Эврика!

Поднимая голубую пыль, тут же оседавшую на голых ступнях, оставляя вереницу следов Муза шла по песку за Замыслом. Он поочередно захватывал воздух носом и выдувал в тело флейты, играл, признаваясь в симпатии захватившей сердце музыкальной моде, если такое понятие вообще уместно использовать по отношению к ходящим по песку. Как-то услышав мелодию за холмом бесконечной пустыни, Муза немедля отправилась к исполнителю, и вот уже три, пять, а может десять дней путешествовала с ним тревожа покой синих песчинок.

Считать время не их традиция. Минуты и месяцы удел заваленных, обездвиженных под толщей песка, проклятых вечно считать секунды. Жизнь ходящих по поверхности – неторопливый путь от одного пустынного края к другому, странствие легкой поступью, взбираясь на дюны в постоянном поиске небес, горизонта и бархан красивее увиденных год, день или час назад.

- Ты слишком медленный! Иди быстрее, - просила Муза, с каждым шагом отдаляясь на расстояние в сотни раз меньше песчинок, на которые наступала пара, - Скоро я буду отставать на целую ладошку! А потом рука, нога, и вовсе потеряемся из виду.

- Нет, - отвечал Замысел. - Как себя помню, всегда так ходил. Стоило родителям открыть мне глаза, как я пошел, не ускоряясь или останавливаясь. Остановился только однажды, когда бескрайние просторы привели меня к одному деятелю звуков, и откупил у него эту замечательную флейту за лучший пейзаж в моей жизни! В памяти ни одного предка или знакомца, который любезно делился со мной воспоминаниями и опытом, не встретишь настолько прекрасной картины: высоченный синий холм, фиолетовая дымка сверкающей пыли, кольцом поднимающееся вокруг песочной горы, и изумрудное небо, иссеченное яркими кроваво-розовыми царапинами, время от времени появляющиеся и тут же растворяющиеся на небесном куполе.

- Не верю. Даже не смела представить, как красота тысячи веков, из поколения в поколение копившая опыт созерцания, восхищения и восхваления, обесценена какой-то вещью! Флейтой? Музыка её радует и меня, но променять прошлое прародителей, каждого прародителя на материю подпесочных… Это тот же песок, только в форме трубы с дырочками.

- В смысле? Когда стало стыдно делиться воспоминаниями с вылезшими на поверхность мастерами? Мысли же осталось со мной, не стерлось и не потерялось, и я как остальные передам его ребенку, когда перенасыщусь красками мира, и умру, рассыпавшись в песок как остальные. Прекрасный же век у нашего народа! Сначала всю жизнь мы гуляем по пустыни и впитываем красоту её пейзажей, а потом, насмотревшись песком и светом так много, что станет невозможно познавать этот мир дальше, мы умираем, рассыпаясь в песок и камень. Если вместе со мной, рядом, помрет ещё кто-нибудь такой, как мы: Идея, Энтузиазм, Размышление или с любым другим именем, то на месте нашей смерти тут же появиться молодой, уже наполненный опытом своих родителей и дальних предков, ребенок, какое-нибудь Вдохновение, например. А ещё после меня останется песок желтый, после тебя синий… Получается, мы создаем краски этой пустыни! По сути, пустыня – это останки наших предков!

- Ты всё не о том. Послушай же меня, эти мастера лживы! Они обольщают нас лучшими вещами своей темноты, бессмысленного мира, тем единственным соблазняют, что хотя бы на немного способно сравниться с нашими знаниями и опытом, и то в виде крошек с пира. Мастера выходят из песка, стоят на месте и ждут, надеясь повстречать ходящего, чтобы выслушать картинку из его воспоминаний, забрать опыт созерцания, красоту, а за это продать флейту, книгу, радио… да всё что угодно, созданное в их мире благодаря нашим рассказам, нашему вдохновению! Каждый мастер приходит сюда, только чтобы уйти. Обратно. Вниз. Где нет зрелищ вдохновения, поэтому они и нуждаются в нас. Некоторые из нашего народа подходят к ним, общаются и даже торгуют. Ты знал, что вещь у тебя в руках создана из тех камней, что образуются под нашими ногами? Каждый шаг надпесочного оставляет твердые, тяжелые каменные следы, а постоянное течение пустыни уносит их в глубину во владения подпесочных, а они используют их как материал для своих шедевров. Понимаешь, забирают всё! Крадут камни, а за возврат ещё что-то требуют!

- Откуда в тебе столько злости? Теперь понятно, ты из-за эмоций так торопишься. Скоро станешь как он, - сказал мужчина и указал пальцем в плывущее вдалеке облако пыли, возглавляемое таким же существом как и они.

- Не буду я бегать. Моя натура созерцательная и неспешная.

- Если не перестанешь позволять эмоциям управлять своим телом, то ещё как начнёшь. Совсем управлять собой не умеешь, и, видимо, в том облаке о самообладании тоже не слышали. Я не осуждаю, для меня они, бегуны, странные… Вообще не понимаю, зачем начинают так торопиться. Откуда они появляются? Идут, медлят, а потом как ускорятся! Может также переволновались, как ты? Может они пытаются увидеть больше за короткое время? Хоть мчась по пустыни и успеешь обойти десятки дюн, пока мы с тобой только на вершину первой заберемся, но разве в спешке наслаждение? Это уже становится обычным собирательством. Вот вырастает новый бархан – зафиксировали в голове и пошли дальше. Здесь волны песочка красиво выстроились, а тут два ярких красных пятна, видимо, недавно кто-то помер и с кем-то родил маленького. Миг и достаточно. Только моменты, набор картинок без движения и развития. Не понимаю, в чем польза такого опыта. Да и живут они в сотни раз меньше нас, потому что поднимают с песком смертельную пыль. Зачем тебе это? Расслабься и отпусти лишние волнения.

- Они забрали моего брата, - медленно проговорила Муза, проворачивая в голове воспоминания, которые упорно выдалбливали дырку в гробу забытой памяти, чтобы теперь освободиться и снова мучить сознание прошлым, - Ему тоже нравились мастера. С рождения мы шли вместе. Брат не пропускал ни одной безделушки, ни одного шанса расспросить о подпесочном мире. А мне, после каждой встречи с мастерами, от ужаса хотелось бежать прочь от этих существ! Сначала было жалко, ведь такие субстанции саморазвиваются и наполняются опытом в темных, тяжелых и, по-моему, абсолютно пустых краях. Но творцы, как называют себя мастера, просто в восторге от своей жизни! Даже те из них, кто назвали бы свой мир самым мрачным и унылым дитём вселенной, всё равно возвращаются в пески. Последний раз, услышав, как они страдают, постоянно идя на поводу своего тела, от бессмысленной траты времени на питание, сон и болезни, я стала умолять творца остаться, избавить свой короткий век от глупой растраты времени. Просила пойти с нами, обещала дарить ему каждый свой след, из которого он сможет сотворить себе любой предмет, но он только засмеялся, упал и стал утопать в песке, а мой брат ухватился за ногу мастера и, выкрикивая «не уходи», «хочу увидеть твои рассказы», утонул вместе с ним.

После откровения Музы разговор прекратился, и только доносящееся с высокого неба музыка и игра Замысла нарушали тишину. Флейта покорно воплощала фантазии владельца, звуками рисуя воспоминания, беспорядочно выбранные из коллекции пейзажей предков. Нежная музыка перетекала от мелодии к мелодии, изображая картину за картиной, будто выискивала такой вид, который хотя бы темным закатом, сбившимся в кучу грозовыми облаками, удушливой пылью или другим мрачным элементом был бы способен передать ощущения грусти от рассказанной истории. Не найдя в памяти ничего подобного, флейта тревожно прыгала от низкой к высокой ноте без строя и порядка. Даже бегущие, не понятно, от чего убегающие и зачем, даже дикое и безвкусное существование подпесочных не удивили Замысел настолько, как осознанное решение брата Музы утопиться и навсегда остаться среди мастеров.

«Что должен рассказать мастер, чтобы собрат ушёл с ним? Словно слепые и беспомощные животные подпесочные только благодаря случаю выходят на яркую поверхность. Милостивое течение пустыни выталкивает их на поверхность, даря чудо вдохновения. Они наслаждаются видами, светом, а затем тратят жизни, чтобы создать что-то подобное увиденному, например, флейту, хотя это только свист по сравнению с пением здешнего ветра и неба», - думал Замысел и играл.

- Он же может ещё вернуться? Также как мастера, продающие всякие вещи? Они уходят и возвращаются. Правда, сможет? – спрашивала с надеждой Муза, – Подпесочные никогда не отходят от своего места появления, стоят как вкопанные, пока течение пустыни снова не унесет их ко дну. Это главная причина ухода. Но брат родился здесь, знает и помнит, что нужно постоянно двигаться, как бы медленно это не было. Он должен обязательно пойти, а если сделает первый, второй, третий шаг, то течение пустыни не унесет его на глубину, и брат сможет наслаждаться поверхностью со мной снова!

- Не думаю, - ответил Замысел.

- Ну почему же? Мастера возвращаются, если повезет, значит, брату тоже может улыбнуться милостивая пустыня.

- Ты снова слишком эмоциональна. Между нами расстояние уже в пять моих флейт! Успокойся. Никто не знает, что происходит с такими как мы под песком. Фактически, мы и есть песок, раз именно он остается после смерти. Наверное, подпесочные тоже, раз до сих пор бескрайняя пустыня не уничтожила их. Единственное, от чего я считаю твое желание возвращения брата наивной фантазией – это тело. Посмотри, Муза, мы почти прозрачны. По сравнению с осязаемыми мастерами наш вид разумности только контур. Пыль сразу же прилипает к телу, отвердевает его и мешает двигаться. Должно пройти много времени, чтобы эта корка растрескалась и спала. Формой мы подобны подпесочным, а внутри наполнены едва отличимой от воздуха дымкой, словно прах первых жителей пустыни, от которых теперь наш народ настолько отличим, что, встретив, первые прародители сочли бы нас за пришельцев.

Через ещё несколько коротких разговоров и длинных молчаний, пары песен молодого Замысла и очередного лазания через хребет бархана из равномерно перемешанных синих и желтых кристалликов песка, путники повстречались с величественным строением из камней, называемым «пастухи пустыни».

Конусообразные столбы, будто воткнутые великаном острым концом в песок, стояли в линию друг за другом, поочерёдно возрастая в длине до середины ряда, затем снова убывали, напоминая колонны недостроенного моста в виде дуги. Тело изваяний – растекшийся камень, глиняные сосульки, облепленные пылью, которые с очередным движением сыпучего океана понемногу утопали в нем. Самая высокая балка не понятно зачем созданной, не известно кем придуманной стройной последовательности была выше любого холма на десятки пустынь вокруг, от чего знающий и зоркий путник мог бы использовать её в качестве компаса, но Муза и никто из ходящих по песку даже не задумывались об этой возможностей, верно следуя философии своего народа не планировать путешествие, ведь тогда пришлось бы выбрать конечную цель, которой априори не могло существовать.

Может, из-за величия пастухов Муза побежала к ним, едва завидев, будто камень позвал её. Под крики Замысла с просьбой остановиться, одуматься и успокоиться, ещё молодая для смерти девушка чуть ли не рысцой пересекала пески, не в силах замедлить ноги, подгоняемые воспоминаниями и размышлениями.

«Ресурсы для постройки, каркас общества, красивый внешний образ, - перечислила она слова в голове, которыми мастера описывали брату устройство домашней глубины. – Не понимаю их. На придумывали домыслов о мусорных следах. Мастера видели, знаю, что все в их мире — это холодные, бесполезные следы, давно пройденных нами путей. Зная эту скрытую нетайну, подпесочные всё равно возвращаются в темноту! Как вообще можно покинуть теплый свет красоты и вдохновения, ради песка? Брат с наслаждением жил здесь; купался в блестящих от лучей небесных тел алебастровых кристаллах, которые парят в воздухе, поднимаемые с песочного покрова бегунами; запоминал музыку, доносящуюся с небес. Мой народ, привыкший к традиции обмена опытом как ритуалу окончания жизни, никак не соглашался делиться с братом воспоминаниями до смерти! Неужели было не понятно, что он просто хотел чувствовать ещё больше? Никто и даже Замысел, недавно рассказавший мне одно из своих воспоминаний, я уверена, не поняли бы брата и не согласились бы поделиться с ним всеми накопленными предками сокровищами. Одним или двумя, но всеми сразу. Настоящую драгоценность можно создать только объединив лучшие жемчужины всякой головы надпесочного в одно ожерелье. Затем бы наши дети, из поколения в поколение обрабатывали чудесные, объединенные воспоминания новыми увиденными пейзажами, будто древний мастер шлифует белым кораллом перламутровую поверхность дитя устрицы. Брат верил, что так наш народ сможет разглядеть в старых воспоминаниях что-то новое. Он любил идею исключительной красоты, новой красоты, тайной и никем не открытой. Никогда бы не стал её искать в грязном песке. В мастерах он видел особые бусины, хоть и размером не больше песчинки… Вот из-за кого он ушёл. Вот в чём он увидел нераскрытую красоту. Когда-нибудь случалось такое, пастухи? Как вы разрешили ничтожно умереть тому, кто любил вас сильнее любого другого надпесочного? При вас он простился со мной. Вы свидетели моих криков и долгих блужданий в ожидании его возвращения, наматывая круги вокруг ваших молчаливых тел. Теперь же вы станете свидетелями воскрешения или ещё одной смерти», - думала девушка, торопясь к высоким камням и ни разу не оглянувшись на Замысел.

Не могло найтись в опыте Замысла ничего тревожнее только что потерянного покоя, контрастного и даже неестественного на фоне теплого света неба и среди танцующих вокруг сияний, изображавших людей, животных и природу. Музыка флейты томилась, молчала и терпеливо ждала встречи с Музой, которая непременно должна будет дослушать её мелодию.

Девушка, догнав горизонт, неожиданно остановилась у самой высокой колонны, пробежалась вокруг нее, затем оббежала следующие три и вернулась к центральной балке. Она то внезапно исчезала из виду Замысла, то появлялась, медленно расхаживая вокруг пастухов, и снова пропадала в ряду могучих камней, будто развеивалась на ветру песчинками. Ветра, а значит и пыли вокруг пастухов никогда не было. Видимо, поэтому высокое строение ещё не превратилось в дюну, которая, непременно, выросла бы из песка, приносимого ветром.

Замысел продолжал спокойно идти. Он не сожалел, что потерял говорливого компаньона и слушателя игр на флейте, так как привык блуждать по пустыни один, молча и погружаясь в себя. В отличии от Музы, у него не было брата или сестры, к которым он мог бы с детства привыкнуть и от этого хотеть путешествовать не в одиночестве. Его шаг не поменял скорость. Даже стукаясь о закаменелые останки умерших сородичей, лишь случайно не ушедшие ко дну пустыни, и тяжело взбираясь на холмы, он продолжал спокойно и равномерно идти, занимая мысли, как ему казалось, странными и серьезными размышлениями.

«Откуда мне известны названия вещей и явлений? Я играю на флейте, потому что мастер сказал, что предмет в руках - флейта, но выдуваемые из трубки звуки я сам назвал музыкой, и мастер с другими ходячими по песку поняли меня, - спрашивал себя Замысел. - Я впервые увидел образ огромной, горящей, летящей к звездам машине, но её имя на языке мастеров известно мне заранее. Видимо, как-то подпесочники рассказали предкам о своем быте подробно и так давно, что до сих пор не получилось откопать в залежах памяти то воспоминание с долгими историями, которые должны были начинаться при фиолетовом небе, окрашенным поздним закатом, и заканчиваться желтым рассветом с блестками пыли, которые поднял бы утренний ветер. Хорошо же мы говорим даже сами с собой! Мастера изъясняются проще. Но почему?»

Три дня и три ночи Замысел размышлял над манерой разговора подпесочных, не отрывая взгляд с пастухов, выгуливающих Музу на невидимом поводке, каждый раз дергая за веревочку, если девушка отходила чуть дальше невидимой и строго установленной границы.

На вторые сутки мужчина увидел пять небольших холмиков, в центре которых сидела бывшая спутница, а когда расстояние между ними стало ещё меньше, Замысел разглядел низко склонившуюся над песком голову и услышал крики.

- Что ты говоришь? Подумай же, они затуманили твою голову! Среди ходящих по песку никто добровольно не закапывал себя, - говорила Муза через рев, крепко держа за локоть высунутую из песка руку.

Приглядевшись, Замысел заметил, что человек похожий ни на мастера, ни на надпесочного торчал из выкопанной ямы, высунув из песка только лицо и руку, которую обнимала девушка.

- А должны были, понимаешь? – отвечал человек, пока Муза безуспешно дергала его за руку, пытаясь вытащить.

- Ты бредишь! Никто и никогда бы не пожелал быть проглоченным пустыней. Посмотри на себя, - проговорила Муза с воплем, - они оторвали часть твоего лица, а оставшуюся голову почти не увидеть под слоем пыли! Прошу, ещё немного, помоги мне, и я вытащу тебя оттуда.

- Перестань меня тянуть и послушай, сестра, - отвечал брат, пока Муза плакала в его ладонь, - Мастеров не существует. Есть только один большой мастер, внутри которого хранится наш мир. Мы в его голове! Иногда он посещает нас в виде небольших мастеров, которых мы постоянно встречаем в пустыне. Образы, видения, сияния над пустыней – это его мысли, идеи, воспоминания, такие же, что хранятся у нас в сознании. Надпесочные видят красивые краски пустыни, пропускают эти образы через себя, дополняют новыми взглядами и сочетаниями, а потом должны вернуть их большому хозяину в виде гениальных мыслей. Мы его фантазия, воображение, вдохновение! – не останавливаясь говорило существо, которая являлась недоеденной, недоработанной идеей большого мастера.

Существо, перед тем как окончательно отдаться большому творцу, решило хотя бы ещё немного дополнить свой опыт красотой неба, чтобы стать для большого хозяина капельку лучше.

- Мы накапливаем в себе опыт, - продолжал говорить брат, - передаем его будущим поколениям, чтобы в конце, мы или кто-то из внуков, прошел через песок к большому мастеру, который создает из наших тел, отрывая и обрабатывая кусочек за кусочком, настоящую, ту саму жемчужину – великую мысль. Не бойся, Муза. Истинное предназначение ходящих по песку – это быть проводниками озарения, направляя его сквозь плотный песок прямо к большому творцу. Не бойся, Муза, ты поймешь, когда сама попадешь к нему. Мы не зря родились вдвоем. Ты и я – должны послужить ему вместе, - договорило существо, схватив сестру за шею и потянув к себе.

Пять холмиков, окружавшие сестру и брата, затряслись и начали рушиться. Песок вокруг близнецов зашевелился и стал проваливаться, будто под телами пары проходил глубокий тоннель, опоры которого в этот момент разрушились, и пустое пространство стало засыпаться песком, образуя на поверхности широкую воронку.

Утонув в зыбучей каше по пояс, тратя последние силы, чтобы высвободить из стальной хватки шею, Муза дергалась всем телом, крутилась и хватала руками воздух с надеждой, что хоть какая-нибудь из колонн окажется ближе, чем есть на самом деле, чтобы можно было ухватиться за её твердое тело. Наконец-то, девушка почувствовала в ладони материю крепче ветра и надежнее песка, и зыбкая яма ослабила хватку, разрешая Замыслу спасти бывшую спутницу, без минуты ставшей бы добычей большого мастера.

Муза в состоянии близком к кошмару, вся покрытая серой пылью встала и неподвижно стояла, не в силах оторвать испуганного взгляда от вырастающей в дали полосы дымки, легкими, но заметными толчками все ближе надвигающейся к ней. Расплываясь в стороны, поднимая залежавшуюся пыль, песок прорезал глубокую линию, направляясь в сторону непокорного и испуганного вдохновения, оголяя камни и мастеров, повстречавшихся на пути.

Бросая вызов самому творцу и хозяину этого мира, оставляя позади Замысла с раскрошенной флейтой, которая стала спасительной рукой, доставшей Музу из горла воронки, она бежала от полосы, как ей казалось, слишком медленно, поэтому не думала прекращать забег, не смотря на оставшуюся в скором времени далеко позади опасность.

Большой мастер, пытаясь остановить бунтовщицу на сколько ему позволял уровень воли и концентрации, усилил ветер. Шквал избивал нежное тело Музы поднятыми песчинками и пылью, тут же прилипающих к ногам и рукам и застывающих крепкой коркой, от чего её конечности обездвижились, и девушка застыла, опираясь на одну ногу, в позе бегунов, который вот-вот закончит свой век.

Как принято в пустыне, сильный ветер задает архитектуру песочной глади, выращивая холмы и серповидные барханы. Если бы на канале не начался давно известный фильм, но со временем забытый и теперь манивший пересмотреть картину, если бы не приглашение близкого друга выйти из дома или зайти в интернет ради общения, если бы не элементарная усталость человеческого тела, приводящая к дремоте, противопоказанной при поимке вдохновения, то созданный большим мастером поток песка, встречая преграду в виде неподвижной Музы, продолжал бы биться об неё, падать и скапливаться в круглый бугор, грозивший покрыть девушку песком с ног до головы и навсегда унести в подпесочный мир. Большой мастер отвлекся и остановил непогоду, отсрочив растерзание и перевоплощение Музы.

«Сколько ещё козней мне вытерпеть? Что же будет, если погоня не прекратится? - спрашивала себя девушка, чередуя бег сломя голову и медленное перетаскивание ног, шатаясь от усталости и трясясь от страха. – О, безжалостный приговор, как легко помереть надпесочному! Теперь рассыпаться от естественной смерти или, даже, закаменеть от усталости самое желанное! Всё, лишь бы не достаться большому мастеру!»

Убежав так далеко, что верхушки пастухов были уже не видны на горизонте, она забралась на камень достаточно крупный, чтобы можно было сесть на него, и шершавый, составленный из застывших капель глины, напоминавший оставшееся на поверхности последнее свидетельство теперь уже затонувшей постройки. Пока обездвиженные толстой коркой пыли ступни приближались к булыжнику, из темносинего песка, окружавшего коричневый камень, высунулись десятки рук, пытающиеся схватиться Музу за лодыжку.

Коротая дни сидя на камне, она пристально следила как сверкает песок и переливается цветами небо пролистывала в голове картинки из памяти, наблюдала за танцующими вокруг валуна радужными образами, показывающие воспоминания большого мастера и сейчас происходящие с ним события. Словом, проживала конец жизни с тем, чем занималась всю жизнь и каменела из-за бушевавшего ветра.

Образы в небе издавали музыку, копируя игру Замысла на флейте.

«Значит тебя тоже поймали», - подумала Муза.

Сияния плавающих в толще воздуха кристалликов собирались в плотные облака, обрисовывали крепкого высокого мужчину и танцевали, напоминая пляски брата.

«Никогда не пойму и не прощу тебя», - сердилась надпесочная.

В очередной раз подтверждая нерушимую власть над собственными мыслями и талантом, большой мастер затягивал в песочную бездну камень слишком быстро, чтобы Муза успела прожить на нем долгий век надпесочных. Когда спасительный остров из глины окончательно утонул, ходячая по песку попыталась начать второй изнуряющий забег по пустыни, сильным рывком убежать от торчащих вокруг неё рук мастеров, но колени, превратившиеся в камень, предательски отказались двигаться, уронив её лицом прямо в сыпучие владения большого мастера.

Когда Муза была разобрана на кусочки, в родном городе большого мастера появилась надежда родиться искусству строить готику, пока что обрисованному только на координатной бумаге молодого архитектора. И если человек когда-нибудь увидит реализованный чертеж, то поймет, что в этом строении зародилась и умерла готика города, так как придумать что-то лучше этому, казалось, невозможным.