Из огня да в полымя
Копья ломаются с треском — ни да ни взять, сухие сучья для костра. Мечи надсадно свистят в воздухе, густом от стонов раненых и умирающих. Я иду меж воинов незримой тенью. Ничей взгляд не касается меня, но я вижу всё.
Крепко сбитый мужчина медленно опускается на колени. На его шлеме вмятина от палицы. Некогда серые глаза налиты кровью, красная струйка вытекает изо рта. Я знаю его. Знаю этот шрам на правой щеке — его оставила щепка, когда Ратибор рубил дрова прошлой зимой. Мужчина кашляет. Я тянусь к нему, хочу облегчить его боль, но не могу. Потускневшие глаза закрываются, и Ратибор падает наземь.
***
— Я видела его смерть.
Мои пальцы продолжают перебирать травы, раскладывать по кучкам повилику и подорожник, горицвет и дикую землянику. Но сама я едва замечаю, что делают руки. Мои мысли всё ещё во сне, который привиделся мне перед рассветом.
Ильмара молчит. Мне хочется, чтобы бабка утешила меня, сказала, что это всего лишь грёзы, ничего не значащий пустяк. Но я и сама знаю, какая страшная сила таится в сновидениях.
— Он приходил ко мне, — нехотя ворчит Ильмара, — за седмицу до отъезда. Погадай, мол, ведьма.
— И ты погадала?
— А то как же. И погадала, и остерегла. Не к добру на этот раз князь поход затеял, ох, не к добру. Не один наш Ратибор останется в чужой земле.
Тоска пробирается в моё сердце. Не сказать, чтобы я хорошо знала Ратибора, но Синие Холмы — деревенька маленькая. Здесь невольно ко всем прикипаешь душой. Да и жена Ратибора всегда была мне по сердцу. Что-то теперь с ней будет.
— Вышенегу жаль, — заговаривает Ильмара, не дожидаясь моего вопроса. — Только новую избу справили, ребёночка завести хотели. А тут такое горе. Но ты молчи пока, Агидель.
Бабка зыркает на меня своими чёрными глазищами, и я испуганно сглатываю.
— Ни к чему болтать попусту. Когда придёт время, тогда Вышенега всё и узнает. А до тех пор — молчок.
День идёт за днём, солнце опускается за тёмным лесом и поднимается вновь, а я молчу. Я смотрю, как Вышенега ждёт мужа, как блёкнут её глаза, как всё ниже опускается голова. Вечером я долго не могу спать и думаю, что лучше для этой несчастной женщины — узнать о гибели мужа или сохранить хоть толику надежды? Так ни до чего не додумавшись, я засыпаю, и сны вижу тревожные. Мнится мне: вновь переступил Ратибор порог своего дома, но простой и честный лик его искажён страшной ухмылкой. Он поворачивается ко мне спиной, и я ахаю. Ратибор пуст внутри, он оболочка, натянутая на стержень из густо-багрового пламени.
Ильмара ведёт меня в лес. Бабка любит повторять, что она не вечна, рано или поздно деревенские придут за лекарствами и приворотами не к ней, а ко мне. В Синих Холмах нет других ведьм. Мне смешно от слов Ильмары, она крепка, как кряжистый дуб. Ей ещё жить да жить.
Дно лукошка постепенно застилают травы. Я рву их, почти не глядя. Долгие годы учения не прошли впустую, я чувствую, какой именно стебелёк готов оказаться в моих руках, какие силы в нём сокрыты. Терпко пахнет полынь, раскрываясь от прикосновения пальцев. Ей можно вылечить головную боль, а можно и вызвать, да такую сильную, что жертва моего зелья только и сможет, что кричать и стонать от жутких страданий.
Тонка грань между добром и злом. И в ведовстве перешагнуть её легче лёгкого. Ильмара всегда предостерегала меня от этого, грозила. Но не нужны мне её советы. Через грань шагнула моя мать и сгинула в могиле. Я не хочу повторить её путь.
— Агидель!
Хриплый шёпот Ильмары заставляет меня вздрогнуть. Бабка смотрит с невыразимым ужасом на цветок, зажатый в моей руке. Ясенец. Едва я узнаю его, как лиловые лепестки вспыхивают огнём на ладони. Я сжимаюсь в ожидании боли, но её нет. Пламя не обжигает кожу, оно медленно перетекает с пальца на палец, словно играя со мной. Я легонько дую на него, и язычки растут. Маленький костёр разгорается на ладони. Затем, повинуясь моей невысказанной просьбе, он гаснет. От цветка осталась только горстка пепла, разлетевшаяся по ветру.
— Идём домой, Агидель, — устало говорит Ильмара.
О произошедшем в лесу мы не упоминаем. Но иногда я всматриваюсь в ладонь, выискивая следы ожогов. Моя рассеянность привела к тому, что я схватила страшнейшее растение наших лесов, но наказания не последовало. Чудом я осталась невредима. Я не могу не думать, почему.
***
Стоит жаркий летний день. Я набирала воду у колодца, да так и замерла, склонившись над влажными камнями. К дому Вышенеги идёт мужчина, я вижу его вполоборота, но и этого достаточно, чтобы узнать. Силуэт Ратибора кажется нечётким в раскалённом воздухе. Тихонько скрипит калитка, распахивается дверь, стукается о брёвна. В полумраке сеней женская фигура приникает к мужской, и дверь затворяется, скрыв от меня момент встречи.
Едва не забыв вёдра у колодца, я бреду домой.
— Ратибор вернулся.
Ильмара хмурит кустистые брови. Кряхтя, она поднимается из-за стола, достаёт из сундука завёрнутые в сукно камни. Их ровно шестнадцать, разной формы, разных оттенков. Мне несподручно гадать по камням, но Ильмара понимает их язык едва ли не лучше, чем человечий.
— Думаешь, мой сон был просто сном? Я ошиблась, да?
— Хотела бы я, чтобы это было так. Но твои сны не лгут, Агидель. И возвращение его ты тоже видела, верно?
Я киваю.
— Вернулся, значит, — бабка кривит губы в горькой гримасе и не говорит, выплёвывает, — поганец.
Я ничего не понимаю, но не решаюсь прервать гадание. Ильмара проводит по камням рукой, задерживает ненадолго каждый в шершавой ладони. Затем вновь накрывает камни сукном и перемешивает их.
— Доставай ты, — велит бабка.
Послушно вытягиваю три камня. Один чёрный, с расколом посередине, другой — серый и весь в трещинах, а третий красный, как пламя.
— На кого ты гадала?
— Ратибор, — говорит Ильмара, указывая на первый камень. — Мёртв, как ты видела. В чёрной земле его кости. Второй камень для Вышенеги. Сера её судьба, как шейка горлицы. Злые чары скоро источат её тело и сведут вдову в могилу.
Я содрогаюсь от мрачных пророчеств Ильмары, и всё же не могу не спросить.
— А третий?
— Это огонь, Агидель. Огонь, который может сжечь, если зазеваешься. Огонь, который дарует и жизнь, и смерть. Это опасный камень, внучка. Порой вытащить чёрный камень и то лучше.
— Но для кого этот камень?
— Для тебя.
***
Над домом Вышенеги — зарево. Пожар, думаю я, но в деревне тихо. Пока я спешно иду по улице, шлёпая босыми ногами, успеваю понять: никто, кроме меня, не видит алого ореола. По рукам бегут мурашки, хотя вечер по-летнему тёплый. Я подхожу к избе, прячусь под окном, слушаю.
Вышенега смеётся, и ей вторит мужской хохот. От этого голоса мне не по себе. Тот, кто принял обличье Ратибора, что-то шепчет. Я не могу разобрать слов, но будто огонь пробегает у меня по плечам. Этот шёпот горяч, как раскалённые угли.
Я осторожно заглядываю в окно. Вышенега сидит на лавке, а за её спиной, наклонившись, стоит он. Даже мысленно не могу я назвать его Ратибором. Кажется, воркующие молодые не замечают меня. Я впиваюсь взглядом в лоб мужчины и тихо-тихо произношу слова заговора.
Реки чистые, реки быстрые,
Волны синие да омуты глубокие.
Из земли, из корней родниковая вода,
Из холмов зелёных, из долин широких,
Из ущелий тёмных родниковая вода.
Капля малая на лик падёт,
Капля малая на темя брызнет,
Не удержишь чар, обман вскроется.
Облик истинный мне откроется...
Он медленно поднимает лицо и смотрит на меня. На губах его нехорошая ухмылка. Я вновь вижу, как силуэт Ратибора плывёт по краям в жарком мареве. Но теперь я могу заглянуть глубже. Сквозь доброе широкоскулое лицо проступает совсем иное существо. Горбоносый мужчина с ярко-зелёными глазами продолжает ухмыляться. У него чёрные кудри, а кожа — и не кожа вовсе, а мелкие чешуйки, словно у змеи.
— Огненный змий! — восклицание срывается с моих губ, и зарево над избой делается ярче. Я поворачиваюсь к окну спиной и бегу прочь, едва чая добраться до родного дома.
***
Вышенега чахнет. Ей уже трудно выйти за порог, истончившиеся кости не держат её тело. Она садится на ступени, и взгляд её вольно блуждает, не задерживаясь ни на чём надолго. Вышенега выглядит счастливой, но недолго продлится это счастье. Если ничего не сделать, смерть скоро заберёт её.
— Входи, Агидель, входи.
Хозяйка избы приветствует меня радостно. Медленно, опираясь на стены, проходит внутрь, садится на лавке напротив меня. Мы пьём чай с душицей, я крошу в пальцах калач, но не могу проглотить ни кусочка. Вышенега же и вовсе не обращает на хлеб никакого внимания. Она худа и бледна, словно тень.
— Что Ратибор? — спрашиваю я, и улыбка Вышенеги становится ещё шире.
— Я так счастлива, милая, — шелестит она. — Никто не ведает, как я боялась, когда он ушёл. Мне казалось, не увижу его больше. Но вот он здесь.
— Тебе не кажется, что он изменился?
На мгновение Вышенега хмурится, а затем лицо её светлеет.
— Да, ты права, Агидель. Он и в самом деле изменился. Прежде, бывало, слова доброго от него не часто услышишь, а теперь он о любви каждый вечер говорит. И подарки мне дарит. Вот, взгляни.
Женщина протягивает мне горсть каких-то черепков. Должно быть, она видит моё удивление.
— Красивые серьги, правда ведь?
Она ничего не видит, ничего не понимает. Злость закипает во мне, и я вышибаю черепки из ладони Вышенеги.
— Хватит! Это не Ратибор вовсе, это огненный змий. Он крадёт твою молодость, твою красу, твою жизнь. Очнись же, Вышенега! Несколько дней, седмица, и ты окажешься в могиле, а он полетит дальше. Я вижу пожар над твоим домом, и он всё ярче. Но ты можешь спастись, я научу тебя..
Вышенега молчит, и глаза её наливаются гневом. Она злобно скалится на меня, как дикая кошка. Исхудавшие пальцы больно цепляются за моё запястье, сдавливают с неожиданной силой.
— Пошла прочь!
***
Я терпеливо жду ночи, свернувшись в клубок под окном избы. За пазухой у меня мешочек с травами и камнями. Я собрала их сама, не сказав Ильмаре ни слова, сама прочитала заговор. Мерзкая тварь должна быть изгнана из Синих Холмов навеки.
Чуть слышно скрипят половицы под тяжёлым мужским телом. Я слышу прерывистое дыхание Вышенеги, лёгкое-лёгкое, кажется, взмахни рукой, и оно улетит прочь и не вернётся. Шаги замирают, змий ложится на лавку рядом со своей умирающей жертвой. Заслышав тихий стон, я вскакиваю и перебираюсь через подоконник.
Тот, кто живёт в обличье Ратибора, склонился над приоткрытыми устами Вышенеги. Он не целует её, только пьёт дыхание. Змий видит меня, но не прерывает своего отвратительного занятия. Помоги мне, Велес!
Я последний раз сжимаю мешочек в ладони и швыряю его в змея. Разрыв-трава, соприкоснувшись с нежитью, тут же вспыхивает. Огонь охватывает тело Ратибора, и оно осыпается, превратившись в пепел. Передо мной стоит то существо, которое я уже видела — темноволосый мужчина с изумрудными очами.
— Любимый?
Голос Вышенеги слаб. Она пытается сесть на лавке, но силы оставляют её, и она падает на спину. Змий не обращает на женщину никакого внимания. С усмешкой он кланяется мне в пояс. Распрямившись, он вздрагивает и, обратившись в столп огня, исчезает.
Я бросаюсь к Вышенеге, касаюсь её холодной щеки, закрываю остекленевшие глаза. Я опоздала.
Ничего не видно мне, пока я бреду домой. То и дело я спотыкаюсь на камнях и кочках, слёзы катятся по щекам. Вот и наша изба. Ильмара стоит на пороге, скрестив руки на груди, а прямо ей в лицо нагло ухмыляется змий. Я подкрадываюсь ближе, прячусь в кустах бузины, чтобы послушать их разговор.
— Убирайся отсюда, Дан, — с ненавистью говорит бабка. — мало беды ты принёс нашей деревне? Одну уже погубил, за второй вернулся. Хочешь, чтобы ещё один змеёныш здесь ползал?
— Ведьма, ведьма... Тебе ли не знать, что не понесёт смертная женщина от меня. Чего ты на самом деле боишься, старуха?
Ильмара скрещивает пальцы в хорошо известном мне отворотном жесте. Невольно я тоже повторяю за ней. Змий смеётся. Внезапно он оборачивается, и я ясно вижу его лицо. И он тоже замечает меня.
— К чему ты сказала про змеёныша, ведьма? — спрашивает он.
Ильмара оглядывается по сторонам. Лицо бабки искажается от страха, когда её глаза встречаются с моими.
— Уходи, Агидель, — шепчет бабка.
— К чему ты сказала про змеёныша? — повторяет змий.
Сама не зная, зачем, я вылезаю из скрывавших меня кустов и подхожу ближе. Ильмара комкает платок, губы её кривятся в сухих рыданиях.
— Ты погубил мою дочь, Дан! Ты ушёл, взяв, что хотел, но она была ведьмой. Жизнь ещё теплилась в ней достаточный срок, чтобы выносить дитя. Дитя, рождённое в огне. Так нарекла её моя дочь.
— Агидель, — задумчиво тянет моё имя змий. Он проводит пальцами по моей щеке. Его кожа горячая, словно охвачена невидимым пламенем, и скользкая, как чешуя.
— Оставь её!
— Она моё дитя, ведьма. Она принадлежит мне.
— Я принадлежу лишь себе, — звонко говорю я и чувствую нежданное спокойствие.
Змий улыбается. Зелёные очи светятся мягким тёплым огнём.
— Кровь позовёт тебя ко мне. В тебе слишком много от своего отца, чтобы ты могла отвергнуть этот зов.
Я чувствую, что он прав. Внутри меня бурлит пламя, и оно жаждет прижаться ближе к змию, разделить с ним его голод и одиночество. Но пока ещё я могу противиться опасной силе, влекущей меня к погибели.
— Однажды, — говорю я, и это звучит как клятва, — я приду к тебе, Дан, отец мой. Я приду к тебе как мстительница за женщин, которых ты погубил. И молись всем богам, чтобы твоих чар было достаточно, дабы избежать смерти от моей руки.
— Увидим, — смеётся змий. — Ты ещё узнаешь власть огня, Агидель.
Вспыхнув тысячью костров, он исчезает, а я без сил опускаюсь на землю. Рядом садится Ильмара и заключает в меня объятия.
— Он прав, внучка. Зря ты вытащила тот красный камень.
— Увидим, — эхом отвечаю я.
Написано хорошо, чисто, вычитано (или я чего-то не нашла). Стилизацию я не люблю и на Ратоборе захотелось закрыть, но это мои проблемы. Хотяяя вот соседний рассказ про мастер-оборотней почитала, там тоже стилизовано, но мягко как-то без спотыканий.
Сюжетно все равно очень похоже на первый акт — то есть на начало пути героя, но по крайней мере в рассказе есть полноценный конфликт, интрига, преодоление, качели драмы.
Есть нагнетание саспенса. В целом качественный рассказ.
Гадание очень в лоб, конечно. Как вытащить карту «смерть» и такой «ах мы все умрем». Травы… они точно все в одном регионе растут?