подносили подносы с фруктами.

Максимус решил немного прогуляться. Выйдя из дворца, он, в лучах заходящего солнца, немного побродил по саду. Потом обошел стены окружавшие дворец Антипы, проверяя, нет ли в них каких-либо тайных проходов. Ни в стенах и в самом дворце ничего подозрительного обнаружено не было. А вот с дугой стороны дворца, у дальней стены, противоположной от входа, Квинт нашел спуск в какое-то подземелье, и сидящего перед ним на страже, весьма неприятного на вид, здоровенного сирийца с двумя мечами за спиной. При приближении чужака сириец вскочил на ноги, и угрожающе схватился за рукояти мечей, торчавших над его широкими плечами.

– Что это за дверь? – как можно миролюбивей, обратился к нему по арамейски Максимус.

Но, вместо ответа, тот показал на свои уши и помотал головой.

– Ах, ты значит глухой… – догадался Квинт, – К-у-д-а в-е-д-е-т э-т-а д-в-е-р-ь? – медленно, по слогам, демонстрируя всю артикуляцию, повторил он стражу, иллюстрируя свой вопрос жестами.

Тогда могучий сириец, хитро улыбнувшись, открыл свой рот и показал отсутствие в нем языка.

– Ха! Видать, ты поставлен здесь, что бы охранять самое ценное сокровище Антипы!.. – усмехнулся претор, поворачивая назад.

Вернувшись в царский зал, Квинт нашел блаженно дремлющего Пилатуса на своем ложе и, сидящего рядом, раскрасневшегося и растрепанного Антипу. Все ложа, вокруг стола были убраны, за исключением двух – Пилатуса и Антипы, поэтому Максимус приблизился к собеседникам, со стороны Прокуратора.

– …но как же так, о, Пилатус, – услышал Квинт продолжение начатого ранее разговора, – Ты же состоишь в браке, устроенном по законам твоего народа! – обращался Антипа к высокопоставленному собеседнику.

– Ты имеешь, что-то против моей семьи? Презренный! – приоткрыв один глаз, нехотя глянул на него Прокуратор Идумеи и Иудеи, – Я предложил тебе небывалую честь!.. А ты, смеешь со мной спорить?..

– Нет! Что ты… – подскочил на своем месте Антипа, – Я умоляю тебя прислушаться к голосу разума! Ведь если она потеряет свое девичество с иноземцем, да простятся мне эти не уважительные слова, с человеком, который презирает верования ее народа, да еще не имеющего желания взять ее к себе в дом женой, то…

Антипа покраснел еще сильнее, вскочил на ноги и, запустив пятерню в свои промасленные волосы, снова сел.

– Не суетись, этнарх… – угрюмо бросил Пилатус.

– Мой авторитет в Галилее, и здесь в Тивериаде, совсем не велик, ведь неспроста я забрался на этот холм и огородился высокой стеной – сюда хоть не долетают камни из пращей зелотов, которые в этом деле, как ты знаешь большие мастера…

– Да будет мне позволено прервать Вашу беседу, – вмешался Максимус, – Я хочу высказать восхищение нашему хозяину, за его находчивость разместить дворец в таком выгодном месте!..

– И что?.. – лениво приоткрыл второй глаз Пилатус.

– Дворец прекрасно защищен и внезапное нападение ночью нам не грозит! – доложил префект, – За исключением… Я осмотрел всю территорию и обнаружил какой-то подземный ход, сразу за дворцом.

Пилатус широко открыл глаза и, приподнявшись на локте, устремил на Антипу вопросительный взгляд.

– Ах, это… – махнул тот рукой, – Я держу там зелотского проповедника, помнишь, я рассказывал.

– Может быть, ты покажешь нам его? – изрек прокуратор.

– Изволь…

Антипа, отвлекшись от своих тяжелых дум, рассеяно подозвал своего помощника и что-то прогавкал ему на ужасном местном наречии.

– Сейчас, о, мои почтенные, гости, к нам приведут этого богомерзкого…

Музыканты, повинуясь жесту Антипы, прекратили играть и бегом покинули царскую залу.

Небо за окнами окрасилось красным, птичий щебет в саду, вокруг дворца, сменился стрекотом цикад. Рабы внесли зажжённые светильники. Зала осветилась, но в углах продолжали сгущаться сумерки. И тут, двое воинов Антипы, ввели в зал высокого, худого и грязного человека со свалявшимися, давно нечесанными волосами. Он был бос, а руки – связаны за спиной. Позади вошедшего пленника маячил глухо-немой сириец, виденный недавно Максимусом.

– А, а, а! Вот и мой старый знакомый! – встрепенулся Антипа, и обратился к пленнику по-арамейски, – Позволь, Йоан, представить тебя моим гостям!

– Ты решил пригласить меня к столу, который делишь с врагами своего народа? – подал голос странный человек, также по-арамейски, но с заметным акцентом.

Максимус внимательно смотрел на него – что то в нем показалось ему знакомым. Может быть, пронзительный взгляд карих глаз, ярко блеснувших, из под спутанных в паклю волос, спадавших на лоб. А может высокие скулы и прямой нос сильно отличавшие его от жителей этой забытой всеми богами страны…

– Прошу тебя, – умоляюще сложил руки на груди Антипа, – Не надо нам тут твоих пророчеств, здесь нет твоих учеников – этих вонючих пастухов!

– Почему он не встает на колени? – спросил Пилатус у Антипы.

Тотчас, повинуясь быстрому жесту своего царя, один из стражей ударил древком копья пленника под колени. Тот пошатнулся, но устоял на ногах.

– Даже перед Богом сыны моего народа не преклоняют колен! – гордо выпрямился пленник.

Максимус, еще до приезда нового прокуратора, слышал от своих соглядатаев, что за Пограничной рекой обосновался какой-то мятежный пророк, к которому со всех сторон стекались недовольные. Но за рекой кончалась его юрисдикция, и этот «пророк» не предпринимал никаких активных действий. Поэтому претор Иудеи и Идумеи ограничился только наблюдением. Потом, как-то все прекратилось и донесения о «пророке» перестали поступать.

Пилатус спустил ноги со своего ложа, продел ступни в сандалии и неторопливо, пошаркивая приблизился к, гордо возвышавшемуся над своими стражами, зелотскому пророку.

– Ты, говорят, пророк? – обратился он к пленнику, обходя его вокруг.

Стоявший перед ним пленник был поистине великаном. Даже Пилатус, гордившийся своим ростом, был ниже его на целую голову.

– Я праведник! – ответил великан, – Бог открывает мне свои замыслы и люди считают меня пророком…

– И что же такого ты напророчил, что местная чернь тебя так превозносит? – спросил прокуратор снизу вверх, глядя пленнику в глаза.

– Что самый главный, нерушимый закон – слово Божье! И тот кто выше всех земных благ ставит любовь к Богу, тому Он дарует жизнь вечную. Никто не может владеть нашим народом, кроме одного Бога! – изрек плененный великан высоким голосом.

Этот голос! Мксимус вспомнил, у кого он слышал похожие обертоны. Тот отчаянный иудейский мальчишка, что десять лет назад пришел к нему в Кейсарию, пройдя всю стражу и назвавшийся его сыном… Неужели это он?..

– Йоан! – возвысил голос Антипа, – Я же просил тебя…

Пилатус, не глядя на Антипу, махнул ему рукой, заставляя замолчать.

– И ты, наверное, считаешь свой закон выше законов Рима?

– Человечьи законы лишь устроены на божьих, как и дома людские, построены на земле, дарованной нам Создателем...

– Цезарь, всем известно, в своем могуществе равен богу! – прервал его римский посланник, и обвел всех присутствующих рукой.

– Аве, цезарь! Аве, цезарь! Аве, цезарь!.. – отчаянно выкрикнули преторианцы, Максимус и Антипа.

– Ты считаешь, что твой бог сильнее Цесаря? – продолжил допрос Пилатус.

– Наш Бог, такой же как и ваш! Он создатель всего сущего и даже ваш кесарь, лишь прах на его сандалиях!

– Может быть, ты еще скажешь, что и жизни людей во власти твоего Бога? – с издевкой спросил Пилатус.

– Жизни принадлежат нам самим – это великий дар Создателя и как распорядиться ими решать каждому из нас! – невозмутимо закончил пленник.

Максимус поймал себя на мысли, что продолжая наблюдать за этим человеком, сохранявшим гордый вид, несмотря на связанные руки и непростые вопросы Пилатуса, с жадностью ловит каждое его слово. Претор решил, во чтобы то ни стало, поговорить с ним без свидетелей.

Прокуратор возвратился на свое ложе рядом с Антипой.

– Ты продолжаешь меня удивлять, консул Галилеи, – обратился он к нему, – Сперва, твой дворец на холме, потом твоя дочь... А сейчас…

– Я очень польщен… – начал было кланяться царь галилейский, но Пилатус поднял перед собой открытую ладонь, призывая его к молчанию.

– Мне нужна его голова! – безапелляционно заявил Пилатус, указав пальцем на связанного великана.

Максимус почувствовал, как земля стала уходить у него из под ног, и что бы не пошатнуться, он прислонился плечом к колонне, подпиравшей своды дворца.

Антипа, желавший до этого, что-то сказать, сжал губы и покраснел. Потом, быстро выдохнул и хитро прищурился.

– Да простит мне, высокородный римский гость, мою дерзость, но позволь мне предложить тебе сделку?

Прокуратор вперил в потомка Ирода-великого, взгляд, не предвещавщий тому ничего хорошего.

– Голова этого зелотского оборванца будет твоей, вместо ночи с моей Шоломией! – самодовольно изрек Антипа.

Пилатус несколько мгновений не сводил с него испепеляющего взгляда, но потом, откинувшись на своем ложе, весело захохотал.

– Теперь я понимаю, – сказал он сквозь смех, – Почему Тиберий назвал тебя лучшим отпрыском твоего отца!

Антипа расплылся в самодовольной улыбке.

– Ты скользкий, как речной угорь! – продолжил посерьезнев прокуратор, – Там откуда я родом, таких скользких тварей достают из глиняных донных нор на мелководье, для чего пользуются специальными рукавицами, они очень жесткие и, частенько, вместе со слизью, этими рукавицами сдирают и куски шкуры этих рыб, которая у них совсем без чешуи и весьма тонкая.

– Ты весьма щедр на комплименты, о, великий, Пилатус! – поклонился ему Антипа.

– Не обольщайся, – ответил высокородный римлянин, – Тебя не ухватить голыми руками, как угря, но мои рукавицы находятся у подножия твоего холма, и если я захочу, то твоя шкура вся будет моей! Включая весь твой дом и всех кто в нем.

Антипа, не ожидавший такого поворота разговора, испуганно сжался, став еще меньше и круглее, чем стал походить на мяч для гарпастума[5], сделанный из сухого тростника и тряпок.

– Но сегодня я тебя, так и быть, прощаю… – миролюбиво махнул ладонью Пилатус.

– Ты невероятно добр! – оживился галилейский мяч для римских игр, – Как и когда прикажешь отделить голову от тела этого зелотского мерзавца?

Максимус, подпиравший до этого колонну около стола и не принимавший никакого участия в разговоре, решил вмешаться.

– А как же, Антипа, ты говорил, что он, – претор указал рукой в сторону стоявшего в отдалении пленника, – Служит гарантом спокойствия в твоей провинции?

Антипа, недовольно покосился на командира римской стражи и махнул рукой своим стражникам, что бы те увели Йоана.

– Почему он еще здесь, воины? – сказал он по-иудейски, – Отведите нашего гостя в его личные покои.

– Не утруждай свой драгоценный рот, отщепенец, словами нашего языка, – бросил ему Йоан с высоты своего роста, – Ты, наверное, забыл, что я понимаю не только по-арамейски, но и многие языческие наречия, на которых говорят твои хозяева?!

– Вот и славно! – разозлился Антипа, – Пусть это станет твоим последним уроком! Пока ты будешь ждать смерти, помни, что ты мог бы стать моим зятем и жить сейчас в роскоши и достатке! А может быть даже стать первосвященником в Ершалиме!

Антипа так распалился, что повернулся спиной к прокуратору и сделал шаг к своему пленнику, которому глухонемой сириец положил руку на плечо, намереваясь повернуть к выходу.

– Не беда! – ответил он, оттаскиваемый стражником к выходу, – Моя жизнь не великая плата за истину для моего народа! А ты, останешься царем только в стенах этого дома…

– Здешняя речь, больше похожа на собачий лай… – обратился прокуратор к Максимусу.

И продолжил, обращаясь уже к гостеприимному хозяину.

– И о чем же ты перелаивался с ним?

– Так, – махнул рукой Антипа, переходя на ромейский, – Обсудил с ним тонкости его казни…

– Кстати, о казне, – оживился Пилатус, – Что вы думаете, как его лучше казнить? – и он обвел глазами Антипу с Максимусом.

Квинт напустил на себя безразличный вид и, оторвавшись от колонны, пожал плечами. Антипа, с многозначительной улыбкой, провел ребром ладони по своей шее.

– Возможно… – сказал Пилатус, многозначительно улыбнувшись Антипе, – В северном Понте, на границе с Иберией, умеют очень ловко снимать шкуры… с людей, получается очень интересно и, главное, казнимые мучаются сильней и дольше чем на крестах! У тебя есть такие мастера, консул?

– Боюсь тебя снова расстроить, мой прокуратор, – ответил Антипа, с заискивающей улыбкой, – Мои палачи могут быстро зажарить или разорвать на части, но так изыскано… боюсь, мои люди не в состоянии!

– Жаль… – огорчился знатный римлянин, – А я хотел постелить в своей спальне зелотский коврик!

Обрадовавшись своей шутке, Пилатус утробно захохотал. Антипа, желая его поддержать, подобострастно захихикал, Максимус смог только выдавить из себя кривую улыбку.

– Когда мои высокие гости пожелают видеть голову этого разбойника? – спросил Антипа, когда прокуратор отсмеялся.

– Знаешь, – ответил ему Пилатус, – Приготовь все для казни рядом с ним, а разделение головы с туловищем произведешь, когда мы соберемся в обратный путь. Пусть поживет в ожидании смерти!

– Прокуратор! – обратился к нему Максимус, решив, что настало подходящее время, – Позволь мне допросить его!

– Позволяю… – махнул ладонью Пилатус, – Заодно и подготовишь все к казне. Только смотри меч ему не оставляй. Ха-ха-ха!

Пленник сидел на полу, обхватив руками колени и склонив на них голову. Со стороны, в свете пламени факела, претору Квинту Максимусу показалось, что тот спит.

– Что, этот грязный пес решил самому не пачкаться и прислал ромея? – услышал Квинт его голос и удивился, как тот смог понять, что вошел римлянин, ведь он старался не скрипеть калигами и не звенеть своей скваматой[6] (лорикой).

Йоан поднял голову и взглянул на вошедшего. В свете факела, Максимус смог разглядеть глаза этого загадочного зелота. В его ответном взгляде не было страха или подавленности – только усталость. Максимус не смог выдержать его взгляд и отвел глаза.

– Здравствуй, Йоан, – обратился к нему Максимус.

– Здравствуй? – удивился тот, – И долго ли мне осталось здравствовать?

Максимус не нашелся, что ответить. Проницательность этого низкородного человека была, как у римского сенатора. Посторонившись, Квинт дал закатить немому сирийцу широкую деревянную колоду, которую планировалось использовать в качестве плахи, любезно предоставленную Антипой со своей кухни.

Максимус закрепил факел на стене и, повернувшись назад, жестом показал немому стражу, что их можно оставить одних и опустился на корточки перед пленником.

– Тебе осталось жить до завтрашнего утра… Скажи мне, не Эмануилом ли зовут тебя? – спросил он обреченного.

– Ты знаешь моего брата? – оживился Йоан.

Максимус отпрянул назад! Что бы не упасть назад, ему пришлось вскочить на ноги, что конечно же не укрылось от пленника.

– Что?.. Не может быть…– пробормотал римлянин, повторно отводя взгляд от хитро прищуренных глаз Йоана.

– Эмил рассказывал мне, что мой настоящий отец ромей, – промолвил пленник, – Уж не ты ли это?

Максимус постарался овладеть собой.

– Да, не чаял я найти своего второго сына в такой обстановке. – Ответил он, обведя взглядом подземную темницу.

– Что же мой отец стоит, когда я сижу! – воскликнул Йоан, тяжело поднимаясь на ослабевшие от голода ноги.

– Присаживайся, отец, – указал он на свою импровизированную плаху, – Другой скамьи у меня нет, прости! Чувствуй себя как дома…

Максимус хотел оскорбиться таким заявлением, но посмотрев на своего сына, не увидел на его лице и намека насмешки, лишь почтение молодого к старости.

– Не печалься, отец! – продолжил облокотившись о земляную стену Йоан, усаживая римлянина на кухонную колоду для рубки мяса, – Ничья жизнь не длится вечно!..

– Неужели ты не боишься смерти? – спросил его Максимус.

– Боятся обычно боли, – виновато улыбнулся Йоан, – Но за болью обязательно последует успокоение… А смерть… – он ненадолго задумался, – Это лишь врата в другой мир, темный и злой для одних и чудесный, и солнечный, для других!.. Все зависит от дел и образа жизни…

– Ты говоришь странные вещи! – сказал римлянин, все больше проникаясь расположением к своему вновь обретенному сыну.

– Этому меня самого научил другой твой сын, а его – сам Бог, – ответил Йоан, – Еще Он учит, что нужно ценить каждое мгновение своей жизни, радоваться ей и помогать своим близким в том же…

– И как же зовут вашего бога?

– Имена дают люди, что бы называть что-то между собой, но у Него самого нет имени, Он есть всё и ничего! Мы называем его Яхве, что означает «я-в-нем-он-во-мне»… Вашему народу – этого не понять...

Максимус все с большим восхищением смотрел на своего сына, стоящего перед ним в изодранной одежде, грязного и голодного, но так вдохновенно преданного своему Богу, своему народу, который его воспитал.

«Если бы я знал, что мой сын станет таким, я бы никогда не оставил тебя этим грязным варварам! Надо было отвезти тебя в метрополию, что бы ты стал трибуном в Вечном городе и наконец-то возвеличил меня!»

– Нет, отец! – прервался на полуслове Йоан, как будто бы услышав мысли Максимуса, – Все что случилось, предопределено Его волей, – он воздел руки к потолку подземной камеры.

– Мне определено стать жертвой своего народа пред лицом Господа Авраама и Моишея! Я знаю… Твой господин заберет мою голову, а Иродианин сожжет мое тело, что бы люди не думали на него, будто он убийца!..

Максимус был поражен до глубины души.

– Замолчи, послушай меня! – сказал он по-ромейски, догадываясь, что он понимает их язык, – Если будет на то воля вашего Бога, то я могу избавить тебя от смерти! Только скажи, и я найду похожего на тебя раба и отрублю ему голову, а что бы они не узнали – уроню ее на каменных ступенях…

– Не надо, отец, – перебил претора его старший сын, – Ты принесешь в жертву безвинного… Сам подвергнешься опасности… И… я просто устал… Я много кому чего напророчил, скажу и тебе!

Максимус замер, словно мраморное изваяние в греческом храме.

– Ты не убережешь от гибели ни одного из своих иудейских сыновей, но станешь верным сыном их единого Бога…

Максимус открыл было рот, что бы спросить Йоана о чем-то, но он продолжил.

– Мои ученики записали все пророчества и передали свиток Эммануилу, что бы он сберег его, но он ушел с ним проповедовать среди «рассеянного Израэля», я слышал – доходил даже до Рима.

Максимус наконец смог овладеть собой и внимательно глядел на своего новоявленного сына. Йоан стоял, прислонившись к земляной стене темницы, и говорил с закрытыми глазами, как будто бы спал.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил отец сына.

– Я не хочу, что бы плод моих усилий не растаял в веках! Этот свиток папируса, как мой ребенок! Больше у меня ничего нет… Прошу тебя, сохрани ему жизнь! Когда ты еще увидишь Эмила, я знаю, это случится скоро, узнай у него, где мой свиток… Забери его и предай его людям – пусть все знают что грядет!

«Он верно сумасшедший!» – подумал Максимус. Он слышал о таких, от старых александрийских греков, рассказывавших о фанатиках, живших в давние времена в Оракуле…

– Хорошо сын, если это твоя единственная просьба перед смертью – я сделаю это!

Йоан открыл глаза и посмотрел в лицо отцу. Его глаза светились радостью, никакого намека на прежнюю усталость не было и в помине!

– Хвала Господу! Он услышал мои мольбы… – сказал приговоренный отцу, – Теперь можешь позвать того бессловесного иродианского скота, что бы он сделал, порученное тебе… Ведь, уже светает!

Максимус встрепенулся и выглянул за дверь – небо на востоке окрасилось в медные цвета.

– Мне очень жаль расставаться с тобой, мой сын!

– Не беда, отец… Я соединюсь со всеми коленами моего народа, и мы подождем тебя…

Максимусу показалось, что с потолка посыпался песок и попал ему в глаза, горло сжалось, он не смог вымолвить ни слова.

– Иегоаким! – добавил Йоан на языке своего народа.

И после недолгой паузы, поднял руку, дотронувшись кончиками пальцев до щеки ромея.

– Господь устроит! Прощай, отец…

***

Максимус с трудом держался в седле возле паланкина прокуратора. Опустошение, чувства бессилия и вины лишали сил. Щека в месте прощального прикосновения сына нестерпимо горела, словно после ожога. Перед отъездом он даже заглянул в медное зеркало, но ничего на своей щеке не увидел.

Пилатус, подогретый с утра разбавленным вином, что дал им с собой Антипа, словно заразившись от него, безумоку болтал о дружелюбие иудейских союзников и прекрасном подарке, который он пошлет в Рим со следующим караваном ценза с провинции.

– Вот только как сохранить голову этого разбойника от тления? – обратился прокуратор напрямую к своему претору, – Ведь корабли будут плыть больше месяца, а за это время даже солонина в бочках протухает! Ты не знаешь, Максимус, чем ее обработать, чтобы не воняло?..

У Квинта защемило сердце, отвернувшись в сторону, он буркнул, что-то вроде: «Мне надо проверить охранение», и, пришпорив коня, выдвинулся в начало колонны легиона.

[2] Предводитель небольшого народа – вождь.

[3] Или Зелоты – ревнители, вооруженное народное подполье.

[4] Как правило правитель римской области, а также римский военачальник.

[5] Античная игра, напоминавшая американский футбол.

[6] Чешуйчатая броня без рукавов, доходившая лишь до начала бедер.