Киборг Евский

Они все уехали. В один из дней – не прекрасный и не ужасный – они просто взяли и эвакуировали всех к чертовой матери. Теперь так не говорят. Ни Бога, ни черта не существует. Я занял одно из правительственных зданий и просто подключился к оставленному генератору. В пустынном городе нас осталось немного. Они не зачищали территорию и на том, как говорится, удар лба о земную твердь. Руки у них длинные, торопится им некуда, а нам и отсрочка – жизнь.

По городу валялись собачьи кости, черепашьи панцири и кошачьи черепа, и я без необходимости здания не покидал. Первое время боялся, что меня вытурят из столицы и отправят в эти их города поселкового типа. Как они радовались, что наконец рассредоточили население по квадратным километрам, а не квадратные метры на душу населения. Если вы смотрели фильм «12 обезьян» Терри Гиллиама вам легко будет представить безлюдность обстановки. Вы, конечно, скажете, что я облегчаю себе задачу, но описывать пустой город и правда глупо. Просто представьте многолюдные проспекты, запруженные площади и пересыщенные траффиком дороги. Потом щелкните пальцами, уберите с макета фигурки, и вы получите мою реальность. Добро пожаловать! Ничего ужасного в мире будущего не произошло. Про войну я расскажу ниже.

Под потолком летает мой сателлит, мой Вован, любезный искусственный интеллект. Устаревший, разумеется. Будто я позволю вживлять в себя всякую дрянь. Взяли они моду, архитекторы человеческого тела, чуть что вносить коррективы. Они теперь в чистой экологической зоне, радуются воссоединению с природой. Мои идеалы проще, я старпер, человек старой этики, старых идей, вовсе не потому что они такие прекрасные, а потому что близкие и знакомые. Мне, в общем, понятно, что и куда шарахнет. А куда и как бомбанет эта их эра тождества экологичности и биоинженерии – как только им удалось их поженить – мне неведомо – и знать отчего-то не хочется.

На границах полуденного мира полыхают войны, не зря, что называется, горел Нотр-Дам и античная арка, что презентовалась на учебниках истории, была взорвана. Я не суеверен, но ведь чему нас учат летописи: перед войной и птицы с небес падают.

Спросишь кого – за что, братцы, воюем? Одни скажут от избытка сил, другие – за ресурсы, третьи – за диктат красоты и правды. Ну ее эту калокагатию, она у всякого своя. Из-за вот этого театра военных действий, города и расселили, ну если жахнет или поползет ядовитый газ или эпизоотия какая-нибудь вспухнет, человечество получит шанс на выживание. С потемкинско-аракчеевских деревень, как во времена Петра, рекрутов собирают, и туда переправляют, на передовую.

Вы, наверное, посмеетесь и скажете, зачем нужно пушечное мясо, если технологии правят и цифра? Роботы – дело хорошее, и перспективное, но тупые они, как пробки, поэтому без человека в этом важном деле – уничтожении себе подобных – ну никак. Смотрел я Терминатора и удивлялся, ну, мужик, и как только незамеченным столько проходил, за тобой бензобак за бензобаком взрывается, а полиция и военные дуют не в ус. Не терминаторами едиными, живая масса она на рубежах нужна. Меньше операторская работа, больше работа в поле. В общем, авантюристам всех мастей туда дорога, выработать свой тестостерон. Но вот проблемка – мрут быстро. Того прихлопнут, третьего, легенды про него сложат, а потом, вся эта дохлая череда мух уже приедается. Решили все эти бодиштормеры поиграть в управленцев, ну в самом деле – кровью заплатили, пусть другие внесут в общак пару ампул.

Поэтому я и не поехал в эти поселения. Живут они на прожиточном максимуме. Хорошо, как в отеле с трехразовым питанием, но платить по счетам все же приходится. Собственно, это ферма выращивает армию муравьев. Мир полуденный я люблю, но помирать все же не хочется. Тут уж вопрос в том, что такое родина? Моя родина – это планета Земля, я этот, глобалист, пусть и пела мне склоненная мать про кипарисы, но истории я слушал всякие. И теперь попробуйте вы из меня эту дурь выбить. К тому же человек я здоровья так себе, я больше по гуманитарной части. Работа у меня специфическая: вписываю людей – обычных таких скучных людишек – в мелодраматический нарратив. Свой или чужой. Чаще всего бывает: попросится кто Тирантом Белым в рыцарский романчик или там в Земноморье волшебником, но все-таки больше любят голубые джинсы, от страсти порвал рубашку, выгнул бубликом спину и прокусил губу. А мне не сложно, включил порево – старенькое, конечно, теперь ничего такого не снимают, и пошли пальчики взлетать над клавиатурой. Отдельное удовольствие сознавать, что половина актеров и актрис уже сгнила и стала компостом для удобрения экологичнейших помидоров.

На центре, в здании посольства, я живу один. Иногда надоедает мне сидеть, хожу по переходам, верчу пропускными пунктами, заглядываю в маленькие кабинеты. По стенам ползут провода и шепоток истории слышится. Знаете, очень напоминает старые военные бункеры на границе с Финляндией. Темно, страшно, аж жуть.

В дверь стучат. Я предпочитаю запираться, у меня тут схрон продуктов, кое-какая техника, ну и так по мелочи вся моя жизнь. Гляжусь в глазок, никого не вижу, значит это Светка. Она на заре вирусной эпохи схватила парочку негодяев и теперь абсолютно невидима. Ткани тела с радаров исчезли, я ей завидую, а она плачется. Мать с отчимом изгнали ее из дома: мешает их счастью. Светка отказалась идти в лепрозорий для невидимых, и теперь околачивается в городе.

- Привет, красотка, – говорю я и беру пульт от сателлита в руки. Мне нравится им управлять как чем-то внешним, а не как частью себя. Ну какое удовольствие приказывать своей ноге?

- Когда ты наконец избавишься от этого мусора?

- Вован, заткни уши! Вован, открой уши, упадешь! – сателлит чуть не пикирует, но в последний момент выравнивается.

- Что ты с нами делаешь! –восклицаю я.

- Она опять меня прогнала, – говорит печальный голос. Диван продавливается маленькой впадиной. Худая, как ребенок, а ведь уже в возрасте согласия.

- Как она тебя видит?

- Это что-то звериное, она меню чует! Я хотела на брата посмотреть, а она вошла и смотрит – прямо на меня – и чуть ли не с ненавистью говорит: уходи.

- Светка, – я направил сателлита в сторону дивана. Она взвизгнула, и я выше поднял коптер. – Зачем ты себя мучаешь? Ну хрен с ней, тамбовский волк ей товарищ, не мать она, а ехидна. Из кошки мать и то лучше, ну?

Я отложил пульт и направился в ее сторону. Я нащупал ее плечи, грудь, лицо, она воткнулась в меня и спросила:

- Резинки не кончились?

- Не, – протянул я. – С этим у меня полный порядок.

-Хелена лежала на черной простыне и мрамор тела звал его. Он хотел прикоснулся к ней как художник, как скульптор. Его резец, – я остановился и заглянул в экран. – Меня слышно, видно?

- Да, да, – сказала молодая, но не очень женщина. Она куталась в шаль, ее трясло будто в лихорадке.

- Вы не подаете признаков жизни, – пошутил я. У меня возникло чувство, будто это я сейчас ее буду пялить. – Так что у нас с этого места?

- У них будет бурная ночь, потом им придется расстаться из-за обстоятельств непреодолимой силы, потом они будут жить отдельно, заведут новые романы, но будут скучать друг по другу, потом встретятся и поймут, что потеряли любовь всей своей жизни и потом, конечно, сойдутся.

- Конечно, – подтвердил я. – Беру в работу. Ваш роман будет готов через месяц. По мере развития событий буду выслать вам главы. Аванс на тот же счет, будьте любезны.

- Да-да, – сказала она, сомкнула свои совиные глаза и отрубила связь.

Звякнуло уведомление, я проверил счет. Наконец-то пополнился. Мне пора было уже ехать в Караван-сарай. Нужно было запастись резинками, туалетной бумагой, смазками, антибиотиками, ну всем тем, что никогда не придет в голову моим героям и уж тем более героиням.

Светка улепетнула тем же утром, она никогда у меня не оставалась. Говорила, что из моего душа течет ржавая вода. Коммуникации выходят из строя, стареют, но чем богаты, тем и рады. Я практически уверен, что дело вовсе не в ржавчине. Она продолжает наведываться к тому ученому, что работает над вакциной. За эти годы она подогнала ему жену-шведку, с ногами от бровей и пропорциями витрувианского человека женского пола. У него дом полная чаша – Светкиными стараниями – а он все никак с формулой не разберется.

Собирался я быстро. Проверил список, стреножил сателлита – Вован, ты это приляг – Я прилягу, Вован – Вот и хорошо, Вован – Ну пока, Вован, и закрыл дверь на семь замков. Я серьезно, семь, потому как у меня тут бохато, прелесть постапокалипсиса средней тяжести в том, что ты можешь наконец жить по своей воле в прежней локации.

В детстве жил я бедно, в школу ходил в каком-то голодном обмороке, даром что долговязый, хоть с потолка пауков снимай. Меня даже учителя прикармливать начали, такими волчьими глазами я на них смотрел. То булку сунут, то один раз – как полкласса заболело – посадили меня напротив сосисок – целой кастрюли – и чего вы думаете, все сожрал. Нигде ничего не слиплось, все усвоилось. Так вот читали мы на уроке какую-то антиутопию. Пустой, значит, город, техногенная катастрофа и разбитые автомобили высятся до луны. Все ужасаются одиночеству человеческой особи, а я только об одном думаю: торговые центры значит никто не охраняет, с полок все брать можно?

На деле, конечно, торговые центры эвакуировали первыми, не музеи, ведь продукт там скоропортящийся. Теперь, чтобы еду добыть, нужно ехать в Караван-сарай. Караван-сарай это что-то вроде Птичьего рынка, если кто помнит, там можно было купить хомячка, который через год медведем становился. За это, что называется, и любим. Расположение его всегда меняется, охранители стараются его накрыть, но всегда опаздывают. Для нас это вопрос выживания, для них – муха надоедливая. Прижучат, когда петух жаренный в жопу клюнет. Караван-сарай – детище предпринимателей кустарных, они экспроприировали старые платежные системы и довели до ума. Жизнь «стэпфордских» поселенцев невероятно скучна, и пассионарность их все время козлит. Деньги они меняют на товары, запрещенные в своем сообществе. Проституция, наркотики, спиртное, ляльки-мотанки, ну и добавьте в этот список свою слабость – все это расползается как лишай на камне.

Какие эксперименты над человечеством не ставь, а мир всегда будет стоять на двух китах – запретах и вседозволенности. Нравственной закон внутри меня позволяет мне больше, чем моим собратьям. Но кому судить, какой из них хуже? Устаревшее понятие «душа» предполагало совершение грехов и раскаяние. Если из этой системы изъять осуществление греха и последующее раскаяния, то остается ритуальность и ханжество. Апостол Петр вряд ли таким перед такими субчиками врата распахнет. Новая система предполагает стерильность и чистоту, но чем больше ты прозрачен, тем больше аллергии способен вызвать. Это еще Владимир Набоков подметил.

Документы у меня настоящие, отцовские, а батя мой, мир его праху, без вести сгинул. Но проверять их на вшивость лучше не стоит. Рынок гибкий, но вопрос, конечно, в том, как долго он простоит. Война – это пожар, его контролировать нельзя, люди все время об этом забывают. Я же во всех смыслах герой-одиночка, который продирается по всеми этим дебрям в поисках духовных наставников и откровений.

Железный друг, сирота доставщиков пиццы, с небольшим моторчиком мне достался просто. Я его подобрал. В городе, где никто не живет, и доставлять ничего не нужно. Потому как если засветишь хазу, жди гостей. Это тоже привет из прошлого: уезжаешь в отпуск, кто-то кому-то сообщает, приезжаешь, окна выломаны, дверь поругана, никто ничего не знает, а понятно, что свои. Ругнешься, рукой махнешь, ну и дальше себе живешь да добро наживаешь и не ищешь этого ветра в поле, потому как таким образом бурю и пожинают.

Караван-сарай – это мобильный рынок, я думаю, объяснил уже доступно, под таким большим белым куполом. Стены опоясывает хрусткий экран, тут новости крутят, в основном кого посадили, кого в космос, кого на дно море-окияана отправили, как процветают экопоселения, всякий там культпросвет: все новое, мультижанровое: у меня, честно говоря, от этого всего голова кругом идет. Мне Чарли Чаплина подавай, а молодежи, ничего, нравится, тем и живут. По мне так это дискотечный шар, красиво, но мелькает слишком быстро. То ли дело раньше: чувство, толк, расстановка. И правильная, главное. Водку пивом полируем, а потом угар. Ладно, чего-то я в ностальгию впадаю. Только тяну карту, продавец морщится – старая платежная система, я киваю на свою возраст, он мне отпускает товар и посылает на курсы цифровой грамотности. Спасибо, мил-человек.

Правый угол мобильного рынка начинает падать, и раздаются крики. Охранители! Охранители! На ухо обрушивается удар дубинки, я падаю и откатываюсь под столик. Перед глазами плывет дым, вытаскиваю из рюкзака противогаз и выползаю. И тут новостной блок. Дом с брильянтово-зеленой лужайкой я узнаю сразу. Это дом того ученого. Взволновано что-то вещает шведка. Убила, что ли? Напряженно думаю. Я верчусь по кругу, как идут новости. Из дыма возникают, спотыкаются и падают фигуры. Вертиго оно такое, никому пощады. Вот и ученый мелькнул. Жив, стало быть, Курилка. А вот это нехорошо. Ведут ее, пустоту. Светка, Светка! Стены рушатся, и я ползу под этим белым, космическим одеялом. Я протираю стекла и подключаю тепловизор. Оценив обстановку, я реквизирую чужой велосипед. Одних вяжут, другие разбегаются в разные стороны, поэтому оцепления нет. Я пригибаюсь и давлю на педали. Мне в спину что-то кричат, или это кричат не мне. Я думаю про Светку. Кандалы натурально средневековые. Лямки давят, рюкзак я набил ледяной курой. Светку, конечно, отвезут в лепрозорий, вшвырнут в гнездо кукушки и живите, как хотите.

Она поелозила на толстом члене и уткнулась головой в его волосатую грудь. Моя вдохновенная рука поднялась и опала. Тетка требовала третью главу, а я все никак не мог прикончить первую. Часть, где они врозь набираются житейского опыта, чтобы сильней возлюбить друг друга меня интересовала еще меньше. Я понимал: если бы пропал я, Светка вряд ли бы стала безутешно рыдать. С другой стороны, весь мой культурный багаж напирал на спасение девушки. У меня никого не было, и во всей этой пустоте только эта ниточка, как красная линия сигнализации, мерцала. Живу худо, местами голодно, как Иероним в своей келье, а потребностей у меня не меньше, чем у Августина Блаженного. Как я тут один? Возможно, думал я, вытащить Светку из лепрозория будет нетрудно. Возможно, думал я, я ничем не рискую.

- Вован, собирайся, идем в крестовый поход!

- Вован, в который?

- Не тупи, Вован, в первый. Вспомни, чем остальные семь кончились.

Здесь мне потребуется немножко утомить вас техническими параметрами лепрозория: фундамент ленточный, свод с открытой балочной конструкцией и возможно еще физическими упражнения в стиле ниндзя.

В лепрозорий ведут пять тоннелей, потолки которых бугрятся бородавками камер. Пройти там, собственно, я никак не мог. Поэтому по открытой местности полетел Вован. Прелесть старых коптеров в том, что они на ручном управлении. Упразднили их за медлительность, за объем и видимость. Светка, конечно, не оценила бы последнего замечания. Вован инспектировал территорию, а я в очках виртуальной реальности прятался под ракитовым кустом. Я, конечно, надеялся, что Светка будет сидеть на подоконнике и втирать своей визави всякую ересь, которой увлекались прежде молодые девушки. Они, впитавшие с молоком матери сказки про прекрасных принцев и принцесс только этим и могли занять свой птичий мозг и свиноматочную маточную систему с фаллопиевыми трубами. Теперь так не делают, а очень жаль, это ввергает нас, принцев, в забвение. Знаете, отвлекусь, сидеть в кустах неудобно, писал тут про одну великаншу из века саг по заказу одной барышни. Заказала сказку про натуральную тролльчиху, что угробила кучу людей, ну ладно, мужиков, кучу мужиков ухлопала ударом железной рукавицы и закатала в коврик для йоги. В моем переложении эта валькирия сносит голову принцу, захапывает его земли и даже не думает играть тризну.

Так Наташи Ростовой нет, темно везде, но вот в общем зале, кажется, собрание. Включены экраны, еда исчезает с подносов и кандалы как на дискаче содрогаются.

- Вован, кролик!

Следуй за кроликом – это универсальный шифр, главное, никого лишнего не подцепить. Я сидел на земле в позе кришнаита, портативный интеллект на коленях. Экран на минималках. Схема лепрозория проста: главный, черный, экстренные входы-выходы, вентиляция, лифт для еды, лифт для персонала. Хакер из меня так себе, но вздрючить эту тупую систему я смогу. Классическая схема, в фильмах еще сбегают по крышам, по подземных ходам и канализациям. Если вспомнить классику космооперы, то да, мусоросборник нам очень поможет.

Жаль мне вас, герои былых времен, у вас просто Вована не было. А у меня есть. Я смотрел на экран и видел, как Светка снимает каналы, я очень надеялся, что это Светка, потому как знал ее только по голосу и вкусу секреций разных там желез. Но я слишком часто пишу про спазмы и эякуляцию, чтобы вам про это вот сейчас рассказывать.

- Вован, спасибо, – слышу голос и подпрыгиваю на месте. Светка!

Без напульсников она, невидимая, свободна. Я даю приказ Вовану ложится на обратный курс. Ко мне, мой верный сокол, тебя ждет перчатка и шмат мяса.

И тут мне на плечо ложится рука. И мне даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что я влип в неприятности.

Голова от медикаментов была тяжелой, но я уже кое-чего соображал. Дверь отсека зашипела, отъехала и повисла складками. Мне разрезали путы, сунули в руки ствол, и женский голос произнес: «Я буду ждать тебя снаружи». Это была Светка, я это понял, когда дверь натянулась обратно, как шкура кролика на правилку.

Чесалась грудь. Я привычно сунул руку под майку и поскреб. Пальцы коснулись железа. Разумеется, – усмехнулся. – Я же киборг. Усмехнулся, так говорилось в романчиках, которые я так навострячился штамповать. Или вот еще придумали: «Сардоническая улыбка». Моя улыбка была бы испуганной гримасой, если бы часть лица не залепил биометалл.

Я не мог с ними спорить: они меня в панцирь железный закатали, как самурая японского. А ведь я человек мирный, и не от сохи даже, а от гуманитарных наук. Мой главный принцип — это бесполезная заповедь, которую придумали из противоречия, из невозможности ее соблюдать. Легче было бы попросить людей не дышать, может, если бы кто послушался, нагрузка на почву стала бы меньше, и война – та последняя – не случилась, потому что все, если не любили бы друг друга, то осознавали потребность из необходимости. Пришлось бы беречь биомассу, а не разбрасываться ею направо и налево, как навозом с телеги. Нравится мне опять же – как чешется грудь, там в выемке под металлом все покраснело и вздулось, резал коновал, зовут Григорием Александровичем Вернером – его я убью первым – нравится мне эта частица «бы». Она отражает неуверенность говорящего, но все же недостаточную, чтобы все-таки промолчать. Неуверенность. Это раньше я был неуверенным. Как же чешется грудь. Пора извлекать духовой инструмент, хорошее нашли название для смертельного оружия. Как филолог я очень одобряю, это еще что маска ацтеков? Зеркало, ясно. Нашли место для капсулы отдыха. У медсестрички Оленьки, жопка маленькая, упругая, такие точно специально для мини-юбок делают, ее пожалеть можно. Хотя с чего бы? Она транквилизатором по мне жахнула, когда я бежать пытался. Это прежде нюни вокруг всего разводили: этого можно, того нельзя и целые простыни доводов. И давай ядом порционно прыскать, ну в крайнем случае кислотой обольют, но на этом все. Теперь по рукам, ногам свяжут и давай кромсать.

- Здравствуйте, Григорий Лександрович, не ждали? – я выжал курок: тело хирурга за минуту расплавилось и собралось сначала в лужицу, а потом скаталось в пыль. – Добро пожаловать на войну, рядовой. Это он назвал меня универсальным солдатом и номер присвоил. Д-503 или Щ-854?

- Что делать? Кому это нужно и кто виноват – никого уже не интересует, и меня, конечно, в первую очередь.

- Ольга Михайловна, добро пожаловать на тот свет. Пли! – я сдул с узкого отверстия воображаемый дымок. – Смешной какой оборот, почему решили, что там свет? Там тьма непроглядная, там холод, бесконечный космос, и ты летишь как долбаная остроконечная звезда, охреневшая от всех этих световых лет, и самая главная задача, удивительно, что это поняли только сейчас – чем люди только себе головы не забивали последние две тысячи лет, прожить как можно дольше, как можно лучше на этой безгрешной земле. Для этого, конечно, придется извести остальных под корень, но это не беда, биомасса размножается легко, древние египтяне и даже римские патриции это хорошо знали. Им это помогло не очень, зато мне тайное знание пригодится.

Теперь, когда я наполовину робот, беспокоится о душе глупо. Декарт говорят, очень интересовался, где у человека душа, и, кажется, выяснил, что в гипоталамусе, так вот, промежуточную область мозга, что позади зрительных бугров, мне из биопластика установили. Если где и была душа, то вся вон.

Не кричите, Ирина Михайловна, горло сорвете, а железное установите, басом в постели мужа пугать станете. Нет мужа? И не будет. Чешется как зверски. Не тычьте в меня своими бумажками. Вы говорите, говорите, я не против, у меня только одна задача, выжечь вас, как вшей утюгом. Красивый образ, не находите? Я не буду милосерден, но обещаю думать о вас хорошо, у вас хотя бы рука легкая. Знаете, это большое утешение, когда в вас вставляют железные пластины. В медицинских учебниках такой тип боли описан как распирающий. Не хихикайте, это просто звучит глупо. Преступников так раньше на крюк подвешивали. Я думал, как они, бедолаги, терпели, ведь это железо, ведь это острие через плоть, медленно так, по-садистки входит, а теперь понял. Терпеть потому и можно, что медленно, привыкаешь, знаете, ко всему, и вот висишь, болтаешься, из бочины крюк торчит и под собственным весом мясо рвется, ребра расставляются. Когда через распорки пластины вживляют, голова об этом буднично сообщает, как мультивачная прога о вирусе, будто систему засорил и чистить пора. И вот тогда-то рука вам на лоб ложится: мягкая, большая, как у бабушки. Ваша. Вас не удивляет, что у меня чесотка? Что здесь? Да держите руку ровно! «Инвазивная инфекция при вживлении», «несовместимость с жизнью». Так значит я инфицирован?

Я опять усмехнулся.

-Скажите, Ирина Михайловна, у меня сейчас сардоническая улыбка или гримаса Франкенштейна? Не лгите, – я направил ей дуло в грудь.

Трясется, сейчас обмочится. Я, припоминая, помахал оружием.

- Помните, как у Достоевского в «Идиоте»: «Еще минуточку, господин палач, повремените, еще минуточку». Тоже просить будете?

Я опустил руку. Духовой инструмент. Сейчас узнаем: есть ли у меня душа.