Великий Элайджа
Раф выкатывает тележку в приемную, и подмигивает:
– Ты еще здесь, старина? – за долгие годы, что Элиас тут околачивается у них возникли свои ритуалы.
На одинаковые стулья, расставленные по периметру рассаживаются первые посетители. Раф раздает им брошюры. Люди попадают сюда после обработки, но многие еще хранят следы предыдущей жизни. И смерти. Хорошо, нынче редко людей обезглавливают, вот уж воистину неприятное зрелище.
Элиас вертит головой, разминая затекшую шею и высматривая старых знакомых. Много столетий не бывал он на земле, но в курсе происходящего побольше тех, кто мельтешит туда-сюда, то на тот свет, то на этот. Любому между жизней охота пооткровенничать, а он умеет слушать. Кто только не доверял ему свои тайны – гениальные изобретатели и плутоватые политики, пламенные революционеры и отвергнутые влюбленные. Особенно Элиас ценит общество писателей – эти за ночь успевают изложить все ненаписанные сюжеты.
Сегодня справа от него ерзает лысеющий толстяк, вдумчиво выбирает судьбу поинтереснее, зачитывая вслух из брошюры
– Мальчик, Париж, родители разведены, оценки средние, детская мечта – футбол, бухгалтер на мебельной фабрике, холостяк. Или! Девочка, Оклахома Сити, мечта – поехать в Париж, восемь классов школы, пятеро детей от трех мужей, любимая телепередача “смешное домашнее видео”. Или… – в растерянности он обращается к Элиасу, – Что же мне выбрать?
Тьфу, скукотища! Раньше встречались в брошюрах у Рафа соблазны покраше – художники эпохи Возрождения! Великие мореплаватели!
Слева подсаживается юный солдатик в окровавленной рубахе. С изобретением пороха много появилось таких – погибших, не успев запачкаться. Убитые молодыми мечтают найти судьбу похожую на прошлую. Продолжить жизнь оттуда, где она несвоевременно оборвалась. Наверстать упущенное, завершить несделанное. Вот и Виктор требует, чтобы в следующей жизни ему вернули Нору, его невесту. Нет, голубчик, так не бывает. Каждую жизнь начинают с белого листа.
– Элиас, пожалуй и тебе пора, – Раф вкладывает брошюру ему в руку, – Ты смущаешь других. Глядя на тебя, и они желают тут отсидеться! Наверху недовольны, рождаемость падает. Сейчас много уникальных возможностей…
– Суета сует! – отмахивается Элиас.
Однажды он купился на эти доводы. Оставишь, мол, след в истории. Брехня! Больше он на землю ни ногой, увольте!
– Не кипятись, – примирительно качает головой Раф, – Просто поживешь тихонько. Человеческая жизнь коротка, ты даже не успеешь по мне соскучиться.
Рождаться очень больно. Прошлая попытка навсегда отбила у него желание повторять. Элиас мнет брошюру, которую принес ему Раф, швыряет ее на пол, и чужим писклявым голосом спрашивает:
– Что если я не согласен? Если отказываюсь?
Раф всегда знал, что раньше или позже Элиас отправится на землю. Он ведь просто смертный, некогда величественный, теперь похожий на взъерошенного воробья. Приходится объяснять ему очевидные вещи:
– Несогласных отправляют животными или растениями.
Элиас встает на корточки и, подняв скомканную брошюру, садится обратно. Он морщится, стул впивается в спину, ноет тело, будто разом навалилась вся многовековая усталость. Его злит, что Раф смотрит сочувственно, что они больше не на равных. Он листает резко, чуть не отрывая переворачиваемые страницы.
– Видел, что мне предлагает твоя брошюра? Быть прокурором! Мне? Обличавшему целые народы прямиком перед высшей инстанцией, без посредников?
В прошлой жизни, во времена, когда шла яростная борьба за человеческие души, когда каждый бог посылал на землю своих пророков, Элиас был одним из лучших!
– Вот еще – фокусник в цирке! – он беззвучно хохочет и зверски гримасничает. В бытность свою пророком, руками бога творил он чудеса. Выходил в поле засушливым летом и взывал – да будет дождь! И богу приходилось проливать дождь. О, у него были фантазия и размах! Многие потом пытались повторить – некончающаяся еда, чудесные исцеления... Богу так надоели эти фокусы, что Элиаса забрали на небо, не дожидаясь его смерти. Знатный поднялся переполох. Половину Картотеки пришлось переписывать.
– Библиотекарь в деревне! – отсмеявшись, Элиас сует брошюру Рафу под нос, – Мне, слушавшему посмертные речи мудрейших философов, расставлять в пыльных шкафах справочники по садоводству?!
Элиас знает о земной жизни больше чем кто либо на том или этом свете, больше, чем записано в Великой Картотеке Судеб. Рафу будет не хватать рассказов ворчливого всезнайки! Порывшись в карманах, он достает карандаш.
– Возьми брошюру с пустой страницей и придумай судьбу себе по вкусу.
Элиас жадно хватает карандаш. Его гнев и отчаяние улетучились, он слюнявит грифель и пишет. Пусть его вынудили, но в этот раз все будет иначе. Кто решил, что человек божий обязан страдать? Он будет купаться в уважении и почете. Будет велик как Прометей, любим как Дед Мороз и счастлив как вернувшийся блудный сын.
* * *
Раф отходит, не попрощавшись. Запирает нерозданные брошюры в нижний ящик тележки. Откидывает крышку бюро и водружает на нее фолиант Картотеки Судеб. Пропускной пункт готов к открытию. Снизу тянет сквозняком, хотя здесь отродясь не водилось кислорода.
Раф подносит ко рту маленький рожок. На воротах за его спиной в слепящем свете ламп переливаются инкрустации исторических сюжетов. Яркий, как в операционной, флуоресцентный свет столь же неуместен здесь, сколь необходим – до изобретения электричества многие проныры тщились проскочить на землю с чужой судьбой.
Раф протяжно трубит, и разговоры в приемной почтительно затихают. Звук рожка негромкий, но резкий. Бесповоротный. Все посетители оборачиваются как один, даже Элиас отрывает взгляд от своей писанины. Словно по зову гамельнского крысолова, у тележки выстраивается очередь.
Раф берет у каждого протянутую брошюру, и по линии перфорации отрывает листок с выбранной судьбой. Левой ладонью прикрывает рождающемуся глаза, правой вклеивает судьбу на пустую страницу Картотеки. Лязгая, распахиваются тяжелые ворота и человек шагает в клубящуюся за ними черноту. Раф переворачивает страницу. Ожидающие смотрят завороженно, провожая каждого гулким вздохом. Только Элиас, самодовольно ухмыляясь, дописывает на весу последние строки в своей брошюре.
Первые, кто порешительнее, кому не свойственно сомневаться и задавать вопросы, проходят быстро. Остальная очередь тревожно колеблется, оттягивая необратимое. Самым юным, не умеющим читать и до слез напуганным темнотой, Раф подыскивает судьбу близнецов, и отправляет их вдвоем. Суетливый толстяк теребит свою брошюру:
– Никак не выберу! – он потеет и морщит лоб, – страховым агентом я уже был, многодетным отцом хлопотно…
Раф перебивает его едва заметным жестом. Нельзя давать слабину, люди и так вечно норовят сесть на шею. Не глядя, он выдергивает случайную страницу и посылает безвольно смирившегося толстяка в новую жизнь. Виктор в свой черед просит, чуть заикаясь:
– Мне необходимо снова встретиться с Норой! Поймите, мы не успели. Позвольте мне, в виде исключения…
– Нет.
Просьбы отвлекают Рафа, и листок Виктора с хрустом рвется посередине вместо намеченной линии. В городке Ньюпорт, что на границе Вашингтона и Айдахо акушерка ласково гладит по плечу подвывающую женщину и приговаривает, – это случается, милая, поплачь. Ты молодая, через годик еще родишь. Виктор возвращается на стул в приемной дожидаться отправки в следующем круге. Испорченную брошюру Раф бросает в корзину для переработки – писать судьбы хлопотно, неиспользованные пригодятся потом.
Никакое таинство неспособно надолго удержать толпу людей, хоть живых, хоть мертвых, в состоянии священного трепета. Сзади в очереди начинают возмущаться:
– Проходите быстрее, вы всех задерживаете!
– Перестаньте толкаться!
– А вдруг не успеем?!
– На тот свет все успеют, – хмыкает Элиас. Он стоит в очереди последним.
В опустевшей приемной Раф снова натыкается на умоляющий взгляд. Охваченный смутной тревогой, он листает Картотеку, перечитывает, роется в брошюрах, что-то чиркает на полях. Наконец подзывает Виктора:
– Будет тебе твоя Нора. Только все остальное я сам выберу, не обессудь.
* * *
Элиас бредет по коридору, босой ступней прощупывая сырой пол перед каждым шагом. Он плохо помнит дорогу и избегает резких движений в своем еще старческом теле. Редкие всполохи выхватывают встречный коридор за стеклянной перегородкой, по нему в приемную возвращаются шумные группки, отбывших свой жребий. Когда коридоры расходятся, Элиас оказывается в кромешной тьме. Умереть можно и в компании, но рождаясь, человек исключительно одинок. Он отвык от одиночества, ему слышатся голоса:
– Кто это к нам пожаловал?
– Никак, сам старина Элиас!
– Неужто и он на землю собрался?
– Надеюсь, в этот раз обойдется без скандала.
За очередным изгибом коридора его нога проваливается в чавкающее месиво пола. Элиас теряет равновесие, плюхается в теплую жижу и скользит по ней, сквозь нее, кубарем куда-то вниз. Или вверх? В ушах свистит, он жмурится, прижимает колени к груди и, отдавшись на волю падения, задыхается...
Яркая вспышка.
* * *
Раф выходит в приемную ближе к полудню, и беспомощно озирается. Стулья сдвинутые в дальний угол пустуют, а бесконечные стопки брошюр, стянутые бечевкой лежат у стены.
Брошюры больше никому не нужны. Дела который год идут из рук вон плохо. Пару раз его вызывали к начальству, делали выговор, он оправдывался, как мог. Лепетал про развитие цивилизации, рост гуманизма, прогресс медицины. Люди наконец следуют заповедям и не убивают друг друга, чем они недовольны?
Последний посетитель приходил больше полугода назад. Вчера Раф впервые не потрудился даже запереть тележку.
* * *
Элиас просыпается с рассветом. Из окна привычно тянет гарью, часы на стене давно не ходят, только стрелки изредка покачиваются от сильного сквозняка. На здании склада напротив красуется плакат с его улыбающейся физиономией и лозунгом “Почти рай, зато на земле!”, а внизу шрифтом поменьше “Верни контроль над своей жизнью в приемной Великого Элайджи”. Весь город обклеен такими плакатами.
Раньше Элиас любил, гуляя, подслушивать разговоры прохожих.
– Подумать только, – рассуждал парнишка, приглашая свою будущую жену на первое свидание, – раньше люди жили, будто слепые котята, не зная даже ближайшего будущего!
– Они проживали всего лишь одну единственную судьбу, – вторила ему девушка, – и ту, не сами выбирали.
Свою приемную Великий Элайджа открыл десять лет назад. Нечто вроде турагентства, где в рекламной брошюре, вместо заграничной поездки, каждый подбирал судьбу себе по вкусу. Сначала в приемную приходили только самые отчаявшиеся, потерявшие близких, разочаровавшиеся и отвергнутые. Их избивали родители, их выгоняли из школ, бросали любимые, и врачи ставили мучительные диагнозы. Любая альтернатива казалась им утешительной. Они называли Элиаса спасителем, хватали первую попавшуюся судьбу, и уходили, уверенные, что больше в приемную не вернутся. Они всегда возвращались.
Следом подтянулись любопытные. Ухоженные щеголи привередливо изучали варианты, морщили носы, капризничали в поисках идеала.
– Попробовал судьбу ученого – непыльная работа, значимая. Теперь бы чего-нибудь поэнергичнее.
– А я побывал эстрадным певцом, погрелся в лучах славы под визги поклонников. Пора сменить суету на осмысленный полезный труд.
Они примеряли одну судьбу за другой, как модницы в бутике вертятся перед зеркалом поочередно то в шелковом платье в пол, а то в приталенном брючном костюме. Популярность приемной росла, люди меняли судьбы почти каждый день. Не успев еще толком пожить, они торопились присмотреть новый сюжет. Кому охота расплачиваться за ошибки, тосковать о несбывшихся желаниях и стыдиться неоправданных надежд?
– Я проштрафился на службе, – объяснял полный мужчина кутаясь в потертый пиджак, – отправлюсь-ка в новую судьбу, не дожидаясь увольнения.
– Мне муж изменяет, вот-вот бросит, – впереди стоящая женщина шумно вздыхала, сочувствуя, то ли собеседнику, то ли собственным переживаниям, – в следующей судьбе выберу понадежнее, чтобы на руках носил, пылинки сдувал.
Элиас организовал сервис доставки на дом. Огромные грузовики испещренные его портретами и лозунгами носились по городу, развозя свежие брошюры. Выбрав судьбу, клиенты стекались в приемную совершить переход. Очереди выстраивались длинные, огибали целый квартал, тянулись через сквер и выплескивались дальше на площадь. Даже самые ярые почитатели стабильности и нелюбители перемен, сдавались перед страхом смерти. Подтянутый моложавый мужчина с едва седеющей бородкой, пришел через неделю после первого инфаркта вместе с женой.
– Неплохая судьба нам досталась, жалко менять, – ворковали они, прощаясь, – но всяко лучше, чем доживать в болезни и дряхлости.
Жизнь намного приятнее, если она не заканчивается смертью. Надо только вовремя сменить судьбу. Бессмертие – вовсе не промысел божий, а элемент личной гигиены. Правда, если никто не умирает, некому и рождаться. Сперва молодые пары горевали, но привыкли и зажили в свое удовольствие. Разонравилась тебе профессия, место жительства или окружающие люди, добро пожаловать в приемную Великого Элайджи.
* * *
Виктор паркует грузовик у въезда в переулок и идет домой пешком – старая привычка, оставшаяся с тех времен, когда любопытные соседи подглядывали за ним из-за кружевных занавесок аккуратных домиков. Утром, поливая из шланга петуньи на своей клумбе, какая-нибудь сердобольная соседка, подкарауливала Эл и сообщала ей, сочувственно покачивая седыми кудряшками, – твой-то опять вчера после полуночи вернулся. Они думают, ты по бабам шляешься, – хихикала Эл. Вечерами она всегда дожидалась его с работы, они пили чай, листали фотоальбомы и мечтали о будущем.
Он идет прямо по дороге, в их тупиковом переулке нет тротуаров, там и раньше ездили считанные машины. Ваш будущий ребенок сможет совершенно безопасно гонять тут на велосипеде! – разрумянившись, нахваливала риэлтор, когда они выбирали дом. Тогда у людей еще рождались дети.
В каждой руке он несет по стопке брошюр, и бечевка, которой они обмотаны, привычно режет ладони. Он идет мимо темных соседских домов, мимо запущенных лужаек, поросших сорняками. На каждой красуется плакат с улыбающимся во весь рот, лощеным господином неопределенного возраста и лозунгом “Выбирай, и не умирай!”.
Он разувается на пороге дома и осторожно крадется чтобы не потревожить ее сон. Ни одна собственноручно уложенная им паркетная плашка не скрипнет, но Эл все равно просыпается.
– Виктор?
Он радостно щелкает выключателем. Она дремала в кресле, поджав под себя ноги, на ней помятое домашнее платье. Спросонья она шарит рукой в поисках очков, смахивает со столика пару брошюр, и те падают в кучу других. Весь пол вокруг нее усеян брошюрами, а рядом возвышается огромный чемодан.
– Я ждала тебя, чтобы попрощаться, – на каминной полке за ее спиной давно остановившиеся часы, в которых он изо дня в день забывает поменять батарейку. Рядом фотография – она в струящемся платье, он неуклюже обнимает ее за талию. Снизу надпись витиеватыми буквами: Виктор, сердечко, Элеонора – слишком длинное имя для такой миниатюрной девушки жмется к правому краю снимка.
– Мы перечитали тысячи вариантов, – она указывает на бесконечные брошюры с торчащими закладками, с загнутыми уголками, истрепанные и зачитанные, сваленные на полу, возвышающиеся вдоль стен, нагроможденные на книжных полках. Он стоит молча, не шелохнувшись, заслоняя входную дверь, и она продолжает говорить, – мы годами изучали их и ни разу, нигде не попалось нам парных судеб…
– Надо искать дальше, мы обязательно найдем их.
Она протирает очки подолом, смотрит на него, щурясь и не узнавая:
– Чтобы и в следующих жизнях искать снова? Все остальные успели прожить десятки судеб! Кажется, на земле не осталось ни одного человека ни разу не сменившего судьбы. Мне надоело читать в брошюрах про чужие жизни, я хочу наконец прожить свою!
– Но почему чтобы прожить свою жизнь, тебе непременно нужно стать кем-то другим?
Она встает из кресла, боком, опираясь на подлокотники, чуть кряхтя. Даже под свободным платьем заметен округлившийся живот.
– Наш ребенок никогда не родится, и сами мы все равно расстанемся, если умрем. А так мы только расстаемся, но продолжаем жить.
Виктор опускается на пол, прислонившись спиной к стене, прижимает лицо к коленям и для надежности закрывает руками голову. Он, и не глядя, видит, что она надевает мокасины, не расправляя задников. Накидывает легкое пальто. Уходя в новую жизнь, человек отказывается от владения вещами из предыдущей. Ничего нельзя брать с собой. Она выходит налегке, сжимая в руках лишь выбранную брошюру с новой судьбой, в которой ему нет места.
Дом перестает быть его домом. Он жмурится так сильно, что маленькие суетливые искорки под веками, кажется, прожигают череп. Она медленно идет по переулку, а сам он становится зрителем, неожиданно оказавшимся на сцене. Виктор шепчет в такт ее шагам, – я выпросил тебя на небесах. Потом она сворачивает налево и исчезает за кулисами.
Дальше его персонаж действует по сценарию. Собирает по всему дому брошюры, тщательно обыскивает все комнаты, заглядывая под ковер и за диван. Остаток ночи носит их обратно в свой грузовик, все до единой сбрасывает в кузов и, с силой налегая плечом, закрывает дверцу. Ему больше не нужны брошюры.
* * *
Устав работать сутки напролет, Элиас открыл франшизу. К бесконечной очереди повадились приходить воодушевленные люди в лохмотьях, они произносили пламенные речи, обещали увлекательные перспективы и переманивали людей в другие приемные. И все равно очередь не иссякала, она тянулась от самого входа, огибала склад и текла дальше в переулок. Никто в городе не работал, все метались по разным судьбам, норовя урвать побольше развлечений. Чем сильнее город приходил в упадок, тем недовольнее становились люди. Они занимали очередь с вечера и целыми ночами палили костры, чтобы не замерзнуть. Дым разъедал глаза, даже стены пропахли им, будто в геенне огненной.
Неохотно открывает Элиас двери приемной и до него долетают их унылые жалобы:
– Безобразие, – ворчит грузная женщина в вязаной шапочке, теребя в руках брошюру, – раньше судьбы были интереснее и разнообразнее, не то что теперь.
– Скукотища – шумно вздыхает ее подруга, морщась от дыма.
– Думала хоть на месяц в этой судьбе задержаться, – экстравагантная девица в зеленом парике и мешковатом кожанном плаще закатывает глаза, – но это не жизнь, а сплошные будни!
– А скоро ли откроют, – жалобно спрашивает Эл. Она стоит, прислонившись к стене, дышит на замерзшие руки, протирает очки, и вертит головой туда-сюда, словно кого-то высматривая.
Ей не отвечают. Постепенно недовольные возгласы тонут в надвигающемся грохоте. Из-за угла, следуя за оскалившейся кабиной, извиваясь ползет грузовик. На серебристом кузове переливается надпись “Выбор жизни при жизни!”. Пыль, поднимающаяся из-под колес, облаком обволакивает испуганных людей. Многие испуганно пятятся к стене склада, толкаются, кричат.
Что произошло потом, не понял никто. В газетах писали, что возгорание случилось из-за врезавшегося в здание грузовика. Самые отчаянные безуспешно пытались спасти запасы брошюр Великого Элайджи, но огонь полыхал с невиданной яростью и склад за считанные минуты сгорел дотла.
Независимые эксперты предположили, что поджог устроили маргиналы из очереди, а водитель грузовика героически погиб, пытаясь остановить пожар. Смерть эта стала первой после многих месяцев абсолютного бессмертия. Его объявили святым Виктором-великомучеником.
Было много и других версий, одинаково неверных. На самом деле огненный вихрь возник сам по себе, мгновенно. Элиас едва успел подумать, что лицо водителя смутно ему знакомо. Интересно, встретился ли он со своей Норой, надо будет спросить Рафа. Языки пламени бережно окутали его и, возносясь, Элиас наблюдал крушение грузовика, охваченную паникой толпу и гибель склада.
* * *
Огонь расступается, не опалив его, и Элиас шагает по темному коридору, прочь от запаха гари. Он ступает босиком по гладкому металлу. Сперва жаркий, согретый пламенем пол постепенно становится все холоднее и пальцы ног деревенеют. На земле немного хорошего, но теплая обувь сейчас бы пригодилась.
– Давненько ты к нам не захаживал.
В помещении сумрачно и Элиас таращится изо всех сил, пытаясь рассмотреть присутствующих. В прошлый раз здесь было попросторнее.
– Вновь не обошлось без скандала, – ехидничает Тот, кто в центре. Его нельзя называть по имени, но легко узнать по величественной бороде и облаку, на котором он восседает. За спиной у него выстроились пестрые изваяния Озириса, Ра и Маат, каменная Иштар и глиняные идолы с отбитыми клыками и крыльями. Более древние божества скрыты в верхних ярусах амфитеатра тьмой и забвением.
Элиас робеет в затянувшейся, неуютной тишине, у него ноет печень.
– Я хотел помочь людям, – мямлит он, – я подарил им свободу выбора.
– Заигрался в Прометея? – Зевс мечет из глаз молнии осторожно, чтобы не задеть тесно сплотившихся вокруг олимпийцев. Узловатым пальцем он почесывает шею грозному орлу, сидящему у него на плече.
С противоположной стороны расположились боги помоложе – Юпитер со своими приспешниками, и самые младшие – Будда, Иисус, Аллах. Три тысячелетия назад, когда Элиас впервые вознесся, их еще не было в пантеоне, но они наслышаны о нем и смотрят с пристальным любопытством.
– Огонь тоже не пошел людям на пользу, – деловито напоминает Иисус, – не успев отогреться, они стали сжигать неугодных собратьев целыми городами.
Может, придумай боги людям судьбы позавиднее, те сумели бы лучше распорядиться и огнем, и выбором?! К счастью, Элиас не успевает произнести эти слова вслух – Раф появляется как черт из табакерки и встает с ним рядом.
– Последняя эпоха нам действительно не удалась, – говорит он примирительно, – если позволите, мы перевернем страницу, начнем новую Картотеку, сочиним историю поинтереснее.
Боги переглядываются, пожимают плечами. Некоторые неуверенно кивают.
– Только поменьше спецэффектов!
– Но побольше любви!
– И приключений!
– Пойдем, пока они не передумали, – шепчет Элиасу Раф, – там уже первые посетители подоспели, думаю, сегодня будет много работы.
