Чужая корона

Если бы не тот уазик, то может Максим и не увидел бы больше бабы Любы и даже не скоро узнал бы о её смерти. Впрочем, недоброе предчувствие всё же появилось у него в тот день, как послевкусие кошмара. Самого сна он почти не запомнил – лишь что бабка стояла рядом и говорила ему что-то важное. Но вдруг видение исчезло, откуда-то полезли тёмные мохнатые твари, от которых он потом спасал птицу, попавшую в силок. Одна из тварей прыгнула прямо на него, но в тот же момент зазвенел сотовый, и Макс проснулся, отмахиваясь.

— Ну ты как? Собрался? — спросил Натан, а попросту Нафаня.

— Куда? — прохрипел Макс, ещё в реалиях сна. Он разлепил глаза и посмотрел на часы. Было восемь утра. — Вроде сегодня не учимся.

— За машиной! — голос Нафани звучал так, словно он говорил: “ты идиот”. — Электричка через сорок минут!

И Макс вспомнил. Вчера после семинара в университете обсуждали поездку на фестиваль. Мэрия решила провести праздник на южной окраине города у леса. Кампания желающих поехать из их группы собралась не большая, но и не маленькая, а болтаться по автобусам никому не хотелось. Даже Джессика присоединилась к остальным и обсуждала варианты.

— А разве тебя твой папик не хочет подбросить? — ядовито спросила Лидочка, растопыривая пальцы с чёрными ногтями.

— Он не папик! — возмутилась Джессика. — Он фотограф и блогер! Селебрити, между прочим. И фигли ещё поршу на наших дорогах убивать!

И вдруг, словно вспомнив, повернулась прямо к Максу:

— Слушай, рябчик, а ты говорил, что у твоего деда в деревне буханка есть?

Максим, выхваченный из толпы этой репликой, почувствовал себя, как кролик в свете фар. Он задохнулся от неожиданности и покраснел. Джессика, предмет его грёз и недостижимая мечта, Джессика, звезда инстаграма, вослед которой засматривались все представители мужского пола вне зависимости от возраста… А он – всего лишь “рябчик”. Как его только не дразнили в детстве – рябым, пятнистым и даже уродом. Он не был уродливым. Просто некрасивым – худым, с большим носом и крупными скулами и невозможно веснушчатым. Яркие пятна покрывали всё лицо, шею и руки. Девочки обходили его стороной, мальчишки посмеивались сквозь зубы. Но ко всему привыкаешь, и Максим привык. А вот ко вниманию Джессики не привык.

— Не у деда, а у бабки, – ответил он, справившись со спазмом. — Дед помер два года назад. И машина вроде мёртвая. Давно стоит.

— Максик, а давай я посмотрю? — предложил Нафаня, — может и не мёртвая ещё? Бабка-то разрешит?

— И правда, пусть Нафаня посмотрит! — просияла Джессика и бросила на него взгляд полный надежды.

Макс неловко кивнул — и вопрос сочли решённым, так как Нафаня был мастер на все руки и машины запускал на раз-два-три.

Весь вечер Джессика болтала не умолкая и время от времени даже обращалась к нему, а у Макса в висках словно работали два отбойных молота.

*

Баба Люба ему была очень дальнего родства, а может и не родня вовсе, но почему-то родители Макса оставляли его с ней на каждое лето пока он был маленький. Она давно уже записала его в родные, а своих детей у неё не было. Она была так счастлива, что не знала, куда их усадить и чем накормить. И Максу было жутко стыдно видеть, как согнули её годы. И как с трудом она ходит — уже опираясь на палку. И что он давно не приезжал. И тем более стыдно было задавать вопрос и развеивать миф, что они заехали просто повидаться. Но она и сама видно смекнула, и когда поставила перед ними по тарелке пельменей, спросила весело:

— Ну колитесь, зачем приехали-то? Не навещать же, взаправду?

Пока Макс «кололся», потея и краснея, Нафаня бессовестно уминал угощение.

— Ну и правильно! — махнула рукой бабка. — Если запустите, то и хорошо. А что ей там стоять-то без дела?

Вход в гараж зарос лопухами и подорожником. Дверь открылась не сразу и с ужасным скрипом. Но в гараже Нафаня нашёл и инструмент, и масло, и всё остальное, что ему было нужно, и начал колдовать над коробкой передач.

Максу там было делать нечего, и он вышел во двор, вспоминая. Всё такое родное и обветшалое — каждая щербина в плитке дорожки, каждая грядка знакомы. Словно свет из детства.

— Ты что тут делаешь? — резкий вопрос вывел его из задумчивости.

Макс оглянулся. Над забором нависал дядя Вова — большой, лысый, в пропотевшей майке. Вошёл во двор по-хозяйски, вытер руки о штаны, огляделся и увидел Нафаню в гараже. Покачал головой недобро:

— Это ещё что такое?

— Чиним, — неловко пожал плечами Макс.

— А кто позволил?

— Да я, — появилась бабка из дома. — А то стоит, ржавеет. Вдруг запустят. Хоть не зря пропадать машине.

— А что мне не сказала? — дядя Вова не хотел сдаваться. Был он прижимист и строг, и бабке приходился единственным племянником. Потому добро её считал за своё и отдавать не хотел.

— А я и говорила! — бабка упёрла руки в боки. — Сколько раз причём. Кажный год напоминаю, как картошку содить и как собирать. А тебе всё недосуг.

Дядка покачал головой и хотел что-то ещё сказать, но бабка опередила, усмехаясь:

— А ты всё смерти моей ждёшь. Всё ж твоё будет. Весь дом. Не жопься.

— Тёть Люб, — остановился дядька, — я… это…

— Знаю, знаю, — рассмеялась бабка, — недолго уж осталось! Иди!

— Баба Люба, — возразил Максим, — не надо так…

— Так ведь правда, — рассмеялась она и ушла в дом.

Дядя Вова зыркнул зло исподлобья и тоже ушёл, а Максим остался стоять около калитки, не зная, чем заняться, но через несколько минут дядя Вова появился снова уже в сопровождении участкового – кругленького дяди Коли с красным носом и заплывшими глазками.

— Максим, выдь на минуту, слово есть.

Макс нехотя вышел за калитку, и дядя Вова обиженно обратился к представителю закона:

— Вот, Колян, этот седьмая вода на киселе забирает у нас машину!

— Если заведём. И то на время. И потом верну, — ответил Макс.

— А хозяйка согласна? — спросил участковый.

— Да хозяин тут я. Я единственный наследник…

— Так всё-таки хоронишь меня! — воскликнула баба Люба появляясь у калитки. — Ох, недобрый ты мужик, Вовка! Может уж и прибьёшь меня сразу, чтобы не ждать?

— Так, баба Люба, — встрял участковый, — чья машина-то?

— Власа моего покойного. Ты же сам его просил на свадьбу дочке. Помнишь? А Вовка тут рядом не стоял.

— Ну, да, помню… Что ж ты, Вован… Как-то… это… нехорошо…

Дядька поиграл желваками и хотел что-то ответить, но баба Люба перебила:

— Вовка, у вас своё хозяйство, у меня своё. И что хочу, то и раздаю.

— Тёть Люб, — начал дядька, не желая сдаваться. — Мы тебе первая родня, а детей у тебя нет…

— Детей нет, а права есть, — сказала бабка, как отрезала. — И вали отсюдова, пока я завещание не написала. А то вон всё ему оставлю, — она указала на Макса, а когда тот неловко запротестовал, то добавила, указывая на участкового, — или вон в наше село отпишу.

— Добре, — обрадовался представитель закона, — хорошее решение!

Дядя Вова обвёл всех злым взглядом, выругался сквозь зубы и удалился. Баба Люба покачала головой и усмехнулась:

— Ох и жлоб! — потом повернулась к Максу и добавила, — ты, Максик, не серчай, он такой. Тебе не могу отписать, потому как он тебя по судам затаскает и со свету сживёт. А то и прибьёт в подворотне.

— Да мне правда не надо… — бормотал Макс, смущаясь и не зная, что добавить.

— Ну хорошо, тогда пойду вам пирожков напеку в дорогу, — ответила она, махнув рукой и добавила участковому, — и ты, Коленька, заходи вечерком, я тя тоже угощу.

— О! Это здорово! — просиял участковый. — Спасибо, тёть Люб, Обязательно зайду!

*

Через пару часов буханка заурчала, выпустила облако вонючего дыма, но потом дым стал не таким чёрным — и она поехала! Сделала пробный забег по улице — всё более плавно и мягко, всё меньше кашляя, насколько это было по силам старому уазику, и Макс с Нафаней засобирались в дорогу.

Баба Люба накормила их обильным обедом и вручила пакет с обещанными пирожками. Потом дождалась, пока Нафаня уйдёт в машину и заговорщицки подмигнула Максу:

— Пошли, мне надо слово сказать…

Она открыла старый скрипучий шкаф и достала плоский свёрток в обветшалой ткани:

— Вот возьми. На память обо мне…

— Да ты что, баба Люба, — начал было Максим.

— Не спорь, — отрезала бабка решительно. — А то когда в другой раз приедешь?

— Э… — начал Макс.

— Вот именно. И сам не знаешь! — покачала головой бабка. — Потому бери.

— Ну не надо… — ещё пытался Макс, но бабка опять остановила:

— Да не тебе это. А дочке, если будет.

Макс замолчал в ступоре, а бабка зашептала:

— Вовке нельзя, он продаст. Он всё продаёт. А ты не продавай. Ты передай, как запросит.

— Кто запросит?

— Корона! — сказала бабка таинственным шёпотом, похлопывая по свёртку нежно, — вот как она запросит, так и передай. По женской линии.

— А если дочки не будет? — спросил Максим, удивлённо пытаясь понять, почему корона, так как свёрток скорее походил на узкую книжку неровной формы, завёрнутую во много слоёв мягкой ткани.

— Будет. Не дочка, так внучка. Или правнучка. Или просто соседка. На зов придёт. И передашь. Оберегом для неё будет.

И на недоумённое молчание Макса добавила:

— Как придёт время, так и знак тебе придёт! — закончила она строго. И перекрестила его двумя пальцами по-старообрядчески.

И Максим пожал плечами, взял свёрток, положил в сумку и вышел из дома.

— Что забрал? — окликнул его сердитый голос дяди Вовы.

— Пирожков на дорогу! — отрезала бабка, махнув на племянника полотенцем.

Но дядя Вова не ушёл. Стоял и смотрел, пока Максим обнимал бабу Любу на прощанье. И взгляд его был с недобрым прищуром. И что-то защемило у Макса на сердце, заскребло. Вспомнился сон с мохнатыми тварями. И хотелось что-то сказать, но не знал, что.

*

Праздник получился знатный. С шашлыками, водкой, песнями, обнимашками. Эдик и Вадик с гитарами, Лидочка и Верочка с горами закуски, Джессика… Ах, Джессика — в микро-шортиках, микро-маечке. Бобби, её персональный фотограф и любовник по совместительству, который щёлкал её во всех ракурсах в разной степени раздетости до почти топлесс — на радость всем парням в округе…

Единственное, что портило настроение, это Лидочка, которая обиделась на своего парня и весь вечер клеилась к Максу. Подсаживалась рядом, прижималась горячим бюстом – мягко, призывно. Какой-то чёртик внутри подзуживал – воспользуйся, раз уж она так лезет. С Джессикой тебе ничего не светит. Но не мог себя пересилить. Чёрные ногти Лидочки приводили в содрогание, а луково-алкогольное дыхание напрочь отбивало даже желание поцеловать. И если бы, конечно, он выпил, то может и не устоял бы. Но так как он был за рулём, то приходилось оставаться трезвым.

И когда от Лидочки стало совсем невмоготу, ушёл в машину, пахнущую землёй и старой картошкой. Сел на заднее сиденье, достал айфон и стал смотреть инстаграм Джессики. И сам знал, что ничего в ней нет настоящего, и не понимал, почему в нём так ноет и свербит… Урод. Рябчик. Для неё — никто. И для всех никто. Если он исчезнет с лица земли, то мир не перевернётся. Даже не вспомнит. И не изменится ничего, ровным счётом ничего. Разве что баба Люба затоскует…

Вдруг какой-то шорох раздался в темноте машины. Совсем рядом. Макс оглянулся и заметил, что его сумка начала сползать с сиденья на пол. И в полутьме почудилась мохнатая лапка, которая эту сумку тянет.

Макс замер от неожиданности, дёрнул сумку на себя. Никакой лапы. Всё в порядке. Показалось? Несколько секунд ему понадобилось, чтобы убедить себя в этом. Наконец набрался храбрости и заглянул под сиденье, надеясь увидеть там только грязный пол и несколько сумок. Да, грязный пол, сумки и… два красных глаза. Сверкнули злобой из темноты и исчезли в одно мгновенье.

Макс от неожиданности задохнулся, схватил сумку, выскочил из машины в наступающий светлый вечер – и на душе отлегло. Показалось, конечно. Привиделось. Снова зашёл в машину, заглянул под сиденье – ничего и никого. Сел, пошарил внутри своей сумки, и вдруг рука нащупала свёрток – бабкин подарок. Макс достал и развернул.

Внутри многих слоёв дряхлой парчовой ткани с почти облетевшей позолотой находилась странная конструкция, сложенная, как книжка-раскладушка: на плотную ленту нашиты небольшие тяжёлые крупные пластины старого серебра. Ожерелье? Да нет же! Головной убор! И узоры по серебру чеканные, удивительные — рыбы, змеи, птицы и ангелы — то ли в языках пламени, то ли в потоках воды. Пластины заостряются кверху, действительно словно корона.

Макс развернул венец, покрутил так, и этак, усмехнулся и надел на себя. Достал айфон и повертелся перед камерой. Вздохнул, увидев свой большой нос и впалые щёки в ярких пятнах веснушек. Урод и есть. А сейчас в этом кокошнике он выглядел ещё и глупо. Сложил обратно, убрал в свою сумку и снова вышел в набегающий вечер. В сознание вошёл шум фестиваля, среди которого вдруг пробился странный звук – где-то ухнул филин, потом ещё дважды.

Солнце подкатилось совсем близко к горизонту, но активность на поляне только разгоралась. Сам лагерь на опушке леса тянулся на километры и кое-где выходил на берег реки. На освещённых платформах выступали музыканты. Толпы молодых людей шатались группами и отдельно от одной площадки к другой. И у всех было праздничное весёлое настроение. У всех, кроме одной девушки.

Она шла совсем потерянная, испуганная и непрестанно озиралась по сторонам. Каштановые волосы растрепались, футболка и шорты перепачканы, коленки разбиты. На шее косынка бело-голубая с якорями. Макс невольно зацепился взглядом за эту девушку, и она словно почувствовала и, как это часто бывает, секунду назад смотрела куда-то вдаль, и вдруг повернулась – и прямо в глаза! Словно выстрел прошёл через сознание. Макс даже вздрогнул. Но и тогда не смог оторвать взгляд.

Так они и стояли, глядя друг на друга, несколько секунд. И вдруг девушка пошла прямо к нему.

— Привет, — сказала она робко и удивлённо.

— Привет, — ответил Макс, ещё более робко.

— Ты кто? — спросила она.

От такого вопроса Макс немедленно забыл, кто он. Словно ему сказали коан, а он, выбитый из иллюзии бытия, в этот момент должен был достичь просветления. Но не достиг.

— Я имею в виду… — девушка тоже замялась, — ты меня видишь?

— Э… вижу… — пробормотал Максим, озадаченный вопросом.

— Слушай… Как здорово, — она вдруг попыталась схватить его за рукав, но её пальцы проскочили насквозь. Она вскрикнула и испуганно воззрилась на свои ладони. — Что… Что это?

— Я не знаю…

— Меня никто не видит… — у девушки дрожали губы. — Я ни до кого не могу дотронуться… Вот так же…

— Я тебя вижу… — Макс попытался тоном успокоить, но и сам понимал, что это не тот случай.

— Всё проскакивает насквозь, — прошептала она, — как в фильме… “Привидение”, кажется. Это когда его убили… Я умерла? — у неё в глазах дрожали слёзы, и одна слеза побежала по щеке.

— Где? — нелепо спросил Макс.

— Я не знаю… — всхлипнула она, и повторила громче, — я не знаю! Я не помню! Ничего не помню!

— Но… Надо что-то… Как тебя зовут?

— Маша! — вдруг воскликнула она, радостно вспоминая, — Маша Гринько. Восточный проспект, дом пять, квартира двадцать один. Это совсем рядом. — И вдруг заторопилась, — собаку! Покорми собаку, зовут Авоськой, ключ на трубе…

— А вот ты где! — раздался пьяно-игривый голос Лидочки, и Макса сзади обхватили липкие руки с чёрными ногтями. И было ощущение, что это не руки, а мохнатые лапы.

— Что? — воскликнул Макс, внезапно втянутый в обыденность. Он стащил с себя Лидочкины руки. — Кто? Что? Ты зачем?

— Что зачем?! — пьяно удивилась та.

Макс поднял глаза и увидел, что Маша уже исчезла. Огромное пустое пространство вокруг нельзя было преодолеть так быстро, и тем не менее, девушка словно провалилась сквозь землю.

— Маша! — позвал Максим.

— Какая Маша?! — возмутилась Лидочка. — Ах, я тебя не устраиваю, урод рябой! Скотина! — крикнула она и сорвала сумку с его плеча.

— Отдай! — крикнул Макс, но та бросилась бежать.

Макс нагнал её довольно быстро, но рядом оказались несколько парней, которые выхватили сумку из её руки и начали перебрасывать друг другу, гнусно и глумливо хихикая, и было ощущение, что это какие-то мохнатые тёмные твари. Макс пытался перехватить лямку, но те успевали перебросить добычу друг другу. И было ощущение, что всё это происходит во сне. В конце концов Макс исхитрился и вмазал в нос одному из шутников, и тот уронил добычу.

— Ты! На кого! — взвыл парень, надеясь, что за него сейчас заступятся, но остальные вдруг замялись. Видно было, что они пошатываются. И неожиданно стали озираться, словно не понимая, что происходит, словно забыли и про сумку, и про игру.

Макс оглянулся, но Лидочки рядом больше не было. И в голове всё поплыло, словно смена декорации сна. Он повесил сумку через плечо и пошёл по поляне, так же непонимающе озираясь. Что-то важное тикало в подсознании, но он никак не мог вспомнить, что именно, и что он должен сделать.

— Тебе что сказали, балбес?! — вдруг раздался возмущённый скрипучий голос рядом. — А ты что наделал?

Максим обернулся. Между деревьями стояла незнакомая старушка. Она была крошечная, седая, в белой косынке, душегрейке поверх платья и валенках. Валенки были настолько не ко времени, что Макс удивлённо воззрился на них и долго не мог понять, что ему говорят.

— А что я наделал? — наконец вымолвил он, поднимая взгляд на старуху.

— Ты зачем корону надел? — снова возмутилась она. — Ты зачем полез не в своё дело? Упустил девчоночку, теперь её тёмные схавают!

— Кого? — потряс головой Макс, словно пытаясь проснуться. — Какую корону? Какую девчонку?

— Какую корону?! — передразнила та, скривившись и презрительно плюнула в сторону. — Вот молодежь пошла тупая! Ну как с ей работать? — она всплеснула руками. — Не для тебя дадено! Тебе сказали, что дочке передать?

— Сказали, — пробормотал Макс. — Но у меня нет…

— А ты, болван, надел!

— Мне не сказали, что нельзя…

— Ну так кто же мог подумать, что ты такой дурак? Это же девичье! Может скажешь ишшо и филина слышал?

— Слышал, — удивился он, вспомнив уханье.

— Сколько раз? — теперь уже удивилась старушка.

— Три… — ответил Макс, припоминая.

— Ну вот! — она расстроилась, всплескивая руками в досаде. — Теперь-то што я с тобой делать буду? Уже не отвертеться!

— От чего?

— Дар! А его принять может только дева!

Макс покраснел и даже немного обиделся, словно его лишили каких-то привилегий на гендерном основании. И пробормотал:

— Ну а что такого?

— Девственница, значит! — возмутилась старушенция.

— Ну и я как бы… э… девственник… — упрямо заявил Макс, не зная, стыдиться ему или гордиться.

Старушка даже запнулась:

— Прям правда што ли? Те сколько годков-то?

— Двадцать… два, — ответил Макс, всё-таки устыдясь.

— И даже нецелованный?! — бабка уже явно издевалась.

Макс промолчал, заливаясь краской.

— Ох, мать моя, царица небесная… — старушка ударила посохом в землю с досады. — Вот влез же! И сам не сделал, и мне не дал!

— Что я не сделал?

— Первую свою не провёл. Проворонил. Утянули её тёмные. А не полез бы, то я бы её провела куда надо. А теперь всё… Пиши пропало! — она смачно плюнула в землю, развернулась и пошла вдаль, пробормотав напоследок, — вот и работай теперь.

— Как?

— Сам найдёшь, помощничек, — она остановилась и обернулась в полоборота. — Или тебя найдут. А плохо будет, так кликнешь бабку Моринью.

— Кого?

— Меня, значит, — воскликнула она и гордо и напевно повторила она по слогам. — Мо-ринь-ю. Глухой что-ли?

И ушла, что-то гневно бормоча под нос и размахивая маленьким кулачком.

— Как работай? — спохватился Макс. — Что делать-то?

— Вот корону наденешь и узнаешь, — донеслось издали.

Макс долго стоял и смотрел ей вслед, хотя смотреть было особо некуда — бабка словно растворилась среди редких деревьев в светло-синем вечере.

И он всё пытался понять, что же случилось? Что он проворонил? И где-то в глубине души чувствовал, что она права. Что-то важное случилось, и это надо обязательно вспомнить, но словно во сне – не мог. Что? Что? — металась мысль в сознании. И вдруг в сознании всплыли слова бабки: “Вот корону наденешь и узнаешь”.

Он оглянулся, но среди редкого леса никого не увидел. Он достал и снова надел на себя венец. И внезапно вспыхнуло то, что от него словно пытались заслонить. Маша! Потерянная девушка, про которую он почти забыл в этой суете.

Какая-то часть сознания говорила, что всё ему померещилось. Словно сон. Может он действительно заснул и всё это просто привиделось? И вдруг ему нестерпимо захотелось проверить, понять. И другого способа он не видел.

Что она там сказала? Восточный проспект, дом пять?

Около машины толпились подвыпившие студенты, которых он начал выгонять. В ответ на крики: «Ты куда? Там вещи!» он выбросил всё из машины, сказал, что срочно надо и что скоро приедет. И умчался, словно его подгоняло что-то важное.

Навигатор телефона показал, что это действительно близко. Он домчал за двадцать минут. Старые окраинные хрущёвки жалко прилепились к улочке, которая громко именовалась Восточный проспект. Дом номер пять встретил его железными дверями с кодовым замком. Но едва он подошёл к подъезду, как оттуда выскочили двое подростков, и Макс подхватил дверь и нырнул внутрь. Нужная квартира оказалась на первом этаже. За дверью под номером двадцать один его встретил собачий скулёж, который превратился в рыдание, как только Макс постучал.

— Да нет её! — возмутилась женщина, открывая соседнюю дверь. — И я скоро милицию вызову из-за этой твари, которая тут лает и воет с утра! Спать невозможно!

— Значит… Маши нет дома? — нерешительно спросил Максим.

В ответ женщина фыркнула и захлопнула дверь.

Ключ на трубе… — подумал Макс. И увидел частично выступающую из стены конструкцию, на которой была приступочка на уровне выше человеческого роста. Он протянул руку — и действительно нашёл там ключ.

Едва он открыл дверь, как собака выскочила и понеслась вниз к подъездной двери, которая, как на грех, открылась — и несчастная псина, по виду небольшая белая в пятнах дворняга с примесью сеттера, вылетела на улицу прямо под ногами входящего гражданина, который испуганно подпрыгнул.

— Авоська! Назад! — крикнул Макс, боясь, что четвероногая сейчас уйдёт за горизонт. Но увидел её торопливо делающей свои дела на ближнем газоне с выражением истинного блаженства на морде. Всё это время Макс стоял, держа дверь подъезда. И лишь когда собаченция, наконец, облегчилась, она встала, нерешительно оглядываясь.

— Авоська, есть хочешь? — спросил Макс, и она побежала прямо к нему.

В симпатичной хорошо прибранной квартирке, он нашёл собачий корм. Комната была уютная, чистая, на столе учебники по психологии и тетради. И бело-голубая косынка с якорями. Которая была на шее у Маши…

Авоська оказалась дружелюбной и вполне ласковой собакой, разрешила себя покормить и потрепать. Но, понятно, ничего не могла сказать, куда пропала хозяйка и где её искать.

И почему-то Максу пришла в голову странная идея. Он нашёл поводок, подхватил со стола косынку, вывел Авоську в машину и удивился, что уже навалилась ночь.

До фестиваля долетели как на крыльях. Макс добежал до той поляны, где встретил Машу, и распустил поводок на полную длину, давая Авоське косынку под нос и простор для поиска.

— Ищи хозяйку! Маша! Где Маша? Где твоя хозяйка? Ищи!

И словно поняв, Авоська бросилась обнюхивать каждую кочку — и вдруг понеслась вперёд, а Макс бежал за ней, подсвечивая телефоном, в котором стремительно заканчивался заряд.

— Эй, парень, — окликнули его из темноты. Одинокий охранник решил проявить бдительность, — здесь с собаками нельзя!

Но поскольку Авоська по-прежнему неслась вперёд, а Макс бежал за ней, то у охранника включился режим преследования, и он припустил следом, активно общаясь по рации.

Они бежали мимо торговых палаток, эстрадных площадок, кустов и отдельно шатающихся личностей, пока наконец не выбежали к обрывистому берегу реки, где Авоська резко затормозила и заметалась по берегу, глядя куда-то вниз и жалобно скуля.

Макс хотел посветить вниз, но в это время телефон мигнул и умер. Макс несколько раз ударил его об ладонь, но было бесполезно — заряд закончился.

— Эй, парень, — рявкнул подбежавший охранник, — стой, тебе говорят!

— Фонарик есть? — спросил Макс, и тот опешил, — срочно, посвети! Сюда, сюда, — Макс махнул рукой вниз, в темноту с обрыва, — девушка пропала, мы боимся, что-то случилось!

Охранник, внезапно выбитый из настроения погони, сразу растерял свой гнев. Он подошёл и посветил дальнобойным фонариком с обрыва. Берег оказался высотой метров пять-шесть, подмытый снизу рекой. Лишь небольшая полоска у воды сухая. Несколько ноздреватых меловых камней торчали из песка, а около одного из них лежала Маша.

— Опа-на… — сказал охранник и замолчал, не зная, что ещё сказать. Но через пару секунд нужная программа всплыла в его голове, и он включил рацию.

*

Глядя, как Машу грузят в скорую помощь, Макс испытывал странное чувство. Авоська прыгала около его ног, удерживаемая поводком, и приходилось её всё время утешать.

— Живая что ли? — раздался знакомый голос сзади.

Бабка Моринья стояла, опираясь на клюку и с любопытством наблюдала суету.

— Живая, — ответил Макс.

— Молодец… Не отдал девчоночку-то… — пробормотала она. Потом вздохнула, — ну это не совсем наша работа…

— А что такое ваша работа? — возмутился Макс. — И что мне было делать? Бросить её умирать?

— Да нет, — рассмеялась Моринья. — Ты всё сделал хорошо, всё правильно, — добавила она, затихая. Потом, помолчав, продолжила, — проводники мы. Провожаем во свет, когда люди растеряны, испуганы, не видят дороги. Когда их окружают тёмные. А мы указываем путь. А ты…

— Что я? — осторожно спросил Макс, снова готовый защищаться..

— А ты вона как повернул, — ответила она с заметной завистью. — Ну понятно, технологии там всякие. Смартфоны, машины, геолокаторы… — бабка произносила величественно и напевно окая. И немного иронично.

— Собаки… — добавил Макс. Он опустился на колено и погладил беспокойную Авоську.

— Ну молодец, признаю, — вздохнула Моринья. — Мне за мои годы ни разу не удалось обратно привести…

Она помолчала и покачала головой задумчиво:

— Может и правда время пришло? Может и не зря тебя призвали?

Макс неловко пожал плечами, не зная, что отвечать, а Моринья добавила строго:

— Только ведь это девственником быть! Нам чистоту нарушать нельзя!

— Что, совсем? — удивился Макс.

— Совсем, — строго отрезала Моринья, и добавила чуть мягче, — но ты не бойся. Если уж припрёт, то просто корону передашь другой. И цалуй кого хошь на здоровье. Ну пошли, я посвящать тебя буду.

— Куда? — неловко спросил Макс.

— Куда-куда? — ответила Моринья раздражённо. — Увидишь!

Они вышли на большую лесную поляну и привязали Авоську к дереву на краю просвета. Звёзды еле пробивались среди облаков. Фестивальное поле затихало вдали, еле просвечивая сквозь лес, но здесь была уже глубокая темнота.

— Надевай корону! — скомандовала Моринья. — Бери жезл!

И Макс увидел, что сама старуха уже стоит в венце поверх платка и протягивает ему зелёную берёзовую ветвь.

Макс, неловко поёживаясь, надел головной убор и ощутил внезапную тяжесть и мощь. Облака раздвинулись, словно по мановению волшебной палочки, и широкий месяц осветил окрестности. И Макс увидел, что хороводом вокруг поляны стоят женщины — пожилые и молодые, в старинных одеждах и в чём-то более современном, но все в таких же венцах и с ветвями в руках. Некоторые светились белёсым светом, другие ещё сохраняли краски, но все они были прозрачными. И всё же Макс видел их чётко и ясно. И вдруг заметил знакомое лицо.

— Баба Люба! — испуганно позвал он, — как ты тут?

Одетая в длинное тёмное платье, она совсем необычно выглядела в короне. Взгляд её, неожиданно серьёзный, смотрел испытующе и чуть удивлённо.

— А я то думала, — сказала она, — почему же мне знак-то был тебе передать? Вот не ожидала… — и она покачала головой.

— Какой знак? — спросил Макс.

— А вот как время придёт, так и узнаешь, — тихо усмехнулась она.

— Баба Люба, — вдруг забеспокоился Макс, — а с тобой-то всё хорошо? Как здоровье-то?

— Да уже всё хорошо, — махнула рукой она. — Вот вижу, что корона в добрые руки ушла, значит всё хорошо. Береги её.

— Заеду, машину верну… — пробормотал Макс.

— Мне уже не надо, померла я, — рассмеялась она, — пора. Только и ждала, кому передать.

— Что?! — Макс задохнулся.

— Я же говорю, пора было. Время пришло. Послезавтра похороны. Придёшь?

— К… Как?! — Максим ещё был не в состоянии говорить.

— Да так. Но ты же видишь, что я тут и живая. А тебе дадена корона, чтобы ты провожал и помогал. Вот и помогай, — она улыбнулась и отошла к остальным женщинам.

Макс долго не мог прийти в себя. Хотелось всё бросить и ехать срочно туда, в Завадское, чтобы… чтобы что? Узнать, что это правда? Вызвать скорую, которая уже не нужна? Чтобы что?

Он посмотрел на бабу Любу, и она покачала головой. Указала ветвью на середину круга.

— Повторяй! — провозгласила Моринья, возвращая его в настоящее.

Она подняла свою ветвь и начала произносить нараспев, поворачиваясь в разные стороны:

— Я, Моринья, царица полудня и полуночи…

— Э… — прервал её Макс, — как бы “царица” для меня не совсем подходит…

Она посмотрела на него нахмурясь, потом согласно кивнула головой.

— Говори “царь”, а я для себя буду по-старому, — произнесла она и начала сначала. — Я, Моринья, царица полудня и полуночи…

— Я, Максим, царь полудня и полуночи… — неловко пробормотал за ней Макс.

— Зари вечерней и утренней, — пела Моринья, поворачиваясь в разные стороны и крестя ветвью ночь и хоровод женских фигур. — Повелеваю тенями и огнями, зверями и страстями. В ясный свет одетая, чистой росой умытая, силою облачённая. Откройся пропасть земная, высота небесная, тьма речная, бездна морская, приди ко мне сила огненная, дай мне разум и умение провести души невинные путём заповеданным, во свет божий и кущи райские под крыло самой матушки, царицы небес…

Заговор продолжался как песня. Макс сначала запинался и робел, но потом вдруг влился в него, и уже не смущался. А потом даже полностью забыл, где он и кто. Все вопросы и неловкости растворились, и он стал просто одним из них. Просто тень или дух. Царь полудня и полуночи…

*

— Слушай, Максим, — неловко начал участковый, встретив его у калитки бабкиного дома, — тут у нас… это… происшествие… — и он замолк, не зная, как лучше сказать.

— Что случилось? — спросил Макс, обозревая милицейский уазик, людей в форме около бабкиного дома и перепуганных соседок, которые о чём-то взволнованно перешёптывались. Утро было серым, и накрапывал дождь, постепенно усиливаясь. Словно природа плакала.

— Ну… — замялся представитель закона. — Тётя Люба померла.

— Как померла? — Макс был в шоке. Хоть и знал, хоть и сказала она сама, но до конца не хотелось верить. — Вчера же только…

— Да, вот, вчера только видались, и на тебе… — покачал головой участковый. — И говорят, что ты…

— Что?

— Ну, что ты её…

— Кто говорит?

— Вован говорит.

— Дядя Вова?!

Макс выпрямился потрясённо.

— Спроси его про пирожки, — вдруг рассмеялся голос бабы Любы.

Максим оглянулся, но никого рядом не было.

— Да не увидишь, не крутись, — произнёс её голос.

Макс вздохнул и покачал головой и спросил:

— Дядя Коля, она тебе пирожки давала?

— Э… Да… — опешил тот. — Угощала.

— Когда?

— Ну вечером же…

— Ты нашу машину во дворе видел, когда за пирожками заходил?

— Да нет…

— Вот именно. Уехали мы уже. После обеда и уехали.

— Да-да, уехали они! — ворвалась в беседу одна из соседок. — Сразу после обеда. А вот Вовка к ней заходил к ночи! И кричал так страшно! Где, мол, серебро старинное?!

— Какое серебро? — спросил участковый.

— Да какое у ей серебро?! — включилась другая соседка. — Отродясь ложки ценной не было! Всё люменевые!

— Ну что ж, ребята, — Николай обратился к милиционерам, — пошли-ка мы к Вовану, поспрашиваем теперь по-серьёзному… Тем более, что единственный наследник…

*

Похоронили бабу Любу на третий день, как она и говорила. Тихо, спокойно. И уазик починенный пригодился.

— Меня в свет провожать не надо, — улыбнулась покойница Максу. — Я сама туда дорогу знаю. И если что, то зови. Приду помочь…

*

Через дорогу на крыльце больницы стоял мальчик лет пяти в серой пижамке. Огромные глаза его, окружённые болезненными тенями, выражали растерянность и удивление. Он теребил край своей рубашечки и неловко оглядывался по сторонам. Мимо почти вплотную прошли женщины и даже не заметили его. И Макс почувствовал… Да, просто почувствовал что-то. Что это к нему.

— Рябчик, привет, — вдруг раздался голос сзади. Джессика подходила к нему игривой походкой, — как дела?

— Привет, нормально дела, — пробормотал Максим и снова оглянулся на мальчика. И вдруг словно проснулся и добавил, – я не рябчик, я Максим.

И где-то в памяти запел голос: “царь полудня и полуночи, зари вечерней и утренней…” И словно его обволокло облаком мелких иголочек, которые прошлись по спине и шее. Заставили распрямиться, расправить плечи.

Джессика словно почувствовала и вдруг оробела, поёжилась, сделала шаг назад.

— Ой, извини… Максим, конечно… Слушай, я хотела интервью сделать с тобой… Для инсты.

— Интервью? – удивился Макс. — О чём?

— Ну… ты девушку нашёл, спас. Вот… — и она замолчала, не зная, что ещё сказать. И вдруг неожиданно добавила, — а пошли в кафешку, посидим, поболтаем?

Макс замер, озадаченный новой реальностью. Он посмотрел на неё с удивлением и даже сразу не нашёл, что ответить. И просто вслушивался в свои ощущения. Так давно он мечтал об этом, и вот перед ним открывалась дверь… “Передай корону и целуй кого хочешь,” как сказала Моринья. И Макс задумался, а хочет ли он потерять то, что обрёл так неожиданно? Ради Джессики? И словно увидел её впервые — неестественную походку, салонную косметику, ненатурально пухлые губы. И что-то тёмное мохнатое промелькнуло в глубине её глаз. И стало странно, что появилась она прямо сейчас, когда рядом тот мальчик… Чтобы отвлечь? Чтобы Макс забыл? Чтобы опять тёмные утащили добычу?

И где-то внутри он сделал шаг назад. Словно спадала пелена с глаз. Или с души. И вдруг испытал странное облегчение. Он сделал глубокий вдох, покачал головой и ответил:

— Знаешь, я очень занят. В больницу зайти, собаку покормить и выгулять. Домашку делать. Ну много дел, короче. Пока.

Он повернулся, пошёл в сторону мальчика, и наконец поймал его взгляд. Тихо сказал:

— Привет.

— Привет, — удивился мальчик. — А ты меня видишь?

— Вижу, — ответил Макс.

— Никто не видит, — на глаза мальчика наворачивались слёзы. — Мама, бабушка… Все плачут… Я уже умер?

— Может и умер, — вздохнул Максим, — но ведь вот ты, живой. Так?

— Так… — пробормотал мальчик нерешительно.

— Ну хорошо, пошли посмотрим, — Максим говорил тихим успокаивающим голосом. — Может ещё и не поздно… Может они ещё смогут что-то сделать. А если нет, то ты отправишься в путешествие. Большое, интересное. Там будет много детей и вы будете играть…

— А мама?

— Она тоже приедет к тебе. Только чуть попозже.

И он пошёл в здание больницы, сопровождая мальчика в реанимацию. И вдруг подумал, а можно ли перевестись в медицинский? Наверное нет. Только если бросить свой технарь и поступать заново. А почему бы и нет? Мысль удивила и захватила его своей неожиданной заманчивостью, и он совсем забыл о Джессике.

А она осталась на другой стороне улицы, провожая взглядом тощую фигуру, которая почему-то уже не казалась ни нелепой, ни робкой. Он уходил расправив плечи – свободный, уверенный в себе, и даже не отдающий себе в этом отчёта. И она вдруг впервые пожалела, что никогда его раньше не замечала. И понимала, что сейчас уже слишком поздно.