Чистый лист

Это место притворяется баром – самым странным баром на свете. В тёмном полуподвальном помещении горит только одна лампа из трёх. Узкие окошки под самым потолком едва-едва пропускают свет. Вокруг столов, застеленных синей клеёнкой, стоят разномастные стулья, плетеные пляжные кресла и кривобокие старомодные диваны. Представьте берег, на который океан годами выносил то, что остается после кораблекрушений. Если бы кто-то собрал всю мебель, просушил, отряхнул от песка и обставил ею тёмный грязный подвал, получился бы бар «Кротовая нора». Здесь даже пахнет морской солью.

Еще в дымном воздухе витают ароматы глинтвейна, свежего хлеба и горьких трав. Над очагом сушатся связки лаванды и веники полыни. Высоко на подоконниках зеленеет рассада: чтобы добраться до неё и срезать парочку луковых перьев или зонтик укропа, хозяин подставляет складную лестницу. Липкая барная стойка вся расписана маркерами и изрезана перочинным ножом. Телефонные номера, адреса и чьи-то имена наползают друг на друга, слипаются и сливаются до неразличимости. Сквозь щели в дощатом полу прорастает трава.

Бар принадлежит Большому Добряку. Белый от муки, толстый и мягкий, с немытыми руками, он протирает бокалы у стойки, стряпает на кухне или возится с джезвой над очагом. Помощников не нанимает, хотя многие просятся. Работы тут не много. Хозяин опаслив и не любит болтунов, носит на шее амулет из заспиртованной кротовой лапки и собирает необычные знакомства. А, может, странные люди сами тянутся сюда.

Постоянных клиентов в «Кротовой норе» четверо. По утрам заходит Кукольник – сухонький, темный от загара старик, похожий на Хаяо Миядзаки. Заказывает зелёный чай с мёдом, занимает шаткий складной стул, читает журналы. Каждую пятницу, после обеда, заваливается Китобой – однорукий гигант в тельняшке, с ожерельем из ракушек и рыболовных крючков на груди. Он берет портвейн и жареную с чесноком картошку, свински напивается и рассказывает байки, в которые никто не верит. Порой засыпает за стойкой, подложив под голову здоровую руку.

Воскресными вечерами появляется Читательница. Маленькая кругленькая женщина, похожая на всеобщую тётушку, она работает в библиотеке, ходит на собрания какой-то секты и раздает религиозные брошюры. Читательница любит мягкий диванчик в углу, сладкие ликеры и варенье из крыжовника. Разговорившись, она начинает жаловаться на родню и может пустить слезу.

Четвёртый – я. Я прихожу по делу, а не языком почесать. Бывает, достаю что-нибудь для Большого Добряка там, где ему нет дороги. Или когда это слишком опасно, чтобы он пошел сам. Иногда мне от него помощь нужна. Я стараюсь не залезать в долги, когда речь о Добряке, но порой приходится к нему обращаться. Вот как сейчас.

- Привет, Рекс, - Добряк вытер руки полотенцем и протянул мягкую ладонь через стойку.

Раньше я любил своё прозвище. Но Большой прикормил целую стаю бесхозных собак, злых и диких, и теперь, когда он обращается ко мне, кажется, что он зовет кого-то из своих питомцев. Они приходят в «Кротовую нору» зимовать и разбредаются на лето. Суки потом приносят щенков. Поэтому кресла в зале изгрызены, а из диванов обивка торчит наружу. Два пса и сейчас бродят по бару: чёрный одноглазый урод, блохастый и беспородный, и старый слюнявый бульдог. Спускаясь, я в темноте споткнулся об их миски.

- Тебе пиво, как обычно? Или чего покрепче? – спросил Добряк, громыхая под стойкой бутылками.

- Давай просто кофе, - я сбросил с головы капюшон, провел ладонью по ёжику волос и осторожно ощупал ссадину на виске.

- Какой ещё кофе, когда ночь на дворе? Будешь плохо спать и видеть кошмары.

Добряк заулыбался, рассматривая мою голову, и потыкал пальцем в едва поджившую ссадину. Я дёрнулся, кривясь от боли.

- Надо обработать, - Большой цокнул языком. – А то, чего доброго, заразу занесешь. Прямо в мозги.

- Ерунда, - отмахнулся я.

- Мальчик боится, что йод будет щипать? – издеваясь, спросил Добряк. – И, кстати, что с тобой случилось? Подрался во дворе с большими пацанами?

Он считает меня сопляком, хотя мне двадцать пять. Я выгляжу даже старше своих лет с тех пор, как стал брить голову. Когда я умываюсь по утрам, из зеркала смотрит неприятный тип с перебитым носом, лобастый, как волчонок. У таких, как он, обычно тяжёлые кулаки и хорошая реакция. Парень в отражении выглядит опасным, и мне это нравится. Иногда я даже поворачиваюсь правым ухом, поломанным ещё по малолетству, и довольно ухмыляюсь.

Если бы Добряк видел, как я кривляюсь у зеркала, он смеялся бы, пока не лопнул.

Когда он обрабатывал мне голову, я признался, скосив на него глаз:

- Я влип. Серьезно влип.

- Угу. Я говорил, что так закончится. Что, наигрался в бандита, Рекс?

- Я не…

Дрянь, которой он поливал мне висок, пенилась и щипала. Я скрипнул зубами и зажмурился.

- Больно? Очень хорошо. Надеюсь, тебе ещё и рёбра сломают, - ласково сказал Добряк. – Может, тогда ты поймешь, почему с некоторыми людьми вести дела нельзя.

Я молчал, раздраженный. Большой Добряк думает, что я бегаю с пистолетом, или угоняю тачки, или старушек граблю, - не знаю, что именно он думает. Наверное, что-то ужасное. Он подозревает меня во всех грехах, и это чушь. В наших краях мелкий криминал не считается чем-то предосудительным, но я в это никогда не лез. Иногда я случайно влипаю в истории. Если кто-то ко мне полезет, я ударю в ответ. У меня есть травматический пистолет, но я завел его для самозащиты. Кроме Добряка, я работаю на кучу разных людей, и не все из них на поверку оказываются надежными. Конечно, мне нужен ствол! Это не делает меня Тони Монтаной.

- Там, где я вырос, бандит – уважаемая профессия, - мрачно пошутил я. – Выбери другое сравнение, если хочешь задеть.

- Я всё жду, когда же ты поумнеешь, - сокрушенно покачал головой Добряк. – Пей свой кофе.

Он поставил передо мной чашку, от которой поднимался пар. В кофейную гущу Большой плеснул коньяка. Мне сразу захотелось спать. Нет, Добряк не подмешивает снотворное в напитки и не обворовывает пьяных, хотя и такие слухи про него ходят. Я просто давно не чувствовал себя в безопасности. Это расслабляет.

На лестнице хлопнула дверь, ступени заскрипели под собачьими лапами. Я и ухом не повел. В «Кротовую нору» не смогут попасть чужаки. Её не так-то просто найти, даже если знаешь дорогу. В первый раз люди натыкаются на неё случайно, заблудившись в тумане, свернув не на ту улочку или выйдя на чужой остановке. Но, решив зайти в странный бар снова, неделями бродят по городу без всякого толка, пока не начнут сомневаться, не привиделся ли им тот вечер.

Это место создано для городских сумасшедших, романтиков не от мира сего, художников и поэтов. Тут не место амбалам с кастетами в карманах и богатеньким дядям в хороших костюмах. Они из другой сказки.

- Мне нужно спрятаться, Добряк. Поможешь?

- Никаких проблем, – Большой спихнул на пол чёрного пса, поставившего лапы на стойку, и махнул рукой в сторону полок с товарами. – Кофе? Винные пробки? Грецкие орехи?

В трёхлитровых запечатанных банках – кофейные зернышки. Одно такое позволит растянуть сутки на двадцать пять часов. Самый безобидный из фокусов со временем. Поможет разве что срочно подготовиться к экзамену или закончить работу в срок.

Винные пробки запечатывают крохотные временные петли. На час или два: зависит от объема бутылки. Закроешь горлышко и будешь проживать одно и то же событие раз за разом, до тех пор, пока оно не сложится так, как тебе хочется. У тех, кто с тобой в одной комнате, появится всего лишь лёгкое чувство дежавю. Когда надоест, выдернешь пробку, и время пойдет своим чередом. Их берут дипломаты перед важными переговорами и ушлые бизнесмены накануне крупных сделок.

Взяв две одинаковых скорлупки грецкого ореха, сможешь разделиться и побывать в двух местах одновременно. Спасение для неверных мужей: можно и поужинать с женой, и сводить в кино любовницу. И… безупречное алиби для преступника. Незаконный фокус и довольно опасный, если не успеешь собраться в одну личность.

Жестяное ситечко просеивает случайности. Лепесток мяты заменяет здоровый восьмичасовой сон, если проглотишь его перед тем, как положишь голову на подушку. Белое вино позволяет смотреть сны из прошлого, красное – из будущего.

Я знаю ассортимент Большого Добряка, потому что многое нахожу для него сам. Я всегда чувствую вещицы с историей. Предметы, ещё не колдовские, но способные ими стать, если попадут в нужные руки. Добряк уважает мои навыки. Смешно. Больше-то я ничего не могу. В «Кротовой норе» легко за кружкой пива познакомиться с людьми, которые умеют закручивать время, как раковину улитки, заточают катаклизмы в песочных часах и отодвигают конец света, переводя стрелки. И тут я. С поломанным ухом и полными карманами хлама.

- Мне нужно другое. Не простенькие уловки, - я облизал потрескавшиеся губы. – Я хочу исчезнуть здесь и появиться в другом месте. Я слышал, ты можешь спрятать человека так, что никто не найдет.

- Не понимаю, о чём ты, - Добряк изобразил удивление. Собака фыркнула и потёрлась мордой об его локоть.

- Об альтернативных реальностях, - я пожал плечами. – Параллельных мирах. Как это назвать правильно?

- Батюшки, ты веришь в эти сказки? Я думал, ты их давно перерос.

Большой Добряк засмеялся, будто я правда смог его развеселить. Он фыркал и сетовал на мою глупость, пока ворошил угли в очаге, гремел кастрюлями на кухне и кормил собак рисовой кашей. Я в это время допил кофе, сделал себе вторую чашку, уже без коньяка, и помыл за собой посуду.

- Я знаю цену. Не считай меня безмозглым мальчишкой, - сказал я, когда Добряк вернулся за стойку. – Вот ключи от квартиры. Машины у меня нет. Деньги почти все на карточке.

Я положил на стойку связку ключей и кошелек, но Добряк не стал смотреть.

- Ну и дурак! – разозлился он. – Кто тебе запудрил мозги, та сектантка из библиотеки?

Я тоже рассердился. Вообще-то, я не вспыльчивый, но зачем врать в глаза?

- Я на тебя рассчитывал! – вспылил я. – Раз не хочешь помочь, считай, что я больше с тобой не работаю.

- Иди домой, Рекс, - посоветовал Добряк, положив руку мне на плечо. – Отдохни. Успокойся. Сейчас уже поздно. Я всё равно закрываюсь.

Он мог выпроводить меня за дверь, но не дальше. На улице было по-весеннему зябко, на темно-синем небе зажглись звезды. За моей спиной щелкнул замок и заскрипела под тяжелыми шагами лестница наверх, в жилые комнаты. Скоро на втором этаже зажглось окошко. Добряк боится темноты, поэтому никогда не гасит в доме свет и держит стаю собак. Снаружи его бар почти неприметен: красная дверь в кирпичной нише. Улица пуста и тиха, на грязных стенах расклеены объявления с телефонными номерами, в ржавой водосточной трубе гудит ветер.

В круглосуточном супермаркете через дорогу горела витрина. Издалека доносился гул машин, смех подвыпивших компаний и песни котов. Хлопнуло окно. Взвизгнула и затихла сигнализация. Что-то разбилось – скорее всего, пустая бутылка.

Отсюда до автобусной остановки было минут десять ходьбы. Но я сел на землю, прислонился спиной к закрытой двери бара, нашел в кармане сигареты и закурил.

Я приготовился ждать рассвета. Придётся – останусь и до следующего вечера. Я не сомневался, что Большой Добряк просто проверял меня. Нужно проявить упрямство. Стойкость намерений. Он псих, но с принципами, поэтому не откажет человеку, который готов заплатить всем, что имеет. Я сначала подумал, что это о деньгах и недвижимости, но, видимо, нужно нечто большее. Надеюсь, если я простужу почки, сидя на холодной земле, он посчитает это достаточным испытанием.

Дверь открылась через час, когда меня уже клонило в сон.

- Я не всегда соглашаюсь на такие просьбы, Рекс. Даже если отдают всё, что имеют, - негромко сказал Добряк, словно прочитав мои мысли.

- А час назад ты говорил, что ничего такого не умеешь, - хмыкнул я флегматично. Притворился, будто мне очень весело, а морозить задницу на пороге – увлекательное приключение. Зачем ему знать, что мне страшно?

- Иди внутрь, - разрешил Добряк. – Не хочу, чтобы твои приятели проломили тебе череп на пороге моего бара. На втором этаже есть комнаты.

Поднимаясь по лестнице, он сказал с неохотой:

- Завтра поищу в других реальностях твоих двойников.

***

Никто не знает, почему чудеса открываются одним и захлопывают двери перед носом других. Есть тысячи объяснений: глупых, утешительных, лживых. Читательница считает, что можно практиками достичь особенного состояния души на грани экзальтации. Я видел, как она исступленно молится, раскачиваясь и напевая. Выглядело жутко. Китобой уверен, что волшебство открывается тем, кто наилучшим образом воспользуется таким подарком, но он сам только пьет и травит байки.

Одни верят, что увидеть тонкую грань нереального способны художники и поэты, творцы с большой буквы. Это похоже на правду. Среди тех, когда я встречал в «Кротовой норе» и местах, подобных ей, было много талантливых людей. Они приходят за вдохновением и, поговаривают, кто-то действительно уносит с собой гениальные идеи. Новички обычно убеждают себя, что дело в наследственности, и начинают искать в фамильном древе гадалок и ведьмаков. Их послушать, так у каждого была прабабка-знахарка, которая умела ворожить и зналась с лешаками. Кто-то простодушно говорит, что достаточно верить в чудеса.

Большой Добряк вовсе ничего не думает. Он человек практичный.

- Рекс, как вы считаете, почему волшебство открылось вам? – однажды спросила меня Читательница задушевным голосом. – Как вышло, что оно выбрало именно вас?

Её столик, как обычно, окружали разочарованные старики и подростки с пылающими взорами. И те, и другие тянулись к ней, как голодные птенцы. Каждый считал себя особенным.

- Потому что я – везучий сукин сын, - сказал я, пожав плечами. Больше меня в тот кружок не звали.

Я родился в маленьком рабочем городе, где зима длиннее лета, а на улицах круглый год слякоть. Его обступают не волшебные горы, а высотки-долгострои, сдать которые подрядчик обещал ещё в прошлом веке. Мертвые заводы, тесные квартиры, дачи и гаражи, между промзоной и жилым кварталом - квадраты пустырей, как залысины на спине лишайного кота. Здесь нет перспектив и нет будущего. Можно пахать за гроши, стареть и рожать детей. Те, у кого хватает смелости, убегают в большой город.

Я плохо знаю отца, но он точно не был ни загадочным колдуном, ни древним богом. Помню воняющую бензином куртку, на которой я засыпал, свернувшись в клубок, когда родители развелись. В ней, как и в моей крови, не было ничего магического. Мать всю жизнь мыла утки в доме престарелых. Наверное, поэтому возненавидела мир. Я должен был, как мои друзья по двору, вкалывать на заводе, мотать срок или тихо спиваться.

Впервые я встретился с чудом лет в семь или восемь. Я уже тогда был шпана шпаной: с разбитыми кулаками, в убогой одежде с чужого плеча, с великолепным набором ругательств. Из меня никогда не получалось пай-мальчика или мечтателя с книгой под мышкой. Помню, у меня была коробка детских сокровищ: всякая дрянь вроде пустой сигаретной пачки и рыболовного крючка. Пацаны над этим посмеивались, но я за свою коллекцию убить мог. Летом мать брала меня на работу, чтобы я не мотался по улицам. Я тихонько сидел в углу палаты какого-нибудь паралитика, положив на колени ту чудесную коробку, и самозабвенно перебирал крышечки от бутылок, фишки и значки.

Однажды напротив меня, прямо на только что вымытый пол, сел беззубый старичок, давний обитатель дома престарелых. У него тряслись руки от волнения.

- Необыкновенные вещички, да? – сказал он, понизив голос. – Колдовские в каком-то смысле…

Он трясущимися пальцами подцепил связку ржавых ключей, которую я нашел в лопухах за школой. Я глухо угрожающе заворчал, как всегда, когда кто-то притрагивался к моим богатствам.

- Нет-нет, я не посмею взять то, что принадлежит тебе! – успокоил меня старик. – Клянусь! Но я не ошибся? Это действительно волшебные вещи?

- Не знаю, - хмуро сказал я. – Просто у них как будто есть прошлое. Ключами раньше открывали дверь, а на крючок ловили рыбу, а сейчас нет ни двери, ни рыбы…

Я смутился и замолчал. Непривычно было о таком рассказывать. Это что-то глубоко личное. Все равно что рассказать незнакомому, как я ревел в вонючую отцовскую куртку, пока не выбивался из сил. Но старик ждал продолжения. Мне понравилось, что к моей коллекции впервые отнеслись серьезно.

- Это как с людьми, - попытался объяснить я. – Например, если человек был солдатом, он умеет стрелять, даже если сейчас работает поваром. Если кто-то уехал далеко, или умер, или развелся, его всё равно помнят. Вот и у этих вещей есть прошлое. Они были чем-то нужным и всё ещё помнят об этом.

- Конечно! – обрадовался старик. – Расскажите-ка про ваши находки побольше, юноша. Кому, по-вашему, принадлежала эта пуговица?

Мы проговорили до вечера. Мать едва смогла увести меня. Напоследок дедушка нацепил на меня свои очки: огромные, с проволочными дужками и толстыми стеклами. Он сказал, что через них можно увидеть двери в другой мир, и я провел много дней, расхаживая в них и натыкаясь на мебель. Сквозь неподходящие мне линзы мир и правда становился причудливым.

У старичка диагностировали деменцию, но мне в восемь-то лет было наплевать. В то лето мы еще не раз обходили заплеванный больничный двор в поисках волшебного портала. Тогда я ещё не знал, что их не бывает. Чудеса скрываются за самыми обычными дверями, прячутся в маленьких уютных кофейнях, под завалами битого кирпича на стройках и в ржавых остовах машин.

Потом я не раз забредал в по-настоящему странные места. До сих пор не могу сказать точно, какие из них были волшебными, а какие лишь моё воображение наделяло магией. Став постарше, я пытался найти их снова. Ничего у меня не вышло. То ли волшебные места не пустили меня, то ли я забыл дорогу. Те маршруты словно стерлись из реальности.

В одиннадцать я купил на барахолке сломанный компас, который указывал на места, подобные «Кротовой норе». Это лучшая моя находка тех лет. А, может, и всей жизни.

Так оно и бывает. Чудеса не приходят в один миг: сначала ты ищешь их, коллекционируешь интересные находки, странные знакомства и необычные прогулки. И, если повезет, однажды станешь здесь своим.

Я знаю, что многих волшебные дороги из жёлтого кирпича заводили в кошмар. Одни с тех пор не держат в доме зеркал. Другие обходят стороной любые рисунки дверей, окон и замочных скважин. Кто-то смутно помнит, что в детстве чуть не потерялся в знакомом дворе или до икоты испугался мрачного незнакомца. Но для меня это всегда было увлекательным приключением, и чем оно становилось страшнее, тем веселее – аж дух захватывает. Такую сказку мог бы придумать я сам, угрюмый мальчишка с окраин бедного города.

По неведомым дорожкам бродят острозубые железные волки – их бывает слышно на закрытых фабриках, где они со скрежетом пожирают металл. На стальных листьях от их клыков остаются следы, а люди удивляются, как быстро расползлась коррозия. «Торговцы мясом», как они себя называют, продают детей в «Необыкновенный Цирк Уродов», силуэт которого изредка можно видеть в городском парке. Призрак волшебного леса, вырубленного ради стройки, появляется на рассвете. В тенях, которые отбрасывают экскаваторы и башенные краны, можно различить силуэты деревьев. Мохнатые длиннорукие зверьки, жители нор, теперь прячутся в подвалах окрестных домов: в темноте горят их жёлтые голодные глаза. Что-то завелось в котловане: на дне не просыхает вода, а строителям снятся кошмары.

Мой город рассказывает страшные сказки.

Из детской коллекции сокровищ чего-то стоила только пуговица: из неё получился отличный оберег. Сейчас у меня глаз наметанный на магические вещицы. Я продаю Кукольнику маски и осколки зеркал. Ему принадлежит центр пластической хирургии где-то в большом городе, но менять людей до неузнаваемости он умеет и без скальпеля. Он предлагал мне бесплатно поправить сломанный нос, чтобы «маргинальная физиономия» стала приятнее. Кукольник так и не понял, почему я обиделся. Большой Добряк покупает пробки и скорлупки. Леди Астра берёт только необыкновенные семечки растений для оранжереи. Остальное я за копейки отдаю Старьевщику.

Из этих четверых я полностью доверяю только Большому Добряку, но дела веду со всеми. Я всегда соглашаюсь выпить чашечку чая, если Леди Астра предлагает, играю в карты со Старьевщиком и охотно болтаю о футболе с Кукольником. Их побаиваются, потому что они не добрые феи, которые станут нянчиться со взрослым человеком и объяснять элементарные вещи. Это серьезные люди со своими интересами. С ними нужно говорить на равных, а не клянчить чудес. Меня это устраивает.

В поисках колдовских вещиц мне случается забрести по-настоящему далеко. Я хожу по местам с дурной славой и отправляюсь в долгие путешествия на автобусе без номеров. Я могу не вернуться. Меня может сожрать одна из обитающих там тварей. Может оказаться, в конце концов, что я зря доверял Старьевщику или Астре.

Сказка могла в любой момент повернуться ко мне темной стороной. Но я влип в неприятности в реальном мире. Пьяная драка, которая закончилась поножовщиной. Масляный блеск крови на полу. Вой полицейских мигалок. Мои приятели уехали из города в тот же вечер. Мне бежать некуда.

Я думаю, сейчас подходящий момент, чтобы начать жизнь с чистого листа.

***

Мы с Большим Добряком основательно подошли к выбору моей судьбы. Двойников в других реальностях, место которых я мог бы занять, оказалось не так уж много. Я хотел подыскать какого-нибудь богача, окруженного яхтами и фотомоделями, но Добряк расхохотался и сказал, что здесь не стол заказов. Нашлось всего лишь три мира, в которых жили мои отражения. Первый мы отбросили сразу: там я в возрасте невинных одиннадцати лет сорвался, играя на стройке, и сломал шею. Второй мой двойник устроился получше. После развода он уехал с отцом. В детстве скандалил с мачехой, сбегал из дома, отлично играл в футбол и даже пытался пробиться в профессиональную команду, пока не порвал крестообразные связки. Сейчас он тренировал детишек и был, кажется, вполне счастлив.

Но особенно приглянулся мне третий, тот, кого я окрестил «Белым воротничком». В его мире родители не развелись, а отец нашёл хорошую работу. Они могли себе позволить ездить на море и покупать дорогие вещи. В том мире я выучился на юриста, быстро женился, через год развелся, снимал квартиру в хорошем районе и с восьми до шестнадцати перекладывал бумажки в офисе.

Ни одна из моих копий, конечно, не открыла для себя чудо: они прошли мимо того поворота, где началась сказка для меня.

- Я же не потеряю свои воспоминания, когда перемещусь? – спросил я с тревогой.

- Как ты себе это представляешь? – фыркнул Добряк.

- Ну, мало ли. Вдруг моя личность сольется с личностью двойника.

Большой посмотрел на меня, как на дебила.

- Ты просто насквозь пройдёшь Пограничье так далеко, как не заходил никогда, а выйдешь в своем новом мире, - медленно, как умственно-отсталому ребёнку, объяснил он. – Я дам тебе клубок, чтобы ты не заплутал. Найдёшь меня там. Адрес «Кротовой норы» во всех измерениях одинаков. Прости, от Пограничья у меня портится аппетит и появляются кошмары, так что с тобой я туда не сунусь, но в новом мире встречу. А ты не сможешь пойти моими дорогами, не потеряв рассудок.

- Я понимаю. Я не в обиде.

- Тогда по рукам?

Прощаясь, он протянул мне клубок грубых шерстяных нитей. Мне было любопытно, те ли это нити, которые плетут в пещерах слепые Норны, но я отчего-то постеснялся спросить.

***

Я вернулся домой, чтобы собрать вещи. Шёл по темноте, в глухой предрассветный час, выбирая самые тихие переулки. В квартире не стал включать свет. Я жил один. Когда-то я хотел завести кошку или собаку, чтобы здесь было не так пусто, но потом представил, как животное будет скрестись в дверь и кричать от голода, если я однажды не вернусь. Было бы уютнее, если бы меня кто-то встречал у порога, но оно того не стоило. Я решил, что питомцев у меня не появится.

Я побросал в спортивную сумку кое-какую одежду, на дно положил документы. Добычу последних вылазок, которую я не успел продать, было жаль бросить, поэтому я собрал винтики, пуговицы и осколки зеркал и спрятал в коробку из-под обуви, где когда-то хранились мои детские сокровища. Затем освободил холодильник от продуктов, вытряхнул пепельницу, собрал пивные бутылки и вынес пакеты к мусоропроводу. Не хотелось, чтобы здесь что-то гнило и разлагалось. Поколебавшись, выставил герань на подоконник в подъезде. Я терпеть не мог этот цветок, подарок одной из бывших, хоть и поливал его, как положено. Пусть заберут соседи.

Взглянув на старую отцовскую куртку, я оставил её на вешалке. Она совсем ветхая. Какое-то время я носил её, пока не сломалась молния, но забирать куртку с собой было бы глупо. Зачем? Из сыновьих чувств? Я только мрачно усмехнулся.

Я перебросил через плечо лямку сумки. Похлопал по карманам куртки, проверяя, на месте ли пистолет. Я плохо умею стрелять, и всё же с ним как-то спокойнее. Надо было заставить себя поесть, но меня от усталости тошнило.

Добряк пообещал, что мне достаточно выйти к Пограничью, а дальше клубок сам покажет дорогу. Я знал несколько мест, где ткань реальности истончается достаточно, чтобы сквозь неё можно было пройти, не боясь. Самым безопасным из них была свалка. Я вышел на окраину миров и сразу почувствовал себя легче, будто после долгого похода сбросил с плеч тяжёлый рюкзак.

В мусорных кучах копошилось странное существо – один из обитателей Пограничья. Это была шестиногая тварь размером со взрослого пони. Туловище у неё обросло жёстким чёрным мехом, из которого торчали голые суставчатые конечности. Шеи почти не было. На круглой неповоротливой голове я увидел человеческое лицо, такое же белое, как ноги. Смотрелось оно дико, словно на мохнатого таракана нацепили гипсовую театральную маску. В глазах – никакого выражения. Из угла рта тянулась ниточка слюны.

Заметив меня, тварь на минуту замерла, принюхалась и тут же продолжила нехитрое дело. Она меня не боялась. Я никогда не трогал это безобидное порождение городской свалки.

Её называли Мусорщицей – понятно, за что. Где-то в катакомбах под городом она устроила себе гнездо, сволокла туда старые одеяла и проколотые шины. Как лесная белка, тварь делала запасы на случай заморозков. Весной погода переменчива. Ей становилось сложно копаться в кучах на свалке, когда земля покрывалась инеем. Ничто не защищало ее голые конечности от холода.

- Привет, - сказал я, присев на трехногую тумбочку. Воняло вокруг ужасно.

Мусорщица подобралась ко мне и опасливо обнюхала ладони. Я рукавом стер слюну с её бессмысленного человеческого лица. Так лучше. Потом достал из спортивной сумки сетку с подгнившими фруктами и высыпал содержимое в две пары доверчиво подставленных ладоней.

- Ешь давай, тезка.

Я знаю, что Кукольник за глаза называет меня Мусорщиком. Обидное прозвище. Тем более, что он не брезгует покупать у меня всякий «хлам и грязь». Поэтому я благосклонно отношусь к прозвищу «Рекс». Мне бы хотелось кличку покруче, что-то вроде «Коллекционера» или «Следопыта», но мы не всегда можем выбрать себе имя по вкусу. Это привилегия для сильнейших, таких, как тот же Кукольник или Добряк. Рекс – это лучше Мусорщика.

Мусорщица, тонко урча от наслаждения, проглотила гнилые фрукты и аккуратно облизала четыре ладони. Затем опустилась на все шесть конечностей и шустро юркнула в одну из гор хлама. Теперь она не будет мешать мне или преграждать дорогу.

Интересно, она была когда-нибудь человеком? Я вспомнил неподвижное лицо и застывшие глаза без всякой мысли на дне зрачков. Старьевщик говорил, что она родилась обычным человечком, вроде меня, но волшебные дорожки забрели ее не туда, куда должны были.

Я достал из кармана клубок шерсти и бросил на землю. Оставалось только идти следом.

***

Поначалу я не заметил разницы. Это был мой город, родной до тошноты: исписанные граффити заборы, чахоточные деревянные домишки и безжизненные пики новостроек. Уже рассвело, но воздух толком не прогрелся. Над землёй клубился лёгкий пар. В лучах утреннего солнца встречные коты казались мне не грязно-рыжими, а розовыми. Я крутил головой, пытаясь отыскать странности, причудливости и непохожести. Была такая игра в детских журналах: «Найди десять отличий!» Может, на баннерах мелькнет незнакомая мне фирма? Или фильмы с афиш не существуют в моей реальности? Я, правда, плохо в этом разбираюсь. Если поломаю башку, я смогу вспомнить, какое кино взяло Оскар в этом году, но я смотрю только боевики, в которых взрываются машины.

У меня глаз наметанный на изменения. Например, я всегда чутко понимал, когда привычный мир переходит в Пограничье. И тонкую грань, за которой волшебные дорожки становятся опасны, я тоже видел явно, как если бы она была нарисовала на асфальте белой краской. Но утренние улицы были тихи и знакомы мне.

Это меня успокоило. Повеселев, я решил, что Большой Добряк никуда не денется, к его бару я найду дорогу в любой момент, а вот моё отражение может уже уехать в офис. Мне жуть до чего хотелось на него посмотреть. Адрес я знал.

«Белый воротничок» был совсем на меня не похож. Я даже разочаровался. Обычная офисная крыса с волосами, причёсанными гладко, как у пластикового Кена. Галстук, пиджачок, паршивые сигареты. Нос ему никогда не ломали, да и ухо в порядке. Я следил за моим двойником, пока он курил на крыльце, ругался с кем-то по телефону и искал в карманах ключи от машины. Потом он заметил меня. Идеально выбритое лицо вытянулось от удивления. Мне не понравилось это выражение на физиономии, так напоминающей мою. Слишком много в нём было страха. Я понял, что выгляжу так же мерзко и жалко, когда боюсь.

«Белый воротничок» испугался, потому что узнал себя самого в неприятном типе с поломанным ухом, и правильно сделал. Встретить доппельгангера – дурная примета. Может, моя копия и не сталкивалась раньше с чудесами, но такие штуки очевидны даже для тех, кто живёт с закрытыми глазами. Прилипшая к нижней губе двойника сигарета упала, испачкав пеплом костюм, он зло выругался, всё ещё глядя на меня.

- Здесь ходит сто двенадцатый автобус? – спросил я первое, что пришло мне в голову.

- Не знаю. Простите, - сухо ответил мой двойник, сел в машину и уехал. А я ещё долго стоял на парковке, мысленно примеряя на себя его костюм, гладкие, будто склеенные волосы и чужую жизнь.

***

В «Кротовой норе» было многолюдно: Читательница собрала вокруг столика целый книжный клуб. Я заметил, что они читают гороскопы и что-то отмечают на звёздной карте. На подносе остывало какао в крохотных фарфоровых чашечках. Одна из собак Добряка, лохматая и наглая, пожирала лимонный щербет, который заказала незнакомая мне старушка.

«Если «Кротовая нора» выходит дверями разом во все миры, значит ли это, что её посетители не меняются во всех реальностях?» - задумался я.

Большой Добряк сердито протирал кружки за стойкой. Солнышко пробивалось сквозь пыльные окна, разноцветные зайчики скакали по всему бару, но хозяин был мрачен, как палач.

- Очень рад, что ты вернулся целым с Пограничья, Рекс, - сказал он таким тоном, словно мне лучше было бы сломать ногу или простудиться.

- Я посмотрел на своего двойника, - сказал я, понизив голос, чтобы не навлечь на себя любопытство старушек-астрологов. – Обычный человек. Как будто мой сосед. Совсем не я. Я даже не почувствовал ничего, когда его встретил.

- А ты чего ожидал? Фанфары и фейерверки?

Большой Добряк с таким раздражением поставил бокал на полку, что едва не разбил его. Мне казалось, он за что-то зол на меня, но я не видел своей вины. Я честно расплатился с ним за переход.

- Ты какой-то не такой, Добряк, - заметил я. – Или ты в этой реальности Худой Брюзга?

- Заткнись, Рекс, - проворчал он. - Я везде одинаковый. И ты одинаковый. Двойники – это не совсем мы. Или совсем не мы. Ты и сам это заметил.

Он даже не предложил мне кофе. А я бы не отказался от чашки крепкого горьковатого американо и поджаренных тостов с маслом. Но у меня теперь совсем не было денег. Не брать же кофе в долг. А Добряк почему-то не догадался, как обычно, угостить меня. Прошла целая вечность, прежде чем он сухо спросил:

- Ты уже закончил со своей копией? Уничтожил её? Занял её место?

Я покачал головой.

- А как это происходит? – уточнил я. – Я думал, мы поменяемся местами, когда я его увижу. Я слышал об этом среди баек Китобоя.

- Что?! – выплюнул Добряк, давая волю раздражению. – Меньше собирал бы сплетен! Как вы поменяетесь, если это физически другой человек. Со своим телом, сознанием, мыслями.

- Но я же должен забрать его судьбу, - не понял я. – Я за этим переехал. Как я это сделаю, если мы не поменялись местами при встрече?

- Как-как… Да по-обычному, как все путешественники по мирам, - Большой с такой силой вытирал руки полотенцем, что с них уже должна была бы слезть кожа. – Выстрелишь ему в башку. Труп – в котлован. Как-как… Как ты ещё хотел?! И – жизнь с чистого листа.

У меня от страха затекло всё тело, поэтому я походил вдоль стойки, размял шею, пощёлкал костяшками пальцев. Я не поверил. Чушь. Шутка какая-то. Чёрная лохматая собака увязалась за мной, виляя хвостом: решила, наверное, что я встал, чтобы побросать ей мячик. Читательница укоризненно поцокала языком. Я мешал ей сосредоточиться на гороскопе.

- Ты сам сказал, что знаешь цену! – Большой Добряк смял полотенце и бросил на стойку. – Что ты понимал под словами «уничтожить копию» и «занять место двойника»? Что вы будете, как обретенные братья-близнецы, дружить семьями и ходить друг к другу в гости?!

- Я думал, это всё равно что собраться в одного человека после того, как расколол ореховую скорлупку! – рявкнул я, уже не задумываясь, кто меня услышит. – Я что, должен был знать, что ты имеешь в виду убийство?!

- Мне казалось, для тебя это допустимая граница, - взвешивая слова, медленно сказал Добряк. – Иначе я не согласился бы. Но, я думал, для тебя это не запретная тема. У тебя даже есть пистолет, я видел.

- Травматический! Для самозащиты! Я никогда никого не убивал! Я стрелять не умею!

На нас стали шикать старушки из книжного клуба. Слишком уж мы раскричались. Я опустился на барный стул, закрыв руками пылающее лицо. В ушах горячо стучала кровь. Будь проклята моя привычка, взращенная Пограничьем: почему я верил интуиции, а не расспросил о деталях? Будь проклята манера говорить о чудесах намеками. Будь проклят балабол Китобой, и Добряк, не остановивший меня, и я сам.

- Хорошо, - покладисто сказал я. – Я облажался. Верни меня обратно в мой мир.

Хозяин бара захохотал. Доброты в этом смехе не было.

- Как у тебя всё просто! – я не видел его лица, но голос был и так достаточно язвителен. – Захотел – сбежал, захотел – вернулся! Ты уже вычеркнут из ткани судьбы в своём мире. И не ты ли говорил, что там тебе оставаться невозможно, выхода нет, не выпутаешься?

- Тогда найди мне мир, где мой двойник лежит в коме, - я уже не разбирал, о чем прошу. – Где я - овощ на аппаратах. Наверняка есть такой мир. Или где я стал каким-нибудь подонком, которого всё равно не жалко. Есть мир, где я умер в одиннадцать, так пусть будет он. Я бы там прижился.

- В том мире, где твой двойник умер, и для тебя ниши нет. Судьба быстро заполняет лакуны, - жёстко сказал Добряк. – Не неси чепухи.

- Тогда я вообще никого не буду вытеснять. Буду сам по себе. Возьму даже другое имя.

- И превратишься в очередную тень Пограничья, - закончил Большой. – Как ты думаешь, откуда они берутся? Такие, как Мусорщица? Это люди, потерявшие ниточку собственной судьбы. Как ты сейчас.

- Пускай.

- Станешь блуждать по незримым дорогам, не замечая, как изменяешься. Потеряешь себя. Однажды увидишь в зеркале не Рекса, а чёрте что, только тебе уже всё равно будет. И придёшь под окна моего бара, и будешь выть, как вурдалак, чтобы мне плохо спалось и совестно было кушать…

Я сверлил взглядом липкую стойку, всю в маркерных пометках. Поднять взгляд было тошно.

- Что мне делать? – спросил я, потерев изломанное ухо.

- Да что хочешь, то и делай, – Большой Добряк развернулся к буфету. – Научись стрелять. Упроси своего двойника утопиться. Замани его на Пограничье – он, неумеха, сам обратную дорогу не найдёт. На что у тебя совести хватит.

***

Я вышел из бара солнечным, мучительно жарким днём. Лучи пекли мне бритый затылок и шею. Город вокруг казался чужим. Те же вывески магазинов, те же аптеки и ларьки, по тем же маршрутам бегут автобусы. Но всё это было не моим, а потому враждебным. Мне хотелось домой. Весь день я блуждал по улицам, специально избегая волшебных мест и обходя повороты, за которыми в прошлом мире начинались чудеса. Я помнил предупреждения Добряка. Для меня теперь колдовские дорожки стали опасны. А, может, опасно было отныне любое место.

Когда город затопили сумерки, я снова вышел к дому моего двойника. Фасад многоэтажки был тёмен и мрачен, как пустая обувная коробка. Горел только один жёлтый квадратик. Я не мог знать, там ли живёт мой двойник, но мне хотелось верить, что это его квартира.

«Ну, сможешь это сделать?» – спросил я самого себя с глухой яростью.

Смогу я подкараулить его в тёмном переулке и выстрелить в затылок? Или сделать это прямо сейчас? Подняться на лифте, позвонить в дверь и убить, глядя ему в глаза? Или глубокой ночью тихо вскрыть его дверь одним из тех ключей, что подходят ко всем замкам, и задушить подушкой спящего? Спрятать тело на свалке? Мусорщица оберёт его карманы и уволочет в нору мелкие монеты, пачку дешевых сигарет и пластинку мятной жвачки. Или что он там носит в карманах?

Нет, этого сделать я бы не смог. Значит, мне оставалось только одно. Ночное небо расчищалось, и мысли в моей голове тоже сделались холодными и ясными. Я уже решил.

Постояв немного во дворе, будто призрак или убийца, я стал, наконец, замерзать. Тогда я накинул капюшон на бритую голову, поправил лямку спортивной сумки на плече и пошёл в сторону свалки. Там, среди гор хлама и картофельных очистков, я нашёл отпечатки лапок Мусорщицы, но не свои следы. Клубок тоже давно потерялся. Может, его унесли в норы мохнатые существа, живущие в подвалах.

И всё же я пошёл в ту сторону, откуда, как мне казалось, я пришёл утром. Обычно я не решался заходить в Пограничье слишком глубоко. Я знаю, что по свалке можно блуждать годами, хоть со стороны она и выглядит небольшим пустырём, заваленным хламом. Возвращаться без клубка было риском, но оставаться в мире двойника я не собирался. Путь оказался куда более долгим, чем я ожидал. Сначала замолчали машины. Мелкое изменение, другой человек мог бы и не заметить его, но я сразу понял, что не слышу гудение дороги. Потом луна исчезла и снова нашлась, но уже на другой стороне неба, и это тоже было плохо. Почва хлюпала под ногами, скрежетали залежи хлама, мертвечиной и жареной столовской капустой тянуло из непроницаемых пакетов. Я старался дышать ртом.

«Только бы не пришлось лезть через гору этих полиэтиленовых мешков», - подумал я устало.

Пограничье не всегда бывало приятным, но я почему-то не чувствовал здесь страха. Мне пришла в голову грустная мысль: здесь я куда более «свой», чем в любом из миров. Пограничье не похоже на дом, но именно домом для меня и является. Иногда я делаю вылазки в реальность, чтобы созвониться с матерью, встретиться с приятелями или влипнуть там в проблемы, но я каждый раз возвращаюсь.

«Стать одной из теней этого местечка – не так уж страшно, - думал я, убаюкивая себя. – Точно не хуже, чем быть убийцей собственной копии».

Доносились вдали тихие шажочки Мусорщицы, скрежетание волков, грызущих металл, и плеск воды в котловане. Я достал компас. Стрелка плясала и не могла остановиться. Плевать. Всё равно я не вернусь в мир, где человек, похожий на меня, мирно спит в своей постели. Когда в тумане показался расплывчатый силуэт высокого грузного человека, я на всякий случай потянулся к травматическому пистолету под курткой. Но через миг я узнал Добряка.

- И как это понимать, Рекс? Как демонстративное самоубийство? Как юношескую истерику? Ты что, не понял, чем для тебя теперь опасно Пограничье?

Меня бесило пренебрежение в его голосе. Но я понимал, на какую жертву он идёт. Он боится темноты и не любит Пограничье. После заката он вообще старается не покидать бар. Сейчас он здесь, только потому, что за годы, пока я доставал для него всякий забавный хлам, Добряк стал считать меня другом. Да и я его тоже, пожалуй. Поэтому я не огрызнулся, а пояснил:

- Надеюсь выйти обратно по утренним следам.

- Поздно. Ты уже заблудился.

Он стоял на месте, пока я не поравнялся с ним. Дальше мы пошли рядом, увязая в сочной мясистой траве, которой неоткуда было взяться на свалке ранней весной.

- Наверное, вернуть тебя в прежнюю реальность будет не так уж трудно, - примирительно сказал хозяин «Кротовой норы». – Или я мог бы показать тебе дорогу в другие миры. Найти нишу, ещё незанятую никем.

Я промолчал. По свалке стелился густой туман, принося свежесть и тихий хрустальный звон.

- Но эти судьбы тебе тоже не понравятся, - безжалостно добавил Добряк. – Ты не был счастлив даже в мире, где тебе открылись чудеса. Ты правда думаешь, что будешь счастлив, работая юристом или бухгалтером?

- Не учи меня, - у меня нервно дёрнулась щека. – Я не мальчишка.

- Извини. Но я старше тебя ровно на двадцать лет, ты мне как раз в сыновья годишься.

Получается, Большому Добряку всего-то сорок пять. Мне казалось, ему лет двести. Если он вообще хоть когда-то был человеком, конечно. Его слова о судьбах и других мирах попали в цель, я и сам думал о том же. Но, когда это сказал вслух посторонний, я почувствовал глухую тоску и злость.

- Сколько своих двойников ты убил, Добряк? – спросил я, сорвав былинку. На руках остался клейкий сок.

- Батюшки мои, Рекс, зачем мне это? – в сумерках выражение лица было не разобрать, но, судя по голосу, Большой обиделся. – Я что, похож на серийного маньяка? Я знаю судьбы всех моих двойников, они милейшие люди. Один из них садовник, у второго своя кондитерская, третий работает то ли в суде, то ли в колонии, четвёртый пишет стихи. Отвратительные стихи, впрочем. Каждый из них по-своему счастлив.

Добряк шёл немного впереди. Казалось, не он выбирает правильный путь, а дорога сама ложится ему под ноги. Я спотыкался, оскальзывался, зло ругался. Я уже подвернул лодыжку, вступив в нору какого-то зверька, и ощутимо обжёгся крапивой.

Путь перед нами расчищался. Скоро стал виден город: тесный ряд гаражей, костяк недостроенной многоэтажки, светлячки-фонари.

- Какой это из миров? – спросил я, потирая ноющую лодыжку.

- Сейчас узнаем.

Над знакомым-незнакомым городом, купая бока в тумане, поднималось холодное весеннее солнце.