Мальчик в шляпе
Губернские ведомости города N
№ 86
25 января 1818 год
Некролог за авторством Мурашова Николая Аркадьевича, посвященный безвременной кончине Денницина Ивана Семеновича
Пишу это, и рука не слушается. Чернила мешаются со слезою. Человек погиб. Человечище. Чистая душа, скромный нрав, святой праведник, а такой короткий жизненный срок. Как много ты сделал, Иван Семенович, как много и вместе с тем, сколько всего не успел.
Такие как ты, отрада моя, рождаются не часто. Таких как ты Господь перед тем как послать в грешный мир тщательно отбирает. А в мире нашем вы, светочи, как звездочки на мутном зимнем небе. Жизнь ваша сверкает ярко, так ярко, что глазам больно. Но как же быстро вы гаснете.
Двадцать пять лет, душа моя, что такое двадцать пять лет? Лишь миг, настолько мимолетный, что глаз едва успевает его ухватить. Мерзавцы живут своей мещанской жизнью, живут глупые и помирать не собираются. А ты нас покинул. И нам, осиротелым и вдовым, остается лишь смотреть на картины твоей искусной кисти и вспоминать их великого творца.
Будучи на выставке, гляжу я на «Мальчика в шляпе», и знаешь, крепость моя, каждый мазок в самую душу. Дьявольская красота. А ведь слава пришла к тебе лишь после смерти, хотя в ее лучах ты был должен купаться каждый миг жизни. Ты был гением и гением умер! Но знай, твои работы будут жить, переживут меня, твердолобых критиков, знать и чернь, всех нас переживут, потому что талант вечен.
Аминь!
(Прим. редакции: от гонорара автор некролога отказался)
***
Письмо от Твердохлебовых Денницину. Письмо найдено вложенным в конверт. Конверт запачкан кровью.
Датировано 17 декабрем 1817 года
Попался, плут! Отправляем тебе это письмо, чтобы ты понял, что бежать от нас бесполезно. Два месяца, собака, два долгих месяца мы гнались за тобой, но от всех наших облав и засад ты спасался, как скользкий угорь. Но, ирод, не в этот раз. В этот раз ты не сделаешь без нашего ведома и шага. Сорок тысяч, будь ты проклят, сорок тысяч ты занял у нас прошлой зимой и до сих пор не отдал ни одного рубля.
И знай, что настроены мы решительно. Не для того гнали тебя по всей губернии, чтобы ты снова убег, держась за портки и сверкая грязными пятками. Мы знаем, что сейчас у тебя за душой ни копья, поэтому даем тебе неделю. Где ты достанешь деньги – нам безразлично. Калякай свои картины, обкрадывай бакалейщика, да хоть себя в крепостные отдай – сорок тысяч мы с тебя получить должны.
А не получим, ни Бог, ни дьявол тебя не спасут!
***
Записка. Найдена смятой рядом с камином. Бумага запачкана кровью.
Датирована 17 декабрем 1817 года
Не застал вас дома, господин хороший, потому просунул записку под дверь. За квартплатой приду послезавтра. Не гневайтесь, но больше спуску не дам. Не заплатите, прогоню поганой метлой.
С уважением, бакалейщик Никанор
***
Письмо от Денницина Музе
Датировано 18 декабря 1817 года
Здравствуй, любимая Лизонька!
Проклинаю себя за то, что не писал тебе столь долгое время. Сердце обливалось кровью, но не было никаких сил. Тоска, сердечный друг, страшная тоска грызла меня всю неделю, пока я как статуя замирал у мольберта и пытался выдавить из себя, как из тюбика давят краску, хотя бы немного таланта.
Не получилось! Не вышло!
Мазки выходят жалкими, неумелыми, неровными. В них будто нет жизни. Я часами пачкаю холст, а потом сдираю его с мольберта, мну всмятку и проклинаю себя. Мальчик не выходит, как бы я не старался.
Мне стыдно за себя, Лизонька, но я ничего не могу с собой поделать. Я бы запил, право слово, запил бы по-мужицки, со страстью. Представляю так - напился вусмерть, свалился в сугроб и умер, но ты ведь сама знаешь какое у меня здоровье. С моим здоровьем ничего крепче чая не выпьешь.
Неужели я бездарность? Я знаю, что ты ответишь, душечка, ты скажешь, что я устал, что мне нужно отдохнуть и после этого все пойдет, как по нотам. Святая простота, как же хороша ты в своей милой и глупой наивности.
Душа моя в смятении. Вчера получил письмо от братьев Твердохлебовых. Хотят купить моего мальчика, а он как назло не готов и мне нечего им продать. Нет для художника ничего хуже пустого холста!
Видела бы ты их рожи, Лизонька. Жалкие обрюзглые свиньи. Страшные, как смерть, тупые, как нож, которым жена бакалейщика мне хлеб нарезает, но богатые, не право весть что, но точно богаче, чем я. У меня ведь за душой ничего нет. Гол как сокол. Кисти, краски, мольберт, холсты, да потертая шинель вот и все, чем я владею. Не турецкий султан, прямо скажем.
Хотя вру, у меня есть еще та книжонка. Проклинаю себя за то, что купил ее у вашего поручика. Кажется, твой муж, редкостный скот, меня с ним познакомил. И как я поддался на искушение? Ты ведь знаешь мою романтичную натуру. Я грешен до всяких древностей – а на поверку оказалось, что мне вручили жалкую подделку. Денег за нее я отдал немного, но все равно душа скрипит. Вместо них я мог бы купить себе новые краски или вкусно отобедать – жена Никанора кухарить совсем не умеет.
Зато сам бакалейщик меня обожает. Казалось бы, букашка, простодушная глупость, а талант ценит. Есть у него какая-то чуйка на достойных людей, точно есть. Я ведь ему уже месяц не плачу, а он терпит. Терпит, потому что уважает, Лизонька. Меня ведь стоит уважать?
К слову, сейчас вспоминаю, как все-таки жалок твой Николаша. Ни ножом пользоваться не умеет, ни салфетку подвязать правильно. Верно говорят, что можно надеть на обезьяну сюртук, но обезьяной она быть не перестанет. А как же страшно он потеет, господь всемогущий. Весь красный как помидор, с отдышкой, с грязным воротничком.
Женщина – это загадка из загадок. Никогда не пойму, что ты в нем нашла. А как представлю, что этот боров касается твоих ручек своими лапищами, так меня сразу бросает в дрожь.
Стыдно просить, но не могла бы ты одолжить мне немного денег на новые кисточки и холст? Прежний я совсем измарал.
И да, письмо, как прочтешь, сожги – увидит муж, будет неловко. Оно нам не надо, сама понимаешь.
Богиня, когда будешь писать ответ, урони на бумагу капельку духов. Успел забыть твой запах – так давно не виделись
Трепетно любящий тебя каждой частичкой тела Денницин
***
Дневник Денницина. Обложка обгорела. Первые листы запачканы кровью
19 декабря
С паршивой овцы – хоть шерсти клок. Как только получу деньги – расплачусь с Никанором. Старая свинья. У меня и так целыми днями мигрень, а я помимо головной боли должен терпеть еще и его брюзжание.
Главное, чтобы набитая дура не медлила. Ночевать на улице мне точно не к лицу.
Проснулся сегодня ближе к полудню, позавтракал хлебом. Я долго не протяну, если продолжу пренебрегать завтраком. Надо будет как-нибудь наведаться к моей ненаглядной, и хорошо потрапезничать.
Чуть позднее мне пришлось впустить в свой вертеп Яшку, решившего поздравить меня с праздником Святого Николы. Плюгавенький, плешивенький, в потертой рясе, с лохматой бородой, в которой запутались хлебные крошки. Жалкое зрелище, я вам скажу.
Попу, видать, скучно. На приходе одни глупые старухи да мужичье, и ему охота потолковать о всяком с умным человек. Вычитал где-то о Прудоне, и вбил себе в голову, что я материалист. А какой я материалист, борода немытая, если я художник, творец, обитающий в мире идей, как завещал старик Платон.
- Бог – есть любовь, - говорит, - и тебя он, Иоанн Семенович, значится, любит. Ты главное не греши, отстань от Лизаветы, не дури девке голову.
Я слушаю-слушаю, а про себя думаю, вот ведь толоконный лоб, говорит о любви, а хочет, чтобы я совсем по миру пошел. Выпроводить мне его удалось только спустя пару часов и сотню обещаний, что я приду к нему на исповедь.
Как же ему все-таки нравится охаживать меня, потчевать душеспасительными назиданиями, душить россказнями о вечных муках, скаля свои зубы, в которых застрял лавровый листик. Мерзость, а не человек.
Только дверь за ним хлопнула, я сразу же бросился к Книге.
Великая драгоценность. Какое же счастье, что тот идиот-поручик запросил за нее всего лишь сорок тысяч. Она бесценна, а мне досталась за такие гроши. Сколько же душ отправилось в ад, чтобы только коснуться ее страниц, покрытых пылью веков. Александр Великий, Чингисхан, да Винчи – эти и многие другие великие мужи смогли разгадать ее тайну, а раз смогли они, то и мне это по силам.
Осталось совсем чуть-чуть, чтобы смысл витиеватых закорючек стал ясным. Один шаг, один шажочек отдаляет меня от великой цели. Так близко, и вместе с тем так далеко.
А ведь времени нет, Твердохлебовы стоят у дверей и точат ножи.
20 декабря
Полдня корпел над «Мальчиком», оставшийся день посвятил изучению Книги.
С картиной полная оказия. Вдохновение, видимо, сдохло. Стою у мольберта и начинаю подозревать собственную бездарность. А потом падаю на колени, падаю и плачу, рыдаю навзрыд, уткнувшись щекой в грязный пол.
Пять долгих и мучительных лет я бьюсь над этой треклятой картины. Ломаю кисти, рву холсты и трачу краску. Все напрасно, я лишь теряю время, не получая ничего взамен. Неужели я правда бездарен? Неужели мои руки не способны передать всего того, что тяжким грузом лежит у меня на душе. Я устал. Я больше не могу. Жить неудобно, неправильно и неверно. Эти пять лет я засыпаю с мыслью о том, как чудесно было бы не проснуться. С опаской и подозрением смотрю на любой острый предмет. Блеск ножа – искуситель, ничуть не меньший, чем веревочная петля.
Я не знаю, насколько еще меня хватит. Осознаю себя слабым человеком, не воином, не байроновским героем, но не хочу верить в то, что я бездарен. Бездарность для художника клеймо, неизгладимый порок. От такого художника критики и скупщики шарахаются как от прокаженного.
Не проснуться, как же хочется просто уснуть и вечно видеть чудесные сны, нежиться в объятьях Морфея, забыться, исчезнуть, будто меня в этом мире и не было. Мечта и нега. Но как жаль, что вряд ли кто-то заметит, что меня больше нет. А что может быть хуже для человека, чем полное отсутствия внимания к нему?
Никто не любит, никто не верит, никто не ждет. Такова судьба таланта. Знать ему завидует, а чернь не понимает.
Жизнь – мука. Один раз я почти решился. День был ужасным, за окном лил дождь, мокрые мостовые пахли сыростью, а я в этот момент стоял в комнате дешевого постоялого двора и, словно завороженный смотрел на лезвие. Я отчетливо помню, что даже не моргал.
Я не нашел в себе сил сделать то, что должен. А теперь ругаю себя за слабость. Жить нельзя, а умирать страшно.
С Книгой тоже беда. Ни строчки не разберу. Как же все-таки тяжко.
21 декабря
Твердохлебовы ищут моей погибели. Никанор дурно пахнет. Про то, что на душе даже говорить не хочется.
Хочу есть. Хочу ласки. Хочу вдохновения.
Презираю себя и свою слабость
22 декабря
Свершилось! Великий день! Великая радость!
Как манна небесная на меня свалилось решение всех моих проблем. Я таки смог разгадать величайшую тайну мироздания. И ведь смешно думать о том, кто помог мне получить ключ. Дивны дела твоя, Господи.
Сегодня вечером ко мне нагрянул отец Иаков. Не успел я воспротивиться, как его пузо, украшенное крестом, протиснулось в дверь, а надоевший бас вновь заладил старую песню.
- Покайся, сын мой, ибо приблизилось царство небесное, - сказал он мне читающему дьяволову книгу и жующему сухой и давно приевшийся хлеб.
- Царство божие далеко, святой отец, - ответил я, - а мои кредиторы близко. Разве не видит бог, что мне нужна помощь? Разве не осознает всю тягостность моего положения? Если он этого не понимает, то в таком Боге совсем нет нужды. А если понимает, то, выходит, что я ему без надобности. И так, и этак, получается какое-то богохульство. Но ведь оно справедливо.
- Рече безумец в сердце своем, несть Бог! – вознегодовал отче и плюхнулся на кровать, совсем рядом со мной, уставившись в раскрытые страницы Книги.- Что это, Иоанн Семенович? Что читаешь? Позволь взглянуть, - он приблизился ближе, сморкаясь и кряхтя.
Я заметил, что у Яшки из носа потекла кровь, потому отодвинулся, а этот мерзавец, не оставляя напора, неожиданно для меня выхватил Книгу и уронил на ее страницу парочку капелек крови с ноздри.
Я словно осатанел, схватил святого отца за бороду и грубо потащил к выходу, бережно сжимая Книгу под мышкой. Он упирался, бранился, клял меня совсем не богоугодными словами, но все-таки был выставлен восвояси.
Сразу же после этого я распахнул Книгу и начал тереть страницу рукавом рубахи, дабы кровь не впиталась, но вместо этого размазал ее еще больше. Я был в отчаянии, не знал, что делать, треклятый Яшка, словно плюнул мне в самую душу. Однако то, что случилось потом, перекрыло все. Неожиданно для себя я услышал дыхание. Сперва, решил, что проказа Никанор снова стоит за дверью и подслушивает, но чуть позже осознал, что хрипы старого бакалейщика совсем не похожи на тот дивный звук, что я слышал сейчас.
И тут до меня дошло. Дышит Книга! Она задышала!
Я схватился за нож для конвертов и, надавив на лезвие, провел им вдоль ладони, зажмурился – обложку испачкало красным, а затем я явственно уловил исходивший из Книги сердечный шум. Я понял – прежде чем читать, мое сокровише нужно накормить.
Весь вечер я полосовал свои запястья и брызгал кровью на Книгу, и наконец, она выскользнула у меня из рук, будто бы ее силой выдернули, и упала на пол. Вдруг сами по себе зашелестели страницы, а комнату окутал густой и удушливый чад. А затем я увидел Его, и уголки моих губ дрогнули в довольной улыбке.
(Вырвано десять страниц)
***
Отрывок из пьесы «Творец и Ифрит». Написана Л.П. Торбиным - психиатром города N. В основу сюжета легла стенограмма беседы с бакалейщиком Никанором. Душевнобольным, который по его уверению подслушал разговор известного художника Денницина, автора «Мальчика в шляпе», с нечистой силой. На сцене театра пьеса ни разу не ставилась. Есть ровно одно упоминание в прессе – автора ругали за отсутствие таланта.
Датирован 15 маем 1820 года
Действующие лица
Денницин, 24 года, художник
Ифрит
Никанор, 50 лет, бакалейщик
Действие первое
Верхний этаж бакалеи. Комната Денницина Ивана Семеновича. Тусклый лунный свет едва пробивается сквозь мутное стекло. Художник стоит на коленях между кроватью, застеленной рваной простыней и большой русской печью. Его глаза горят. Он глупо причмокивает, пока по комнате с важным видом расхаживает Ифрит. Последний одет в строгий фрак, его голову венчает причудливая чалма. Он смугл и спокоен (будет весьма добротно, если у играющего его актера – юноши лет двадцати - получится добиться озорных искорок в глазах)
Денницин: Не может быть! Не может быть! (шевелит губами, пытаясь вспомнить слова молитвы, и многократно крестит Ифрита)
Ифрит: Без веры не поможет (улыбается) Не гневайтесь, но прошу вас не лукавить, извольте признать, что вы, клянусь луной и солнцем, рады меня видеть.
Денницин: Рад ли я? Конечно рад. Но я ведь даже и не мечтал, что у меня получится. Я ведь оставил всякую надежду. Ох, сколько крови. Только сейчас заметил. Я запачкал все свои записи.
Ифрит: Комнатка отвратная, огонь моих чресел (брезгливо оглядывается). Обычно я появляюсь в местах более приятных глазу. Но мне ли выбирать? Обычно выбирают за меня. Ну, что, мой новый господин, будем знакомиться?
Никанор (шепчет за дверью): Святой Николай, спаси и сохрани
Денницин: Господин! Я твой господин! Получилось! У меня все-таки получилось. Не верится. Живое настоящее средоточие темной силы говорит мне, что я его господин. Восторг! Блаженство! Красота!
Ифрит: На востоке говорят, что слово ранит не хуже ятагана. Нам, темным силам, не нравится, когда нас называют темными силами. Поэтому я бы не хотел слышать подобное…
Денницин: Ни слова больше. Прости меня, мой милый друг (ползет на коленях к Ифриту). Сердце вот-вот выпрыгнет из моей груди. Я взволновал, а потому говорю глупости. Узник книги, мой спаситель, как же ты вовремя.
Ифрит: Я рад, что пригожусь вам, блик яркого солнца. Прошу вас, не обижайте меня, встаньте с колен и поднимите ваш взгляд. Не должно слуге возвышаться над господином – так говорят греки.
Денницин: Древнее противоестественное чудо (поднимается с колен и начинает бегать вокруг Ифрита). Как ты красив, а как слажен, а как могущественен! Я ощущаю твою власть, твою силу.
Ифрит: Моя сила велика. Я могу все, что вы пожелаете вообразить. Обычно у меня просят богатство, просят могущество, просят любви, и получают все, что только захотят. Однако смогу исполнить только одно ваше желание, господин, как говорят северяне, чувство меры пресыщает. А потому загадывайте чуть погодя, спешить не стоит.
Денницин: Тогда слушай внимательно, мой друг!
Ифрит: Не хотите обдумать свой выбор?
Денницин: Незачем думать, мне нужен только он (гордо показывает пальцем на пустой холст)
Ифрит: Не вижу буйства красок, господин
Денницин: В том то и дело. Он пуст, а я бездарен. Нет сил, нет воли, нет таланта, чтобы я закончил мою картину. Моего Мальчика в шляпе. И я молю (вновь падает на колени) молю тебя помочь мне. Направить мою мысль и руку, чтобы холст стал не просто холстом, а чем-то большим.
Никонор (за дверью хватается за голову) : Во дурак!
Ифрит: Я понимаю, мой господин. Я вас не подведу. Однако, нам нужен будет материал, особый материал. Великую картину простой краской не написать.
Конец первого действия
***
Письмо Мурашовой Лизаветы Петровны Гению
Датировано 24 декабрем 1817 года
Здравствуй, радость моя! Надеюсь, деньги ты получил. Читаю твое письмо, кажется, в сотый раз читаю, столь дороги мне эти строки, что выводила твоя чудная рука. Скучаю, страшно скучаю по твоему голосу, взгляду, который роднит тебя с ангелом, прядям смоляных волос, в которые я хочу запустить свои пальцы.
Грешна. Ой, как грешна. Но разве виновна я, что мой грех – любовь к прекраснейшему из людей? И как же понимаю я теперь Еву, поддавшуюся искушению и угостившуюся запретным плодом.
Как же ранят мою душу строки, что ты клянешь себя, моя радость, называешь бездарностью. Ты верно подзабыл, что муки творчества от того и зовутся муками, что простому человеку они не под силу. Но ты не прост, как же ты не прост, великий человек! А вот, к примеру, мой Николаша скучен, и как жалко смотрится в сравнении с тобой.
Я не могу ждать нашей новой встречи, а потому завтра, без промедления иду к тебе.
Роняю на письмо капельку духов и крепко люблю
Вечно твоя муза
***
Записка от братьев Твердохлебовых Денницину.
Датировано 24 декабрем 1817 года
Время вышло, червяк. Завтра жди нас в гости. И помни, из бакалеи мы уйдем либо с деньгами, либо с твоей головой. Бежать не вздумай - наш человек следит за каждым твоим шагом.
С наилучшими пожеланиями, братья Твердохлебовы
***
Дневник Денницина (последние сохранившиеся страницы)
25 декабря
Я убил ее. Сперва мы танцевали без музыки, молча, в тишине и полумраке. Она прижималась ко мне, напирала, обжигала дыханием шею и норовила укусить мочку уха. А я в этот же момент пялился в стену и понимал, что совсем скоро так хорошо ощущаемый стук ее сердца, затихнет навсегда.
Лизонька любила меня. Наивной любовью. Глупая. Жалкая. Мертвая.
Она остывала в углу, пока я лежал на кровати, не сняв сапог, и смотрел в потолок. Сегодня я много думал. О себе и о ней. Могло ли у нас, что-нибудь получится? Точно нет. Заслуживала ли она смерти? Дурнушка ужасно играла на флейте, но за это не убивают. Однако мой гений беспощаден и требует жертв.
Я старался убивать ее нежно, но все равно чувствовал себя неумелым мясником. Она прижалась ко мне, полностью доверившись, шептала слова любви, жаловалась на мужа и совершенно не смотрела на мою сжимающую рукоять широкого кухонного ножа правую руку. Я нанес ей ровно три удара, испачкав белое платье красным – в живот, в грудь и шею.
Кровь обильно струилась из ран моей amour, пока она с обидой смотрела мне прямо в глаза и медленно умирала.
- Так было нужно, господин, ради твой картины, - все это время Ифрит стоял у меня за спиной, незримый для Лизаветы, - великое всегда строится на костях, оно пропитано кровью и пахнет мертвечиной. Так выражаются римляне.
- Иного пути не было?
- Для особой картины нужна особая краска, - он наклонился и подставил под струящуюся кровь пустую палитру, которую тут же вручил мне в руки, после чего помог подняться и подтолкнул к мольберту.
- Смири свой дух, господин, сомкни веки и сосредоточься, - я, затаив дыхание, макнул кисть в густую кровь, закрыл глаза и сделал робкий мазок.
Мы рисовали весь вечер. Ифрит помогал мне советом, время от времени крепко сжимая мое запястье. Спустя несколько часов эскиз был готов. Полнота цвета, утонченность линий, выведенных мной, поразили меня в самое сердце. Я как завороженный смотрел на полотно и понимал, что каждая капля Лизаветиной крови была пролита не зря.
Чуть позже Ифрит предложил мне отобедать, и я не посмел ему откаать. Мы ели хлеб, пили вино, и говорили о высоком.
Однако этот день не позволил мне ограничиться лишь одним убийством. Я совсем забыл о Твердохлебовых и своем долге, а вот проклятые братья обо мне помнили и пришли за моей душой точно в срок. Глупцы, моя душа не принадлежала мне уже несколько дней. Никакой договор с Ифритом мы не заключали, но все было понятно и так.
Я убил их мастерски. Как настоящий художник. Внезапно и хладнокровно. Умирая, они хлюпали кровавой кашей, пока ифрит бережно собирал их кровь, от которой я успел опьянеть. Ее действительно нельзя было тратить зря. Художник не может творить без красок.
Этой ночью я не сомкнул глаз. Мы с Ифритом писали Мальчика без остановки, не чувствуя ни голода, ни усталости. Вдохновение вознесло меня в самые райские кущи, заставив забыться обо всем на свете. Я был подобен Икару, поднявшемуся в самое небо, но в отличие от него я не боялся опалить крылья.
Стоил мне сделать последний мазок, как мои колени дрогнули, и я свалился на пол. Обняв ноги Ифрита, я поднял взгляд на картину и зарыдал. Она был готов. Она была прекрасна. За день мы сделали то, что я не смог сделать за целую жизнь. Мальчик в шляпе отныне и впредь жил собственной жизнью. Этим вечером родилось искусство!
***
Отрывок из стенограммы проповеди благочинного отца Иакова, сказанной на воскресной службе
Датирован 26 декабрем 1818 года
Сегодня мы слушали евангельскую историю о том, как наш Спаситель после сорокадневного поста был искушаем врагом рода человеческого в пустыне. И мы с вами, братья и сестры, должны верно следовать примеру Христа. Чтобы нам не утонуть в этом Чермном море, мы, как Моисей, должны отделять спасительное от зловредного и не поддаваться на проделки Сатаны.
Жизнь показывает нам, что сделать это тяжело. Взять случай, приключившийся год назад с прохвостом и злодеем художником Деннициным, чьи каракули сейчас вызывают не понятный всем православным людям восторг. «Не мечите бисер перед свиньями» - сказал Господь Бог наш, Иисус Христос, и я, братья и сестры его не послушал. Пытался образумить негодяя Денницина – а свинья, лежащая в калу, растоптала тот бисер, что я перед ней сыпал. Потому поделом. Собаке – собачья смерть.
***
Предсмертная записка Иоанна Семеновича Денницина
Датирована 26 декабрем 1817 года
Творческий экстаз как опьянение – после него всегда наступает похмелье. А ведь у меня, братцы, не голова, у меня душа болит. Как подумаю, что величайшую картину в мире я смог написать только с помощью нечистой силы, так меня в дрожь бросает.
Обидно, обидно, что моя великая картина – незаконнорождённый ребенок. Я должен был сам ее написать. Без подсказки и помощи. Смотрю на нее – холст слепит красотой, а сердце в крови. Бездарность! Вот кто я – жалкая бездарность ни на что неспособная без колдовских уловок.
Жизнь не радует, жало смерти не страшит.
А потому я твердо решил, что хватит. Заклинаю на похороны ко мне не ходить – вас не было рядом при жизни, друзья мои, а значит и после смерти вы мне без надобности. И помните - для настоящего творца даже смерть должна быть искусством!
***
19 апреля 1821 год. Остров святой Елены
Человек, чье имя совсем недавно гремело по всей Европе, сидел в кресле у пылающего камина и, не отрывая взгляда, смотрел на «Мальчика в шляпе», что висел на стене, заметно выделяясь среди прочих картин. Полумрак позволял глазам отдохнуть. Царило молчание, которое стоило нарушить.
- Про эту картину столько говорят. Критики хвалят ее художника за то, что он, используя лишь оттенки алого цвета, сумел изобразить буйство красок и пиршество тонов. Пытаюсь понять, мой друг, что с какой из моих битв сравнить эту картину – с Аустерлицем или Ватерлоо.
Стоявший чуть поодаль лечащий врач, в аккуратном фраке, высокий, подтянутый, приятными лица, обрамленного густыми бакенбардами, зажег свечу на ажурном светильнике, и в полупоклоне произнес:
- Эта картина важна для нас тем, что она существует, Ваше Величество. Потому что ее существование дает нам надежду, что ваши поиски приведут нас к чему-то достойному.
Человек грустно вздохнул и резко отвернулся от стены.
- Я посмотрел записи, что ты мне прислал, Франсуа, признаться, ни дневник, ни письма, ни уж тем более пьеса меня не впечатлили. Все это лишь слухи, совокупность письменных недомолвок, которые имеют весьма отдаленное отношение к реальности.
- Хотите сказать, что Книги не существует? – врач сел в соседнее кресло, вытянув ноги к камину, и положил себе на колени кипу бумаг.
- Книга существует – это неоспоримый исторический факт. Не будь ее наша история пошла бы совсем по иному руслу. Я лишь хочу сказать, что присланная тобой корреспонденция не приблизила нас к нашей цели ни на шаг. Что у нас есть? Мертвый художник, чья смерть это данность. И, пожалуй, все.
Франсуа вздохнул и пробежался глазами по листу. Поправив на носу очки, он слабо, будто виновато, улыбнулся и произнес:
- У нас есть не только смерть художника, который до «Мальчика в шляпе» не сумел создать ничего, в чем был бы хотя бы грамм таланта. Вместе с ним канули в лету три человека – их тела так и не нашли. Еще один человек попал в психиатрическую больницу. Если слух похож на правду, его стоит проверить.
- Считаешь, что у него действительно получилось разбудить Книгу?
- Как мне кажется, его дневник говорит об этом вполне явно, не давая иной почвы для размышлений. А раз получилось у него, должно получиться и у вас. Согласитесь, помощь вам сейчас пригодится, пусть и от нечистой силы.
Человек нахмурился и ударил по подлокотнику кресла. Он тяжело и хрипло задышал, после чего, борясь с отдышкой сказал:
- Я вполне могу убрать их этого рассказа нечистую силу. Предположим, бездарный художник сошел с ума. Спятил настолько, что убил в порыве безумия трех человек, после чего, опьянев от крови, смог создать свою лучшую картину. В конце концов, единственный свидетель – этот бакалейщик - мог просто услышать как Денницин беседует сам с собой. Дневникам же я верить нельзя. Художник постоянно врет, путается. Священник у него то худощав, то толст, сплошные ошибки и нелогичности. Пьеса? Плод порочной связи богатого воображения и отсутствия таланта. Я обречен, мой друг.
- Возможно вы правы, - согласился Франсуа, - но отчаяние вашему положению только навредит. Наша беда в том, что нам приходится собирать эту мозаику из совершенно не похожих кусочков. Однако я к вам с хорошими известиями, мы обнаружили еще одну записку Денницина, в которой он говорит о том, куда спрятал Книгу.
- Вы ее нашли? – голос дрожал, - вы нашли Книгу?
Врач почему-то медлил с ответом, заставляя секунды принимать форму вечности.
- Мы ее найдем, с новыми данными это будет сделать гораздо проще. Прямо сейчас наши люди занимаются поисками в России. Император, могу я задать вопрос?
- Разумеется, мой друг
- История сурова. И она говорит нам, что все, кто держал в руках эту Книгу, умирали не своей смертью. Вас не пугает возможность последовать вслед за ними?
Человек, потупив взгляд в пол, вздохнул.
- Эта Книга, дражайший приятель, мой последний шанс на то, что моя жизнь не закончится на этом острове. Утопающий хватается за соломинку. Утопающий. За Соломинку. Ты ведь меня понимаешь. Меня ведь нетрудно понять. Я лишь хочу еще один шанс, только и всего. А раз он был у бездарного художника, неужели его не заслужил я?
Франсуа грустно улыбнулся. Человек улыбнулся в ответ, разразился нездоровым и злым кашлем и вновь посмотрел на картину:
- А ведь и, правда, дьявольская красота. Дьявольская красота.
