Вороненок

Праздновать Возрождение Солнца надлежало весело, шумно, чтобы светило, видя, как на земле ему рады, с каждым днем оставалось на несколько мгновений дольше.

Девушки, взявшись за руки, кружились вокруг костра. Их длинные одежды, украшенные вышивкой и лентами, взметали снежную пыль, отчего казалось будто воздух вокруг искрился. Вне круга света стояли юноши, у каждого в руках глиняная лампа — светец. Пропитанные маслом кусочки ткани медленно тлели. Их отблеска хватало только чтобы осветить ладони и пояса. Полагалось, что девушкам этого достаточно. Узнать любимого ведь несложно и по поясу. Особенно, если загодя повязать на него приметную ленту.

Рядом с живыми тешились духи. Они норовили коснуться девичьих кос, нежной кожи. Коснуться жизни. В заснеженной хвое, среди промерзших корней слышались шепотки и вздохи.

Рут стоял поодаль, в густой тени елей. Ему нравилось наблюдать со стороны. Казалось, стоит ему приблизиться и веселье потухнет, как огонь окруженный льдом.

Семейные и те, кто постарше, расположились у накрытых разной снедью столов. Отец беседовал со старейшинами. Женщины суетились, поднося новые порции угощений. Вокруг них смешливыми стайками носились дети.

Рут больше не жил в отцовской избе. Вернувшись с севера, он поселился у Лахти, старого ведуна. Слепой и немощный тот был рад сильным рукам, а то обстоятельство, что новый жилец теперь может свернуть ему шею, начертав нужную руну, казалось, не смущало вовсе. Да Рут бы и сам никогда...

Старик слыл чудаком. Все давно привыкли к его шуточкам и безделушкам, которые тот таскал на каждое летнее торжище. Покупателей на все это барахло не находилось, а за шуточки он пару раз в год получал взашей. Но с тех пор как у него поселился Рут, старика не трогали. Откуда у него все эти бесполезные сокровища, вроде резных камушков или перетянутого человеческой кожей бубна, никто не помнил. Рут однажды спросил, но старик забормотал что-то невразумительное и очень нудное. В тот вечер Рут быстро заснул.

Сам Лахти любил слушать рассказы о Полуночном крае. Вздыхал и морщился при упоминании тунов. А Рут снова и снова проживал двенадцать лет, которые провел на службе. Впрочем, воспоминания поистерлись, поблекли. Остались умения, покорность и ненависть. Ярким пятном перед глазами стоял только один день. Самый первый, когда отец, нарядный и суетливый, выпихнул его вперед. К тунам. Так уж издавна повелось. Есть хозяин, а есть раб.

Танец завершился и девушки, хихикая, бросились к женихам. Рут вздохнул. Никто в его сторону даже не посмотрел. А чего бы им на него смотреть? Колдун, прихвостень тунов, крови родного дитятка не пожалеет, лишь бы угодить кровопийцам, так они думают. Если бы им только знать. Если бы только представить, как велика его ненависть. И как велик страх.

Он хотел было вернуться в пропахшую травами и старческим духом избу, но замер на месте.

Тепло сменилось холодом. Духи кинулись врассыпную, растаяли в ночном лесу. Свет звезд заслонила крылатая тень. Сверху налетел порыв ледяного ветра, за ним еще один. Пламя костра вспыхнуло и тут же погасло бесследно, угли покрылись тонкой корочкой инея. Темнота и жуткая, мертвенная тишина накрыли поляну. Люди в ужасе замерли, неспособные видеть и слышать.

Как он мог прозевать?

—Я не помешал? — Раздался из темноты до боли знакомый голос. — Вижу, у вас праздник.

Когда тун произнес эти первые слова, оцепенение спало. Рут коснулся руны на виске и в глазах прояснилось. Теперь он различал замерших односельчан, линию деревьев и одинокую фигуру учителя, укутанную в плащ. Тун по птичьи наклонил голову, темные глаза сновали по людским силуэтам. Рут знал наверняка, кого они выискивают.

Не мешкая, он вышел вперед и поклонился.

Учитель не изменился. Разве что выглядел несколько изможденным. Худое вытянутое лицо, хищный взгляд черных глаз, кривая ухмылка, тихий, вкрадчивый голос. Гинор из Черного клана был сыном хозяина Полуночного края. Даже по меркам тунов он был чересчур заносчив и чистолюбив, а еще молод, тоже по меркам тунов разумеется. Это последнее обстоятельство играло большую роль. Гинор не принимал в расчет ни порядки, ни традиции. Учитель не брезговал человеческой кровью, порой упиваясь до озверения. Вседозволенность так крепко засела в изощренном уме, что даже его отец негодовал. Впрочем, Гинора это нисколько не волновало.

Так вышло, что именно Рута он отобрал себе в ученики. Именно его избивал до полусмерти, морил голодом и заставлял колдовством убивать птиц, животных, а порой и людей.

—Здравствуй, братец-вороненок. — Учитель протянул когтистую пятерню. Рут коснулся лбом холодной, как у мертвеца, кожи. Другой рукой тун повел из-под плаща, предлагая остальным продолжить праздник. — Прошу вас, веселитесь.

Но никто не сдвинулся с места. Растерянность жителей была понятной. Туны в селения заболотных ми́рков наведывались редко, обычно давая приказы ученикам через обряд вызова. А появление поклонника богини смерти самолично, да еще на празднике Возрождения Солнца и вовсе дурной знак. Но Рут знал наверняка — светилу все равно. По крайней мере, страну крылатых оборотней оно посещает так же регулярно.

Гинор сутулясь двинулся к столу. Рут шел на полшага позади.

—Что привело тебя, учитель?

—Решил размяться. Тебя проведать. Как поживаешь? — Гинор обернулся и ощерился. Когда он говорил, мелькали острые зубья.

Рут не улыбнулся. Учитель всегда врал беззастенчиво и с удовольствием. Его интерес и мнимая забота уж точно не предвещали ничего хорошего.

—Не жалуюсь. Почему ты не послал вызов?

Ухмылка сползла с бледных губ.

—В Полуночном крае неспокойно. — Медленно, тягуче начал он. — Этот Наури из Белого клана всюду обзавелся шпионами. Так что я решил поговорить с глазу на глаз.

Белый клан гнездился на дальнем севере, там, где снег лежал даже летом, а в темной воде обитали огромные зубастые рыбины. Поговаривали, туны Белого клана пили кровь сородичей. Сложно было представить кого-то кровожаднее Гинора, но кто там разберет этих тунов.

—Чем я могу быть полезен?

—Отправишься на полдень, за хребет.

Вот и перешли к делу.

—По зиме?

—Ждать я не могу. Столица Полуденного царства разрушена. Они там снова что-то не поделили с имперцами. В развалинах Рахе найдешь одну..., — он помолчал, подбирая слово, — словом, вещь. На юге ее называют Искрой. Она нужна мне, вороненок.

—А если ее забрали южане?

—Отец говорил с Калмой. — Гинор остановился и глянул в упор. — Искра в Рахе.

По спине невольно пробежал холодок. Сколько же крови ушло на то, чтобы богиня смерти заговорила?

—Как она выглядит, эта искра?

—Понятия не имею. Должно быть это что-то яркое и горячее. — Он снова осклабился. — Сказать откровенно, я очень устал. Распорядись о ночлеге и еде. — Они как раз подошли к столу с угощениями. Гинор подцепил пальцами фазанью ногу, оглядел и скривился. — Надеюсь, ты не забыл мои предпочтения?

Рут окликнул старосту, приказал растопить баню и принести крови.

—Только смотри, чтобы не свернулась. — Кинул на прощание учитель и устало зевнул. — Ну да ты знаешь.

***

На рассвете Гинор выглядел бодрым. Рут хорошо знал этот румянец на костистых скулах и багряный отблеск в глазах. Свежая кровь напитала тело, как вода засохшие корни. Рут всю ночь не мог уснуть, все думал о том бедняге, у которого эту кровь выпустили. На поясе учителя висела только фляга. Оружия туны не носят. К чему оно им? Любой колдун, даже самый немощный, стократ опаснее закованного в латы реннера. Изо рта вырывался пар. Мороз к утру окреп, поскрипывал под сапогами снег.

Пара охотничьих ножей, лук и тул со стрелами, сушеные травы, завернутые в тряпицу полоски оленины — вот и весь нехитрый скарб. Да еще лыжи. Раз учителю угодно, чтобы он шел зиме во след, без лыж не обойтись. При каждом шаге в спину врезался острый край шкатулки. Перед выходом ее всучил Лахти. Сделанная из неизвестного зеленоватого камня, небольшая, с изящной резьбой, она притягивала взгляд. Но Рут сомневался, что она может пригодиться в путешествии.

— Для чего она?

Лахти вытащил из кармана ветхого плаща кроличью лапку, положил в шкатулку и прикрыл крышку.

— Для подношений богам. — Старик был очень доволен, лыбился беззубым ртом. Когда он снова открыл крышку, лапки внутри уже не было.

— Если будешь щедр, они вознаградят тебя удачей.

— Ты только что одарил богов сушеной кроличьей лапкой?

Лахти воодушевленно закивал.

— Прямиком в Голубые поля. Бери давай. И тра́вы, тра́вы, не забудь.

Скрюченные пучки и шкатулка оказались в заплечной сумке раньше, чем Рут успел качнуть головой.

У крайней избы толпился люд. Был там и отец. Смотрел он отстраненно, как на чужого. За широкой спиной маячила макушка новой жены, а по обе стороны стояли две девочки-погодки. Стало быть, сестры. Но ни разу никто из них с Рутом не заговорил после его возвращения.

Завидев ученика, Гинор разулыбался, и Рут невольно сбился с шага.

—Я перенесу тебя через болота. — Как ни в чем не бывало, сказал учитель.

—В этом нет необходимости. — Лететь в лапах туна, словно мышь в совиных когтях, что за радость.

—Есть.

Их учили повиноваться, не спорить. Рут кивнул.

Плащ за спиной туна заколыхался, затрепетал, распался надвое. Еще удар сердца и позади Гинора распахнулись два огромных иссиня-черных крыла. Любой тун может обратиться за мгновение, но принц, как это часто бывало, решил потешить самолюбие. Его лицо взбугрилось и через миг стало плоским, как у филина. Зрачки разлились на всю поверхность глаз, и стали походить на два клубящихся мглой омута. Длинные волосы растрепались по костистым плечам. Руки срослись с крыльями и теперь тун стоял, завернувшись в мантию из черных перьев. Рут знал, что внутри скрывается искореженное тело с тонкими птичьими костями. Куда девается одежда тунов, вот чего он не понимал до сих пор, но объяснял это врожденным колдовством.

Гинор широко раскинул руки-крылья, сгорбился и взлетел, заставляя отступить под ледяным ветром. Тут же обрушился сверху, схватился когтями за плечи парки и резко дернул вверх.

***

Под ними стелилось белое полотно, из которого местами торчали остовы берез. Больше всего они походили на изглоданные морозом кости.

Обычный странник-мирк на то, чтобы преодолеть болота зимой тратит четыре дня. Зимой-то не летом. Болото дремлет, укрытое снежным одеялом. Беда настает, когда оно просыпается, голодное, злое.

Тун управился до заката.

Когда на горизонте показалась темная полоса Данхаргского леса и за ней выбеленные пики Полуденных гор, Рут выдохнул с облегчением. Тело занемело, острые когти вспороли оленью парку, и каждый взмах крыльев отдавался в плечах резкой болью. Рут терпел. Истязать своего ученика Гинору за радость. Он не уставал повторять, что сила приходит через боль. Крайне сомнительно, чтобы учитель отведал эту мудрость на собственной шкуре. Быть может, тогда был бы милосерднее.

Ноги коснулись промерзшей земли, подкосились, и Рут растянулся на жестком снегу, стараясь не подмять под себя лыжи, примотанные за спиной.

Неподалеку припал на колени тун. Он мгновенно обратился и, шумно выдохнув, поднялся. Выносливые твари эти туны. Колдовство, которым Калма щедро одарила их с рождения, помогает восстанавливать силы в разы быстрее, чем человеку.

Лишь только ноги приняли прежнюю силу и перестали дрожать, Рут развел костер. Гинор уселся напротив.

—На рассвете я улечу, — хрипло сказал он. — А ты не взывай, пока не достанешь Искру. И вообще, старайся пользоваться колдовством как можно меньше.

—Почему?

Вместо ответа, Гинор склонил голову набок и пристально посмотрел, как это всегда бывало перед неприятным разговором. В этом весь учитель — словно нарочно усложняет и без того трудную задачу. Рут отвел глаза.

—Духи все еще говорят с тобой?

—Говорят.

—Когда доберешься до Рахе, спросишь у кого-нибудь из них, где искать Искру. Уж духов-то там должно быть навалом. — Он коротко хохотнул.

—Это не всегда так просто. — Это никогда не просто. Почти всегда опасно. И редко вносит хоть какую-то ясность.

—Уверен, ты справишься. Ты ведь мой ученик. — Он особо выделил слово “мой”. — Не подведи меня, вороненок.

***

Гинор улетел едва поблекли звезды на восточном горизонте. К своим словам он ничего не прибавил.

Рут не первый раз выполнял задания, и по опыту знал, вопросы задавать бесполезно. Гинор назвал цель, а путь Рут должен увидеть сам. Скорее всего, учитель и сам не знал большего. Слова Калмы всегда туманны.

Между стволами медленно полз размытый серый отсвет. Небо затянуло облаками, дожидаться восхода солнца не имело смысла. Зимой на севере на него не стоит уповать. Придется идти по темноте. Он пожевал оленины и нацепил лыжи. Снег под ними захрустел монотонно, успокаивающе. Однако, с каждым шагом в груди нарастала тревога. Еще ночью он заметил, что этот лес молчалив. Его родные чащи полнились звуками. То дятел застучит, то хрустнет ветка под широким копытом лося, то слышится говор тетеревов. А если по-особому прислушаться, то можно различить шепотки и вздохи. Это лесные духи тешатся, прячутся в корнях и кронах, ожидая черед переродиться. Здесь ничего.

Чем глубже он заходил в лес, тем сильнее крепло его беспокойство. Запах влажной коры, гнилого мха и разложения оседал на языке горьковатой пленкой.

Деревья росли тесно — не разбежаться. То и дело приходилось огибать очередной ствол. Редкий подлесок тоже иссох, даже с можжевельника осыпалась хвоя. Лес тревожил — неподвижный, мертвенный, чужой. Такое же чувство порой возникало на болотах, где каждый шаг мог вести в черную маслянистую топь. И кто знает, есть ли у нее глубина? Рут не раз слышал о Дыхании Калмы. Вот идет человек по болоту и вроде верно ступает, но через миг падает замертво. А вокруг ползет, извиваясь гадюкой, несносный смрад. И тот, кто вдохнет его, уже нежилец.

Тишину по-прежнему нарушал только хруст снега под лыжами. Стих и он, когда Рут остановился рядом с высокой, немолодой березой. Ствол ее потемнел, кора в одном месте вспучилась, разбухла, словно изнутри рвался нарыв. Рут достал нож и слегка ковырнул это место. Что-то черное осталось на ноже, тонкой струйкой стекло по стволу. В ноздри заполз мерзкий запах разложения. Похожие наросты встречались на многих деревьях. Запах гнили нарастал с каждым днем. Если такое происходит с лесом, немудрено, что животные сбежали отсюда. Лес Данхарг считался владениями реннеров. Как они проглядели такое? Знать все-таки власть Полудня иссякла. Рут остановился и снова попробовал слушать. Ничего. Ни шепотков, ни вздохов.

На пятую ночевку он остановился у подножия небольшого холма. Темнота не была для него серьезной помехой. Руна, вырезанная на правом виске, позволяла без труда справиться с ней. Наломав веток для костра, он вытоптал полянку, затеплил пламя. Парку пришлось снять. Он бросил ее на ворох сухих веток и уселся сверху, старась не обращать внимания на холод. Когда начнется колдовство, он отступит, но лишь для того, чтобы накинуться с новой силой как только потухнет руна. Натопил снега в берестяной чаше, нашарил в сумке узелок с травами и кинул щепотку в воду. Над лесом взвился пряный аромат, на время разогнав гнилостый смрад. Дав отвару настояться, Рут поднес чашу ко рту и быстро выпил. По телу расходился обжигающий жар, к щекам прилила кровь. Он выпрямился, поджал под себя ноги и стал неотрывно смотреть на огонь. В лесу не осталось духов, но можно попробовать призвать их. Кто-нибудь да явится.

Рут закатал рукав рубахи. Под кожей сразу почувствовалось легкое жжение и зуд. В тусклом свете догорающих углей шрамы на предплечье были почти не заметны. Впрочем, он и на ощупь хорошо знал, где какая руна начертана. Гинор постарался, чтобы ученик запомнил все как надо. Если Рут затягивал с ответом, учитель снова обводил лезвием искомую руну, часто по еще не успевшей затянуться коже.

Достав нож, он сделал небольшой надрез на ладони. Кровь выступила охотно, будто ее подталкивала голодная воля. Рут смочил палец и обвел контур руны, дающей власть над духами. Линии отозвались бледным красноватым сиянием. Колдовство тунов, когда оно касалось смерти, всегда замешано на крови. Оно было самым действенным, но и самым опасным. Руны слушались хозяина до тех пор, пока у него было достаточно сил, чтобы держать их в узде. Но только лишь ослабить хватку — они медленно выжгут внутренности, превратив тело в пустую скорлупу.

Дыхание стало ровным. Он произнес заклинание сначала медленно и тихо, потом громче, не прося уже, но приказывая. Рядом зашуршал снег. Это было необычно, но Рут не повернулся. Тот, кто явится — в его власти.

Из сугроба выпорхнула птица. Сложно было сказать какая именно. Может сойка или кукушка. Перья почернели, слиплись от крови и слизи. На обезображенной голове вместо глаз зияли пустые иссохшие дыры. Птица, без сомнения была, мертва очень давно.

Птица парила над углями.

Удивление сменилось досадой. Он ожидал духа, а не восставшую плоть.

—Ну, раз уж пришла, — пробормотал он. Попробовать-то можно. — Что здесь случилось?

Ответ последовал незамедлительно.

— Бабушка сожрет этот мир и нового не родит. Будет лишь то, что она отрыгнет.

Рут поморщился. Голос у птицы визгливый, неприятный. Черная слизь колыхалась в глазницах, вытекала из остатков клюва вместе со словами.

Пока он раздумывал над вторым вопросом, голова птицы свесилась к груди, сплошное месиво из перьев, слизи и осколков костей.

—Что ей нужно?

В смоляных глазницах зажглись искры.

—Смотри.

И Рут увидел.

Лес. Живой, колышущийся. Посреди леса одинокая скала. Уродливая, изломанная, невозможная. Казалось, она постоянно двигается, изменяется, словно это был огромный пучок червей. Над изваянием сияли чистые Голубые поля. Ни единого облака.

Скала приближалась. Вернее, приближался Рут. И вот он стоит на вершине, а под ногами бугрится, извивается. Налетели огромные во́роны. Рут пригляделся и признал в них тунов. Они кружили вокруг, бросались на скалу, когтями вырывали куски. И Рут понял, что это и не скала вовсе. Он стоял на вершине башни из человеческих тел. Это они копошились под ногами. Бледные, синеватые, безглазые, с пропастями вместо ртов. Рядом кто-то забормотал. Старуха стояла у противоположного края. Из тени капюшона выглядывал дряблый рот и острый подбородок. Синюшные губы шептали страшные заклинания. Так продолжалось долго. Наконец она замолчала, принялась рыскать среди тел, принюхиваться.

Накатил страх. Да такой силы, что впору бы бежать сломя голову. Но вместо этого тело занемело. Почему то не покидало ощущение, что ищет старуха именно его. В панике Рут заозирался.

Окружающий лес пропал, вместо него бесконечные силуэты. Большие и малые, хромые и статные, они вливались в основание башни и исчезали. Башня росла. Она стремилась ввысь. Она сочилась кровью. И там, куда попадала кровь, земля шла трещинами. Из их непроницаемой тьмы лезли странные существа. Некоторые походили на насекомых, только очень больших. Между тонкими лапками волочилось щетинистое брюхо. Другие сочетали черты разных животных и людей, это выглядело неправильно и жутко. Рут хотел отвернуться, но не мог. Вот волк с клыкастой кабаньей головой, вот огромный паук с головой женщины. Ее длинные, испачканные землей волосы, закрывали лицо, и только мелькала оскаленная пасть с длинным змеиным языком. Вся эта нечисть карабкалась по телам вверх, попутно откусывая пальцы, ковыряя глазницы.

Запах горелых перьев врезался в ноздри, раздражал, дым заволок подножие башни. Рут открыл глаза. Угли шипели, то и дело вспыхивали слабые языки пламени. Мертвая птица превратилась в черный сморщенный комок.

Холод настойчиво пробирался под рубашку. Руна погасла, пропало жжение. Рут кое-как поднялся, натянул парку. Подцепил веткой птицу и засунул в сугроб, из которого она вылезла. Мысли путались, так обычно и бывает после колдовства. Ну вот, опять ничего не понятно, но жутко до дрожи в коленях.

Тело действовало скорее по привычке. Он начертил прямо на снегу руну, которая не даст замерзнуть и еще одну от непрошенных гостей, бросил сверху подстилку их сухих ветвей и завалился спать. Обдумать увиденное можно и после. А может, обдумывать и нечего. Дела Полудня не касаются ми́рков.

***

На седьмой рассвет пути через Данхарг начались предгорья. Под ногами все чаще попадались камни, приходилось убирать лыжи за спину, чтобы не испортить. Рут сразу отметил, что деревья здесь в пример здоровее. Попадались ели, ясени и вязы. Выше начинались заросли можжевельника, свежий аромат бодрил не хуже морозца. Рут шел споро. Привычные запахи жизни приносили облегчение. Тревога отступала.

Еще через пять дней холмистая местность резко сменилась равниной. Рут поначалу даже опешил, не хотелось выходить на открытое пространство. Старясь держаться перелессков, он поспешил дальше. Выходило, он обогнул хребет Полуденных гор со стороны Реннерсгарда и теперь нужно отыскать русло Беляны. Река приведет его прямиком в Рахе.

Сложно было сказать в какое время суток он вышел к деревне. С утра небо заволокло облаками. Горные пики исчезли из виду, словно накинули на могучие плечи пуховую шаль. Медленно, невесомо падал снег. Белой пеленой он укрывал и без того незнакомые, чуждые места. И снова эта тишина. Ни дуновения ветра, ни лая собак. Только скрипел снег под широкими лыжами.

Дома завалило снегом почти по самые окна. Словно изломанные окоченевшие пальцы, торчали коньки крыш. Сквозь сугробы топорщились выломанные перекрытия и заборы.

Ни звука. Рут старался не дышать. Сделать шаг в направлении домов казалось кощунством. Зачем тревожить старые кости?

Деревня расположилась по обе стороны широкого каменистого оврага. Подойдя к крутому берегу, он понял, что никакой это не овраг. Это русло. Река текла с гор, и вполне могла быть той самой Беляной. Но как вышло, что такое мощное русло не сохранило даже ручейка?

Рут скинул лыжи. Аккуратно ступая по валунам, спустился. Ни шороха, ни тихого звона родника, снова ничего. Да что же случилось в Полуденном крае? Куда подевались животные и люди? Куда, в конце концов, девалась вода? Да, зимой реки затихают, нет того разгула, что бывает летом. Но чтобы совсем испариться?

Он сделал шаг, нога скользнула по камню и что-то неприятно хрустнуло. Звук был похож на треск лопающейся ветки. Рут вытащил ногу, нагнулся и смахнул снег. Между двух валунов была зажата голова. Без глаз, без носа, вмятина на месте верхней челюсти, как раз там, куда он ненароком наступил. Обмороженная кожа плетьми повисла на скулах, просвечивала кость. Рут попятился. Снова хрустнуло. Пальцы провели по линиям руны на виске, раньше, чем ошарашенный разум успел подумать, а надо ли. И он увидел их.

Русло реки было усыпано трупами. Искореженные, поломанные тела, части тел, какая-то ветошь, конская голова, обломки досок и камни, камни...

Желудок болезненно сжался, на языке появился горький привкус. Стараясь ступать по камням, он кое-как выбрался из русла. Но лишь для того, чтобы вновь очутиться посреди бойни. Руна показала все. Окоченевшие, изгрызанные тела в домах. Укрытые сугробами во дворах.

Совсем рядом с ним под снегом лежала собака. И без того худые бока ввалились, обнажив пожелтевшие ребра. Шерсть слиплась и поистлела. От лап остались только жилы, оплетающие кости. Живя бок о бок с колдунами-оборотнями, можно привыкнуть ко многому. Но Рут никогда не видел столько мертвецов за один раз. Он опомнился и отменил руну и только тогда понял, что уже наступила ночь. Русло скрылось под серой маской камней и снега, храня свой жуткий секрет до весны.

Ночевать здесь означало обречь себя на безумие. Рут быстро надел лыжи и поспешил убраться как можно дальше. Он шел в темноте, пока не обессилел. Тогда он забился в сугроб у корней одинокого дуба и сразу уснул, ничуть не заботясь, что одним мертвецом в округе может стать больше.

***

На третий рассвет после деревушки перед ним раздалось широченное поле. С одной стороны его огораживало русло Беляны, а с другой — длинны отливающий красным холм. Вдалеке виднелись горы. Запах тлена, не отпускавший измученный нюх ни на миг, здесь только усилился. Рут возблагодарил Солнце, что ему довелось побывать в этом месте зимой, когда холод хоть немного притупил смрад. Что будет здесь весной? Вспомнились слова дохлой птицы и страшные твари из видения, ползущие на запах мертвечины.

Холм действительно был красным. Высоченный, пологий с одного края, с севера он обрывался отвесной стеной. Его склоны вдоль были исчерчены ржавыми полосами, словно следами удара бича. Сверху холм присыпал снег, виднелись несколько глыб. Он напоминал огромного медведя, загнанного охотниками и истекающего кровью.

Земля у подножия бугрилась. Снег как мог укрыл место битвы, но Руту не нужно было призывать руну, чтобы видеть. Вся равнина насколько хватало глаз щетинилась обрубками копий и стрел.

Рут стоял на возвышенности, в тени редких берез, не решаясь сделать шаг. Недалеко в землю была воткнута палка с грязной, изорванной тряпкой. Рут приблизился и кончиками пальцев развернул полотно. На выцветшем сером фоне просматривался силуэт птицы, похожей на сокола. Одно крыло было изрезано ровными прямыми полосами. Торговцы-ми́рки часто упоминали, что таким рисунком реннеры украшали паруса своих кораблей и воинские щиты. Рут не был воином, в сражениях не участвовал, но мог предположить, что в роще стоял отряд реннеров. Атаковать отсюда удобно и на север и на юг. Он отпустил тряпицу и ветер, гуляющий между стволов, тут же вцепился в нее. Гордая птица трепыхалась, силясь взлететь, но только ширились рваные полосы. В конце концов крыло оторвалось и ветер погнал обрывок по полю. Рут быстро потерял его из виду. Зато, проследив вглядом его путь, Рут наткнулся на одинокую фигуру, бредущую возле холма. Сначал он подумал, что это призрак, так отвык он от живых. Но уж слишком высоким и мохнатым выглядело существо. Рут дотронулся до руны на виске.

По долине рыскал великан. Он нагибался, рассматривал тела, нюхал. Один раз выломал у покойника ногу и засунул ее в огромный мешок на плече. Рут боялся пошевелиться, хотя знал, что великаны видят очень плохо, но имеют прекрасный нюх. Он окинул взглядом равнину и нашел еще три белых фигуры среди мертвецов. У каждого за спиной висел такой же кожаный мешок. Их шкура побелела, как у зимнего зайца, и заметить их на снегу было непросто.

Русло реки звало дальше на север, но проскользнуть мимо великанов незамеченным вряд ли удастся. Он решил дождаться темноты. Так себе план, но ничего другого Рут придумать не смог. Эх, были бы крылья, как у туна. Но он вспомнил предостережение Гинора, и его суть обрела подобие смысла. Великаны и туны издревле друг друг на дух не переносят. Великан чует полуночное колдовство так же явно, как волк чует запах тухлого мяса в лесу. Поэтому с рунами стоит быть осторожнее, а если использовать, то самые простые и слабые. Получается, Гинор знал, что в Рахе ныне обитают великаны и ничего не сказал. Как это на него похоже.

В ожидании темноты он расположился в глубине рощи. Проглотил несколько горстей снега и зажевал их олениной. Славно было бы изловить чего нибудь посытнее. Да хотя бы и белку. Но, вспомнив опустевший Данхарг, только вздохнул. От бездействия и тревоги он так и не смог заснуть, подкрадывался к кромке деревьев и пересчитывал великанов. Их по-прежнему было четверо, мешки раздулись и свесились почти до колен. Когда наконец стемнело, они развели костер прямо посреди усеянного трупами поля и жадно обдирали с мертвечины тряпье.

Идти решил без лыж — их след слишком заметен. Он укрыл их ветками и забросал сверху снегом. Если повезет, сюда он еще вернется. Ну а если нет, лыжи уж точно не пригодятся мертвецу. Он постоял еще какое-то время, наблюдая за костром великанов, а потом перевел взгляд туда, где длинной серой змеей вилась Беляна.

Идти по руслу было сложно и неуютно. Под ногами хрустела галька. Или трещали старые кости. Под снегом не разобрать. Он крадучись пробирался под укрытием темноты и крутого берега до тех пор, пока утренние сумерки не погасили звезды. А когда взглянул вверх, забыл, что следует таиться. Так и застыл, вскинув брови.

Рут никогда не видел городов. Ми́рки жили в селениях с деревянными избами, туны в гнездах, которые устраивали в тоннелях внутри скал. Рут вылез из русла и пялился как истукан. Ветер колючими пальцами вцепился в лицо. Он гонял снежную пыль меж разбитых арок, полных теней, вихрился в высоких крышах — хозяин, к которому неожиданно нагрянули гости, спешил укрыть уродство разрушений. Здесь пахло мокрым камнем, промерзшей глиной. А еще колдовством.

Казалось, здесь рушились скалы. Повсюду огромные глыбы белого камня, в некоторых угадывались очертания лиц и частей тела. Рут старался держаться русла и не забывал посматривать по сторонам, но то, что он видел вокруг, ошеломляло. Пару раз ловил себя за разглядыванием какого-нибудь диковинного строения. Появись в такой миг великан, он мог бы спокойно подойти, принюхаться и не спеша открутить голову. Город примыкал к скалистой горе, расползался по склонам. Выше было и вовсе нечто непостижимое, белоснежное, мерцающее в тусклом мареве рассвета. Словно длань ледника улеглась на груди каменного великана.

Первый луч вынырнул из-за восточных отрогов и скользнул по острым конусам белоснежных башен. Впрочем, даже отсюда были видны черные подтеки на белых стенах, острые останцы на месте разрушенных зданий. Из города, казалось, выскребли жизнь, вместо этого наполнив ее грязью и камнями.

Город прорезали трещины. За острыми краями — чернота, стылая и густая, как болотный ил. Небо опять затянулось, обещая снег. Он ощущал себя единственным комочком тепла в холодной пустыне, единственным выжившим в мертвой стране. Ах да, еще ведь были великаны.

Позади послышалось глухое бормотание. Рут быстро укрылся под берегом, молясь, чтобы великаны не учуяли его, не разглядели следов. Вскоре показались лохматые головы, широкие плечи, набитые мешки. Четверо. Наверное, те самые, с красного холма. Рут вжался в стылую землю, когда они прошли совсем рядом, размахивая длинными руками, тыча пальцами в небо и гогоча, как стая диких гусей.

Их хохот стих. Он снова шел по руслу, до тех пор, пока оно не уперлось в скалу. Левее просматривалась лестница, истоптанная грубыми подошвами.

Что же, он в Рахе. Гинор советовал спросить духов. Но Гинор не предупреждал, что в Рахе полно великанов. Уж они-то учуют северные руны. В конце концов, когда от неподвижного стояния занемели пальцы на ногах, Рут решил прежде осмотреться. Если быть осторожным, избегать натоптанных великанами троп, к счастью, не очень то они и таились, то возможно удастся разыскать Искру и без колдовства. Уповать на духов, все равно что прислушиваться к бредням Лахти. Много слов, да по делу лишь одно. Поди разбери какое.

Первое впечатление прошло, и теперь он смотрел на город, лишь как на блеклые декорации. Дела Полудня не касаются ми́рков.

Все сильнее донимал голод. Снег так и не пошел. Чем глубже Рут заходил в город, тем плотнее сжимались развалины, от каждой веяло сыростью и смертью. Бесконечные остовы зданий, покрытые струпьями черепицы, улицы, исчерченные трещинами, будто шрамами. Тишина. Ни шепотков, ни вздохов.

Великанов он видел дважды. Один из них деловито, по-хозяйски топал наверх, закинув за спину шипастую дубину. Второго разглядел мельком. Тот высматривал что-то в небе, стоя на той самой скале, в которую упиралось русло.

Город ярусами карабкался на гору, Рут карабкался вместе с ним. Когда сил совсем не осталось, он забился в один из домов, у которого была цела крыша. Сон его сопровождал мерный плеск.

***

Он проснулся задолго до рассвета. По темноте беззвучно крался выше, мимо грациозных колонн, исчерченных трещинами, величественных арок, выраставших из каменных завалов, пугающих своей необьятностью площадей, которые прорезали лавины и хвосты селей. Через одну из площадей, по выдолбленному прямо в камне руслу, спешила река. Чутье вело дальше, к белеющему остову дворца.

Он и правда напоминал скелет. Арки — вывороченные ребра, развалины башен — скрюченные пальцы, белеющая полоса реки — обглоданный позвоночник, остатки колоссальных размеров купола — смятый череп. У самого края пропасти, в крошечном оконце у подножия еще одного купола — поменьше и поцелее, — мелькали отблески пламени. Река в том самом месте ныряла в одну из трещин. Вот и нашлась Беляна.

Рут, ступая тише оленя, случайно забредшего на волчью тропу, прокрался ближе.

Каменный свод зала казался неправильным, как если бы заигравшийся бог ткнул его пальцем. В крыше зияла дыра размером с болотное озерцо. На полу валялись глыбы и осколки камней, припорошенные снегом. Слышался грохот воды.

Великанов в зале было что крыс в погребе. Они сновали среди резных колонн, спали где попало, гадили где попало. Воняло мокрой шерстью, гнилью и дерьмом. В одном углу была навалена куча цветастого тряпья. В другом горел костер, повсюду были разбросаны куски сломанных стульев, кости, какой-то хлам.

Рут загодя забрался повыше и поглядывал из-за стены парапета. Великанами и бардаком его удивить было сложно. Внимание привлекало совсем другое.

К одной из колонн толстенными веревками был привязан человек. Щуплый силуэт казался карликом по сравнению с обожравшимися мертвечиной великанами. Пленник висел на путах, пальцы на ногах едва касались пола. На голову был накинут мешок, стянутый у горла. На худом теле висели обрывки одежды, обнажая бледную кожу в кровоподтеках.

Один из великанов, что расселись вокруг костра, подковылял к пленнику и ткнул его обглоданной костью под ребра. Тело дернулось, голова едва заметно приподнялась. Да ведь он жив... Тем временем великан достал из-за пояса длинный, плоский обточенный камень, прорычал что-то и расхохотался. По залу пронеслось гулкое эхо, отовсюду послышались ответные выкрики и лающий смех. Они скалили зубы, потрясали дубинами и ножами, замахивались и плевали на примотанную к колонне фигурку.

Тот, что стоял рядом с жертвой, срезал веревку и сорвал мешок. По плечам пленника разметались белоснежные волосы, на худом лице читался ужас загнанного зверька, вокруг которого собралась стая оголодавших хищников. Рут вытянул шею, присмотрелся еще раз. Откуда здесь взяться девчонке? Развивать мысль времени не оставалось.

Великан с ножом приставил острие к горлу пленницы и хрипел прямо ей в лицо. Рут стянул парку и закатал рукава.

***

Руны, которые не касались смерти, крови не требовали. Им подавай заклинания. Кожа на предплечье зудела, шрамы пульсировали. Рут коснулся одного из них, шепнул почти беззвучно. Сквозь прореху в крыше, вперемежку с комьями снега и каменной пылью, ворвался ветер.

Великан замахнулся над пленницей, но прямо в лицо ему прилетела узорчатая юбка из кучи в углу. Великан замахал руками, наступил на осколок кости и взвыл. Девушка отвернула лицо, стараясь укрыться от ветра. Очень быстро серая кутерьма заполнила весь зал. В ней мелькали яркие пятна разноцветных тряпок. Пора.

Рут накинул капюшон и спрыгнул с парапета, послушный вихрь подхватил, ноги легко коснулись пола. Мимо, рыча и скалясь, промелькнула серая тень. Отовсюду слышались громогласные крики: “Тун! Тун ре одер!”. Можно было легко представить, что вокруг рушатся стены, так громыхали голоса великанов.

Действовать нужно было как можно быстрее. Заверть сжирала силы. Рут, щурясь, подбежал к пленнице. Кажется, она снова потеряла сознание, голова бессильно повисла. Он вытащил нож и перерезал веревки, вскинул ношу на плечо, успев подивиться тому, какая она легкая и поспешил к выходу. Слабость одолевала с каждым мгновением. Зрение туманилось. В голове нарастал шум. Он споткнулся и ждал, что вот-вот твердый камень врежется в спину. Вместо этого он падал бесконечно. Темнота, холод и грохот воды заполонили разум.

***

Рут сидел на ледяном полу, мокрый, голый по пояс и смотрел на девчонку. Она сидела у стены в паре шагов, хрупкая и беспомощная. Белые волосы облепили впалые щеки. На худых, костлявых запястьях синими узорами проступили руны. Одна рука неестественно вывернута. Прошитые грубой нитью губы плотно сжаты. Он не знал, чему стоит удивляться: собственной тупости или смекалке великанов. Зашить колдунье рот, это же надо додуматься! А он, проживший с тунами двенадцать лет, не смог распознать следов их колдовства.

И что теперь с ней делать? Вернее, что она сделает с ним, когда оправится?

Он подтянул к себе сумку. Под руку попались острые грани шкатулки Лахти. Но сейчас ему было не до богов. Да и преподносить им нечего. Разве что самого себя по кусочкам. Рут достал нож и посмотрел на девушку.

— Я разрежу швы. Идет?

Она кивнула. Взгляд из-под полуприкрытых век скользнул по рунам на его теле.

Когда он закончил и сел на прежнее место, тунья тихо сказала:

—Ты сильный, колдун.

Ее можно было назвать красивой, если бы не болезненная бледность, граничащая с белизной, кровоточащие раны на губах, и если бы она не была туном. Лицо не резала привычная ухмылка. От этого Рут напрягся еще больше. Последнее дело верить в искренность полуночных колдунов. Он промолчал. Осмотрелся. В нескольких шагах колыхалась поверхность озерца, в котором и закончилось их падение. Вода едва заметно мерцала. Куда ни глянь — мокрый камень и вода. И лишь наверху, там, откуда срывался поток, серела узкая полоска неба. Голова пульсировала, но без руны видеть в темноте невозможно.

Он снова покосился на тунью. Сможет она взлететь? Да еще с ним в придачу. Худая, изможденная, со сломанной рукой. Едва ли. Девушка перехватила его взгляд, поднялась, опираясь о стену. Она ступала босыми ногами легко, будто и не висела в путах совсем недавно.

—Он послал тебя за Искрой? — Села рядом, мимолетно глянула на воду в озере.

—С чего ты взяла? — Возможно, он сказал это резче, чем стоило бы, но Рут был учеником Гинора, а тот смотрел свысока на всех, включая тунов из других кланов.

Девушка не подала вида. Грязная, мокрая рубаха висела на худом теле мешком, из-под ворота виднелись острые ключицы. Оборванные выше колен штаны выглядели так, словно в них вцепилась стая бешеных псов.

—Я Эйне, дочь Наури, из Белого клана.

Ну надо же так усложнить себе жизнь. Ведь ясно же зачем она здесь.

—Я думала Гинор явится сам. Знаешь, он ведь и пальцем не пошевелит, чтобы помочь тебе.

Как будто Рут и сам этого не знал. Он не удивился, что Эйне знает имя его учителя. У тунов свои игры. Люди лишь инструмент. Вот как нож у охотника. Его дело — вспороть шкуру, а что будет делать с добычей хозяин, не его, ножа, забота. Рут продолжал молча смотреть, как плещется вода в озере. Что там светится на глубине?

—Но ты не такой, — Эйне заглянула ему в лицо, и Рут против воли встретился с печальным взглядом. Ее манера разговаривать казалась странной. В ней не было знакомого презрения. — Я в долгу у тебя.

—Значит ты здесь тоже за Искрой.

—Уже нет, — она отвернулась, и теперь они сидели плечом к плечу. — Искра должна остаться здесь. Все это наверху, случилось оттого, что ее хотели использовать против жизни. Я не хочу превратить свою страну в руины. Гинор дурак! Калма использует его как..., — она осеклась.

...как вы нас закончил про себя Рут. Он представил затопленные лавой гнездовья, истлевшие крылатые тела. А потом, как удар обухом, мертвый лес, жуткая башня, рыскающая между телами старуха. И, казалось, в темной пещере он понимал смысл видения.

Что ищет старуха-Калма? Что нужно Падшей?

Подняться.

Так высоко, как позволит Искра божественной души.

Он ничего не ответил, но когда посмотрел на Эйне, та в испуге отодвинулась, придерживая покалеченную руку. Пройдет немного времени и она восстановится. Он должен торопиться.

—Жди здесь.

Он ждал, что она бросится, будет рвать когтями, заколдует в конце концов. Но Эйне только смотрела на него своими большими печальными глазами, юное лицо исказилось ужасом. Она ничего не сделает. Если она взовет к рунам, они убьют ее. Он встал и подошел к кромке воды.

—Ты ненавидишь нас, я знаю, — своды пещеры усиливал ее слабый голос. — Но не все мы такие, как твой учитель. Калма погубит все живое! С Искрой она доберется до Богов!

Рут сильнее закрепил сумку и нырнул. Холод стиснул мышцы, грохот воды затопил разум. Чем глубже он погружался, тем сильнее становилось свечение. Под кожей просыпались руны, в груди нарастало жжение. Он проплыл под узким сводом, рванулся вверх и наконец вдохнул. Вода вокруг бурлила светом, казалось, он способен пронзить камень, ворваться в Подземелья Калмы, а слабое человеческое тело испепелить вовсе. Но он касался околевшей кожи мягко, нежно, как лучи осеннего солнца.

Из воды торчали угловатые глыбы. Он огибал их одну за одной, пока перед ним не предстал крошечный островок. Рут собрал силы и поплыл вперед. Он мечтал избавить свой народ от рабства.

Но не такой ценой. Калма обойдется.

Искра пылала голубоватым огнем, пульсировала острыми лучами. Когда он подплыл ближе, то подивился тому, как такая маленькая вещь может излучать столько света! Дрожа и отплевываясь, он выбрался на островок.

Свод глухо загудел, будто чрево голодного зверя.

Рут вытащил шкатулку, ледяную и скользкую от влаги. Свет Искры разом потускнел, как только он откинул крышку. Медленно исчезал во тьме свод пещеры. Свет сконцентрировался в углах шкатулки, плотный, как раскрашенное молоко. На том месте, где недавно плясала Искра, лежал крохотный камень. Плоский, серый, обычный. Из тех, что во множестве оставляет за собой ледник. Руны под кожей притихли, верный знак присутствия силы.

Он поднял камень, повертел в пальцах и вернул в объятия света. Захлопнул крышку, прислушался. Казалось, это место не прочь избавится от опасного сокровища. Пусть же оно вернется туда, откуда пришло. А Калма пусть ищет другой способ отомстить богам Голубых полей. Он замахнулся и разжал пальцы. Раздался плеск, заметалось эхо. Стало темно и тихо.

Рут вернулся тем же путем. Эйне дремала у стены, укрывшись его рубахой. Услышав, как он вылезает из воды, встрепенулась. Испуганный взгляд, изогнутые брови, наморщенный лоб. Рут бы влюбился, не будь она туньей.

—Не волнуйся. Ее больше нет. — Он улыбнулся девушке.