Не убийца

Зная Ваш живейший интерес к истории родного края, отправляю Вам, Ваша Светлость, прелюбопытный документ. Он проливает свет на таинственные события, предшествовавшие исчезновению последнего барона из рода Чиров, владевших землями к северо-востоку от реки Широкой. Документ этот я обнаружил на прошлой неделе в старом крыле Королевской библиотеки и поначалу принял его за некое подобие пьесы. Каково же было моё удивление, когда встретились мне печально известные имена особ давно почивших. Загадка, вот уже сотню лет не дававшая покоя никому из тех, кто к ней прикасался, ныне разгадана!

Разрозненные эти листки никак нельзя назвать цельным произведением. Пропало по меньшей мере несколько глав. Впрочем, Ваша Светлость без труда догадается об их содержании. Я же, скромный библиотекарь, не решаюсь заполнять лакуны жалкими творениями своего пера, так как совершенно лишен литературного таланта.

Искренне Ваш,

Элькир Провак.

В спальне младших горничных

– Пссс, Коя.

– Чего тебе, Ю?

– Каков барон-то наш. Шестнадцать дочек заделал, с кем только не кувыркался, даже со слепой кузнецовой дочкой водился. Только всё девки да девки, девки да девки, одна за другой.

– Ну и...

– Почему у него сына не родится?

– Как это не родится? Скажешь тоже, соплюха зелёная.

– Сама соплюха!

– Ты!

– Нет, ты!

– Прежде у людей спроси. Есть у нашего Чира сын, взрослый уже парень.

– Какой он из себя, красивый?

– Тебе зачем знать? От горшка два вершка, а знатного жениха ищешь?

– Хоть бы искала, тебе-то что?

– А то, что держат его под замком.

– Чего так?

– Синяя грусть. Небось знаешь, что это такое?

На соседней лавке завозились. Раздался писклявый голосок:

– Я баронова сына видела. Своими глазами! Близко, вот как вас сейчас.

– Да-да, так мы и поверили. Никто не видел, а ты, постирушка, взяла и увидела.

– Клянусь, не вру!

Коя презрительно хмыкнула. Но семилетняя Ю, которую совсем недавно купили в одной из дальних деревень, попросила:

– Рассказывай, Малуша, не слушай Кору, вечно она задаётся.

Малуша наклонилась к Ю поближе и зачастила тревожным шепотом:

– Зимой, на Сколу Щербатого, Шныриха послала меня в старый Дом чистить эти... Как их там? Кобелены, во. Ну, в наказание. В старом-то Доме не живут уже лет пятьдесят. Ушли оттуда бароны, одни призраки, наверное, остались. Сижу я, значит, на лестнице, задницей пыль со ступенек протираю, и вдруг – идут.

Я – чух в нишу. Стою трясусь. Молюсь: только бы мимо! Только бы мимо!

– Это были духи?

– Нет. Хотя один походил на призрака: тощий, бледный, – сущий скелет с виду! Глаза дикие пучит, шатается – совсем слабый. А за ним... Кто, как думаешь?

– Не может быть! Барон?

– Он самый. Догнал этого безумного, схватил в охапку и мурлычет, как кот, когда баюкает: "Тихо, тихо, спокойно, пойдем, мой маленький, мой родной, домой, давай же..."

Тот бился-бился, да и затих. Тогда барон подхватил его на руки и унес, как младенца.

– Даааа... Чудная история. Но почему ты уверена, что это был его сын?

– Глаза, Ю! Рот, щеки, волосы, борода – во всем похожи. Точь-в-точь наш барон в молодости.

– Ты, Малуш, не болтай лишнего, – вмешалась Коя. – Другая бы на моем месте послушала тебя, а наутро явилась к Шнырихе: такая-то поклёп возводит на Его благородие, очерняет славное древнее имя Чиров.

– И утопили бы её вместе со мной в Топком болоте. Меня – за то, что болтала, а её – за то, что слушала. Да ведь, Коя, никому ты не расскажешь, хоть тебя пытай.

Девочки замолчали. Утомлённые, они проваливались в сон. Боль в красных, распухших от стирки руках утихала. Согнутые спины распрямлялись. Через несколько минут в комнате было слышно только спокойное, равномерное дыхание крепко спящих детей.

Раскинув по перинам необъятное тело, металась во сне, стонала и скрипела зубами Шныриха. Валялся в пьяном беспамятстве весёлый барон Чир. Прижавшись к его волосатой груди, дремала слепая дочка кузнеца. Только узник старого Дома сидел около узкого окна и смотрел, как луна заливает поля, реку и далекий лес призрачным светом.

У костра. Шпион

Глухой ночью на поляну вышел старик. Ему можно было дать не меньше семидесяти: жирные жидкие пряди волос, дрожащие руки с узловатыми суставами, бельмо на левом глазу. Старик не спеша развёл огонь, вытащил из-за пазухи краюху хлеба и принялся сосать её беззубыми челюстями. Но не успел он разделаться со скудным ужином, как раздались шаги. Избегая света костра, на краю поляны появилась высокая тень, закутанная в плащ с капюшоном.

Старик привстал, почтительно поклонился и произнёс:

– Рад видеть вас в добром здравии, господин. Я добыл то, что вам нужно.

– И что же мне нужно?

– Хорошие новости, смею надеяться.

Откашлявшись, старик выдержал паузу и торжественно, нараспев прочёл:

"Встарь предрёк одноглазый Грима:

Последний из Чиров лишится рассудка

И сгинет бесследно в старом Доме,

Если не будет найден хранитель,

Последний хранитель последней вещи,

Которую боги оставили людям,

Поднявшись в высокий небесный терем.

Наследство богов возвращает радость

Несчастным и тайны веков хранит."

– Как вам, мой господин? – слуга повернулся к скрытой плащом тени.

– Ужасно. Слишком выспренно: "последний хранитель последней вещи". К тому же не бывает низких небесных теремов. Надеюсь, это сочинил не ты?

– О нет! Это пророчество.

– Ты веришь в пророчества?

– Нельзя не поверить! Посудите сами: этому свитку не меньше двухсот лет. Откуда тогда могли знать, что бароны переедут в новый Дом? И о нём – вы понимаете, о ком я – тоже знать не могли.

– Откуда же оно у тебя?

– Мой знакомый, большой любитель древностей, приобрёл свиток на неизвестном ему языке, и подарил этот свиток мне, решив, что я как знаток языков смогу его прочесть.

– Занятное совпадение. Но если это пророчество... Тогда кто такой хранитель и что он хранит?

– Предполагаю, что речь идет о так называемом медальоне памяти. Полузабытая легенда.

– Что ж, – горько усмехнулся некто. – Придётся опираться на старые сказки, раз ничего другого не остаётся. Расскажите же про этот медальон памяти.

– Однажды молодой Месяц, которому наскучило танцевать с кометами и целовать звёзды, взглянул вниз, на нашу землю, и заметил прекрасную девушку. Она стояла у окна, любовалась серебряным светом луны, и её сердце сжимала смутная тоска.

"Красавица, отчего ты печалишься?" – спросил её Месяц. "Никто мне не мил, – ответила девушка. – а я мечтаю о любви."

– Пойдем со мной. Я научу тебя купаться в облаках и играть в прятки с зарницами.

Девушка протянула Месяцу узенькую белую руку и поднялась на небо. Они провели вместе ночь. На рассвете Месяц подарил ей серебряный медальон. "Пока ты носишь медальон у сердца, – обещал он. – Тебя не коснётся тоска. Но не дари никому память обо мне! Не то зачахнешь и сгинешь."

Спустя девять месяцев на свет появилась девочка с серебряными волосами и кожей белой, как лик луны. В смертный час мать отдала ей медальон и строго-настрого наказала никогда не снимать его... "

– Постой, старик.

– Да, господин мой.

Тень молчала. Потрескивали ветки в костре. Мелькнула над огнём летучая мышь. Неподалёку отчаянно и жутко закричала лиса.

– Слушай...ты говоришь, медальон утешает печальных. Значит, и от... – человек в капюшоне глубоко вздохнул и продолжил:

– От синей грусти лечит?

– Синяя грусть неизлечима. Это известно даже детям.

– Не смей упоминать при мне о детях! Зачем ты рассказал мне свою сказочку? Ты зря тратишь время, старый дурак, а время дорого!

– Простите, мой господин. Я знаю, как вам тяжко.

– Ничего ты не знаешь.

– Я всю жизнь был и остаюсь самым преданным Вашим слугой, хранителем Вашей библиотеки, Вашими глазами и ушами. Мне и в голову не пришло бы отнимать время глупыми слухами.

– Значит есть что-то еще? Выкладывай.

– Мой человек сообщает, что видел в соседнем городе девушку с белыми волосами и серебряным медальоном на груди.

Тень на краю поляны вздрогнула:

– Это невозможно! Как же медальон углядели?

– Логика, зоркий глаз – и толика везения! Не буду хвастаться, но у меня работают одни мастера. Видите ли, господин мой, в наших болотах чужаки редкость. Особенно – одинокие юные девушки. А девушки, которые носят дорогую вещь под ветхим поношенным платьем и при этом нанимаются в сиделки, не встречаются вообще нигде.

– Твоим людям известно пророчество?

– Нет. Я поручил им докладывать обо всем необычном, что они заметят.

– Хорошо. Девушку – ко мне. Мне срочно нужна хорошая сиделка, так ей и передашь. Тебе все ясно?

– Да. Счастлив служить вам, мой господин.

Тень скрылась за деревьями. Долго, долго, пока не догорел костёр, слуга сидел, угрюмо подперев лоб рукой, и напряженно размышлял.

В покоях

Барон Чир вернулся в Дом под утро, запер двери своих покоев, швырнул перепачканный грязью плащ на пол и бросился на постель. Больше всего на свете ему хотелось забыться часов на двадцать и проснуться с ясной головой и лёгким сердцем. Однако сон не шёл к нему.

Нестерпимо громко лаяли собаки. Кусали блохи. Зудел комар. Под окном дрались и выли коты. Закукарекал петух, за ним ещё один и ещё – словом, ничего не оставалось, кроме как достать из-под кровати бутылку с местным бренди и хорошенько приложиться.

"Какое совпадение, – думал Чир. – Пророчество. И попадает оно в руки не к неграмотной бабке, которая растопит им печку. Нет, его дарят нашему провинциальному Фаусту, учёному мужу. Как будто знают, что он прочтёт его – и немедленно принесёт мне. И девушка с медальоном. Ещё легенда эта. Бред! Не бывает таких совпадений..."

Барон снова поднёс бутылку к губам и сделал большой глоток.

"Кто-то под меня копает, дело ясное. Хочет, чтобы я нашёл девочку и привёл её в Дом. Но кто? Соседи? Да из них половина читать не умеет, а другая половина спивается, и ничего им больше не нужно в жизни... Как и мне."

Два глотка.

"... И у них у всех – здоровые сыновья. У всех. У слабоумных, хромых, увечных. У Ковина – пятеро, даром что безногий с войны вернулся. А я умру – кому мои дочки будут нужны? Сиротки мои... Балованные мои... Работы грубой не касались... Хорошо хоть старших выучил худо-бедно и замуж отдал подальше отсюда. Нечего им тут делать."

Глоток.

Глоток.

Глоток.

"Проклятая моя доля. И земля проклятая: одни топи и пустоши. Дед новый Дом построил, а что толку – хиреет род, скоро все тут подохнем..."

Три – подряд.

"Вот... Раньше пил... Такую бутылку мог за раз... Да что одну. Три бутылки! И не заметить... А теперь... Никуда не годен! Всё наперекосяк. Всё к черрртовой матери! Тв-вари проооклятые..."

Остатки – залпом.

"Сынок мой. Как же виноват... Недоглядел... Папаша твой сволочуга, д-дря-ань, сына запер... Хоть б-бы у-умер уже... Отм-мучился... Не м-мог-гу б-бол-льше... П-проооос-сти..."

Пустая бутылка выскользнула из рук и упала на ковёр. Барон, как в могилу, провалился в сон.

Трое идут в гости

– Ну пожалуйста!

– Нет.

– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

– Нет.

– Ну Коя, миленькая, самая лучшая!

– В последний раз говорю: нет, и даже не заикайся об этом.

– Мы ненадолго. На минутку всего. Посмотрим и уйдём.

Молчание.

– Ему же плохо там, он совсем-совсем один. Вот представь: меня нет, и Малуши нет, и Юцика нет, и Кая нет...

– О боже, Ю, ты и мёртвого достанешь!

– Так пойдём???

Коя молчит, раздраженно сопя.

– Тогда я одна пойду!

– Одна ты не пойдешь.

– Ура!!!

– Потому что ты вообще не пойд...

– Спасибо-спасибо-спасибо, ты самая лучшая!

– Ох... Ладно. Мне и самой не по себе от того, что он там один.

Нельзя же сразу соглашаться на всякие безрассудные затеи! На самом деле, Коя уже несколько дней втайне ото всех в мельчайших деталях разрабатывала операцию под кодовым названием "Визит".

– Значит так, – с важным видом произнесла Коя. – Меня слушаться бес-пре-ко-словно! Пойдем после отбоя. Втроём с Малушей. Никому не слова. Обещай, что будешь молчать!

– Обещаю, Коя, ты самая люби...

– Умница. Если поймают, выгонят – в лучшем случае. В худшем – сама знаешь.

– Да нас попробуй поймай!

– Будешь орать на весь Дом – как пить дать поймают.

Дверь распахнулась. На пороге стояла Шныриха и подозрительно переводила взгляд с Кои на Ю.

– О чём это вы, девочки? Кого поймают?

– Ммм... Кота поймают. Рыжик снова мясо таскает.

– А вы зачем ему позволяете? Давайте без глупостей. За работу!

Шныриха грузно развернулась и закрыла за собой дверь. Коя и Ю переглянулись. Ю захихикала, зажимая рот рукой, и вскоре обе закатились безудержным – и совершенно беззвучным – хохотом.

***

– Потише, Ю! Такая маленькая, а прямо как медведь ломишься. Малуша, нам точно сюда?

– Да. Вот коридор с нишами и лестница. Отсюда он выскочил, далеко убежать не мог.

– Смотрите, свет!

Затаив дыхание и стараясь изо всех сил ступать бесшумно, девочки приблизились к двери. Она была неплотно закрыта. Сквозь щелку виднелся жарко полыхающий огонь в камине, уютное кресло. В кресле сидел худенький сутулый мальчик и кутался в меховое одеяло.

– Коя, Ю, это он!

– Не может быть. А ну подвинься!

Это действительно был он. И он умирал. Остро торчали под одеялом костлявые коленки. Худая белая рука вяло лежала на подлокотнике кресла. Щёки ввалились. Очевидно, в комнате находился кто-то ещё, потому что мальчик, не поворачиваясь и не поднимая головы, слабо попросил:

– Спой мне колыбельную.

Ласковый, мягкий и тихий голос завёл песню на незнакомом языке. Коя села на пол и прислонилась к стене. Веки её потяжелели, глаза помимо воли слипались. Малуша дремала, опираясь на дверь. У Ю закружилась голова. Малышка потеряла равновесие, с размаху шлёпнулась на попу, ударилась локтем и закричала:

– ОЙ!!!

Песня затихла. На пороге стояла девушка с длинными распущенными серебряными волосами.

– Кто здесь? – испуганно спросила она.

– Простите нас! Это мы! Мы не хотели! То есть хотели! – растерянно залепетала Малуша.

– Простите, пожалуйста, нашу дерзость. Мы уже уходим, – вмешалась Коя.

Ю сидела на полу и шмыгала носом.

– Пусть войдут, – раздался голос из-за спины девушки.

Они сидели: мальчик в кресле, девушка на стуле, гостьи – на ковре напротив каминной решётки – и пили горячий сладкий чай. Ю не доводилось прежде пробовать чая, и, хотя ей до смерти хотелось выплюнуть бурую вонючую бурду, она с усилием делала глоток за глотком, повторяя за старшими.

– Я вас знаю, – начал разговор мальчик. – Вы младшие горничные в доме моего отца. Я каждый день вижу, как вы стираете и развешиваете бельё, как метёте двор и чистите башмаки. Я мечтал познакомиться с вами – ведь здесь мне совсем не с кем играть. Меня зовут Кин. А это моя новая сиделка, милая Юки.

– Приятно познакомиться, господин Кин. Приятно познакомиться, Юки.

– Обойдемся без церемоний. Просто Кин. Давайте будем друзьями! Хотя бы ненадолго.

– Я Коя, а это Малуша и Ю, младшенькая наша. Почему ненадолго, госпо... почему ненадолго, Кин?

– Скоро меня не станет. Я ведь болен. Не смотрите мне в глаза и не касайтесь меня – иначе заразитесь.

– Вот почему вы... Ты на нас не смотришь!

– Именно. Много лет я причинял отцу невыносимые страдания одним только своим существованием.

– Да разве вы... Ты виноват в этом?

– Виноват.

Лицо Кина исказилось. Он был готов разрыдаться. Юки бесшумно подошла к нему и положила руку на покрытый испариной лоб. "Тшшш, мой хороший. Отдай мне свою боль." – прошептала девушка. Кин судорожно вздохнул и обмяк.

– Стой! Ты заразишься! Кин, что она делает? Почему она тебя трогает?

– Юки – настоящая волшебница. Ей не страшна синяя грусть.

– А я знаю! – торжественно заявила Ю. – Это называется мумунитет.

Комнатку заполнил дружный смех. Громко, всласть хохотала Коя. Хихикала в кулачок Малуша. Заразившись общим весельем, заливисто смеялась Ю. Журчал, как лесной ручеек, смех Юки. Даже Кай грустно улыбался.

Вдруг в дверь постучали. "Прячьтесь!" – воскликнула Юки. Дождавшись, пока Коя вместе с Ю забьется в платяной шкаф, а Малуша притаится за креслом, Кин приказал:

– Войдите. Не заперто.

За дверью стоял заспанный мальчишка-посыльный.

– Здрствйте, гспдн Кин, – сонно пробурчал он. – Велено Юки проводить в покои вашего отца.

– Зачем?

– Простите, господин Кин. Не могу знать.

– Что-то случилось?

– Вряд ли. Его благородие мучает бессонница. Наверное, хочет, чтобы его убаюкали.

– Я быстро, Кин. Туда и сразу обратно. – спокойно произнесла Юки.

Она встала со стула, разгладила юбку и поправила причёску. "Туда и сразу обратно." –

повторила она, прежде чем закрыть за собой дверь.

Не убийца

Юки нерешительно отворила дверь в покои барона и остановилась на пороге.

– Добрый вечер, господин барон, – опустив глаза, пробормотала она.

– Не бойся, подойди ближе. Мне нужно поговорить с тобой. Говорят, ты носишь на шее серебряный медальон.

– Так и есть, мой господин.

– Носишь его днем и ночью и не снимаешь ни в бане, ни в постели, ни за самой грязной работой?

– Точно так, мой господин.

– Почему?

– Медальон достался мне от матери. Умирая, она взяла с меня клятву никогда не снимать его, иначе меня ждет неминуемая гибель.

– И ты ни разу не пыталась узнать, что будет, если снять медальон?

– Как можно, господин барон? Слово матери –

закон! За всю жизнь она не сказала ни слова лжи.

– Позволь мне взглянуть на него.

– Да, конечно, господин.

Юки неловкими пальцами развязала тесёмки на платье и потянула за цепочку что-то тяжелое. Из-за края корсажа показался потемневший от времени массивный медальон с выгравированным полумесяцем на крышке. Барон жадно вглядывался в него, стараясь заметить следы магии – но на первый взгляд это была вещь хоть и дорогая, но самая обыкновенная. Всего лишь тускло мерцающее серебро... Тёплое от груди девушки.

Охваченный внезапным порывом, барон подошёл к Юки и обхватил медальон рукой. Так и есть. Тёплый, даже горячий. Согревающий. Торопливо пульсирующий, как маленькое сердце. Стук-стук. Стук-стук. Он не мог отвести глаз от сияния серебряного месяца. Юки вся сжалась и прошептала:

– Господин барон... Что вы делаете?

– Ничего. Ничего... Мне только прикоснуться... –

жадно проговорил он.

Юки почувствовала, как наваливается на неё по-медвежьи могучее тело и грубо рвёт цепочку на шее. А затем наступила тьма.

Девушка мягко осела на ковёр. Чир по-прежнему сжимал в руке медальон. Мерцание исчезло. Серебро потемнело и потухло. Маленькое сердце остановилось. Барон медленно поднял руку, не глядя сунул медальон за пазуху и ударил в гонг.

Поднялась суматоха. Не только лекарь, не только старшие слуги барона, но и лакеи, пажи, горничные, няньки, судомойки, бесштанные дети ворвались в комнату и окружили тело. Визг, вой, гвалт. Галдят:

– Она мертва?

– Мертва!

– Точь-в-точь живая.

– Будто спит.

– Что с ней случилось?

– Убили?

– Убили!

– Ох, батюшки светы, убили! До смерти убили!

– Караул!

– А барон?

– Что барон?

– Где наш господин?

– Позовите его благородие!

В стороне стоял человек. На него не обращали внимания, потому что самый близкий родственник не смог бы теперь узнать барона Чира. Человек стоял лицом к стене и бормотал:

"Она сама. Я не убийца. Не убийца. Вы видите, она мертва. Это не я убил. Не убийца. Неубийцанеубийцанеубийцанеуби..."

Финал

Странно они смотрелись вместе: крепкий, пышущий здоровьем барон Чир и сутулый, болезненно-бледный мальчик. Копия отца – и в то же время кто-то совсем чужой и бесконечно далёкий. Чир понял это не рассудком, а ощутил всем телом, и в жаркий июльский полдень его пробрал холод.

– Зачем ты привёл меня сюда, отец? – спросил Кин. Вместо ответа Чир вынул из-за пазухи бархатный мешочек, развязал золоченый шнурок и достал медальон. "Какой же он тяжёлый, –

подумал барон. – Как могла Юки носить его днём и ночью? Или медальон тяжёл только для меня..." Он заставил себя не думать о Юки. Сын. Его сын. Вот что самое важное. Всё правильно. Юки бы погибла – так или иначе.

Барон подошел к сыну и надел медальон ему на шею. Время застыло. Кин стоял, пошатываясь, и приходилось удерживать его за плечи, чтобы он не упал, как прохудившийся мешок. Досада и горечь переполнили Чира: снова обманули, обвели вокруг пальца, везде предатели, одни только предатели... Тут Кин поднял голову и впервые за всю свою жизнь посмотрел ему в глаза.

– Отец, – спросил он. – Где Юки?

– Какая... Какая Юки?

– Которая носила медальон до меня. Где она, отец?

– Послушай, Кин, мальчик, сейчас это совсем не важно. Вернемся в Дом. Устроим пир, зажарим целого быка! Бочку вина выкатим! Какое ты вино любишь?

– Ты отобрал у неё медальон, не так ли?

– Кин, ты теперь здоров. Не думай ни о чём, развлекайся. Хочешь – пошли на охоту, в моих –

нет, в наших – в наших с тобой лесах полно дичи.

– Что ты натворил?! Ты убил её.

– Не я, так другие. Ради тебя, Кин. Если бы ты знал... Послушай, ты станешь бароном после меня. Хочешь... прямо сейчас? Ты станешь хорошим хозяином наших земель!

– Нет, отец. Позволь мне уйти вместе с ними.

– Ты никуда не пойдешь. Я вылечил тебя, и теперь ты будешь жить со мной. Я тебя люблю, останься, прошу, сынок... Ты ещё у меня станешь настоящим бароном Чиром! Весёлым, здоровым, охочим до девок!

Кин молчал.

***

Они уходили все дальше и дальше по западному тракту. Коя и Малуша держались вместе. Кин шел позади них. Он ступал неуверенно и левой рукой опирался на палку, а правой сжимал горячую ладошку маленькой Ю.