Андрей Лакро

Туесок

Туесок
Работа №109

Допустимая реальность

История, что произошла со мной и взволновала меня, непременно должна быть записана. Я рассказывал её друзьям и знакомым, но ни один словесный рассказ не сравнится с записями на бумаге. Только здесь на листе, можно изложить её во всех подробностях и красках, которые блекнут при устной передаче, только здесь никто не будем перебивать, а самое главное скептики не помешают внимательным слушателям.

Итак. Моя жизнь не блещет цветами радуги. Бог не наделил меня талантами, но я на него не в обиде. Тянуться к вершинам общества у меня нет никакого желания, меня вполне устраивает и предгорье, и разочарования по этому поводу я не испытываю. Нет во мне и зависти к тем, кто достиг вершин – вершина слишком узка, а падать с неё болезненно. Я люблю свободу, а свобода возможна только тогда, когда круг обязанностей минимален. Конечно, на вершине, финансы лежат белыми сливками, а они дают больше материальной свободы, и я с этим не спорю, но я не прихотлив. И поэтому должность сметчика меня вполне устраивает. Если говорить проще я принадлежу к офисному планктону, он ест мало, но кормит большую рыбу. Зато в моём полном распоряжении суббота и воскресенье, а иногда еще и пол пятницы. Так вот, в один из таких дней, а именно в пятницу после работы я и отправился в путешествие на велосипеде Москва – область. Пятница, пробки, нервы, но не для меня. Я выбрал маршрут в обход автодорог, взял палатку, спальный мешок, удочки и отправился на Оку в поисках покоя и рыболовного счастья.

Когда шумный город затих за спиной, крутить педали я стал медленнее, а получать удовольствия больше. Дорога стелилась грунтовой бесконечностью. Синее, уже начинавшее розоветь небо, порхало, как бабочка разноцветными облаками. Огромные борщевики на пустующих полях стояли на толстых ножках, как белые зонтики вдоль побережья зеленого моря. Поляны желтых одуванчиков напоминали картины Ван Гога. А звёздное небо! Нет, вы мне скажите, какой москвич видел звёздное небо? Они вообще редко поднимают голову, а даже если подняли, даже если вышли на балкон, даже на шестнадцатом этаже и даже в полночь? И что там видно? Кругом одни фонари, да облака - неба нет, звёзд нет. Хорошо если удаться разглядеть самую большую медведицу и то на одной лапе. А что видел я, когда небо открыло все свои прелести – Большая Медведица, Волопас, Северная Корона, Геркулес, я молчу про Малую Медведицы, Кассиопею, и её мужа Цефея! Холодные звёзды грели меня древними мифами и светом, летящим через парсеки вселенной. Под этой мерцающей бездной я крутил педали и вдыхал полной грудью воздух ночи.

Не буду утомлять вас рассказом о рыбалке, о вялой и сонной рыбе, но соблазнительной насадке, скажу лишь, что отдохнул я на полную спиннинговую катушку. Мой трофей был невелик – десяток подлещиков и пару лещей, которых я сразу засолил. В воскресенье, после обеда съев остатки ухи из маленького щуренка и нескольких плотвичек, я отправился в обратный путь, проклиная грядущий понедельник и open space.

Возвращался тем же самым маршрутом. Бог воды Посейдон, наверно, обиделся на меня за маленького щурёнка, выловленного из его недр, и в наказание послал дождь. Это был не просто дождь, а проливной грозовой ливень, стена дождя! Молния рвала мокрый воздух и вонзалась в землю красной стрелой, гром накрывал меня грохотом, прижимая к земле. Пришлось слезть с железного коня, погрузить стопы в ржавые лужи, растекавшиеся ручьями и свернуть с дороги в сторону лесополосы в поисках хоть какого-то укрытия. Дойдя до посадки, я увидел добротную бревенчатую избу с толстой и плотной тростниковой крышей. Поблагодарив Бога, я направился к дому.

Он, несмотря на тростниковую крышу, срублен был основательно. Брёвна уже потемневшие от времени, имели диаметр не меньше тридцати, а то и сорока сантиметров. Брёвна самого нижнего венца лежали прямо на земле, и их полуметровая толщина только подчеркивала основательность сруба. Слева, метрах в пяти, находился колодец с «журавлем» - длинный шест с ведром на одном конце и противовесом на другом. Чуть дальше от дома стояло несколько ульев. То, что это ульи я догадался только по кружащим вокруг них пчелам. Эти круглые массивные пеньки совсем не походили на привычные квадратные домики мёдоделов. Высокое крыльцо под треугольной крышей, находилось с краю избы. Широкие толстые ступени, резные балясины под гладким полукруглым поручнем словно приглашали зайти. Невысокая массивная дверь крепилась на жиковинах – выкованных фигурных петлях в виде загнутых вверх и вниз лепестков, а кованная ручка напоминала переплетённую косичку. Прислонив велосипед к крыльцу, я постучал.

На пороге появился мужичок. Бородатый, небольшого роста в льняной длинной подпоясанной косоворотке почти до пола, на ногах у него я неожиданно увидел лапти и это в век мобильных телефонов. Волосы у него были прямые кое-где седоватые, но еще сохранившие русый цвет, достаточно длинные, но не доходившие до плеч. На широком высоком лбу узкая переплетенная повязка вокруг головы удерживала их. Глаза прищуренные, зоркие с искорками. Возраста он был неопределённого, но морщины уже успели избороздить лицо. Сколько ему лет, определить я не мог, хотя в том, что он старше шестидесяти я не сомневался.

- Здравствуйте. Мне бы дождь переждать, да просушиться.

Незнакомец вышел на крыльцо, посмотрел на небо, на ульи:

- Даждь, знамо дело, абие скончится. Проходи, очаг теплый, вечерить будем, глаголати и пити будем,– чай у мя зело изрядный.

Говорил он непонятно, но голос шел от сердца мягкий, ровный, негромкий и это не был голос старика. Если бы я не видел говорящего, то непременно подумал бы, что это кто-то из моих ровесников.

- Аки нарекаешься?

- Что? – не понял я.

- Как звать тебя, величать?

- Ярослав.

- Да! – обрадовался старик, - значит мы с тобой одноимёнцы. Я Ярослав Владимирович.

Мы вошли в избу. И запах деревенского дома окутал меня, я ещё не понял, что было в этом запахе, но он мне уже определенно нравился. Что-то в нём было особенное.

- Минуй, минуй к трапезнице.

- Что? – переспросил я.

- Проходи, знамо дело, к столу не робей.

Я снял дождевик, резиновые полусапоги и по домотканой пёстрой дорожке прошел к небольшому окну, где стоял прямоугольный широкий стол из толстых дубовых досок плотно подогнанных друг к другу. Рядом на упругих толстых ножках стоял коренастый табурет, пододвинув его к столу, я присел.

- Тяжёлый какой!

- Ась?

- Табурет говорю тяжелый у вас.

- Так из дуба, ещё тятя детельствовати. Что асти будем? Репу с кичирью в сметане с рипусом али полбу?

Я невольно задумался. С кем сейчас дед разговаривает? И что значит «по лбу» - глаза добрые, а железяку какую-то рогатую на черенке от лопаты наперевес держит и улыбается.

- Не понял, - сказал я и в стол локтями упёрся.

- А! - заулыбался дед - извини, знамо дело, забыл старый дурак с кем разговариваю. Значится так, предлагаю кашу и репу печёную с морковью в сметане, ещё рыбка есть вяленная, рипус называется.

- А я думал по лбу мне железякой дать хотите.

Дед усмехнулся и объяснил:

- «Полба» так каша называется из пшеницы, а железяка эта – ухват, чтоб из печи котелок достать, ну так что кашу али репу, а может и то и другое испробуешь?

- Репу никогда не ел.

Дед пошел к печи, отодвинул заслонку и действительно ухватом из глубины подхватил чугунный котелок и поставил на стол, подложив под него струганную дощечку. Протянул деревянную ложку с длинной резной ручкой:

- Едай прямо с котелка – так скуснее.

- А сами-то, Ярослав Владимирович?

- Сначала гостя накорми, а потом сам ешь.

Я подцепил кусочек репы. Посмотрел. Морковь тоже оказалась в большой ложке. Попробовал. Необычный приятный вкус и запах пропитали меня. Репа и морковь сохранили форму и цвет, но стоило их положить в рот чуть-чуть надавить языком и они как нектар сами текли в желудок. Я потянулся еще к котелку.

- Ну как? – спросил старик.

- Вкуснятина!

- То-то! Как здесь оказался?

- С рыбалки еду, ой, а может мою рыбку попробуем, лещ да подлещик у меня, солёные правда.

- Спасибо, что предложил, но ты лучше домой вези – как с рыбалки да без рыбы! Лучше моего рипуса попробуй с Онежского озера, сейчас снесу.

Дед встал и вышел за порог, а я решил оглядеться. Белая печь занимала почти четверть избы и располагалась между двумя комнатами. Сверху лежанка с пёстрым лоскутным одеялом и большой подушкой, позади труба с чугунной задвижкой сбоку, кое-где виднелись голубые, розовые квадратики изразцов, топка с полукруглой заслонкой. За печью вторая комната с двумя небольшими окнами и столом с какими-то скрученными свитками на нём, рядом стул с резной спинкой. В комнате, где я ел, тоже было два окна с льняными светлыми шторками по бокам. Между окон висели часы ходики в виде избушки с маятником и двумя гирьками-шишками. Возле дальней стены, что рядом с печью, во всю стену стояла широкая скамья. Ширина такая, что на ней можно лежать, без опаски. Напротив меня, с правой стороны стола, вытянулся от пола до потолка стеллаж с полочками. На них стояли резные деревянные коробочки, глиняные кувшинчики, квадратные стеклянные баночки, ничего пластикового не было.

Больше всего в избе удивлял запах, который заполнял всё пространство. Пахло и деревом, и смолой, и парным молоком, и пареными овощами, и сушенными травами. Запах проникал в меня, окутывал волшебством, сказкой. В нём жило и дышало, что-то родное, давно знакомое и в то же время неведомое и загадочное. Мне казалось, что где-то, когда-то я уже его чувствовал, что мы с ним, как старые знакомые, которые давно не встречались и вот встретились, я узнал его, и он узнал меня и потянулся ко мне, словно обнимая.

- Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! – воскликнул я непроизвольно входящему деду.

Старик лукаво улыбнулся, поставил на стол деревянную тарелку с двумя десятками узких блестящих вяленых рыбёшек и сказал:

- Я ведь знал его.

- Кого? – полюбопытствовал я, проглатывая очередную порцию ароматной репы.

- Знамо дело, Сашку арапчонка.

- Какого Сашку?

- Так известно – сына Сергеева.

- Пушкина? – насторожился я.

- Его самого. Да ты ешь рыбку, внучок – скусная.

Я с трудом проглотил мягкую репу. С математикой у меня всё нормально, зря, что ли сметчиком работаю, с литературой тоже дружу, поэтому, вычислить сколько лет назад жил великий поэт трудности не составляло. Еще раз посмотрел на своего собеседника. Дед как дед, рыбу уплетает и зубы из под усов отсвечивают без просветов – целые. Борода местами даже еще не седая, не белая, а кое-где рыжиной золотится. Морщинки возле глаз есть, да по щекам протянулись, а глаза живые искрятся, ну лет восемьдесят, не больше.

- А сколько вам лет дедушка?

- Так в просинец, январь по-вашему, триста лет сталось.

Тут я окончательно потерял дар речи. Мысль моя побежала проторенной дорожкой – старик, походу, ума лишился.

- Чай не веришь, - ухмыльнулся дед, - а я все хорошо помню, ты про Аришку слыхал?

- Кого?

- Арину, няньку Сашкину.

- Арину Родионовну?

- Жена моя покойница! Ирина её имя от рождения. Сошлись мы с ней, когда её первый муж Федор по пьяной лавочке замерз да помер. Она сначала мать Сашкину нянчила, а потом уж её детей. Чуткой души была женщина!

«Да, - пронеслось в моей голове, - видать в одной палате с «Пушкиным» был, а «Арина Родионовна» нянечкой ходила за ними обоими».

- Да ты не сумлевайся, знаю, что не веришь, но на небесах всё написано.

«Так, - подумал я, - деда понесло по кочкам фантазий шизофрении».

- Хочешь, про тебя расскажу? – не унимался старик.

- Это как так?

- Как есть, так и расскажу, только не взыщи, если что не по нраву говорить буду.

- Ну, давай, послушаю, - усмехнулся я.

- Значится так, - начал дед, - детдомовский ты. Живёшь в Москве, но не московский, а из Ярославля. Имя тебе по городу этому и нарекли…

Я не знаю, как выглядел со стороны, но то, что ложка в руке застыла, а рот открыт, я понял, когда во рту пересохло, а ложка в подбородок уперлась.

- Да не дивись ты так, - продолжил дед, - говорю же все прошлое на небесах про всех написано

- Как это?

- Не знаю, не ведаю, но читаю.

- А что еще про меня написано?

- Снимаешь ты комнату в квартире и не один. Велосипед, на котором приехал, не твой, а соседа. Жена у него есть, красивая, наверно, коль на неё засматриваешься, а она играет с тобой, глазки строит. А засматриваешься ты на неё не от любви, а от похоти - женщины любимой у тебя нет…

- Ну, хватит дед, понял я уже всё!

- Да ты милок, не держи обиду-то. – Старик встал, сбоку печи отодвинул меленькую заслонку и достал большую кружку. - Вот чаёк уже поспел, медок бери, настоящий. Ты же сам надо мной потешался, по глазам твоим прочитал, что не веришь мне вот и рассказал как есть.

- Да уж, не верил.

Старик сел напротив, положил свою руку на мою и ласково улыбнулся. От руки его тепло мне сделалось, как река разлилось это тепло по всему телу и стало спокойно, и уже не было никакой обиды за ту правду, которая таилась во мне и вдруг незваная проявилась в этой небольшой крестьянской избе. Эта правда уже не тяготила, не лежала камнем на душе, а исчезла, как облако на ясном небе.

- Ты попей, попей чайку, пока совсем не остыл, он у меня на травах, сам собирал, сам готовил.

Я сделал глоток из грубой глиняной кружки и неизвестный, неведомый аромат лесов и полей наполнил меня. Запах и вкус слились в единое чувство наслаждения радости и покоя.

- Ну как?

- Отменно! - сказал я на выдохе.

И уже окончательно, забыв обиду и веря, что дед Ярослав меня не обманывает и не сумасшедший, я вдруг понял, что много чего хочу спросить у него:

- Как же так получилось, что вы триста лет прожили, сейчас до ста мало кто доживает?

- Видно Богу ещё нужен вот и бережёт. Раньше много старцев жило, и до пятисот лет доживали, да Петр Алексеевич издал указ головы порубить старикам трехсотлетним и порубили. Мой отец тот указ своей десницей писал – писарем у царя значился, сумел весточку с купцами нам отправить мы уехали и уцелели.

- Грамотный значит, ваш батя был, если у самого Петра первого писарем служил.

- Почему «был» он и сейчас жив-здоров, захворал, чуток правда, так поехал на север подлечиться.

- Как жив?

- Не удивляйся, - улыбнулся дед, - поверь.

- Да как же поверить-то в такое?

- Понимаю – сложно, но лгать не обучен, нельзя мне лукавить.

Понял я, что старик обиделся, искорки в глазах погасли, лоб нахмурился:

- Простите Ярослав Владимирович, не укладывается у меня в голове, что говорю с сыном писаря самого Петра Великого, это же древность какая – история!

- История, не всегда такая, как нам рассказывают. Вот ответь мне на вопрос: зачем Петру надо было старцев казнить?

- Даже не знаю, мешали наверно ему чем-то.

- Верно! – обрадовался дед моей догадке. – Мешали, тем мешали, что много помнили, много знали и другим рассказывали, а лгать не умели, за то и пострадали.

Старик замолчал. Тишину нарушало только тиканье ходиков и я задумался. Не заглядывая глубоко в прошлое, обратил я свой взор всего на несколько лет назад. Вспомнил, как говорили мне в школе, и как говорят сейчас о революции, большевиках, гражданской войне. Нам говорили: «красные» – хорошие, «белые» – плохие. А что говорят сейчас, и чему будут учить потом, что скажут про наше время, про наших «хороших» и «плохих»?

Бой часов прервал мои размышления. Стрелки показывали восемь вечера.

- Мне пора ехать, - сказал я поднимаясь.

- Я тебе чаю с собой в туесок положу, а чтобы не забыл, записочку на нём напишу – подожди. – Дед встал из-за стола и пошел в соседнюю комнату. Через минуту вернулся, неся в руках круглую резную коробочку в форме литровой баночки с крышкой и полукруглой ручкой сверху.

- Прими на память туесок сей, он берестяной из сколотня.

Взял я его в руки и сразу тепло от него почувствовал. Осмотрел. По центру, вокруг туеска шел резной узор – листочки, веточки да ягодки, где вырезано, а где продавлено. Сверху узора, под ступенчатой прошивкой из узких полосок, надпись шла диковинная.

- Красиво, а что за надпись? По-китайски что ли написано?

- Почему по-китайски, по-нашему – древнеславянскому, руны это.

- А я думал китайские иероглифы, - улыбнулся я.

- Так китайцы свои иероглифы у нас взяли.

- Своровали, значит.

- Почему своровали, скопировали, да под себя подстроили. Мы забыли, а они сохранили, спасибо им за это.

- А что написано-то?

- Придёт время – прочтёшь.

Я уже стоял возле порога в сапогах, но уходить не решался. Один вопрос зудел в голове, словно комар ночью над ухом, и не давал покоя. Наконец я спросил:

- Скажите, а будущее, так же, как и прошлое читать можете?

Улыбнулся старик:

- Нет, внучок, не могу, не записано оно.

- Прошлое написано, а будущее нет? – не поверил я.

- А ты сам посуди, как записать того чего ещё не было. Жизнь как тропинка, то влево повернёт, то вправо, то с другими пересечется, то разделится, а куда повернуть человек сам решает.

- Выходит зря говорят, что на роду написано, того не миновать и судьбы тоже нет?

- Почему же нет. Судьба это и есть тропинка и каждому идти по своей тропинке, но выбор всегда есть и никто этот выбор у человека отнять не может. Тропинка указывает разные направления в жизни, а человек сам решает мимо болота пройти на поляну цветочную дальней дорогой или в болото свернуть, но коротким путём.

***

Дождь закончился. Небо просветлело, а солнце сквозь облака протянуло широкие золотистые лучи к земле. Ехал я на велосипеде и всё думал о нашем разговоре, о трехсотлетнем старце. И вдруг, будто острая игла пронзила меня. «Как же так, - говорил я себе, - дед пустил тебя в дом, накормил, чаем напоил, подарок дал в дорогу, а ты эгоист, даже «Спасибо» ему не сказал, не поблагодарил. И что, так и поедешь в Москву с наглой неблагодарной мордой? Дед триста лет живёт, много людей видел, а таких чёрствых сухарей, как ты, наверно и не встречал». Так стало мне тоскливо и стыдно, что развернул я велосипед и поспешил обратно. Ехать было недалеко всего километра три.

Вот и посадка, куда я от дождя шел прятаться. Спрыгнув с велосипеда, я быстрым шагом пошел через луг к заветной поляне. Вот и колодец с «журавлём», а где же изба рубленная, где ульи? Лужайка стелилась передо мной зелёной пустыней, никакой избы не было! Удивился я, походил кругами вокруг колодца да ничего и не заметил, кроме травы примятой. «Уж не привиделось ли мне, - подумал я». Снял рюкзак, достал туес. Нет, не привиделось, туесок по-прежнему сохранял тепло руки. Постоял я там, постоял, да и поехал домой, ругая себя и прося прощения у доброго деда.

***

Сейчас у себя в комнате сидя за столом, я дописываю эту историю и жду друга Мишку, который поверил в мой рассказ о трехсотлетнем старце. Он увлекается древними славянскими обычаями и якобы может прочитать надпись, что дед Ярослав сделал. Рядом со мной стоит чайник и от него идёт такой аромат, что слюнки текут.

Должен сказать, что когда чай заваривал на общей кухни, появилась соседка в розовом халатике, застегнутом на одну пуговку. Улыбнулась, удивилась чайному аромату и впервые предложила попить его вместе в её комнате, потому, что мужа её нет, а ей одной скучно. Да так улыбнулась, да так изогнулась в спинке, что белая, мягкая круглая коленочка призывно нечаянно показалась из под легкого халатика. Посмотрел я на неё и вспомнил слова деда. Взял чайник, взял две чашки и пошел в свою комнату, сказав, что занят и жду друга.

0
11:57
208

Достойные внимания