Легенда о капитане Христо и Персивале Безумном

Яго нашли через три дня. Над раскисшей весенней дорогой две женщины в цветастых платках несли к двуколке чумазого юношу.

– Малахольный и бледнючий, точно из энтих. Ристократров. В пророк и разврат загрязших.

– И все то ты знаешь, Марфа.

– А, что там не знать, вона третьего дня в трактире солдат сказывал, что сначала мудреные слова горлом идут, за ними глаза недвижимо в точку зырят, шерсть растет и ночами коза черная соблазняет, девкой с рогами обернувшись. Вот так и грязнешь от жития такого в пророки. Все от ума, а потом рисунки и буквы на бумаге пойдут, тут уж токмо огонь помогает.

– Можа и этот снит сейчас девку с рогами? Вона как мечется, но шерсти вроде не видать.

– Так то ж ночью снить надо. Нее, этот еще не пророк.

***

Березы врастали в небо. Голые ветки сетью опутывали серые холмы туч. Дорога текла и раскачивалась над головой.

– Фрося, раззява. Гляди, он ужо волосами то землю метет. Ой, никак очнулся, болезный. Подсоби-ка.

Голова юноши мотнулась, он застонал, мелькнули рукава кожуха, красная щека с зеленым глазом, круп лошади и солома на серых досках повозки.

Мир перевернулся, но прежним ему не быть.

Три дня назад…

***

На дорогу высыпали зеленые люди с арбалетами. Учитель дернул вожжи и фургон остановился. Яго удивленно рассматривал коричнево-серые полоски на одинаково хмурых лицах под капюшонами. Искорка мелко дрожала и косилась на незнакомцев, пахнущих железом, кожей, костром и потом. Громко хрустнула ветка, застучали копыта, из-за поворота выехал всадник на темно-сером жеребце с белым пятном вокруг глаза.

– Вот мы и встретились Перси, – мужчина остановил коня и погладил Искорку, — Ай-яй-яй, а ты думал публичный диспут и все? Изящная пикировка, блестящие аргументы, публика рукоплещет, королевский пес посажен на цепь, венок из лавра победителю. Так?

Учитель молчал. Мужчина достал из седельной сумки яблоко, разломал напополам и протянул благодарно фыркнувшей кобыле.

– Хорошее питание облегчает понимание, говаривала матушка. И это, Перси, – истина, а все, что ты напридумывал – теория. Не спорю, хорошая теория. Я её понимаю, твой ученик через пару лет разберет, что к чему, а мой Бобби объяснит жене на селе примерно так: «На пол фунта. Мазила намалюет те новый нос, а фингал сотрет. Будешь краля, хоть куда» А в городе жене скажет: «Чтой-то, Леси, ты фигуристей была. Вот фунт иди к мастеру Мерси на Смешную улицу и от меня передай…»

Выпустив поводья, всадник обвел в воздухе нечто напоминавшее песочные часы. Зеленые плащи дружно загоготали.

– Ты спросишь, как такое может быть? Современные нравы, разъезды, служба и ротация персон в основном от насильственных причин. Потому, живут, мои псы, здесь и сейчас, а не в фантазиях. Это я про жен…

– Волка ноги кормят. Всунул, вынул, побежал, — хрипло перебил Персиваль.

– Нууу, не ожидал. Банальность, Перси, банальность. Да, герб наш и нашивки нарукавные, немного похожи, а так ай-яй-яй как грубо. Что подумают твои юные почитатели?

Яго наткнулся на цепкий взгляд командира арбалетчиков, который с улыбкой кинул ему половинку яблока.

– Вот и ученик твой рядом, впитывает разумное и вечное, – продолжил он.

– Капитан Христо, хватит издеваться, говорите, зачем пожаловали, что подписать, от чего отречься, – раздраженно проговорил учитель.

– Что ж ты так, мы просто по-дружески беседуем. Точки расставляем и истину взыскуем. Ты же согласен, что искусство опасно, оно меняет людей и мир. Что нарисуешь или напишешь, то и будет? Так или иначе.

Персиваль резко кивнул и спрятал руки подмышками. Капитан снял перчатку, достал кинжал и неторопливо подрезал ноготь на указательном пальце. Яго немного успокоился и захрустел яблоком. Начались привычные разговоры, сейчас учитель все объяснит, и они поедут дальше.

– С наукой проще: она изучает, то что есть, а не изобретает неведомое. Перси, копался бы ты с цветочками в тепле и почете, так нет же. Впрочем, я отвлекся. Скоро стемнеет, а до деревни путь не близкий… Перси, ты мне все как-то хорошо растолковал. Нарисуешь на месте халупы бедняка роскошный дворец, а соседний город возьми и сгори. Сочинишь себе новую жизнь, а у друга жизнь под откос покатится. Потому искусство под запретом, а Псы Хольма ищут магов, поэтов, художников-вольнодумцев и помогают им расстаться с заблуждениями.

– Жизнью, титулом, а дома и земли в пользу короны. Костер очищает, – глядя в пустоту монотонно добавил Персиваль.

– Время, нравы, суров закон, а костры для устрашения. Пусть помнят. Люди неграмотны, а тут Персиваль Хольмский со своей теорией, что оказывается ничего опасного в искусстве нет, надо только все правильно рассчитать, изучить связи, построить карту, распределив малые эффекты сил искусства по сети аттракторов. Мой Бобби, таких слов не знает, а поймет он только то, что художник ему нарисует гору золота, пол-королевства и принцессу. Не время для умных мыслей, Перси. Не повезло тебе, ты упрям и рановато родился, но это поправимо.

Капитан натянул перчатку и глубоко вздохнул. Яго удивленно смотрел как арбалетчики прильнули к прикладам.

– Погоди, Йех, я согласен. Отпусти мальчика, это наше с тобой дело. Я верну тебе Хельгу и будь, что будет, – обреченно проговорил учитель, глядя в глаза капитану.

– Поздно, Перси!, – рявкнул Йех Христо.

Что-то мощно ударило Яго, и он кубарем полетел вниз, сбив с ног дюжего арбалетчика. На четвереньках добрался до ближайшего куста. Оглянулся. Над крышей фургона возвышался Персиваль, от него отступали люди в зеленом и торопливо перезаряжали арбалеты.

– Стреляйте, сукины дети, – заорал капитан.

Искорка жалобно заржала и дёрнула фургон. Учитель, утыканный стрелами, рухнул на грязную дорогу. Рядом с ним валялся огрызок яблока и неуклюже поднимался человек с рассеченным лбом.

Мелькали ветки, Яго бежал и плакал. Звуки погони то приближались, то отдалялись. Каким-то чудом он уcкользнул, свалился в лесную реку, и отсиделся дрожа от холода в вымоине под корнями дерева.

***

Двуколка остановилась. Тявкнула собака. Яго слышал, как откуда-то сверху доносились голоса, но не мог пошевелится, стиснутый огненными объятиями лихорадки.

– Эх, Марфа. Видать, помрет паренек. Обеспамятел. Горит весь. Ну, хоть среди людев, а не под кустом. Только, как бы ночью чего не вышло, чтой-то не идут у меня с головы твои пророки.

– Не болбочи. Давай его в хату занесем, за печью положим, может отойдет. А пророки с козами мне не страшны, я тут таво солдата с трактира в гости зазвала. Если что – оборонит. Только ты, не растрепи всему селу. Язык помелом.

– Ох, и смелая ты, я как рыба молчать буду. Расскажешь опосля, как солдатом выйдет а?

***

Яго проснулся в кромешной тьме. Трещали сверчки, царапал нёбо распухший язык, пахло вареным мясом и мокрой шерстью. За стеной смеялась женщина и басил мужчина.

– Так вот, Марфа, приперли мы магика арбалетами и этот ристократ, давай нашего капитана соблазнять, что б морок черный наслать. Любую твою Хельгу, грит, из мертвых возверну. А капитан наш, кремень, серыми глазами смотрит, дрожит от ярости, что его к измене короне склоняют. Как закричит: «Не бывать тому, Персиваль Безумный!». С деревьев листья как посыпятся, такой уж голос капитанов, как разгневается...

– Так весна ж, Бобби. Листьев нету.

– Это по-благородному для эронтизму. Что б завлекательнее тебе было слухать. Ты ж просила за любовь рассказать.

***

Яго нашли через три дня. Псы Хольма не упускают добычу. Утром за околицей разожгли костер, а после обеда Бобби простился с Марфой, и с песней зашагал по почтовому тракту к жене.